Цитата сообщения Полковник_Баранец Комкор, повздоривший со Сталиным



75 лет назад промозглым декабрьским вечером перестало биться сердце русского и советского военачальника, крупнейшего в новой истории военного теоретика, публициста и педагога, выдающегося военного географа и востоковеда, действительного члена Русского географического общества, Героя труда Андрея Евгеньевича Снесарева.
*
В нашей истории всегда было много белых пятен. Но такого невообразимого количества, как «на закате застоя» вряд ли когда наблюдалось. Предполагал я это и раньше, но особо отчетливо понял, как все-таки сло¬жно в исторических наслоениях раскапывать истину, ког¬да я ровно 25 лет назад получил задание «от инстанций» написать о Снесареве. «Хитромудрый Улисс» - член Политбюро А.Яковлев готовил Горбачёва к тому, чтобы уносить ноги из Афганистана. А Снесарев как раз и утверждал, что ни одному завоевателю в мире никогда не суждено покорить эту горную страну. Инструктировал меня генерал КГБ и личный друг Андропова Вячеслав Ервандович Кеворков: «Учтите: материалов об этом царском генерале крайне мало. Но вот вам телефон его дочери. Может быть, она что-то сберегла из отцовского наследия. Если да, то постарайтесь отнестись к нему критически…».
В эн¬циклопедии «Гражданская война и военная интервенция и СССР» я нашёл о будущем герое: «...Сов. военачальник. Из семьи священника. Окончил Московский университет и Академию Генштаба. Участник 1-й мировой войны, генерал-лейтенант. В 1917 году иЗбран командиром 9-го армейского корпуса. В мае 1918-го добровольно вступил в Красную Армию, был военным руководителем Сев.Кавказского военного округа. В сентябре-ноябре 1918-го начальник Западного района обороны, в ноябре 1918-го-мае 1919-го командующий Западной (с марта Литовско-Белорусской) армией. С июля 1919-го начальник Академии Генштаба РККА. Затем на научной и преподавательской работе». Перечитал в той же энциклопе¬дии все события, в которых так ли иначе должен был принимать участие Снесарев, и... не обнаружил никакого его участия. В большой и достаточно подробной статье «Оборона Царицына», включающей три обстоя¬тельные схемы, фамилия Снесарева вообще не упоминалась! И такая меня, помнится, досада взяла, что чуть не заплакал. В самом деле, человек, несколько лет назад закончивший военную академию, я, оказывается, напрочь не знаю истории собственной армии, в которой к тому времени уже дослужился до подполковника и специального военного корреспондента ТАСС при министерстве обороны СССР! Что же тогда говорить о людях, от армии далёких. Да никто из них понятия не имел кто такой Снесарев. А ведь это был единственный в истории крупный русский и советский военачальник, который не просто где-то в чём-то перечил Сталину. Андрей Евгеньевич натурально схлестнулся с Иосифом Виссарионовичем при разработке и проведении, пожалуй, самой крупной оборонительной операции в Гражданской войне. Этот принципиальный военный конфликт впоследствии решил участь генерала, опреде¬лил недоброе забвение его на долгие десятилетия. И я встретился с Евгенией Андреевной Снесаревой, с которой потом дружил до самой её смерти…
Прежде чем рассказать о царицынской трагедий, есть смысл хотя бы вкратце поведать о послужном списке Снесарева. Это интересно и чисто по-человечески, и еще потому, что такие сведения позволят нам глубже по¬стичь смысл и масштаб столкновения русской — совет¬ской военной интеллигенции и «отца народов», которого Ворошилов назвал «маршалом коммунистическо¬го движения всего человечества, маршалом коммунизма».
Происхожде¬нием Снесарев действительно из семьи священника. Но идти по стопам отца категорически отказался и поступил в Московский университет. В 1888 году с блеском его закан¬чивает, защитив диссертацию о бесконечно малых вели¬чинах. Одни преподаватели советуют ему совершенство¬ваться на этом благородном поприще, другие наставники столь же аргументировано склоняют его к лингвистической деятельности. Шутка ли: молодой выпускник столич¬ного вуза может свободно говорить и писать на нескольких языках. (Впоследствии он овладеет четырнадцатью языка¬ми!). Но как быть с вокальными способностями юноши? Ведь вместе с Собиновым, он брал уроки в Московской консерватории, блестяще исполнял лучшие вокальные партии, и дирек¬ция Большого театра рассматривала вопрос о зачислении Снесарева в труппу. (У него там был даже дебют!). Юноша решает всё по-своему и, движимый патриотически¬ми чувствами, поступает в юнкерское училище. Семь лет служит в строевой части, затем его зачисляют в Акаде¬мию Генштаба. В 1899 году Снесарев по предписанию А.Куропаткина отправляется на несколько месяцев в Индию, где встречается и знакомится с лордом Керзоном. Вплоть до первой мировой войны А. Е. Снесарев зани¬мается изучением среднеазиатского театра военных дей¬ствий. Бывает в Афганистане, на Памире, в Англии. Пи¬шет книги, статьи, выступает с публичными лекциями, ре¬дактирует журнал «Сведения, касающиеся стран, сопре-дельных с Туркестанским военным округом».
В 1904 году женится. Этот факт можно было бы обозначить и скороговоркой. Но, во-первых, Евгения Васильевна Зайце¬ва в долгие годы заточения Снесарева станет его ангелом-хранителем, сбережет многое из творческо¬го наследия мужа, вырастит и воспитает шестерых детей! А, во-вторых, уж больно это красноречивый штрих в био¬графии моего героя. Представьте себе офицера-красавца, душу изысканного общества; человека, приобретшего уже европейское имя в математике, ориенталистике, географии, военном деле. А теперь вообразите, какую партию мог бы себе составить такой офицер в том же выс¬шем обществе Петербурга. Но Снесарев находит невесту в захо¬лустной Оше. Это дочь капитана, начальника Хорогоского погранотряда. Всю жизнь он поступал, сообразуясь со своей совестью, порядочностью истинного русского интеллигента.
С первых дней империалистической войны Снесарев на фронте, в армии генерала А.Брусилова. Воюет умело, храбро. Об этом свидетельствуют ордена Анны и Стани¬слава I степени с мечами, врученные лично Никола¬ем П и два Георгиевских креста с оружием.
…Однажды утром солдаты, находящиеся в окопах пер¬вой линии, увидели приближающееся облако желтого газа. Противник предпринял газовую атаку. В окопах вспыхнула паника. У русских солдат ещё не было средств химзащиты. Не растерялся только Снесарев: отдал команду раз¬жечь костры на брустверах и залечь на дно окопов. Облако ОВ, поднятое дымом, прошло над траншеями. И ни одного пораженного!
Авторитет Снесарева у солдат был столь высок, что летом 1917 года делегаты солдатского комите¬та 9-го армейского корпуса единодушно избирают его своим команди¬ром. Это единственный случай, чтобы царскому генерал-лейтенанту оказывалось такое доверие.
После Октябрьской революции специальным декретом все крупные ученые государства Российского были взяты на персональный учет и разделены, в зависимости от их научных заслуг, на группы. Андрея Евгеньевича отнесли к высшей категории под литером «А». Его назначают чле¬ном Центральной комиссии по улучшению быта ученых, созданной по указанию В. И. Ленина. Худо ли, бедно, но жизнь, быт Снесарева и его семьи в потрясенной революцией стране были налажены. Ос¬тавался открытым главный вопрос: с кем быть ему, гене¬рал-лейтенанту, обласканному царским режимом, присяг¬нувшему этому режиму на верность. «Трудно сразу понять всё происшедшее,- признавался он в письме сослуживцу,- но если рус¬ский народ пошел за большевиками, то я с ним. Ведь на¬род не ошибается».
«Сим удостоверяется, что предъявитель сего Андрей Евгеньевич Снесарев действительно состоит военным руководителем Северо-Кавказского окружного комиссариа¬та по военным делам. Совет Народных Комиссаров предлагает всем правительственным и советским организаци¬ям и учреждениям оказывать назначенному лицу всяче¬ское содействие по всем делам, связанным с занимаемой должностью. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».
Так Снесарев вступил в новый, наиболее яркий период своей жизни. Оборона Царицына была его Тулоном, хотя соратники Сталин сделали всё возможное и невозможное, чтобы при¬писать исключительно ему все заслуги по её организации. Прибыв в город на Волге, Снесарев убе¬дился, что ни округа, ни фронта не существовало. 29 мая докладывал в Москву: «На охране Грязе-Царицынской железной дороги (это была главная задача округа), и в самом Царицыне находится не более 6 тысяч бойцов при нескольких орудиях и кавалерийских эскадронах: войска в сущности сидят на самой дороге, в вагонах. Связи между ними нет. Участок на север до Алексиково вовсе не охраняется; боеприпасы на исходе; большинство коман¬диров, несмотря на горячее стремление, правильно руко¬водить частями не могут».
В условиях полной неразберихи Андрей Евгеньевич принимает меры к организации обороны. Борется против попыток возродить всеобщую вы¬борность командного состава и сосредоточить управление войсками в руках комитетов. В короткий срок грамотно и основательно укрепляет линию фронта, создав стабильную оборону на подступах к Царицыну. Тем самым сохраняет продовольственную и нефтяную артерии, не позволив соединиться белогвардейским армиям юга и востока. Всё это были действия глубокого стратега и тактика, который опирался на громадный собственный опыт, на передовые по тому времени выводы и рекомендации военной науки. Он старался во что бы то ни стало оправдать высокое доверие молодой республики, полностью от¬давая себе отчёт в том, сколь важная задача на него возложена.
«Защита Царицына,- говорил Снесарев, выступая на чрезвычайном заседании Совета с участием партийных, профсоюзных и военных организаций,- ввиду его теперешнего значения - дело всенародное. Не может быть спора о том, защищать город или нет, весь вопрос в следующем: какие силы необходимы для его защиты и как ими воспользоваться?»
И тут в Царицын прибывает Сталин с мандатом «об¬щего руководителя продовольственного дела на юге Рос¬сии». Вот как это событие описывает А. Толстой в повес¬ти «Хлеб (Оборона Царицына)»: «Подошел московский поезд. На паровозе — спереди— пулеметы. Ни площадках — два броневика. В хвосте — платформы с шпалами и рельсами. Первым соскочил на перрон комендант — жилистый черноватый человек, весь в черной коже, с деревянным чехлом маузера на боку. Ни на кого не глядя, резким голосом подозвал на¬чальника станции. Затем начали сходить вооруженные винтовками мос¬ковские рабочие, одетые вразнобой, — в рубахах, пиджа¬ках, кожаных куртках, кепках — все перепоясанные новыми патронташами. У всех — неприветливые, худые, суровые лица. Без говора, без шуток стали вдоль вагонов, опустив винтовки прикладами на асфальт. На площадку классного вагона вышёл человек в черной — до ворота застегнутой — гимнастерке, в черных штанах, заправленных в мягкие сапоги. Худощавое смуг¬лое лицо его было серьёзным и спокойным, усы прикрывали рот. Он взялся за поручень площадки и неторопливо сошел».
Мягко говоря, эта повесть не украшает творчества «советского графа». Написана она ис¬ключительно с целью усладить «отца народов» и его ближайшего помощника «первого красного офицера» Ворошилова, хотя автор тщательно камуфлировал замысел разного рода витиеватыми рассуждениями. В основе камуфляжа - откровенная подтасовка документов того времени, освященная официальной политикой. Действия Снесарева, других во¬енспецов, имеющие положительные результаты, приписывались Сталину, и, наоборот, результаты поражения относились на совесть военных специалистов, которых Сталин презрительно называл «сапожниками». Это неудивительно: советчиком и наставником писателя по царицын¬ской эпопее был Ворошилов. А его Снесарев в докладе Председателю Высшего военного совета Л.Троцкому так охарактеризо¬вал: «т. Ворошилов как войсковой начальник не обладает нужными качествами. Он недостаточно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных правил командования войсками». Так что при прямом участии Климента Ефремовича Толстой выписал об¬раз моего героя: «Самый старший за столом — военный руководитель силами Северного Кавказа Снесарев — небольшой, плот¬ный, в очках, с мясистым носом, с короткими — ежиком — седоватыми волосами, сообразно своему бывшему чину и теперешнему положению, строго поглядывал из-за стекол. Он был из той уже вырождающейся породы русских людей, которая сформировалась в тусклые времена за¬тишья царствования Александра Третьего. Он по-своему любил родину, никогда не задумываясь, что именно в ней ему дорого, и если бы его спросили об этом, он — нес¬колько подумав — наверное бы ответил, что любит роди¬ну, как должен любить солдат. Позор японской войны (он начал её с чина подполков¬ника) поколебал его душевное равновесие и бездумную веру в незыблемость государственного строя. Он прочитал несколько «красных» брошюрок и пришел к выводу, что — так или иначе — столкновение между опорочившей се¬бя царской властью и народом — неизбежно. Этот вывод спокойно улегся в его уме. Во время мировой войны он не проявил — уже в чи¬не генерала — ни живости ума, ни таланта. Эта война была выше его понимания. Потеря Польши, разгром в Галиции, измена Сухомлинова и Ренненкампфа, бездар¬ность высшего командовании, грязный скандал с Распу¬тиным вернули его из воинствующего патриотизма к прежней мысли о неизбежной революции. Он ждал ее, и даже в октябрьский переворот, когда его обывательское воображение отказывалось что-либо понять, он остался на стороне красных. Он полагал, что революционные страс¬ти, митинги, красные знамена, весь водоворот сдвинутых с места человеческих масс уляжется и все придет, в поря¬док».
Что тут скажешь? Обидно за великого писателя, кото¬рый мог недрогнувшей рукой написать столько злостной неправды. Но что касается описания Сталина, то здесь, на мой взгляд, талант Толстого схватил главное: в Царицын прибыл решительный «человек в чёрном». Результат во что бы то ни стало был его главной целью. Он и действовал соответственно: «Я буду исправлять эти и многие другие недочеты на местах, — писал Сталин Ленину. — Я принимаю ряд мер и буду принимать впредь до смещения губящих дело чинов и командиров, несмотря на формальные затруднения, которые при необходимости буду ломать. При этом, понятно, что беру на себя всю ответственность перед всеми высшими учреждениями».
А ведь даже привлекательной выглядит столь непо¬колебимая уверенность в собственной правоте человека, наделенного к тому же и чрезвычайными полномочиями, которых не было у Снесарева. Вот если бы ещё и компетентность в том деле, за которое с такой решительностью взялся Сталин. Увы, «наличие её присутствия отсутствовало». Аргументы и доводы Снесарева в пользу основательного укрепления обороны и наращивания усилий для последующего нас¬тупления Сталин не хотел и слушать. План военрука объ¬явил «вредительским» на том основании, что он носит «печать оборончества». Доказательствами себя не утруж¬дал, зато, не стесняясь в крепких русских выражениях, поставил «этих сапожников» на свое место. Большинство промолчали, а Снесарев дал отпор. Как это выглядело в подробностях, сейчас уже никто не узнает. Но факт тот, что Сталин с тех пор открыто пренебрегал военруком. В штабах, а потом и по городу вдруг поползли слухи: квартира Снесарева — шпионское гнездо, сам он — ставленник иностранных раз¬ведок, глава подпольной белогвардейской организации. До приезда Сталина ничего подобного не наблюдалось. Наоборот, Снесарев, единственный генерал Красной Армии, свободно ходил по фронтовым частям в царской генераль¬ской форме, не вызывая у солдат обычного по тому вре¬мени озлобления к «золотопогонникам». Его помнили и любили со времён войны за ум, смелость и справедливость. На замечания о небезопасности ношения генеральского мун¬дира Снесарев спокойно отвечал: «Погоны — знак военных заслуг. К тому же меня никто не разжаловал».
Сталин и этот момент умело использовал в планомер¬ной, методичной травле командующего. Спустя некоторое время Снесарев вынужден был переодеться, только этот шаг слухов не поубавил. А в Москву регулярно летели с виду объективные и дельные донесения: «Военрук Снесарев, по-моему, очень умело саботирует дело очищения линии Котельников — Тихорецкая. Ввиду этого я решил лично выехать на фронт и познакомиться с положением. Взял с собой команду¬ющего Ворошилова, технический отряд. Всё это удалось нам сделать вопреки Снесареву, который против ожидания, также поехал на фронт». «Линию, безусловно, можно прочистить в короткий срок, если за броневым поездом двинуть двенадцатиты¬сячную армию, стоящую под Гашуном и связанную по ру¬кам и ногам распоряжениями Снесарева». «Теперь две просьбы: первая — убрать Снесарева, ко¬торый не в силах, не может или не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками — казаками (Снесарев родом из Старой Калитвы Воронежской губернии— М.3.). Может быть, он и хорош на войне с немцами, нов войне с контрреволюцией он — серьезный тормоз, и если линяя до сих пор не прочищена — между прочим, пото¬му, и даже главным образом потому, что Снесарев тормо¬зит дело. Вторая просьба — дайте нам срочно штук восемь бро¬невых автомобилей».
Ленин относился к депешам с той степенью снисходительности, которую обуславливали его интеллект и понимание непреложной истины: без военспецов в войне не победить. Не случайно на VIII съезде партии представители «военной оппозиции», среди которых, кстати, были «царицынцы» Минин и Ворошилов, обвиняли Ленина и его сторонников в том, что он благоговеет перед военными специалистами. Но Ленин видел: наскоки на военных специалистов продик¬тованы желанием сохранить в Красной Армии эле¬менты партизанщины, игнорировать богатый военный опыт кадровых офицеров. Поэтому проявлял сдержанность в отношении сталинских сообщений.
Сталин продолжал действовать напролом. Когда Снесарев издал боевой приказ, в котором группе Ворошилова (тот уже именовал себя «командую¬щим фронтом» отводилась вспомогательная роль, Сталин вмешался, чтобы «предательский» приказ не вступил в силу. Сначала Иосиф Виссарионович арестовывает работников штаба округа — ближайших помощников Снесарева, а по¬том и самого военрука. Этих «сапожников» он засадил в трюм баржи и начал действовать вместе с Ворошиловым и Мининым «со всей революционной решительностью».
Конфликт между Сталиным и Снесаревым (так назы¬ваемое «баржевое дело») разбирала специальная инспек¬ция Высшего военного совета, которая подтвердила пра¬вомочность большинства действий командующего окру¬гом, а главное, спасла его от физической расправы. Снесарева срочно отозвали в Москву, где его деятельность оценили положительно и назначили сначала начальником обороны Западного района, а впоследствии командующим Белорусско-Литовской армией.
Как известно, благополучно закончилась и оборона Царицына. Но успех пришел только тогда, когда Сталин, Ворошилов и Минин начали действовать по-снесаревски - налаживать дисциплину, отстранять самочинных полководцев, учить людей соблюдению субординации, строгой подчиненности, неукоснительному выполнению приказов. При этом под городом на Волге погибло около 60 тысяч красно¬армейцев. В значительной степени эти потери были след¬ствием необдуманных, скоропалительных действий Стали-на и его ближайших помощников: Ворошилова, Будённого, Кулика, Щаденко, Минина. (Кстати, три первых стали маршалами, четвёртый – генерал-полковником. И только Минин, утверждавший, «философию, как орудие эксплуатации, следует выбросить за борт», отошёл от дел в 1927 году и умер пенсионером всесоюзного значения в 80 лет. Вот какие оппоненты были у Снесарева). Несомненно, что в молодости все они обладали горячим стремлением как можно быстрее выполнить революционную задачу, но военных знаний не имели, а учиться у таких полководцев, как Снесарев, полагали ниже своего «пролетарского достоинства». От таких людей, кстати, и пошло гулять высокомерное: мы академиев не кончали. Это самодовольство неучей, судя¬щих обо всем на свете, по меткому выражению Бабеля, «с высоты коня», их стойкое нежелание считаться с тем, что военное дело требует не только лихой кавалерийской смелости, но, прежде всего, громадных знаний, боевого опыта, государственной мудрости, - всё это очень дорого впоследствии обошлась нашему народу.
«Война моторов, механизация, авиация и химия придуманы военспецами. Пока главное лошадка. Решающую роль в будущей войне будет играть конница. Ей предстоит проникать в тылы и там сокрушать врага». Это слова Щаденко, через которого в годы «большого террора» прошли едва ли не все репрессированные военные кадры, а он при этом не то что не делал никаких попыток противостоять чудовищной вакханалии, но с восторгом приветствовал «пролетарскую беспощадность» Ягоды и Ежова. А это уже кредо наркома Ворошилова, сформулиро¬ванное им буквально накануне Великой Отечественной войны: «Конница во всех армиях мира переживает, вернее уже пережила, кризис и во многих армиях мира почти что сошла на нет. Мы стоим на иной точке зрения. Красная кавалерия по-прежнему является победоносной и сокрушающей вооружённой силой и может, и будет решать боль¬шие задачи на всех боевых фронтах».
В августе 1919 года А. Е. Снесарев был отозван из действующей армии и назначен начальником Академии Генерального штаба РККА. Воздвигнутое наспех новое здание военной науки, образно говоря, далеко ещё не было закончено и, оста¬ваясь в лесах, требовало кропотливой достройки и отделки. Андрей Евгеньевич взялся за эту работу с энтузиазмом и рвени¬ем. Ему приходилось вести борьбу на два фронта: с пролеткультовцами, которые рьяно отказывались от «лекционной схоластики», и с частью старых профессоров, противящихся обновле¬нию программ и методики преподавания. Писал по этому поводу: «Я готов был идти по пути замены пло¬хого старого хорошим новым, даже сомнительного прош¬лого хотя бы таким сомнительным новым, но я не мог поступиться хорошим и определенно необходимым прош¬лым в пользу еще не испытанного хотя бы и обольсти¬тельного грядущего».
Снесарев впервые поставил вопрос о глубоком научном осмыслении и изучении тактики и стратегии гражданской войны. В 1920 году в академии начали читать лекции по этому важнейшему направлению. Они были, по оценке Снесарева, слишком «энциклопедичны», общи, но зна¬меновали собой новый шаг в развитии военно-исторической науки. Среди первых профессоров, читавших названный курс, был сам начальник академии. Он же начал преподавать ещё один новый курс - «Психология войны». Выступал со статьями по тактике и стратегии. Разработал и прочитал курсы лекций - «Огневая тактика», «Современная стра¬тегия». Отрецензировал книги И. Вацетиса по истории военного искусства, А. Свечина - по стратегии, Б. Ша-пошникова - о Генеральном штабе. Снесарев был членом во¬енно-исторической комиссии по обобщению опыта первой мировой войны и председателем Главной военно-научной редакции. Перу Снесарева в те годы принадлежат пере¬воды военных теоретиков Шлиффена, Бернгарди, Куля, Шварте, Кюльмана, Фалькенгейна, снабжённые его предисловиями и примеча¬ниями. Всего по вопросам тактики и стратегии сохранено 30 печатных работ ученого. В 1921 году он сделал доклад «Генеральный штаб и его назначение», подчеркнув необходимость специальной подготовки лиц, предназначаемых для работы в таком ответственном военном учреждении.
Отдаю себе отчет в том, что перечисление научных трудов Снесарева - не самое занимательное чтиво для несведущего человека, но прошу поверить, что каждая из этих работ по своей ценности и зна¬чимости для профессионалов не потеряла своего значе¬ния и по сей день. В них Андрей Евгеньевич предварил многие из теоретических положений, высказанных позд¬нее Вацетисом, Свечиным, Шапошниковым. Многие из его взглядов значительно или полностью совпадают с поло¬жениями, развитыми в конце 20-х, середине 30-х годов в работах Фрунзе, Тухачевского, Иссерсона, Триандафиллова и вошедшими в сокровищницу советской военно-теоре¬тической мысли. А ведь он ещё занимался пробле¬мами востоковедения, военной географии и военной эко¬номики. Так, в трудной борьбе и интенсивной научной деятель¬ности проходили «годы утрясок, волнений и проб, годы постройки и создания норм». Возводился лишь первый этаж академического здания, который, конечно же, был далек от совершенства. Многое у Андрея Евгеньевича не получалось, но, оглядывая сейчас время, проведенное им на таком ответственном посту, мы можем с уверенно¬стью сказать: он сделал всё, что было в его силах, что определялось его воспитанием и образованием для станов¬ления новой советской военной науки. Когда в 1928 году было введено звание Героя труда, в числе первых оно было присвоено профессору А.Е.Снесареву. Тогда же он стал членом Академии наук.
В 1930 году выдающегося ученого обвиняют в контрреволюционной деятельности. Следует арест по делам так называемого «Русского национального Союза» и «Весна». Всего было арестовано по некоторым данным более 3 тысяч человек. Среди них - А. А.Свечин, П. П. Сытин, Ф. Ф. Новицкий, А. И. Верховский, Ю. К. Гравицкий, В. А. Ольдерогге, В. А. Яблочкин, Н.В. Соллогуб, А. А. Балтийский, М. Д. Бонч-Бруевич, Н. А. Морозов, А. Е. Гутор, А. Х. Базаревский, М. С. Матиясевич, В. Н. Гатовский и другие. Это, впрочем, отдельная тема, но здесь я хочу подчеркнуть, что далеко не все из арестованных были военнослужащими Красной Армии. Более того - не все были и офицерами старой армии. Многих фигурантов (А. А. Свечин, А.Л.Родендорф и др.) в 1932 году освободили и восстановили на командных постах в РККА, хотя по обоим этим делам всем был вынесен приговор к «высшей мере наказания». Что же касается Снесарева, то Сталин лично определил ему 10 лет лагерей.
Из воспоминаний дочери Снесарева Евгении Андреевны: «Мама писала прошения во все инстанции. Из ВЦИКа ответа не пришло. Ворошилов в приеме ей отказал. Буденный сообщил по телефону: помочь не в силах. Уборевич написал: «Ввиду невозможности помочь, ваша просьба остается без последствий». Мама послала телеграмму и следом письмо Сталину. Ответа мы не получили. Папу отправили в Соловецкий лагерь. Он безропотно нёс свой тяжкий крест. Мы с мамой часто к нему приезжали. Мама добилась, чтобы отца перевели из островной тюрьмы в материковую, где у него появилась возможность работать. Папа начал писать книги «О чём говорят поля сражений» и «Огневую тактику». Спешил работать. Приближалось его 70-летие, здоровье ухудшалось, и быт тому катастрофически способствовал. После первого паралича, им занялась комиссия под председательством знаменитого психиатра-невропатолога Оршанского. Вердикт: больной нуждается в особом уходе. Несколько месяцев папа пролежал в ленинградской тюремной больнице. Там его признали инвалидом (не двигались рука и нога) и «досрочно условно» освободили из-под стражи. Дома он перенёс ещё три инсульта и, не дожив трёх лет до конца тюремного срока, умер в московской больнице».
Пробовал я разыскать личное дело генерал-лейте¬нанта А. Е. Снесарева. Безуспешно. Кроме справок об освобождении из мест заключения и о реабилитации в 1958 году в столичном военкомате ничего нет. Трудам военного ученого повезло больше. В архиве востокове¬дов АН СССР есть фонд №115 из документов и ма-териалов, сохраненных женой ученого. Здесь около 400 единиц хранения. Поскольку имя Снесарева на долгие годы было предано забвению, его труды не востребовались даже во время ввода и многолетнего пребывания советских войск в Афганистане. Своевременное обращение к Снесареву уберегло бы нас от этой катастрофической ошибки. Именно поэтому у Снесарева и равным ему мыслителей должны учиться и воспитываться военные кадры современной России.
...Мир наш стоит на парадоксах. Вот один из них. Военная академия Гене¬рального штаба Вооруженных Сил СССР, фундамент ко¬торой заложен Андреем Евгеньевичем Снесаревым - блестящим ученым, полководцем и военным энциклопеди¬стом, долгое время (до 1992 года) носила имя К. Е. Ворошилова, человека, никако¬го отношения не имевшего к военной науке. Если бы я стал перечислять формы сбережения памяти Климента Ефремовича, никакого места мне бы не хватило. А имя Снесарева в наших Вооруженных Силах никак не увековечено. Есть, правда, на Ваганьковском кладбище надгробие с надписью: «Профессор, комкор А.Е.Снесарев. 1865—1937. От Министерства обороны СССР». Но суд истории — справедлив. Он распорядился так, чтобы память об этом русском военном патриоте навсегда оста¬лась с нами.
Михаил Захарчук.