С Рождествой Христовым всех православных христиан поздравляю!

Белой вороны нелегкие дни.
Однажды, назвав себя белой вороной, я поняла, что это надо подкрепить чем-то действенным. А то, ты, мой дорогой читатель, можешь подумать, что я подобным имиджем просто хочу привлечь к себе внимание.
Оттого-то и пришлось вспоминать то, чем была занята последние пять лет, а именно, отсуживанием у городских властей 230 квадратных метров земли, на оформление которых в собственность у меня было приоритетное право.
Начну издалека и по порядку.
В 1996 году я купила часть дома в центральной части города с сараем-погребом и небольшим участком земли. Следует оговориться, что земля в то время, может, и учитывалась, а то, и наверняка, учитывалась земельными комитетами, но при купле-продаже никак не оформлялась.
При покупке этой малюсенькой квартирки в двухэтажном доме меня очень очаровал дворик внутри. Он располагался между домом и сараями. Был сплошняком устлан самым сочным и очень крупным спорышем, к дому ближе рос каштан, под которым была разбита цветочная клумба.
Раз взглянув на этот дворик, я вспомнила очень известную картину маститого художника, фамилия которого даже «на языке не вертится», а так как нет под рукой и художественной энциклопедии, то могу лишь припомнить название картины и то с неким процентом вероятности. Возможно, название картины пишется так: « Московский дворик».
Не скажу, что этот дворик в центре Тамбова был копией московского дворика многовековой давности, но так он мне запал в душу и так напомнил что-то родное, что я , при первом взгляде на него, поняла, что куплю в рядом стоящем доме то, что мне предложат, даже и не совсем годное. Глаза мои в то весеннее время были в розовых очках и, именно, из-за того внутреннего очаровательного дворика.
К месту сказать, необходимость жилья в городе мне обеспечивало посещение любых церковных служб, будь то очень ранних, или очень поздних. В моем родовом гнезде, что находится в селе Тулиновке, церкви в то время не было, а мной довлела необходимость посещать церковные службы 5-7 раз в неделю; поэтому покупка этого жилья мне необходима была для отдыха между службами и, конечно, она мне предоставляла крышу над головой в вечернее и ночное время, когда не было уже возможности выехать за город, где постоянно жила.
Вот поэтому, скопленные мной небольшие деньги я и решила потратить на «крышу над головой», но обязательно в городе Тамбове и, желательно, в центре, поближе к любым церковным зданиям. И надо заметить, что за эти свои небольшие деньги чуть подальше от центра можно было купить и квартиру, но в моем случае расчет делался именно на близость к православным святыням.
Продавцы недвижимости пригласили меня в свою маленькую квартирку с частичными удобствами; в ней была печь, топившаяся газом и вода; 27 кв.метров были перегорожены так, что выделялась «крохотулешная» прихожая и две комнатки: одна побольше, другая поменьше. Я, не сумевшая вовремя снять розовые очки, даже и не поняла, что пол находится не в горизонтальном положении, а почти в таком, в каком располагается стиральная доска в корыте( люди взрослые, которые пользовались подобной стиркой белья, поймут, о чем я говорю). Но для меня увиденный ранее дворик уже произвел ощущение праздника и я, довольная встречей с ним, сказала, что покупаю и то, что к нему прилагалось. Продавцы немного «скинули» от цены, которую прежде обозначили в объявлении. Я внесла задаток.
Основные же деньги находились на сберегательной книжке в сбербанке России. Я очень долго думала, как же мне их снимать, так как боялась и вовсе ни с чем остаться: обстановка в стране была криминальной, как, в прочем, такой остается и поныне.
Когда же наступил момент оформлять сделку в Нотариальной конторе, взяла с собой в банк уважаемую мной женщину, которую знала с десятилетнего возраста; она в далекие уже времена была моей учительницей, к тому же была другом моих умерших родителей и доныне является самым дорогим для меня человеком. Зовут ее Валентина Павловна Моисейкина. Очень была рада, что она не отказала сопровождать меня, хотя, являясь не «деловой женщиной», могла служить, что называется, отвлекающим маневром в таком впервые мной совершаемом деле. Если бы я попала на нечистоплотных людей, то не помогла бы моя первая учительница немецкого языка. Но, Слава Богу, этот «блин» не стал комом.
Сделка состоялась.
Когда я вступила хозяйкой в жилое помещение, то, конечно, рассмотрела все подробно. Здание представляло собой очень ветхое строение, возраст которого не одна сотня лет. Стоящееся из дерева, оно в те далекие годы было обложено кирпичом. Изначально принадлежало одному владельцу, у которого, возможно, был небольшой конный заводик. Об этом напоминают дворовые постройки, в настоящее время, сараи, старинная особенная кирпичная кладка которых дает мне возможность делать подобное заключение. Хотя могу ошибаться.
Соседи, который оказалось множество, ждали, что я сразу начну переезжать в купленное жилье. Но я, ничего не скрывая, рассказала, с каким намерением покупала жилье; поставила в нем раскладушку и из сарая принесла старый, не взятый бывшими хозяевами, стол и стала распоряжаться помещением по назначению.
Конечно, при общении с соседями узнала о том, что внешнюю стену бывшие жильцы несколько лет тому назад решили обновить. (Надо заметить при этом, что моя часть дома на первом этаже и внутренняя: соседи и с одной, и с другой стороны).
Для того, чтобы не выслушивать противников «обновления», а тем паче, запрещения с их стороны, они( то бишь, хозяева) ночью обрушили весь кирпич своей внешней стороны, также быстро справились с гнилой древесиной, и, видимо, при свете фонариков успели до рассвета выложить новую стену из кирпича. Решая для себя такую «похвальную» задачу, они не задумывались о том, что с той самой ночи их стена будет являться даже не новой заплатой на старой фуфайке, а будет подобие стелы без надлежащего фундамента: нет привязки ни слева, ни справа, ни сверху. В настоящее время она накренилась так, что, по истине, только Бог ее держит.
Ты же, мой дорогой, мой любезный читатель, скажешь: «Ну, что ж за тетеха такая, неужели же нельзя было увидеть , что жилице это, можно сказать в аварийной ситуации?»
Ну, во- первых, отвечу тебе, что я человек «нерыночного» масштаба; для меня, что купить, что продать – проблема очень сложная. Потом, как ты помнишь, на мне были надеты розовые очки. И последнее, о чем я не успела сказать; продавцы недвижемости мне показывали не голые стены, а стены с приличной мебелью, с цветными паласами, которые притягивают взор, с красивой тюлью на окнах и драпировками. Все эти отвлекающие от основного дела предметы сыграли свою положительную роль, но не для меня.
Ну, вот, слагая все «за» и «против», я стала владелицей имущества, которое не в силе поправить, сделать капитальный ремонт, оттого , что и средств нет, и оттого, что нет возможности: и слева, и справа, и сверху живут люди, которые на моих гнилушках держаться, как на соплях.
Впрочем, сосед слева, в торцовой части, и расширил свою площадь, и обновил, и даже заменил гнилой деревянный фундамент. Но этот человек- отличный хозяин, мастер на все руки, делает все сам, несмотря на то, что работает на производстве, заочно учится, содержит семью, не гнушается заниматься домашними делами, часто замещает жену на кухне; в общем, не мужик, а золото. Зовут его Павел, малому- лет тридцать; с таким потенциалом он многое может успеть.
Надо мной живет семья из двух человек: из женщины лет 40-45 и ее дочери, которой теперь уже перевалило за двадцать. Старшую зовут Лида, младшую – Оля.
Вот, когда мне приходилось оставаться ночевать, эта Оля в то время в своем подростковом возрасте в течении всей ночи развлекалась, включая на всю громкость магнитофон и отплясывая так, что не только сыпалась штукатурка, но и ходуном ходила незатейливая люстра в моем жилище. Я, конечно, как могла,терпела, не делая замечаний: все-таки живу здесь от случая к случаю – зачем портить отношения?
В первую свою весну обладания этим хозяйством, я решила на своем клочке земли кое-что посадить. Но черноземная, очень клеклая и тяжелая земля мне поддаваться не захотела, хотя там на какой-то сотке земли растут вишни, сливы, крыжовник и терн. Все это хорошо плодоносит, и я дарами этими с удовольствием пользуюсь. Ну, а место, отведенное под овощи, отдаю соседям.
И вот прошло пять лет с того самого времени, как особа моя времени от времени пользовалась этим жильем и тем, что с ним мне перешло «как бы в придачу».
Наступил момент приватизации земельных участков.
Сначала приватизировала землю баба Клава( Царствие ей Небесное, три года, как умерла). У меня с бабой Клавой не было общих стен, но одно ребро стены было общее; она так же жила на первом этаже. Так как она к тому времени была уже стара, да перед этим ломала ногу, всю «беготню» по инстанциям за нее проделал сын. С нас, со всех жильцов только было взято по двести, или триста рублей за общую геодезию, но при этом всех успокоили, что и для нас пройдет приватизация, как «по маслу». В общем, многие подумали, что сын бабы Клавы бегает по инстанциям не только себя ради, но и ради всего коллектива. На самом деле это оказалось не так, и иные на бабу Клаву затаили злобу; мол, вот какая, деньги с нас взяла, а документы лишь себе «выправила».
Далее к приватизации подошла вплотную Лида. Женщина «кредитная», хорошо соображала, что выправляя документы лишь себе и платя за каждую справку, вся волокита, связанная с этим делом, ей будет накладна; поэтому она решила приобщить как можно больше людей, желающих приватизировать свои участки.
Сын мой в то время жил постоянно там, приехав однажды в Тулиновку, радостно сообщил: « Все хлопоты на себя берет Лида, мы ей только заплатим деньги на адвоката(весь процесс «шел» через суд) и на справки. Напишем общее заявление в суд и группой явимся на заседание».
Ну, конечно, я обрадовалась, оттого,что не знала, с чего начинать это дело. А тут человек сам берется, дай Бог ему здоровья.
Пару раз мне Лида звонила, приглашала меня в суд подписывать общее заявление. Когда все подписи она собрала, пожаловалась, что денег на справки не хватило, хотя ранее и собирала с нас. Я, вынув из кошелька пятьсот рублей, сказала: «Ты такая молодец, что взялась за это дело, оттого, думаю, каждый из присутствующих готов выложить столько же». Она поблагодарила, сказала, что много даю, но я, прощаясь с ней, лишь молвила:
« Лида, бери деньги, никакой сдачи не надо. Не забудь позвонить и предупредить, на какое время назначен суд».
Я ждала месяца три, когда позвонит Лида. Сын мой Евгений, встречавшись с ней, как с соседкой, ничего вразумительного от нее не слышал. То она говорила, что еще не все справки у нее на руках, что бы идти в суд, то она говорила, что судья ушел в отпуск, хотя это был осенне-зимний период, то она стала говорить, что « а зачем она, эта приватизация нужна?»
Ближе к лету Паша, сосед слева, проговорился, что документы у всей группы на руках. Кроме меня, конечно. На эту тему я лишь однажды потом поговорила с Лидой. Она оправдалась тем, что не позвонила мне лишь потому, что от кого-то услышала, что мне приватизация не светит, так как я купила часть дома не до 1996 года. Про пятьсот рублей ни она мне не напомнила, ни я ей. Бог с ней.
То, что приватизация мне не светит, но по другому поводу, я узнаю, когда наступит срок.
После разговора с Лидой у меня началась депрессия.
Месяца через три я нашла в себе силы «поднять» этот вопрос.
Кое-как узнала у Паши, какие документы требуют в суде. К этому времени Паше было уже трудно вспомнить, что он видел в Лидиной папке, как тот, или иной документ назывался, и где тот, или иной документ выручать. Но, тем не менее, « канва» перед моими глазами уже просматривалась.
Тут я понимаю, что надо привязать свои действия к конкретной дате, хотя, к конкретной дате не получится, так как дневники не вела, и не веду, но к определенному времени определенного года могу. Была весна 2002 года.
Начала ( и правильно сделала) свою ходьбу с БТИ ( Бюро Технической Инвентаризации).
Для того, чтобы попасть на прием, надо приходить очень рано, многие собирались у закрытых еще дверей БТИ часов около шести утра, чтобы наверняка попасть к специалисту в первой половине дня. У меня не получалось так рано занимать очередь. А так, как за время «выправления всех бумаг», мне приходилось открывать двери этого здания раз десять, то, вспоминая, утверждаю, что «вваливалась» я в это здание уже с большим потоком людей, которые меня несли безошибочно к нужной двери, и происходило это по времени около восьми часов утра.
В массе толпы и сидящих людей находился один, который брал на себя обязанность вести список лиц, желающих попасть к специалистам.
Я удосуживалась получать номер между сороковыми и шестидесятыми номерами.
А теперь надо рассказать о том, как многочисленная толпа умещалась в тесном коридоре. Мало сказать о том, что все это скопище людей напоминало переполненный троллейбус в часы пик. Людей так же, как в троллейбусе, бросало из стороны в сторону, если находились те, которые стремились пройти сквозь толпу( коридор был сквозной). Иным наступали на ноги, у иных отрывали пуговицы от кофт, у иных цепляли дамские сумочки с «прибамбасами», и зацепленные эти прибамбасы далеко уносились от своих хозяек, пока последние не начинали восклицать: «Ой! Ой! Ой!». Если крик был очень громкий, зацепленный прибамбасом, останавливался, распутывал свой шарф, или пончо, или какой другой летящий вместе с ним предмет, и таким образом, люди оставались при своих интересах. Если крик был тихий, или его не было совсем( предположи, что хозяйка дамской сумочки увлеченно с кем-то разговаривала), то события разворачивались по иному сценарию. В этом случае могли оторвать и прибамбас, и высыпать все содержимое сумочки, и затянуть петлю на шее, и все, что угодно могло получиться в такой суматохе и сутолоке.
Толпа орала, кричала, плакала и увлеченно разговаривала.
Эти «оры», крики и увлеченные разговоры мешали работать тем, кто находился по другую сторону дверей. Надо признать, что по ту сторону дверей, в основном, находились «расфуфыренные дамы», от которых пахло дорогими духами, и которые знали разницу между своими и нашими местами.
Они постоянно выходили, наводили в очереди, если не порядок, то тишину, делая это с неимоверной быстротой, с такой же быстротой крепко закрывали за собой дверь, подолгу никого не вызывая.
Проходил час, другой, а наша очередь могла продвинуться на полтора- два человека.
Не осуждай меня за то, что я людей «полторашками» мерила; это, конечно, образно говоря, но иначе и не вымерить никак. К полторашкам я относила тех просителей, которые и внутрь успевали попасть, и внутри 5-10 минут побыть, потом их оттуда постарались «выпереть», сказав: «Ждите! Нет Ваших архивных данных. Если не можете ждать, поднимитесь к начальнику БТИ, или заместителю, может, тогда прояснится вопрос!»
Вот таким образом у меня и возник термин «полторашка»: одна очередь «проскочила» удачно, а вторая и половинного дела не сделала, только успела «показаться» тем, от кого судьба зависила, а дальше ей полторашке придется бегать с этажа на этаж, и успеют ли удачно закончится ее виражи, никому не ясно. Но из ждущей очереди ее никто не одернет, не выбранит, даже если она, эта очередная полуединица будет скакать туда-сюда до самого закрытия: до трех часов дня.
Нервы очередников взвинчивались другим.
Есть люди, которые подобную волокиту «намотали себе на ус» и устроили для себя из нее неплохой бизнес; ведь есть просители денежные и очень денежные, которые с радостью заплатят за неимоверную волокиту; есть просители больные, не встающие с постели, которые без особой радости, но тоже заплатят за стояние в очередях .
Я могу слегка «обрисовать» подобных бизнесменов. В основном, это молодые мужчины до 35 лет, редко старше, хорошо одетые, с кейсами в руках, с невозмутимостью на лице, и, по-видимому, с броней под пиджаками.
Они молниеносно проходили сквозь очередь, дверь открывали с «пол-пинка» и никогда не выходили изнутри, не сделав дела. Как не возмущалась очередь, как не бушевали инвалиды в этой очереди, как не пытались самые ретивые из очереди зайти в вожделенную дверь, взять за воротнички подобных дельцов и выставить за дверь, но желаемого не получали; были невозмутимы и молодые бизнесмены, и служащие.
Я могу понять, что в оказании этих услуг ничего нет «грязного», но с одной оговоркой: если бы этих деловых людей то же БТИ, или Земельный Комитет, или РегПалата обслуживали в свое нерабочее время.
Но мы живем на Земле, на грешной Земле...
Наконец-то, я смогла войти в кабинет. Даже самой не верится. Наконец-то, объяснила, что, за чем и для чего мне надо. Наконец-то, ушли за архивным делом и благополучно его принесли. Наконец-то, в течении пятнадцати минут от руки выписывают нужные данные на два листа бумаги, называют это справкой, кладут по правую сторону от себя, а левой рукой мне протягивают счет, в котором, уже по выходе из кабинета, меня очень удивляет сумма: триста восемьдесят рублей. Это- цена за справку. Неимоверно дорогая цена. Учитывая то, что никакой виртуозности при этом не надо совершать: аккуратно выписать 25 слов и 25 цифр из архивных документов, поставить печать и…«дело в шляпе». Да, к месту еще замечу, что при выписывании счета расфуфыренные дамы витиевато говорят: «Цена справки варьируется в зависимости от срочности, но разница в этом случае составляет небольшая: около двадцати рублей».
Оплачивая счет в банке, про себя произношу: «Ну, спасибо, моя дорогая Родина и на этом».
Залезу наперед, когда у меня начнется второй круг сбора справок, мне опять продадут ее за триста восемьдесят рублей, или дороже, ввиду всеобщей инфляции, хотя порядочная расфуфыренная дама могла бы и сказать: « Вы же не для Нотариуса ее берете, Вам достаточно снять ксерокопию с той, которую «выправили» три месяца тому назад!»
Но расфуфыренная дама предпочла дорогую колбасу вместо своей порядочности.
Объективности ради, все-таки хочу отметить, что не такими уж они были расфуфыренными, сотрудники БТИ, они были очень даже приятными, в своем роде, общались с очередниками корректно и вежливо, а то, что многие из нас, посещавших их, были «зачуханными», это, конечно же, не их вина, а вина той самой жизни, которую предложила новая система капиталистических отношений. Они брали от этой системы то, что она им дала; тем же, кому эта система не дала ничего, должны были смиряться.
А я, мой дорогой читатель, надеюсь на то, что у тебя найдется в душе снисхождение ко мне, «белой вороне», иногда замечающей то, что очень не хотелось бы замечать.
Вернусь к описываемым мной событиям.
Главная справка через десять дней у меня в руках. Далее надо будет идти в Земельный Комитет.
В Земельном Комитете не так душно, меньше народу и, естественно, страстей и на первый взгляд, меньше витиеватости. Но это только на первый взгляд.
Сначала всех туда входящих направляют в кабинет №4. Там тебя выслушивают и затем препровождают в другие кабинеты. Мне путь указали в кабинет№3. Туда занимают очередь не так много людей, поэтому в течение часа находишься возле специалиста, который будет чертить план границ земельного участка; в этом плане и координаты, и углы, и меры, и доли шестнадцати совладельцев( все поражаются, как в частном доме оказалось так много сособственников). А ничего особенного.
В городе такой дом -единственный и только я могла его найти, белая ворона.
Работы у очень приятной женщины, сидящей за столом у окна много; к тому же этот план надо вручную растиражировать и в конечном счете мне с синей печатью отдать шесть листов. За это берут гораздо меньше денег, чем в БТИ, но до готовности документов надо ждать месяц – это все-таки работа!
В летнее время месяц проходит быстро. Забираю документы. Почти бегом отправляюсь в налоговую службу за справкой о неимении задолженостей по квартирной плате. В этот же день в банке оплачиваю госпошлину. Еще один документ, необходимый в суде достался даром: Паша отдал бумажку, на которой расписались все жильцы дома, что у них нет претензий.
Все! Документы собраны. В понедельник иду подавать в суд иск на тот же Земельный Комитет, который, хоть и выдает всевозможные документы, но в праве на приватизацию отказывает.
Наконец-то я у судьи. Очень привлекательной молодой женщины. Документы у меня приняты и определено время судебного заседания.
И вот настал день суда. Секретарь приглашает и меня: истицу и, опять же, делового человека с дипломатом:ответчика.
Начался суд, который я считала обычной формальностью.
Но вот ответчик обращается ко мне с таким вопросом: «Ответьте, гр.Матлахова, находится в Вашей собственности еще где-либо земля?»
Я отвечаю соответственно: «Да, есть. В селе Тулиновке от родителей достался дом, а вместе с ним и земля».
Но тут, даже вовсе не привлекательная, а очень красивая судья, взяв секундную паузу не то для отдыха, не то для размышлений, говорит мне: «Собирайте все дела по Тулиновке и привезите мне такого-то числа. На этом закончим!»
Выходя, я понимаю, что «вляпалась» во что-то, мне неизвестное. Но я понимаю и другое, что я сказала в суде то, что должна была сказать и ничего другого, оборачиваясь назад, из себя бы не выдавила. Ни слукавить, ни вымолвить любой неправды я не могу. Особенно, глядя в глаза;особенно, глядя в глаза судье.
Приехав домой в Тулиновку, получаю очень грамотную консультацию: по нашим российским законам нельзя дважды приватизировать квартиры , ту же землю, гаражи, дачи и прочее.
Просмотрела сама внимательно все документы по родительскому дому. Из них четко видно, что вступая в родительское наследство, мной был произведен и другой акт: приватизация земли, на которой я росла,
поднималась,наконец, выросла и ушла с этой земли покорять неведомые мне края. Так и не покоренные. Вот, вернулась…
Немного досадую на то, почему же земля на Красной даче под отчим домом и около него не была в собственности у родителей. Ведь папа какое-то время был председателем сельского совета и мог бы узаконить землю, на которой было его жилище?
Ну, нет же! Он жил так, как было общепринято жить. Как все. Выделятся он не хотел. Да и зачем? Разве он мог предполагать, как «завертится» жизнь впереди. Конечно,нет! Лежи спокойно, мой дорогой, прости, что досадливые мысли допустила в своей голове. Я их больше никогда не допущу.
У меня впереди две недели. За эти две недели делаю две попытки найти выход из создавшейся ситуации.еду в БТИ к самому главному его представителю, или заму, не помню. Убедительно прошу продать мне землю в Тулиновке, которую я приватизировала почти десять лет назад. Получаю отказ: обратного хода нет. При этом , кстати, происходит следующее: вышестоящий представитель БТИ консультируется с начальником отдела, обеспечивающим куплю-продажу земли. Так, вот, это самый начальник-элегантная молодая женщина с желтой кожей и раскосыми глазами. Даже не мулатка. А чистокровная.
Опять приходится оправдываться: я не расистка, но наша земля обильно была полита кровью наших дедов, отцов, дядей, воинов, которые исконно жили на русской земле. И они, наверное, были бы против, чтобы любая китаянка, выучившая русский язык за два года, стала бы распоряжаться куплей-продажей их кровью политой земли.
Если тебе, мой друг, хочется закрыть глаза и не читать мной написанное в последнем абзаце, извини.
Делаю вторую попытку уладить ситуацию. Хочу предложить взятку. Первый раз в жизни. Дело в том, что в Тулиновке проживает мама одного блатного человека. Она этого не скрывает, а даже очень часто и хвалится. Видно, для того, чтобы этому блатному больше перепадало. Ну, что ж, беру у нее телефон и названиваю. Мне сказу вопрос в лоб: «Сколько дашь?» Говорю, что десять тысяч. Ну, -говорят мне, -этого на один зуб не хватит. В 10раз больше надо. Ох! Но у меня таких денег нет!



Через две недели иду снова в БТИ. Снова такое же стояние в очередях. Люди, чтобы скоротать длинное нудное время, общаются друг с другом. В беседу бабок, дедов, теток и прочих дилетантов в сфере махинаций на рынке недвижимости вклинивается председатель не то гаражного, не то дачного кооператива. Рассказывает историю, которая касается его соседки по квартире.
Значит, дело началось с того, что у женщины умерла мать, жившая всю свою сознательную жизнь в частном доме в южном районе города Тамбова. А так, как и наследница долгое время прожила в доме своей матери, и завещание было оформлено на нее, то она, ни капли не сомневаясь в своих претензиях на наследственное право свое, выдержала положенное время и явилась в то же БТИ, где и слушалась мной эта история.
В Бюро она заявила, что хочет вступить в наследство и далее продать дом, так как он ей без надобности. Ей на это ответили так, что в наследование дома она вступит, но вот продать его навряд ли сможет, так как земля ранее родителями не была оформлена, а теперь у этой самой земли появился новый хозяин: кто-то успел взять эту землю в аренду на 49 лет. Состояние у наследницы такое!?-шоковое, благо, что в кому не впала.
Каким образом она ищет адрес арендатора земли, не помню, что говорил по этому поводу рассказчик, но адрес она находит. Приходит к арендатору и говорит подобное тому, что говорила и в БТИ: «Хочу оформить и продать дом». Арендатор в свою очередь спрашивает: «Сколько хотите за него?» Женщина говорит: « Полтора миллиона». Он ей с ухмылкой отвечает: « Шестьдесят тысяч и баста».
Вот что такое криминальное государство, хотя и с демократическим уклоном. Пришлось ли ей, этой наследнице, распутать клубок, которым «наградила» ее жизнь, не знаю. Но очень ей не завидую, потому как это «распутывание» отнимает силы, нервы, собственно, жизнь, «которая дается один раз», как сказал один очень известный герой.
Подходит моя очередь и я захожу в кабинет, который уже посещала три месяца тому назад. Даже подхожу к тому же самому столу. Начинаю свою историю с начала и до конца.
Что хотела приватизировать, что был суд, который я не выиграла по вышеуказанной причине, что теперь хочу подарить часть дома сыну.
Премило улыбаясь, специалист мне говорит так: «Ничего не получится, пока Вы не возьмете землю в аренду на 11 месяцев». Я и так, и сяк выкручиваюсь: «Зачем мне аренда, коль я хочу, чтоб земля была в собственности». Ответ прозвучал очень похоже на ранее слышанный в коридоре: « Ничего не знаем. Только так и баста». Конечно, ручаюсь, что слово «баста» этой прелестной дамой-специалистом по «архивным документам» не было произнесено, она, все-таки из культурного общества, но мне-то, что бы создать непререкаемый образ работника, и пришлось применить данное слово.
Но не вини меня за лживость повествования: то, что я не услышала, не значит, что это не было произнесено.
Оно это слово было произнесено, но, что называется, «про себя»; и уверяю тебя, мой читатель, разницы в этом нет никакой: Ангелы слышат то, что мы даже не произносим, но о чем приходиться думать. Правда, зачем я об этом пишу в столь недуховном повествовании, не знаю.
Меня заставляют брать землю в аренду. Но для этого опять надо собирать те же справки, которые я носила в суд. Хотя, они у меня есть, только трех месячной давности, но я же не в Нотариальную Контору их понесу, и в них пока ничего не изменилось?
Нет, с меня требуют заказывать свежие справки. Что я и делаю.
Но так как «ничего в этом мире не проходит бесследно», и наша характеристика любых событий отражается эмоционально, а это то же действие, то стоит упомянуть о том, что в Земельном Комитете люди много честней и порядочнее. Меня там не заставляют заказывать свежие справки, а говорят, что для взятия земли в аренду подойдут и копии с ранее заказанных мной справок. Очень хорошо. Но в Земельном Комитете еще должны выдать разрешение на аренду, а вот это разрешение будет ждаться мной не менее месяца, а как бы не дольше. Уже забыла, как долго готовят его.
Да, еще вспомнила о том, что БТИ требует, что бы после взятия земли в аренду , я снова пришла к ним, мне тогда придется заказать еще много чего другого для того, чтобы зарегистрироваться в РегПалате. Хотя , я после покупки этой недвижимости регистрировала ее в?( не знаю, как называлась служба), но помню, что находилась она в здании на углу Октябрьской и Базарной улиц.
Но мне бэтэишники объяснили, что я, хоть и сделала в свое время все правильно, в настоящее время надо сделать еще правильнее, а то в Рег Палате, надо думать, не будет очередей.
Честно говоря, на этом этапе я поймала себя на мысли о том, что ты, мой усердный читатель, уже и запутался. Даже уже и подумываю: кому интересна эта нуднейшая из нуднейших волокит?
Но я пишу о своей жизни, это мои «хождения по мукам»; я не любовалась альпийскими лугами, не фотографировала лежбища морских котиков, я очень нетерпеливая женщина терпеливо играла роль подушки для битья. Причем, очень четко ощущая и эту свою роль, и миссию других героев такой жизненной пьесы. Последние герои надеялись и ждали: ну , когда же эта подушка рассыплется, когда от нее останутся одни клочья и пух, когда же наша миссия увенчается успехом?
Силы тратились и с одной, и с другой стороны. Невероятно огромные. За это им и платили, и платят.
Ладно, закончу отступление.
Через месяц Земельный Комитет выдал бы мне необходимые справки, но перед этим направил в Мэрию за постановлением по нашему дому; в нем говорилось: ранее каким сособственникам было разрешено арендовать землю и более ничего.
Принеся из Мэрии это постановления, меня наделили правом написать заявление на желание взять землю в аренду. Опять приходилось повторять, что в конечном результате я желаю видеть сына , или себя собственниками 230 кв. метров приусадебной( можно сказать) земли.
На это мне опять повторяют, что нужно пройти определенный круг и не иначе.
Так, значит, так.
Пишу заявление.
Постановление, в котором будут фигурировать моя фамилия и 230 кв. метров, обретет силу закона месяца через два, как не больше.
Ну, наконец-то, Земельный Комитет под расписку отдает мне целую кипу бумаг.
Далее говорят: «Направляйте свои стопы в Кадастровую Палату». Боже мой, что ж за испытания такие?!
Иду в Кадастровую Палату. Слава Богу, что там очередей нет. Трое –четверо человек впереди не считаются. Не то видела.
Там тоже очень поделовому, как в БТИ. Сначала счет, потом банк, потом чек, потом заявка на «нужную операцию». Нужная операция будет готовиться целый месяц.
В конце декабря 2002 года я стала арендатором 230 кв. метров, предоставлялось мне это право ровно на одиннадцать месяцев, а далее я должна была год от года все это продлевать.
Во всяком случае, у «великих крючкотворцев» была надежда на то, что я на этом и остановлюсь. Ведь и они знали, знала и я, что мои ноженьки очень устали, а если так, то вывод один- остановка.
Но, нет, «дебильным» людям надо тоже что-то делать, а я и взаправду считаю себя таковой, поэтому на середине пути не остановлюсь.
Обидно только, что очень низменная цель моя – крохотный участок земли. Продолжение следует.

СЮЗИК
В ту пятницу, когда я должна была ехать к тебе за материалами М.Завьялова, я встала в семь часов; быстро что-то стала разогревать себе на плите, что должно было являться моим завтраком. Еще ходила, можно сказать, в ночной пижаме. Еще соображала, что же я могу по такой слякотной и влажной погоде на себя надеть. Рука моя правая в те мгновения решила почесать правый бок живота, и эта моя рука что-то на животе обнаружила.
Еще, плохо соображая и не видя этого «чего-то» из-за полной груди, начала недоумевать: неужели на животе в короткий срок появилась родинка на высокой ножке? Как же так? Неделю тому назад еще не было, а теперь вдруг и вылезла. Старею не по дням, а по часам. Такие мысли полувитали в еще не совсем проснувшейся голове, полутревожили меня. Основной же вопрос, которые должны были решить эти мысли: что же одеть? Одежды, хотя и много, но она больше подходит для леса, для того, чтобы мной в лесу любовались комары.
Стоп! Какие такие –сякие комары мне «пудрят» мозги, когда у меня на пузе сидит( как он и называется то?)?…то бишь клещ.
Бегу скорее к зеркалу. Конечно, клещ. Забываю про сковороду на плите. Лезу в ящик серванта за пинцетом. Потом многие мне говорили: « Что ж ты керосином, или подсолнечным маслом не смазала?». Что я потом могла сказать, что мне некогда было, но мне всегда некогда, в настоящее время, очень нерасторопной особе.
Хоть и достаточно медленно тяну пинцетом его из себя, его пузо отрывается, а головка остается же в моем пузе.
Быстро ищу ресфедор, еще быстрей стараюсь сделать более тонкую работу: много-много ковыряю возле оставшейся головки клеща и пытаюсь выдернуть ее. Но ничего не получается. И оттого, что в лесу была уже тому три дня назад, значит, лесной паразит имел достаточно времени, чтобы залезть как можно глубже в меня.. А времени на экзекуции по извлечению чужой головы совсем нет. Чувствую, что могу опоздать на «Газель».
Вспоминаю при этом, что только недавно читала очень хорошую статью про фракцию АСД. Благо, она у меня под рукой. Покупала в «прошлой пятилетке», хотела лечить ей свою язву, но даже и, превозмогая отвращение, пить, не смогла. Хотя в хорошие статьи о ней верила.
Тут же обмакнула ватку в этой жидкости. Боже мой! Какая вонь распространилась по дому!? Прикладываю ватку на место уже приличной воронки и накладываю пластырь.
Боже мой! Какая вонь преследует меня!? Как же я поеду в приличное место? Но решение тут же и находится. Я в свое время приобретала со всевозможными запахами ароматные масла. Конечно, для бани. Теперь надо среди них найти с самым сильным запахом. Что мной лихорадочно и делается. Самое сильно пахнущее масло найдено. Это - гвоздичное.
Полпузырька выбрызгивается на волосы, на шерстяную кофту, на брюки.
В спешке не могу объяснить, перебивает ли гвоздичный запах драгоценную фракцию, или нет. Может, и не перебивает, но при наложении двух таких резких запахов, получается некий средний несравненный не с чем аромат. Делать нечего; с ним и поеду.
В «Газелле» одна знакомая грибница все же уловила запах гвоздики, только, явно не понимает, куда я с таким ароматом направляюсь. Ну, не говорить же ей, что на деловое свидание.
Приехав и войдя в кабинет, где деловое свидание и произойдет, я забываю и про головку, и про АСД, и про гвоздику.

Возвратившись домой и достаточно поздно (около шести вечера), я снова беру ресфедор в руки. Я снова с большим усердием ковыряю в уже очень приличной воронке, я часто цепляю центральный бугорок утонченным прибором, но эффект – нулевой.
Опять уже лью на ватный тампон вонючей жидкости и на время, до утра, забываю об инородном предмете.
Утром вспоминаю снова; опять ковыряю ресфедором, опять обильно
смачиваю тампон фракцией АСД и отправляюсь в аптеку, к Бессоновой Аллочке.
Надо отдать должное, что, может, в нашей аптекарше и живут негативные эмоции относительно меня( напомню, она меня считает виновницей того, что ее лишили прежнего аптечного, некогда церковного, здания), но тем не менее, она всегда мне дает очень подробные консультации относительно лекарств и прочие полезные советы из области медикаментозных средств.
Мне приходится ей подробно рассказывать, как я расправлялась со своим клещом, что приходилось прикладывать к уже глубокой воронке и, в конце концов, спрашиваю, какие средства можно еще применить для удаления неподдающейся головки.
Уважаемая мной «формацевтша» однозначно говорит: « Иди к дежурной медсестре, пусть она тебе эту головку вынимает, не то инфекция останется в твоем организме навсегда».
Раздумываю, как же мне идти к медсестре, когда в моих трусах тампон с вонючей фракцией. Успокаиваю себя тем, что сельские медсестры и не к тому привыкли, и поднимаюсь на порог медпункта.
Сегодня дежурит бывшая наша одноклассница Татьяна Ермакова. Когда я ей докладываю, что в моем пузе – инородное тело и пытаюсь ее настроить на дальнейшую операцию по извлечению его, она меня переадресовывает в стационар, говоря при этом: « Не волнуйся, иди, Ольга Аркадьевна тебе все сделает».
Я с большой охотой отправляюсь в стационар; на своей «шкуре» убедилась уже давным-давно, насколько там «классные» медсестры. Каждая медсестра «классная», у каждой –золотые руки, а Ольга Аркадьевна моя бывшая соседка; она, стало быть, «классней» других.
Ольга Аркадьевна, узнав, с какой проблемой я пожаловала, спрашивает у технички: « Клава! А у нас керосин есть, или его перевели, когда делали ремонт?»
Понимая, для чего она спрашивает керосин, я «вклиниваюсь» в их разговор, объясняя, что керосин уже не нужен, что клещ уже расчленен и что в моем теле осталась только его головка.
Ну, Ольга Аркадьевна, хоть и бывшая соседка, и с золотыми руками, после моих объяснений, объясняет мне сама: «Э-э-э! Так я же уже ничего не сделаю. Ни инструментов надлежащих нет; к тому же, я –не хирургическая медсестра».
« Ох! Олечка Аркадьевна, посмотрите меня пожалуйста, может, что и придумаете»,- умоляю ее я.
Олечка Аркадьевна приспустила на мне спортивные штаны, посмотрела сквозь очки и, оставив меня в таком положении, отправилась к врачу, надо полагать, за советом. Наш, теперь уже заведующий отделением районной больницы, врач Сергей Семенович в настоящее время посещает четырехмесячные курсы повышения квалификации, но по субботам приходит в больницу и принимает таких как я, а, может быть, и худших меня, больных.
Медсестра возвращается быстро, начинает меня успокаивать тем, что не всегда и им сразу удается вытаскивать головки, что она обязательно вылезет потом; дальше смачивает марлю желтой жидкостью, прикладывает, залепляет пластырем и отправляет почти успокоенную домой.
Я настраиваю себя на успокоение, я вспоминаю, что лет десять тому назад подобный клещ впивался ко мне в ногу, что так же время «выдирания» его было упущено, что так же получилось выдернуть только внешнюю часть его, но ничего с тех пор со мной не случилось; до сих пор жива-здорова, а значит, и на этот раз…обойдется.
Но настроение во второй половине дня паршивое. Хочу заняться теми материалами, которые теперь лежат у меня на столе, но что-то в голову ничего не лезет. Часа в три звонит подруга и приглашает в гости; ей хочется посидеть со мной на лавочке, посудачить о новостях, но я ей отказываю, объясняя, что нет настроения по причине «неизвлечения» из моего живота клеща.
Она, моя последняя и уже очень любимая подружка, так же «долдонит» мне про керосин, но я ее почти не слушаю; керосиновый момент навек упущен, оттого, может, и нет настроения.
Но, неожиданно для себя, часам к шести у меня начинается, что мной называется, «мыт»: так хочется уйти из дома, так хочется посидеть у Кузиных на лавочке. Я звоню по короткому номеру и через полчаса уже сижу и почти что весело обсуждаю насущные дела.
Не долго, не коротко, еще через полчаса проходят по асфальту припозднившиеся коровы. Обращаем внимание на одну, разукрасившую свой лоб репьями. Может, ей репьи не давали покоя, поэтому она полубегом направляется к изгороди, возле которой пристроена лавочка, на которой сидим мы- две кумушки; а единственный мужчина среди нас, хозяин лавочки и муж одной из кумушек, бросился наперерез корове, отгоняя, таким образом, ее от нас.
Моя же подружка, она же Верунчик, в этой ситуации ведет себя волнительно и успокаивается только после того, как ее муж отогнал корову подальше. Она мне объясняет, что коров она боится, что видела в свое время, как коровы кого-то подняли на рога.
В моей жизни тоже был случай, когда за мной, пятилетней девочкой гнался бык, но это было так давно; на ум же приходит то, что случилось совсем недавно. «Вер,- говорю я,- понятное дело, коровы, ничего удивительного нет – силища какая и рога чего стоят; у меня из головы «клещевая» головка не выходит. Ничтожная дрянь, а хлопот сколько!»
Вера зовет мужа, глядя на меня, говорит: « Идем в дом! Володя в два счета вытащит тебе эту пакость». Я не сразу соглашаюсь, мне почему-то неудобно показывать им то, что не просто показывать и врачам- свое пузо. Но она уговаривает, и я соглашаюсь.
Заходим в дом. Володя задергивает ночные шторы. Я пытаюсь шутит: « Ты что же, боишься, что налоговая инспекция нагрянет да лицензию заставит показать?»
Я, хотя и пытаюсь шутить, но несколько конфужусь тем, что у меня один носок с дыркой на подошве; я же шла посидеть на лавочке, а получилось, что приличные люди укладывают меня на диван. Конфуз, так конфуз!
Но вот я уже на диване. Нога моя в рваном носке вытягивается и ложится так, чтоб лекарям моим не было видно огромной дыры; делаю это, наверное, так, как Майя Плисецкая тянула свою ножку возле балетного станка.
Но когда я улеглась, то поняла, что носки мои достойные уважения «хирурги» рассматривать не будут.
Верунчик потянулась за настольной лампой, Владимир включил пятирожковую люстру; света в доме стало предостаточно. Я немного наклонила голову в бок; глаза мои уперлись в простенок, украшением которого служили антикварные часы с боем. В настоящее время они отбивали семь часов.
Что ж, «засеку» время. Операция почти началась.
Владимир протирает мою дырку спиртом. «Медсестра» шутит по поводу того, что у него дрожат руки. Когда он в руки берет пинцет, я тоже боковым зрение обращаю внимание на это дрожание.
Ну, теперь операция по-настоящему началась. Помоги нам, Господи!
Я чувствую, что в моей дырке ковыряются, но это ковыряние такое нежное и совсем безболезненное; оттого-то, мне и не верится, что оно быстро закончится. Я ведь в своих домашних условия ковыряла уже несколько раз ресфедором(вот ведь слово, которого не знает компьютер, но знают все чертежники планеты нашей); ковыряние мое было гораздо «злее», но результатов не получилось. Владимир боится, что сделает мне очень больно. Как будет вести его больная в таком случае, он не знает. Может, подпрыгнет до потолка и упадет, круша при этом и настольную лампу, и стул, на котором стоит открытая бутылка со спиртом; а, может, заденет и медсестру, и его самого –«хирурга» с большим стажем.
Я это понимаю и пока молчу. На часах уже –половина восьмого.
Наконец, домашний доктор начинает радоваться: головка начала кромсаться; и на кончике пинцета стали появляться крошечные части – результат, то бишь, налицо. Но пинцет в нашем случае очень уступает ресфедору.
Я в душе начинаю «пожеливать», что, если бы знать наперед о предстоящей операции, то захватила бы ресфедор из дома. Эх! Надо было бы сообразить, что в этом доме живут не только прекрасные хозяйственники, прекрасные устроители домашнего очага, прекрасные огородники, но и искусные доктора. Если бы знать об этом наперед, то на свидание бы пришла со своим инструментом в кармане.
Я намекнула докторам, что, может, в их доме завалялся ресфедор. Но мои доктора, несмотря на то, что с высшими образованиями оба, о ресфедоре знают понаслышке: Володя заканчивал лесотехническую Академию, а Вера- экономический факультет Краснодарского политехнического института. Нет у них такой «фигулины», выточенной из металла высшей пробы.
Ну, что же, «поскорблю» немножечко о том, что у хирурга нет того, чем бы было ему намного удобней работать. Я уже намекаю и на то, что, может, в доме у них завалялся где-то скальпель.Ох! Этого нет тоже. А ведь пора резать. На часах почти восемь.
Вера посмеивается: « Что же ты потерпеть пятнадцать минут не можешь?». До сих пор остается загадкой: то ли, она, таким образом,старается облегчить мою участь; то ли, за таким ответственным делом у нее, и у Володи «пролетает» время?
Я на это, так же, посмеиваясь, отвечаю: «Ты смотришь на мою дырку, я же смотрю на часы, которые скоро отобьют восемь ударов».
А Вера, тут же, успокаивая меня, говорит: « Ты не волнуйся, Володя эту твою дырку совсем не увеличил, она такая, какая и была до операции!» На последних словах она снова малость посмеивается.
Володя, понимая, что я уже належалась на их диване под домашними софитами, предлагает: «Если хочешь, можно на этом этапе и остановиться. Как скажешь?».
Но и я говорю: « Нет, нет, продолжай, коли взялся!» И Вера вторить тоже самое, но к не очень резвому пинцету, предлагает взять большую иголку; ей ковырять, а, затем, тянуть пинцетом. Однако же, хоть и ассистент, а за иглой не спешит; в руках у нее лампа, которую она не выпускает из рук. Иглу ищет Володя. Мне хочется, чтоб она сделала свое дело, потому как медработники устали. Да и я желаю удачного завершении.
С иглой работа стала продвигать гораздо успешней. Уже стала чувствовать некоторую боль. Володя говорит, что пошла сукровица; и что это хорошее предзнаменование.
Я лежу себе и думаю, что Гагарин за такое время облетел земной шар и стал героем, а тут с одной головкой мизерного клеща никак не можем справиться.
Я предлагаю Володе прокалить нож на плите и залезть в мякоть моего живота. Но с моим предложением ни
не согласен ни он, ни его ассистентка.
Ассистентка сквозь очки смотрит в мою дыру, делает замечания «дохтуру»: « Ты видишь вон ту черную точку. Это, наверное, клык, а, может, ус. Тяни за него».
Володя отвечает на это: « Ты, что же, не видишь, что я тяну-тяну, а он соскальзывает».
Но раза два-три ему удается и потянуть, и доставить мне некоторое ощущение боли. Домашний доктор даже почувствовал, что я напрягла мышцу. Благодарю Бога за то, что дело стало продвигаться.
Та черная точка, которая пока осталась во мне, или будет вытянута, или, уж, коли останется, большего вреда, чем вся головка, мне не принесет.
Прислушиваюсь к разговору в «хирургическом кабинете». Медсестра спрашивает: « Чем будем прижигать-то? Спиртом, что ли?» Владимир с минуту думает, перебирая в уме всевозможные антисептики, потом восклицает: «Сюзиком!» Вера радуется, как дитя. Как хорошо, что муж вспомнил о сузике. Она начинает рассказыват, что сюзик- семейное лекарство; что, когда внучка Анна была «крошкой» и повисла на вешалке вместе с пальто; от желания спастись собственными силами ручонками хваталась за крючки; ладони изодрала в кровь – спас ее ладошки сюзик. Дедушка присыпал и через пару дней все зажило и не обнаружилось даже рубцов. Ах! Какое волшебное лекарство – сюзик!.
Володя отложил пинцет в сторону. Дело почти сделано. Я посмотрела на часы. Было тридцать пять минут девятого.
Мне предлагают поменять положение: лечь на левый бок. А то, говорят, сюзик рассыплется. Я подчиняюсь. Наносят присыпку, затем кладут марлю, затем Володя делает из чистой бумаги кружок:определенная защита для сюзика. Затем берется скотч, так как медицинский пластырь, хоть и есть, но долго за ним лезть.
У скотча никак не находится край, за который надо тянуть. На это уходит минуты три, но без толку.
Хирургический доктор спрашивает: « Не против будешь, если заклеим бумажку клеем «спецмомент?» Ох! Рада я и такому решению. Поскорей бы встать. Наконец все сделано. Я сажусь на диване. И смотрю на маленький пузырек, в котором находится сюзик.
Сюзик- это порошок бледно-зеленого цвета. Прошу дать мне понюхать лекарство. Оно без запаха. Спрашиваю: « Что же это такое – ваш сюзик?»
Володя объясняет: « Это какая-то трава, высушенная и перемолотая, оставленная мне в наследство моей мамой, ушедшей из жизни 26 лет тому назад. Да! Да! Что за трава? Не знаю. На татановских лугах растет».
«Ес»,-очень тихо восклицаю я. Очень тихо потому, что стыдно за свою американизацию; но своим восклицанием я выражаю и восторг, и восхищение и сюзиком, и покойной Марией, которая руками своего сына сделала мне операцию и чудодейственным зельем присыпала мне рану. Как на собаке зажила она под слоем сюзика.
Напоследок мне хочется сказать, что фармацевты зря утверждают, будто у травяных сборов срок годности – три года.
Травы, собранные с любовью, не имеют срока годности.
Жаль только, что хранят тайну татановские поля, а когда она откроется, я не ведаю…


8-10 октября М. Матлахова-Колчева
2006г.



Послесловие. Года 1,5-2 тому назад где-то в разделе «Лекарственных трав» в интернете нашла, видимо, более правильное название того растения, из которого сделано было народное лекарство. Называлось растение, вроде бы, сюзник.Но . к сожалению, страница с этими травали куда-то уплыла, после искала, искала, да так не нашла, и как не нашла ни сюзика, ни сюзника.А очень обидно, что даже в этом деле , пре5рывается преемственность поколений. М.Матлахова.

Дальше он понял, что сидевшая возле него женщина является медсестрой. Та поняла, что больной приходит в себя, мгновенно встала со стула и быстро вышла из палаты.
Еще через несколько мгновений в ту дверь, которую Кружкин уже «застолбил», вошли двое в одинаковых костюмах, одна из которых была все та же медсестра. Вторым был мужчина с руками мясника, закатанными по локти рукавами.
Проницательные глаза за массивными очками внимательно осмотрели и больного, и многочисленные трубочки, проводки, и приборы, помогавшие последнему.
Далее проницательный мужчина посмотрел прямо в зрачки Кружкину, улыбнулся и спросил: «Как Вас зовут, везунчик?»
Лежавший на кровати не понял, почему его незнакомый человек называет везунчиком, хотя понял, что от него ждут ответа. Но ответить было не просто, потому что давило в груди, потому что не слушались связки, потому что не хотели шевелиться губы.
Но Кружкин поднатужился, настроился на ответ и выдавил из себя: «С-е-е-р-р-р-е -й».
На что вопрошавший снова улыбнулся и сказал: «Вот и отлично. А я Ваш врач Степан Анатольевич. Будем знакомы». И вышел.
Оставшись на самое короткое время один, Сергей Михайлович стал глазами блуждать по стенам, потолку, уже знакомой двери, желая найти хоть какую грязную точку, хоть полуживую, как и он сам, муху, но все исследуемые предметы были безукоризненно чистыми; ни мух, ни грязи для своего развлечения он не нашел.
А мозг не хотел работать. Понятное дело, он запустился, спавшие нейроны очухались, но они своими шарообразными телами не понимали, что надо делать; они шатались из стороны в стороны, как ваньки-встаньки; они не понимали, что следует запасаться упругостью и напряжением, и искать всем своим несусветным количеством вдалеке одну единственную точку, устремиться к ней, исследовать и выдать кровавым рекам и сосудам, текущим и растекающимися по всем частям тела готовый ответ. И так каждый раз.
Но пока не хотелось думать. Не хотелось даже хвататься за вопросительный знак, который пытался сыграть роль под кодовым названием «Везунчик».
На самом деле, внушающий доверие «доктор Айболит» назвал его не как-нибудь, а везунчиком.
Почему везунчиком? Ведь, попытался Сергей Михайлович рассуждать,, лежу амебой, не в силах пошевелиться, но произвожу впечатление везунчика. Почему?
Кружкину завидовали, порой даже очень откровенно, но везунчиком в глаза не называли, даже когда поступал в аспирантуру, даже, когда выпал случай стажироваться за границей. Может, в глаза не называли, а за глаза? Но этот, с волосатыми руками доктор, называет. Что он о нем знает?
Нейроны заметно оживились, но не давали ответа.
В палату вошла медсестра и ввела в вену ему какое-то лекарство. Поинтересоваться, какое лекарство, не было сил.
На следующий день большую часть трубок и проводков убрали. Степан Анатольевич, сколько бы не заходил, всегда спрашивал: «Как дела, везунчик?»
Сергей Михайлович, зная, какие титанические усилия надо совершить, чтобы ответить, ограничивался помаргиванием ресниц, полагаясь , что такой условный знак будет понятен врачу.
Врач понимал, оттого и продолжал держать Кружкина на дорогой реанимационной койке в течение десяти долгих дней. Настолько долгих, нудных и беспросветных, что больной рад бы был обнаружить в палате даже солнечный зайчик, но окно было завешено тканью, для зайчиков непроницаемой.
Когда наступило время переводить Кружкина из реанимационного отделения в другое, он уже мог сказать про себя, что зовут его Кружкин Сергей Михайлович, что ему исполнилось полных 43 года, что он работает заместителем директора по науке экономического колледжа, что женат и прописан по такому-то адресу.
Степан Анатольевич в свою очередь так же рассказал пациенту, что больного 13 июня в 23.15. на большой скорости сбила иномарка, что он подскочил, как мяч и плюхнулся, как увесистый мешок, да не на тротуар, на котором его сбили, а по закону «счастливой» инерции упал на клумбу со стелющимся можжевельником, оттого и получил в отделении прозвище «везунчик», а еще вернее, «везунчик в квадрате», опять же по причине того, что возле клумбы в то время целовались влюбленные; они моментально вызвали милицию, а последняя- скорую; что находился в коме 35 часов, что от удара и падения сломал Кружкин ребра, сломанные ребра исковеркали правое легкое; что получил пострадавший сотрясение мозга, опущение почек и небольшой разрыв селезенки, не считая растяжения связок и выпадения левой плечевой кости из сустава.
Для дальнейшего долечивания перевел его Степан Анатольевич в тот же день в хирургическое отделение больницы. Привезли его в пятиместную палату, где лежали, сидели и «болтали» в полголоса выздоравливающие мужики.
Он поздоровался с окружающими кивком головы. Сопровождающие помогли ему лечь в постель, после чего он закрыл глаза и стал «переваривать» информацию.
Отчего он попал в такой «переплет»? Кто управлял иномаркой: пьяные молодчики, или? Куда делась фотография любимой женщины?
Серое вещество распирало черепную коробку, но не давало ответа на вопросы.
К прочему, он не мог концентрировать мысль, оттого, что теперешние его соседи шушукались, посмеивались, «травили» анекдоты; этот посторонний шум вероломно вторгался в мозговые ходы и ячейки, устраивал переполох среди клеток , цепляя их и разрывая единство действий.
Уже глубокой ночью Сергей Михайлович нашел ответ на вопрос, который лежал на поверхности. Он вспомнил, что резинка на его ветровке, которая облегала талию, была слабой и во время его виража фотография в рамке могла выскочить, совершить кульбит и оказаться далеко от места его падения. Возможно, так и произошло. Как жаль, подумал Кружкин, что обнаженной Наташкой любуются другие.
Он не выспался этой ночью, его мозговые процессы продолжались вплоть до утра; а рано утором начинали всех будить для принятия лечебных процедур, оттого-то больная голова страдала: надо ей отдыхать и надо ей думать, но одно противоречило другому.
Ближе к обеденному перерыву к Кружкину допустили следователя районного отделения прокуратуры.
Тот представился, показал удостоверение и стал расспрашивать о том, что Кружкин знает о наезде на него. Мой невыспавшийся герой ответил на это , что знать – ничего не знает, что врагов не имеет и что отказывается от возбуждения уголовного дела по этому поводу. Напоследок, правда, добавил: «У меня в тот вечер была фотография любимой девушки в рамке; Вы что-нибудь знаете об этом?»
Следователь утвердительно закивал головой и произнес: « Как только поправитесь, приходите ко мне в отделение и я Вам ее верну. Если честно, это фото нашли очень далеко от Вашего падения, в 10-ти метрах; отчего посчитали, что оно не имеет к Вам никакого отношения, но, все-таки, с собой прихватили, как доказательство обворожительности русских женщин. Ну, право, Софии Лорен».
Кружкин захотел непременно похвалиться представителю власти и сказал: «Она- моя невеста, я с женой уже давно не живу, только осталось формально развестись, что и сделаю после выписки из больницы».
Представитель власти, однако, не заулыбался, слушая его, а предусмотрительно заметил: «Не торопитесь с разводом-то, если он из-за «Софии Лорен».Подумайте крепко. На таких, что на фото
« в чем мать родила», не женятся и из-за них не разводятся.Дор свидания Сергей Михайлович!»
И этот завидует, ментовская рожа, советы мне дает, советы своим детям давай, когда вырастут, а у меня и без твоих советов голова пухнет, подумал мой герой.
Если же, как следует разжевать советы ментовской рожы, то можно было бы в них найти «зерно», или ту правду жизни, на которой нужно было стоять до потери пульса.
Но, ментовские слова «отбросив в сторону», Кружкин опять и опять стал думать да гадать, отчего его жизнь «дала трещину». Вроде бы, капитал в голове большой; вроде бы, какие-никакие связи есть тоже; вроде бы, никому дорогу не переходил; однако же, черная полоса в жизни наступила и без его ведома, и ему вопреки.
Соседи по палате, видя, что новенький «гонит», старались его растормошить. Но Сергей Михайлович не готов был откровенничать, потому, как на трезвые мозги это плохо у него получалось да, отчасти, потому, что говорить было физически трудно.
Друзья по несчастью от Кружкина отстали. Не хочет говорить сосед, значит, душа его не болит, а душа заболит, тогда и выскажется – так думали они. Вполне возможно, что правильно думали.
Сами себя, чтоб «не увянуть», веселили, как могли. Читали в слух журнал «Плей-бой», обсуждали жизнь видных людей; язвили много и открыто, говоря о политиках и бизнесменах, об их воровстве, об их молодых женах. Говорили, приблизительно, так: «Такой-то не одну уж жену поменял, и все- чем старше сам, тем жену моложе выбирает. Сейчас у него известная топ-модель, а это ведь, мужики, если рассудить, только,срамно сказать, дырка, а не жена. Ну, какие из них, из расфуфыренных проституток жены? Кто мне скажет?!».
Кружкин хоть и слышал эти разговоры, но не «примеривал» их на себя и , конечно, не считал, что простые обыватели, которые лежали с ним в палате, могут сказать что-то умное.
К обывателям же приходили жены, домовитые, с увесистыми авоськами, с домашними котлетами и куриными бульонами.
Кружкин тоже хотел, чтоб к нему кто-нибудь пришел. С домашними котлетами. Хотел, но понимал, что не каждое хотенье сбывается.
Когда он начал уже понемногу вставать, к нему пожаловал Николай Степанович. Принес пакет с гостинцами. Передал привет от сослуживцев и, между прочим, сказал: « Нашему Вене ты должен будешь в ножки поклониться, когда выйдешь отсюда. Ведь он в реанимацию 10 тысяч «отвалил» на самые лучшие импортные лекарства. Ты уж нас не подводи теперь, поднимайся».
Сергею Михайловичу в который раз могло бы быть стыдно, но не стало. За последние недели перед трагедией он «выкинул» такие же тысячи «в трубу»; сейчас начальник его изыскивает огромную, по меркам колледжа, сумму, чтоб поставить его на ноги, но больной мозг нашего героя решил, что затраты эти, следуя законам макроэкономики, равноценны и в обоих случаях оправданы.
Кружкин, естественно, про себя подумал: «Зачем он мне рассказал про эти 10 тысяч, я стою столько, что мне на Западе ежемесячно в несколько раз больше предлагали. Эх, если бы не лошадиная морда с ее папенькой, давно бы в Англии остался. А сейчас терплю унижения да попреки стоимостью в 10 тысяч».
«Лошадиная морда» не заставила себя долго ждать. Пришла на следующий день. Принесла домашний бульон с апельсинами и сказала: «Желаю тебе выздоровления. Еще хочу сообщить по поводу суда, хоть, может, и не вовремя: по судейскому решению ты уже не имеешь права проживать в нашей квартире. И не обижайся. Я долго ждала».
Но Сергей Михайлович обиделся. Он на прощанье сказал жене: «Я выступлю с протестом, и ты со своим папенькой заткнешься!» Но жена напомнила: «Время упущено, дорогой!»
Мой герой настолько разозлился, что после ухода жены долго не мог успокоиться. Он даже не хотел есть Стелкин бульон, но, открыв банку, понюхав аромат, маленькими глоточками выпил все содержимое.
Стела умела готовить, она научилась этому у своей мамы. Кружкин вспомнил, что раз в неделю в семье пекли пирожки с мясом, капустой и картошкой. Запах пирожков чувствовался даже при подходе к дому; от пирожкового запаха шаги к дому убыстрялись, а уж, когда ноги попадали в подъезд, они не останавливались у лифтовой двери, а вприпрыжку бежали, перескакивая ступени, на свой этаж.
Если бы Кружкин не ушел из семьи, в Стелкином пакете сегодня лежали бы аппетитные домашние пирожки.
Ах, зачем он все это вспоминает? Зачем не математические выводы приходят в голову? Ну, хорошей женой была Стела; ну, сытно и тепло было в семье, но он, Кружкин, человек; человек, не терпящий никакого давления; хотя, особенного давления и не было, но чего стоят марксистко-ленинские лозунги тестя, которого уже не переделать? Как не переделать и его, зятя.
Он уже увидел, что такое Запад. Он уже сообразил, дорого, или дешево было для него вино по цене – 99 центов, когда место, на которое его приглашали, ценилось в 10 тысяч долларов помесячно.
Надо выздоравливать и «рвать отсюда когти» - такая мысль частенько «точила» его больную голову. Вот приедет Наташка, надо все привести в порядок: развестись, снова жениться и с молодой женой «рвануть» или в Англию, или в Голландию.
Сергей Михайлович так часто стал думать о Наташке, о том, сколько осталось дней до ее приезда, что она привезет ему в подарок и какие перемены их ждут в будущем. Эти приятные думы его перемежались с довольно тоскливыми мыслями. Он ушел в вынужденный отпуск; отпускные уже пропиты; мало того, на следующий день случился наезд на него, а это значит, что он не волен планировать в настоящее время ничего. А к приезду Наташки нужны деньги.
Кружкин их может заработать кое-каким способом. Он и раньше «стряпал» контрольные, курсовые, дипломные, они быстро и дорого раскупались дебильными студентами, но для того, чтобы этим заниматься, хотя бы, надо отсюда выйти. Сложности были еще в том, что он не имеет своего компьютера. А все контрольные и курсовые теперь «скачиваются» из Интернета, Кружкин это ранее делал, не выходя из колледжа. Теперь же до приезда любимой осталось меньше месяца, а он «прохлаждается» на казенной койке вне стен учебного заведения.
Оттого-то такое свое состояние он называл подвешенным.
В подвешенном состоянии он однажды подошел к телефону-автомату и позвонил Маргарите Зиновьевне. Рассказал ей, что его сбила машина и он лежит в больнице. Спросил так же: «Как поживает моя сеньорита? Звонила, или нет?»
Мама сеньориты сказала, что дочка прислала письмо; в письме фотографию, которую дарит ему, Сергею Михайловичу, и как только Маргарита Зиновьевна будет свободна от дел, обязательно навестит «благодетеля» дочери и вручит ему подарок.
Кружкин повесил трубку и задумался. Его ни разу, ни Наташка, ни мать ее, не называли благодетелем. Он и не считал себя благодетелем; нет, отчасти, он делал благое дело- тянул и вытянул свою любимую на красный диплом; но это он делал потому, что без любимой не представлял своей жизни, не мог дышать, думать, работать. Все, что он делал последние два года – было для нее и ради нее. Но то, что назвали благодетелем, «зацепило». Не , иначе, тетка или с ума сошла, или считает его сумасшедшим, -подумал Кружкин и стал ждать прихода Маргариты Зиновьевны.
Но она, очень «несвободная» тетка все не шла с подарком от дочери.
Зато вместо ее нагрянул хозяин квартиры. Он поздоровался с Кружкиным, пожелал выздоровления и поинтересовался, не съедет ли постоялец, потому как ему рекомендуют новых жильцов. Кружкин его заверил, что будет жить и выплатит всю задолженность, когда выйдет из больницы.
Неприятные были эти встречи с хозяином квартиры. Кружкин, хоть и тяготел к западному образу жизни, никак не мог понять, за что он платит здоровенному детине деньги. Квартира этому детине досталась от тетки, он ее не покупал, а, значит, по всем меркам, получил «просто так»; сам живет – не бедствует и, конечно, где-то спит на другой постели. Так за что я ему «отваливаю» каждый месяц «тыщонку»? За то, что ему повезло. Но это же – не труд! Люди должны получать за труд.
Эх, зря ты, Кружкин, ссорился с тестем. В этом вопросе вы бы друг друга поняли и, может быть, за бутылочкой винца единодушно подняли бы бокалы со словами: «За национализацию частной собственности». И закусили бы пирожками. Вот было бы здорово.
Но я тебя не ссорила с тестем, мой дорогой герой. И читатели, я думаю, желают тебе лучшей доли.
Маргарита Зиновьевна пришла через неделю. Она, как очень экономная дама, не удосужившись положить на тумбочку даже пачку с печеньем, или поставить бутылку с кефиром; достала из сумочки конверт с фото своей дочки, запечатленной на этом фото в окружении импозантных мужчин, смотрящую в объектив и помахивающую тому объективу ручкой; превесело сообщила Кружкину: «Это фото Вам будет напоминать о счастливых днях Вашей жизни. Любуйтесь моей доченькой».
Влюбленный Сергей Михайлович взял в руки подарок, вгляделся в изображение, перевернул его обратной стороной и прочитал надпись: «Чао какао! Адью! Гут бай! Литучий голландец, не забывай!»
Его вовсе не поразило то, что Наташка корявым почерком удосужилась сделать в трех словах орфографическую ошибку. Он знал, что она, как слышит, так и пишет. Он помнил, как она оставляла на кухонном столе ему послания: «Купи на рынке картошку, яйца и зелинь. Твоя Нюся».Его это раздражало, но он знал, что никто этого не увидит, а сам был готов терпеть подобное ради ее молодости и красоты. Он только не мирился с уменьшительным именем Нюся, никогда не называл так ее, потому как Нюсей называла его мама козу; ассоциация же любимой женщины с козой делала их утехи не возможными. Но Наташка или назло ему, или для напоминания своей прошлой жизни, часто подписывала так свои опусы.
Его поразило то, что она с ним, таким образом, прощалась. Он хорошо знал английский, переводил разговорную речь, не считая всевозможные клипы с известными песнями и эти «гут бай с чао какао» защекотали нервы и предопределили дальнейшие его слова: «Маргарита Зиновьевна! Объясните Вы мне, вернее, переведите то, что написала ваша дочь!»
Маргарита Зиновьевна льстиво и приторно улыбнулась и сказала: «Понимаете,Сергей Михайлович?! Наташе поступило очень выгодное предложение работать в кафе. Она уже заработала первые деньги. Можете не поверить, но в России ежедневным трудом такие деньги ей и за пять лет не заработать. Девочке повезло. Так с какой же стати она сюда вернется? Чтоб влачить жалкое существование в съемной квартире? А в настоящем ее положении она будет поддерживать и меня, и Юльку, и скопит на квартиру, машину и дачу да, вдобавок, сможет заочно закончить университет на базе Вашего колледжа. Так что, не обижайтесь на нее, она молодая, жить хочет».
Кружкин мог бы упасть на месте, если бы не сидел; он, немного справившись с волнением, попытался скорректировать Наташкины планы: «Маргарита Зиновьевна! Какой уж университет, когда Ваша дочка в трех словах две ошибки делает, а уж с математикой и экономикой дружит на уровне детского сада. Вы что, не знаете, кто ее тянул за уши последние два года?»
Маргарита Зиновьевна не стушевалась, а парировала: «Дорогой Вы наш! Спасибо Вам за это, но ведь и Вы ее молодостью пользовались, а теперь позвольте уж без Вас. Теперь-то, с деньгами ей любые двери будут открыты и любые курсовые напишутся».
Сергей Михайлович решил сказать свою ключевую фразу : «Курсовые-то напишутся, а в голове, как было пусто, так пусто и останется».
«Не волнуйтесь,Сергей Михайлович, « у богатого гумна и свинья умна», - заверила Маргарита Зиновьевна».
« Ах, значит, я имел дело со свиньями, тогда, помилуйте, нам не о чем говорить»,- завершил разговор мой герой.
Старшая Крайнова ни сколько не смутилась и покинула холл, где происходил разговор.
Кружкин понял, что удар ему нанесли «ниже пояса». Он зашел в палату, лег на свою кровать и не разговаривал ни с медперсоналом, ни с докучливыми соседями. У него начался «взрыв мозгов». Все надежды, что он в сердце лелеял, были связаны с женщиной, которая, находясь «за тридевять земель», помахала ему ручкой.
Как это могло случиться? Какие такие доводы приводятся в пользу столь внезапного разрыва отношений? Да ведь, создав она с ним семью, не прогадала бы ничем! Ведь могли бы вместе уехать в ту же Англию, или , поближе, в Нидерланды. «Мы же родные люди! «Одного поля ягоды»,- миллион раз проговаривал про себя несчастный любовник,-что она придумала? Какие такие испанцы?»
Сергей Михайлович «обударился»так , что с неделю не спал ни днем, ни ночью. Когда об этом узнал лечащий врач, то поспешил пригласить к нему врача психиатра. Но что он может сказать психиатру? Что его кинули? В который раз. Но психиатры ведь тоже «не лыком шиты», и они чувствуют, отчего человек молчит, и они знают, что необходимо , хотя бы, в первую очередь устранить бессонницу. Оттого-то , к бесчисленным уколам и процедурам, добавили больному снотворное.
Конечно, поговори, Кружкин, с кем-нибудь, ему бы стало легче. Лечит и сочувствие, и, вообще, живое слово, и, конечно, «выплескивание» из себя всего негативного. Но он не мог перед всеми оголиться, открыть свои беды.
Да и чем успокоят его окружавшие люди? Травили же анекдоты о топ-моделях; что ж, теперь «неразумному школьнику» попробуют повторить? Что б Сергей Михайлович посмеялся. Над собой. Над мечтой, уплывающей за горизонт.
Не за горами оказалось то время, когда Кружкина «наметили» на выписку. Представьте себе ситуацию: во вторник вызывают его к лечащему, последний объявляет: «В пятницу вас выписываю, Сергей Михайлович!»
Сергей Михайлович возвращается в свою палату, ложится на постель и начинает думать, в чем же он выйдет из больницы. Вещи, в которых его привезли в больницу, скорее всего, истлели, а если не истлели, то, все равно, их нельзя надевать ввиду их несвежести. Кружкин же помнит, как и по каким подворотням он в них ходил в течении полутора недель кряду да, вдобавок, попал в них на приличной скорости в клумбу с колючим кустарником. Как быть? Что делать? Кого просить о помощи?
На его великую удачу он вспомнил телефон, которым не пользовался долгие годы. Да! Он позвонит своему детдомовскому другу. Валерке. Тот не оставит в беде. Был бы лишь дома.
Валерка, который занимался коммерцией: покупал-продавал и, снова, покупал- продавал; мог быть в отъезде.
Но как вы понимаете, мои дорогие читатели, что не всегда же несчастные случаи и нежелательные ситуации «долбят» человека; бывает и на его улице праздник.
Вот такой праздник испытал Кружкин, дозвонившись до друга, который и приехал с кучей барахла, и выслушал его, и сопереживал ему в его бедах, и убеждал не падать духом, и обещал, по возможности, помогать ему в дальнейшем. И снабдил на первое время деньгами.
Выписавшись из больницы, мой герой не поехал в квартиру, которая из некогда счастливой превратилась в ненавистную; ненавистной потому, что не хотелось видеть ни Наташкины халаты, ни бюстгальтеры, раскиданные, где попало, ни ее туалетного столика, ни ее зубной щетки, ни тапок, ни завядших в вазе цветов, не хотелось уже ложиться на ту кровать, которая еще хранила тепло бросившей его женщины.
Он пешком отправился к Шурею. Он надеялся, что новый его друг не выставит за дверь.
По пути к Шурею он зашел в винный магазин и взял 2 бутылки водки. Шурей, не сказать, что был обескуражен, но, запуская Кружкина в квартиру, произнес: «Ну, ты и пропал приятель. Я уж стал забывать, как тебя зовут. Серегой, вроде?»
Сергей Михайлович пошутил: «Ты ж сам сказал, чтоб я после одиннадцати к тебе «не шлялся», вот я и не пришел».
Прошли на кухню. Сергей Михайлович, который теперь снова на время станет Сергеем, либо Серегой (вам, читатели , не трудно будет догадаться, почему так), достал свои бутылки из пакета. Сели за стол. Шурей редко изменял приобретенным в своей тоскливой жизни привычкам; оттого-то на столе в виде закуски появились ишь хлеб да свежие краснодарские помидоры, которым наступил сезон.
Выпили. Закусили .Поговорили. Выпили. Закусили. Поговорили. Выпили. Закусили. Поговорили.
Наконец хозяин отволок Сергея на кушетку.
Денег, которые дал ему друг детства, хватило на неделю. Надо было протянуть еще неделю до выхода на работу. И он начал делать то, о чем не мог рассказать приютившему его Шурею.
В голове уже созревала мысль, что зачем ему теперь нужна съемная квартира, а, коль квартира не нужна, то надобно свести счеты с хозяином квартиры, которому Кружкин, как сам понимал, платил «не за что».
И стал мой герой на «пяточке» перед пивбаром предлагать кому ковер, кому палас, кому газовую четырехкомфорочную плиту, кому стол, кому кресла, кому женские тряпки.
Вся обстановка и оборудование квартиры разошлись мигом; причем, дороже всего дали за газовую плиту – 1 литр самогона. Что-то ушло за поллитра, за что-то давали только стакан.
Телевизор Кружкин не продал. Телевизор был импортный цветной компактный.Он решил подарить его Шурею, чтобы веселее проводить вечера. У Шурея был телевизор, но он доживал свой век.
Оставив в съемной квартире паутину по углам да помойное ведро с окурками, Кружкин закрыл на ключ дверь, скотчем прилепил записку с уже знакомыми нам словами «Чао какао!» и занес ключ соседке.
Он впервые написал то, что написал. Являющийся человеком незаурядным, «содрал» Наташкины слова. Прилепляя эту короткую записку, Кружкин проговорил про себя: « «Эспаньолка» послала меня этими словами, а я посылаю тебя, хр…собственник».
Хотя, следует заметить, что и Наташка-то «рисовала» свое послание по установленному шаблону.. Задолго до фотографии с убийственными для Сергея Михайловича словами, уже слали эспаньолки своим гражданским мужьям и бойфрендам те же стихотворные «оплеухи».
Подобное послание на обратной стороне подобного фото пять лет тому назад пришло в дом по соседству с Лехиным. Там было написано следующее: « Чао какао, адью, гут бай! Кудрявенький Паша, не забывай».
Так что, все повторяется в этом мире. Плохо, что по шаблону.. Нет изюминки ни в головах, ни в сиськах.
Ну, давайте, мои дорогие читатели, вернемся к Кружкину. Начал рубить концы «потерянный» любовник. На горячую голову. А пора и остановиться. Ведь через 2 дня – на работу.
Придя с телевизором, объемной сумкой со своими вещами и бутылкой к Шурею, он с порога сообщил последнему: «Все! Сейчас выпьем и точка».
Откупорив стеклянную посуду, разлив содержимое по стаканам, Серега произнес тост: «Давай выпьем за то, чтобы на Барселону американцы бомбу сбросили. Чтоб б… синим пламенем сгорели».
Шурей тост не поддержал: «Меня с Барселоной ничего не связывает, с Кавказом –да, только пусть живут гады да сады разводят. И жена пусть живет, она моего сына кормит. Хоть, тоже б… Пить надо за твои мозги, чтоб просветлели. Вот так!»
Ну, выпили за мозги. Серегины мозги тут же открыли свои ячейки и стали выкладывать приютившему его человеку: «Шурей! От тебя цивилизацией не пахнет. На Западе ни один человек не будет переиначивать тост. Там – культура! А русские- свиньи! Я тебе вот что могу рассказать. Однажды захожу в Амстердаме в туалет. Там чистота, кругом цветочки. Зашел в кабину и увидел на тыльной стороне двери надпись, сделанную пальцем, вымазанном в фекалиях: «Здесь справлял нужду клевый чувак!» Представляешь? На русском. В Нидерландах. Ну, не свиньи? Вот и ты свинья в том, что меня не поддержал!»
Шурей на это тоже нашелся, что ответить: «Мы ж за твои мозги пили, Серега? А они у тебя тухлые. Не у меня. У тебя. Значит, так: обкумаренный пацан решил повеселиться, а ты по одному этому факту весь народ в дерьмо кунаешь. А я вот , что скажу. Не пацан виноват, а родители его. Чем ты занимаешься? Кто жену с сынишкой на б…променял. Не ты ли? А вот знай, что и твой сын, не воспитанный отцом, может не только такое, а и что похуже отчубучить. Ты вот откуда телик приволок? Думаешь, не знаю и не догадываюсь. Как уж тут не догадаться? Под моими окнами ты навязывал мужикам ковер два дня тому назад. Только дурак не догадается. Что ж получается: ты обокрал человека, который тебя на целых два года под свой кров пустил? И со мной тоже будет? Выйду в магазин, а приду в пустую квартиру. Не годится так! Сам человеком стань. К сыну возвращайся. К жене. А то заладил: «Ее не люблю, а б… люблю». А ты ее люби и сына, и у тебя снова крылья вырастут».
Поднял Серега глаза на собеседника и ядовито промолвил: «Нет во мне любви-то, я ж – детдомовский. Повисла на мне красавица, оплела , как змея, я с ней и был. А что, я без мозгов совсем что ли, не понимаю, что не любовь к стерве была, а страсть, чувство собственности».
«Хорошо, что понимаешь, ну, и меня пойми – приютил я тебя, а теперь смотрю, что парень ты «безбашенный», несмотря на то, что академик. Собирайся к жене, пока автобусы ходят да забирай свой телек, мне ворованного не нужно».
« Ну, что ж, «спецназ», , выгоняешь – я уйду; но только чистенького из себя не строй: твоя пуля людей доставала,- на прощанье решил сказать уже бездомный человек».
«Я ж долг выполнял, придурок, а ты с телками по ресторанам ходил. Есть разница?! Да, ладно… иди к жене да в ногах у нее валяйся».
Кружкин, уже за дверью, произнес: «Не получится у меня, детдомовского». И добавил: «За телеком на днях зайду».
«Не навешивай на себя ярлык, мужик. Лужков, мэр Москвы, тоже детдомовский, а у него много чего получается. Бывай и не обижайся,- самые последние слова на прощанье сказал Шурей».
Вышел Кружкин на тротуар, потом на главную улицу, и подумал: «А, может, правда, к жене?»
Денег в карманах не было даже на автобус. Он подошел к «пяточку» возле бара и прилично одетому мужичонке предложил очень модный галстук, купленный в счастливые его дни в Лондоне. Мужичонка сказал: «Тебе, парень, налить?» Кружкин, знавший себе цену и давно забывший о своей цене, сказал: «Дай пять рублей на автобус».
Доехав до места, где ноги его не ходили около двух лет, мой герой понял, что ему трудно сделать последние шаги.
Он стал вспоминать, что сделал плохого Стелке, тестю, теще, Димке. Он понимал, что сам никогда бы не простил за измену. Но состояние собственной виновности сменялось другим, которое «жужжало в уши»: вспомни, что они тебе сделали; установили за тобой тотальный контроль со всех сторон, оттого-то Стелка не хотела идти на съемную квартиру, чтоб ты вечно в огненном кольце находился. Да, так жить нельзя, подумывал Сергей, а ведь начнется тоже самое, как только вернусь, может, и хуже; определенно, хуже. Через какие-то секунды мысли меняли направление и он вспоминал, как обонял запах пирожков, как гордился, что он в семью приносил больше всего денег, и оттого Стелке все завидовали. Потом, он давно не видел Димку и от этого увлажнились глаза. Он только знал, что сын учится в математическом лицее и успехи его превосходные. Весь в меня, подумал Сергей, садясь на лавку возле подъезда.
Где сел, там и лег. Он не задумался, каким смешным неудачником будет выглядеть рано утром, когда его увидят дворники, соседи, жена и сын, выходящие из подъезда на работу и в школу. Он лежал и думал о той жизни, которая была за плечами. Она не была легкой, но он всегда справлялся с ситуацией, а теперь не может подняться в лифте и нажать кнопку звонка. Как такое случилось? Он перешагнул грань, после чего отношения трудно восстанавливаются? Но ведь он достаточно молодой, сильный, упертый, красивый, да!, да!, красивый!
Я очень долго держала вас в неведении, дорогие читатели, относительно привлекательности моего героя. Он действительно был притягателен для женщин: выше среднего роста, плотного сложения, на приятном лице читались и самолюбие, и превосходство, и уверенность, и упертость. Но в чем, собственно, проявлялась его сексапильность, сказать не могу; перечисленные мною ярко выраженные и самолюбие, и превосходство и т.д. могут никогда ни одну женщину и не затронуть; а что ее может затронуть – одному Богу известно и вот это самое известное одному Богу в достаточной мере наблюдалось в моем герое. Для пущей убедительности хочу еще добавить, что похож был Сергей Михайлович на известного актера и ведущего Михаила Пореченкова, только он не носил трехдневной бороды и видеть приходилось его или чисто выбритым и ухоженным, или неухоженным по «полной программе», что и наблюдалось многими в период жесточайшей депрессии.
Лежал он на лавке, смотрел на звезды, надеялся, что проблема его как-нибудь разрешится и все станет на свои места. С этими умиротворенными мыслями и уснул ненадолго.
В половине пятого его разбудил дворник, который сгребал кучи мусора. Кружкин проснулся, обрадовался, что произошло это вовремя( так не хотелось, чтоб видели его бывшие соседи и даже жена с сыном).
На ум пришло одно место, куда бы он мог пойти, и где он был единожды три-четыре года тому назад
За хозяйственным магазином недалеко от лесочка располагались гаражи, один из которых принадлежал работяге, отцу бывшего его студента. Студент за три месяца до госэкзаменов надолго приболел и лег в больницу. Вот тогда-то и пришел папаня просить за сына, чтоб тому разрешили сдать экзамены экстерном. Но, а вы понимаете, мои дорогие читатели, что в головах молодых людей коммерческих учебных заведений и так ничего не усваивается , а тут во время длительного лежания в больнице среди голых стен, какой уж тут экстерн?
Ну, а работяга, который в своем гараже занимался автосервисом, отвалил Кружкину денег, пообещал надлежаще обмыть это дело, когда оно «состряпается» и тем самым выклянчил у заместителя директора по науке обещание помочь.
Сергей Михайлович и помог. Да так помог хорошо: принес диплом об образовании со всеми подписями и печатями прямо к нужному гаражу и угощал тогда его работяга отличной водкой с малосольными огурцами да обещал свою помощь в вопросах автосервиса. Но у Кружкина, как вы знаете, машины не было, покупать ее он не собирался и, уходя оттуда, подумал: «Если бы не водка на березовых бруньках, вряд ли можно вытерпеть этот бензиновый ад. Радуйся за своего балбеса, бедолага, а мне твоя помощь не нужна – рук от нее не отмоешь».
Теперь шел мой герой да в голове была лишь одна мысль: «Единственное спасение мое- этот слесарь, только бы пришел в гараж, а уж я буду ждать, сколько придется… ведь не к кому пойти, у всех жены… …даже Валерка, такой добрый ко мне, с женой связываться не будет…хоть бы пришел».
Сел Сергей Михайлович недалеко от известного ему гаража. Он сидел долго. И час. И два. И три.
Наконец подошел работяга, имени которого он не помнил. Безымянный посмотрел на него, узнал, так же не назвал по имени; но, поздоровавшись, с извинениями, вспомнили, как друг друга зовут, прошли в открытые хозяином ворота.
Кружкин, сев на сомнительной чистоты пуфик, обрадовался тому, что не ощутил запах бензина.
Поговорили. Кружкин сказал, что порвал отношения с женой , которая ему изменила, пока он лежал в больнице, что ушел из дома, захватив только свое барахло, что «стерва» не дала ни копейки денег и что ему надо где-то «перекантоваться» денек-другой.
У работяги, естественно, было имя, и звали его просто: Иван.
И так, Иван, который благоговел перед учеными людьми, да еще перед теми, которым был обязан, все понял, сказал: «Поживите денек-другой, вон кушетка; прихожу я в восемь утра, в восемь вечера ухожу. Так что – день в Вашем распоряжении, а к вечеру приходите, но не обижайтесь – мне придется закрывать Вас на замок: и своя машина стоит, и детали лежат дорогостоящие. Не обессудьте! А вот, насчет денег – рад бы помочь, да нечем. Недавно купил квартиру сыну, сам в долги влез, а заказов сейчас «кот наплакал». Сами видите! Очередь ко мне не стоит, вожусь кое с какими деталями и на том говорю судьбе: «Спасибо»».
Кружкин рад был и такому предложению; а то, что отказали в «кредите» - так это «издержки нашего времени». Конечно, он не знал, как будет спать в металлическом ящике без доступа воздуха; но понимал и другое: Иван не мог держать гараж открытым при спящем бомже( мой герой, нет-нет, в мыслях уже называл себя так). Темной ночью могли бы упереть и машину , и Сергея Михайловича «в мгновенье ока».
« Все понял, я оставлю у тебя сумку, надеюсь, что она будет в сохранности, а сам пойду, погуляю,- сказал бездомный «академик». И, повозившись возле своей сумки, достав из нее приличные фирменные брюки, вложив их в подмышки, отправился «гулять».
Он шел по улице и соображал, где, как и по чем продать свои брюки, чтобы хватило и поесть, и выпить; и лучше, если на два-три дня. Ему обидно было вспоминать о том, что вчера модный галстук «ушел» за автобусный билет. Так делать больше нельзя. Да и протянуть осталось всего два дня. А там, выйдя на работу, сев за компьютер, а то, и другим способом, он найдет себе на пропитание и тряпки.
Обмозговывая все это, оказался Кружкин возле медицинского колледжа. Он решил так: сейчас идут, и идут абитуриенты группами и по одиночке либо на экзамены, либо с документами, либо за документами в заведения подобного типа. Он выбрал медицинский не случайно – возле его дверей была уверенность не встретить ни одну знакомую «рожу».
Но вы знаете, мои дорогие читатели, что простоять Кружкину пришлось там до вечерней зорьки, а «навязать» свои фирменные так и не удалось.
По наметанному пути уже вечером он подошел к пивбару и отдал свои брюки за бутылку самогона и буханку хлеба.
С ним уже в ранее знакомой среде никто не разговаривал и не шутил, понимая, что мужик опустился «до ручки» и взять с него нечего, как, равно, и самим дать.
Он отошел к лавочке, зубами сковырнул пробку бутылки, выпил прилично. Потом, разломив хлеб, стал его жевать, но, как сказочная героиня, вспомнив заветное, мгновенно опомнился, вскинул глаза вверх и уперся ими в циферблат часов: стрелки их приближались к десяти вечера.
Сергей Михайлович чуть не заплакал. Он очень устал, еще ныли его ребра, еще давала о себе знать голова, а нужно было идти к гаражу, где его никто не ждал.
И все же, надо идти. Но, дойдя до гаража, при свете луны выяснив, что «приткнуться» негде и не на чем; на голую траву лечь не решился и отправился снова на скамейку возле когда-то родного подъезда. Допив из бутылки и съев остатки хлеба, уснул.
Проснулся опять от царапанья метлы об асфальт, поднялся и зашагал к гаражу. Иван, чувствуя, что его ждут, пришел пораньше.
А Кружкин, зайдя в гараж, сел на кушетку со словам: «Веришь, нет, но твоя кушетка для меня, как ложе короля. Я хочу спать». И заснул. Проснулся около пяти пополудни. Опять «засосало под ложечкой».
Он учуял запах малосольных огурцов и увидел, что хозяин отварил на электрической плитке картошку, и, заметив, что гость встал, предложил: «Давайте, Сергей Михайлович, вместе пообедаем. У меня есть огурцы, колбаса и картошка».
Но, вставший с королевского ложа, бомж сказал: « У меня сохнет во рту. Я подавлюсь твоей картошкой,Иван».
Хозяин улыбнулся и промолвил: «Воды много – колонка рядом. А, если Вам похмелиться, то рассол подойдет».
«Спасибо,- поблагодарил мой герой благодетеля и высказался,- ты что меня на Вы, да на Вы- Сергеем меня зови, а, попросту, Серегой. Я пойду, прогуляюсь, а ты, если можешь, оставь мне огурцов с картошкой». Затем вытащил из сумки «мокасины» и вышел из гаража.
Так же отличную неизношенную кожаную обувь он «сдал» за буханку хлеба и бутылку водки.
Но пить на лавочке не стал. Заспешил в гараж. Успел. Подошел ровно к восьми, когда слесарь уже собирался домой.
Обрадовался тому, что успел. На картонной коробке устроил себе королевский ужин: хлеб, остывшая картошка, малосольные огурцы, рассол на запивку и несколько кружочков краковской колбасы.
Следующий день должен быть его рабочим.
Кружкин неплохо выспался, побрился, хорошо оделся, а ,дождавшись Ивана , взял свою сумку и покинул гараж со словами: «Спасибо! Я прекрасно выспался на твоей кушетке».
Прибыл на работу, не понятно, в каком состоянии. Не понятного ни для директора, ни для сотрудников.
Не прошло и полдня, как Сергей Михайлович стал «выклянчивать» у сослуживцев деньги, чтобы похмелиться.
А так, как коллектив сотрудников в колледже был маленький и, при том, никто никого не покрывал, то уже после обеда Вениамин Андреевич пригласил его к себе в кабинет и принудил продлить отпуск за счет больничного листа.
Сергей Михайлович, проклянчивший полдня на похмелку, уже не в состоянии был просить и клянчить не применять к нему эту принудиловку. Ему очень хотелось сказать директору: «Потерпите меня пару дней, и я приду в норму, а вне колледжа – мне «хана». Но не сказал. Того, что было очевидно.
Он не в силах выйти из запоя вне колледжа, но и колледж не в силах выводить его из этого состояния бесчисленное количество дней.
Это противоречие наносило моему герою сокрушительный удар. Но с теми, у кого волевые функции сошли на «нет», должны были бы возиться и нянчиться другие организации, в которых бы работали опытные наркологи и психологи, но, к сожалению, таких не было и в бывшем «Союзе»; не предвидятся таковые и в ближайшем будущем.
А Кружкин, образно говоря, попавший в водоворот своей неустроенности, находился в самой воронке событий, которая закрутила и завертела его с молниеносной быстротой. И некому было его оттуда вытащить.
Все-таки, пришлось написать заявление на продление отпуска,; взять сумку, продать из этой сумки все содержимое, как следует отметить «неизвестно что», упасть «замертво» на ту лавочку, где недавно пил водку и закусывал ломтями хлеба и встать не ранехонько, а уже когда мимо шли вереницы людей на работу и обнаружить себя голым, то бишь, в одних трусах. Возле лавки в кучке лежали замусоленные рваные джинсы, такая же майка и дырявые кроссовки.
Все это надо было одеть на себя и пешком отправиться в село за сорок верст к брату Лехе. Другого выбора не осталось.
Кружкин шел и думал о том, как несправедлив к нему оказался мир: надел на себя вонючее чужое дерьмо и идет в этом вонючем дерьме по городу в рваных кроссовках, которые нестерпимо жмут. Выйду за город и сниму, решил мой герой.
Настроение у него было паршивое. Мысли, одна за другой «жжужали в голове : виноваты в его бедах и тесть с тещей, которых он уже ненавидел; и Стелка, которая «прилипла» к своим родителям, отказавшись с ним отделяться; и Наташкина красота, которая заставляла замедлять ход «фордов»и «мицубиси», и Шурей, который выгнал его из дому; и Венька, который заставил продлить отпуск, не удосужившись потерпеть «денек-другой»; и Иван, который не соблаговолил раздобыть для него, хотя бы, 500 рублей( по курсу того времени 500 рублей приравнивалось к 25 долларам).
По дороге идти было трудно. Он шел, не реагируя на пролетавшие мимо его машины, которые ему еще издали сигналили; а водилы за баранками вспоминали всю «трехэтажную» брань, проклиная тем самым «свихнутого» пешехода.
Наконец-то, пройдя треть пути, он пошел по обочине, где остатки гравия приближали кончину рваным кроссовкам, так и не скинутым с ног моим героем.
Ближе к полуночи он вошел в село, подошел к дому брата, постучал в окно и предстал во всей «красе» перед сонными уже домочадцами.
Часть 5.
Я узнала об этом через два дня. К тому времени уже «отпаивали» Сергея Михайловича самогоном, как детским молоком: попросил – налили – повалился на диван – заснул, а потом «снова здорово».
Когда такое могло кончиться и от кого концовка зависела, никто не знал.
В Лехиной семье на самогон уже не хватало. Причем, и Леха постоянно желал «присоседиться» к брату. И Галка. Но Галку спасала работа и удивительная стойкость к «огнедышащему пойлу»: она, сколько бы не выпивала, всегда говорила в лад, держалась на своих ногах и многих в таком состоянии разводила по домам, укладывала в постель и, если требовалось, подставляла тазик для блевотины.
И так, Галка с Лехой жили в долг, а долги отдавать было нечем. Леха работал за тот же самогон да за еду. Выручала семейную пару грибная пора, но и она в тот год была скудная; поэтому-то,и посвящали мои друзья, как «великие психологи» в проблему «академического» запоя знакомых, приятелей и весь околоток в надежде на помощь извне.
Я увидела на диване человека глубоко невменяемого, который просыпался, открывал «бычьи» глаза, снова закрывал их и начинал храпеть, как паровоз.
«Какая Наташка?- подумала тогда я, -любой убежит от этого ужаса и смрада». Но пожалела. Стала Лехе выдавать двойную норму самогона и накладывать еду в банки, чтобы он кормил невменяемого брата.
Мои попытки убедить, что отпаивание самогоном – это не выход, резко пресекались, и повлиять на ситуацию я не могла.
Недели через две удосужилось поговорить с невменяемым Серегой. Он тогда уже мог нечленораздельно и невнятно, но объясняться. И все, что с ним случилось, было услышано от него, или разгадано в процессе наблюдения за дальнейшими событиями в его жизни.
В тот же раз он со скорбью, чуть не плача, неоднократно повторял: «Скоро отпуск закончится, а ехать в колледж не в чем. У Лехи размер детский, на меня ничего не залезет, а ехать надо уже через неделю».
Помню, пришла домой в раздумьях: чем помочь человеку?
Были у меня новые вещи, купленные сыну, которые он забраковал. Я покупала иногда очень модные мужские вещи, не считаясь с мнением сына. Предполагала, что, авось, оденет. Так были куплены черные джинсы из хлопчатобумажного фетра и в мелкий рубчик темно-коричневый батник. Вещи неодеванные, с этикетками. Забракованные на ранней стадии, так как сын считал ворсистые ткани пылесборниками. Нашла в кладовой не новые, но приличные, подходящие по размеру, мужские туфли.
Поговорила с сыном, он сказал: «Мама, коль ты «бесталанная бизнесменка», продать не сможешь, тогда отдавай, я носить не буду, однозначно».
Принесла Кружкину эти вещи, заставила его примерить, успокоилась тем, что вещи оказались ему впору и ушла, довольная своим поступком.
Через неделю справилась у Лехи, уехал ли младший брат на работу. Тот сказал, что брат не проснулся по будильнику на первый автобус, а когда проснулся, махнул рукой и лег досыпать.
У меня вспыхнуло внутреннее негодование по этому поводу, решила, что вечером пойду провожать Леху и поговорю с «кандидатом».
Пришла. Галка возилась у плиты. Серега спал. Спрашиваю у Галки: «Почему он не поехал на работу?» Та отвечает: «Откуда мне знать? Утром не встал. К тому же, ему одеть нечего».
«Как нечего,- распалилась я,- я ему «подогнала» то, за что на оптовых рынках убивают, обрезают сумки, грабят и оставляют ни с чем, что с лихвой ,подчистую, перекрывает дармовые цены. Где вещи, которые я ему принесла?»
Галка туда-сюда забегала, стала рыться в комоде, в шкафу, в ворохе вещей, лежащих на стуле и не нашла ни джинсов, ни батника.
Потом мне сказала: «Наверное, он их в шинке оставил». «Как?,- воскликнула я и развела руками».
«А так, - сказала мне Галка, когда ее Леха ушел в сарай,- братья, они же похожие; мой постоянно, как запивает и никак не отопьется, выносит из дома все, что плохо лежит. Увидит пустую банку, сковороду, или кастрюлю, в сумку украдкой положит и опрометью бежит в шинок. Я уже никаких заготовок на зиму не делаю, потому, как все банки пропиты. А тот, что на диване лежит, еще «дальше пошел». Одеть нечего, а вещей было сколько? Да дорогих и модных – франтом по колледжу ходил».
Старший брат с годами догонит младшего, а, может, и перегонит, но сейчас разговор не о нем.
Я шла домой, как побитая собака. Мне было жалко себя. Я ноющими от подагры ногами истаптывала эти рынки так, сравнивая цены то в одном ряду, то в другом, то в третьем, то в энном на одни и те же товары, обхаживала огромные, что областной город наш, пространства валом наваленных вещей; на покупку одной-двух вещей уходил частенько весь день, а теперь эти вещи всего за стакан мутной жидкости стали добычей предприимчивых людей – я это считала несправедливым и обидным для себя.
С таким беспросветным пьянством я столкнулась впервые. Что бы продать с себя последние вещи? О таком я ранее не слышала, такого не видела и, конечно, не ожидала и увидеть.
Опять «развели», хотя желание помочь было добровольным моим поступком. Но я же хотела помочь определенному человеку, а не шинкарям? Теперь, решила я, накормить – накормлю, а уж что до вещей- «извините, подвиньтесь».
В течении всего года младший брат часто заходил ко мне, когда я кормила старшего, потому как тот много делал тяжелой работы у меня, как то: штукатурил, или забирал стояком летнюю веранду, или копал ямы под емкости для слива. Младший садился за стол «как ни в чем не бывало». Потому, что хотел есть. Потому, что я кормила старшего, а младший считал себя увесистым придатком, по видимому.
Где-то в феврале-марте разговор зашел о том, что хочет младший Кружкин устроиться учителем математики в нашу школу. Но для этого надо было взять документы вместе с паспортом, который он предусмотрительно оставил у друга- физкультурника в колледже. А затем уже с документами идти в нашу сельскую школу.
Ходил Сергей Михайлович в это время в теплом грубой вязке свитере, а сверху надевал куртку из кожзаменителя. Кожзаменитель не был рассчитан на лютые зимы, поэтому верхний лаковый слой потрескался и лохматился стружкой по всей поверхности. Мне неприятно, думаю, что и многим, было на это смотреть.
«Пораскинув мозгами», понадеявшись, что человек уже так не пьет, как пил раньше, я решила отдать так же новую югославскую куртку, которую тоже забраковал сын, тем самым , наступив второй раз на одни и те же грабли.
Куртки так же не стало в считанные часы. Уже сейчас понимаю, что Кружкин, видимо, в то время смотрел на вещи так: сколько за нее, то, бишь, за вещь, нальют; и быстренько относил туда, где наливали. А носил ко всеобщему стыду то, что в жутком сне не приснится и за что не только не нальют, а наддают подзатыльников при одном упоминании о сделке.
Мне опять было невдомек: как же он поедет в колледж в том, что не оденет последний бомж; как же он пойдет устраиваться на работу в школу?
Осталось за кадром то, в чем он появился в колледже, но известно следующее: кроме документов, привез оттуда он оформленный на него вызов в Италию, где должны были вручить ему грант на 5 000 долларов.
О таких деньгах село наше не слышало, а по сему, собрать на презентацию в прекрасную страну мы не могли. Однозначно, ехать было не в чем и не на что. У нас не было, Вениамин Андреевич ему не верил, а Валерку он не смог разыскать в какие-то считанные дни. Все!
То, что Кружкин в лохматой куртке из кожзаменителя ходил к директору школы, и он его не взял на работу, хотя место было вакантным, это оказалось историческим фактом его жизни, происшедшим в марте 2000 года.
Кое-как дожил подопечный до весны.
По весне же в сельской местности начинались строительные работы. Кружкин нанялся в бригаду строителей подсобником.
Стройка зачиналась в другом селе новым русским, который решил возвести кирпичный трехэтажный дом с мансардами, крытый черепицей, с бассейном и мраморным подвалом.
Работы было много, и труд был тяжелым. Уезжали строители на машине, которую за ними присылали в семь часов утра, а появлялись дома в девять-десять и валились с ног. В день за работу платили 50 рублей. К тому же, кормили ближе к вечеру и наливали по 150 граммов спиртного.
Насколько труден был рабочий день?
Вспоминаю, как мне Сергей Михайлович рассказывал, что с утра подавали доски на третий этаж; что задействены были все четверо рабочих, каждый из которых выполнял свою функцию. Обходились без лестниц и стремянок; в них не было смысла, так как доски были длиной в шесть с половиной метров, половые, тяжелые, общим объемом 20 кубических метров. Один из рабочих по кличке «Жук» встал на закладных деталях второго этажа, выпирающихся из кирпичной кладки ровно на 20 сантиметров, за пояс зацепил себя веревкой к перемычке и в положении циркача принимал снизу и отправлял наверх в течении пяти часов тяжеленные детали будущего пола.
Кружкин тогда так и сказал: «Виртуоз! Не рабочий, а летчик высшего пилотажа!»
Царство Небесное, хочу я сказать. Замерз парень недалеко от построенного его руками дворца.
Но вернемся к Сергею Михайловичу. Понятное дело, что работа его не устраивала. Понятное дело, что надо двигаться в город, но для этого надо, чтоб и город моего героя не забывал.
Как-то была свидетелем такого разговора. Звонит Кружкин с моего телефона кому-то( не знаю кому, но знаю, что женщине) и веселым тоном сообщает: « Вот, лежу на пляже, говорю с тобой по сотовому. Здесь такая красота: птицы, зеленая травка, а на травке клубника на тарелочке. Отдыхаю по полной программе». А сам грязный, лохматый, в замусоленной одежде.
Ближе к осени появился в наших краях Валерка. Искал Кружкина повсюду, заезжал ко мне (высокий, худой с проседью «крутящийся волчок»), написал на бумажке телефон и попросил передать, чтоб друг его срочно ему позвонил.
А Сергей Михайлович в те дни и дневал, и ночевал на работе. Но родные и знакомые кинулись искать и разыскали, привели его ко мне и подали ему радиотелефон.
После разговора с Валеркой, он сказал: «От университета отпочковались некоторые доктора наук вместе с проректором Ветлужным и организовали коммерческий институт, куда зовут меня преподавать математику».
Нашей радости не было предела. Опять во что-то нарядили моего героя и отправили по определенному адресу.
Через день-другой Кружкин пристал к моему сыну с предложением: «Поступай в наш институт на математическое отделение».
Я тогда встряла в разговор и сказала: «Куда ты его зовешь, он же «гуманитарий» по природе, а математику не знает даже за третий класс: Десятичные дроби поделить не сможет».
Я тогда поразилась циничности моего подопечного «академика», который сказал: « А зачем? Сколько будет два плюс два, знает, с него и хватит. Будь спокойна, диплом получит».
Тут же между нами состоялся крутой разговор, свидетелем которого был мой сын. Но из-за неуместной моей деликатности я потерпела крах. Сын не понял, что я была права и на следующий день, взяв с собой документы и деньги, поехал поступать в институт.
Но к великой моей радости ситуация изменилась на 180 градусов в тот же самый день.
Еще не дойдя до секретариата, Кружкин решил показать кафедру математики поступающему. Он приоткрыл туда дверь, заглянул, тем самым, предоставив возможность моему сыну посмотреть на огромную доску, исписанную цифрами, числами, математическими символами: интегралами, степенями и прочими иероглифами, расписанными по всему, трехметровой ширины, полю. Задним числом сын понял, что «китайская азбука» ему не по силам, похлопал по плечу Кружкина, и когда тот повернулся, сказал: «Сергей Михайлович, дружище, благодарю Вас за приглашение, но мне сюда не надо». И добавил: «Все-таки мама оказалась права».
Потом поступил туда, где все-таки понимал, чему его учат и благополучно окончил высшее учебное заведение. Хотя по глубокому моему убеждению образование не должно быть коммерческим.
Но вернемся, дорогие читатели, к моему герою.
Стал работать Сергей Михайлович по специальности. Стал помаленьку одеваться. После Нового Года переехал на освободившуюся Валеркину квартиру.
Здесь надобно немного обмолвиться о Валерке и о том, почему освободилась его квартира.
Детдомовский друг Кружкина был приглашен в институт коммерческим директором: крутился – вертелся, что-то продавал, что-то покупал, чем занимался и ранее, и, возможно, был связан с криминальными структурами в бизнесе. И вот узнает он, что его партнера вместе с семьей расстреляли в собственной квартире. Тогда Валерка налегке едет в Москву ко влиятельному благодетелю просить для себя места. Вернувшись домой через пару дней, обнаруживает квартиру с пустым сейфом, в котором находились очень большие деньги. Этот факт означал лишь то, что его ограбила собственная жена и скрылась с сынишкой в неизвестном направлении.
Ситуация у коммерсанта была так же «аховая», мужик так же мог распустить «ню-ни» и уйти в запой, и не только потому, что у него обчистили сейф; основное, что у него украли то, что в недавнем прошлом он сотворил своими хромосомами: сынишку. Но на «антидепрессанты» не позволил себе сесть, собрал сумки с вещами и на прощанье накрыл стол, поставив съестное и бутылку водки, пригласил Серегу.
Валерка тогда сказал Сереге: «Живи у меня, я сюда не вернусь; когда у тебя деньги появятся, выкупишь у меня эту «трешку».(То есть, трехкомнатную квартиру).
Таким образом, Сергей Михайлович стал жить в очень приличных апартаментах.
И снова ничего не слышали о нем в течение полгода.
Появился в июле. При деньгах. В первые дни разматывал направо и налево, даже стремился через нашу ребятню «снять» местных девочек, но ничего не получилось: выдавал крупные суммы на этот съем, только пропадали и деньги, и ребятня, но не появлялись девочки.
Потом пришел ко мне просить, что бы я была хранительницей его «миллионов». Сказал, что в «братовой» семье деньги быстро «растекаются», положил передо мной 5000 рублей и стал уговаривать: «Возьми и спрячь куда-нибудь, хотя у тебя и так надежно, а я маленькими порциями буду у тебя брать. За это плачу комиссионные: 300 рублей».
Еще в тот раз выслушала еще одну просьбу: «Мне надо снять квартиру на лето, надо писать научный труд, а у брата не получится. Да, я ж теперь в двух учреждениях работаю: и у Ветлужного, и у Веньки. Пусти меня на квартиру на лето. Пить не буду, обещаю».
Я пожалела его. Наполовину. Сказала: «Деньги оставляй, но приходи за своими порциями или рано утром, или поздно вечером. Я целый день в лесу. А на квартиру не возьму. Не хочу никаких кривотолков на свой счет».
Пришел вечером следующего дня, попросил 500 рублей, выдала, пожурила за «бурный отдых», о котором уже судачили сельчане.
Еще через день возвращаюсь с черникой из длительного похода, сын меня встречает у калитки и восклицает: «Наконец-то, банкирша появилась. Вон твой вкладчик под виноградом валяется. Пришел три часа назад, стал требовать деньги, уже «хороший».Я сказал: «Ты с матерью договаривался, у матери и спрашивай. А когда она будет – не знаю. Улегся под виноградом, я ему куртку подстелил, и ждет тебя».
Я тогда разбудила его и вернула оставшиеся 4500 рублей со словами: «Сергей, прости, но мне такой головной боли не надо. Иди, куда хочешь, проси, кого хочешь; но подобная миссия не для меня».
Он ушел. Потом слышала о нем, что «гулял «бурнее бурного»». Приходилось иногда его видеть. Ходил по селу босиком, и обратила я внимание на то, что ноги из закатанных штанин выглядели нездоровыми: пухлыми, даже очень.
Рассказывал тогда Леха, что, только деньги кончались у брата, он заказывал машину, так же босиком, как ходил по улице, в одних штанах и майке, либо с открытым торсом садился в нее, ехал в город, приезжал через час-полтора с деньгами и ведром шашлыка.
Вечерами в разгар гулянок он пьяный-перепьяный частенько повторял: « Вот увидите, что скоро женюсь на 17-летней красавице». Такое и мне приходилось слышать, даже, когда он был адекватным.
О-о! Куда тебя несет, думала тогда я, храпишь, как трактор и думаешь, что тебя будет терпеть молодая жена, от тебя и 60-летняя сбежит. Но вслух стеснялась такое сказать, о чем сейчас жалею: кто-то должен был говорить ему правду.
Сошелся он недели на две с предпенсионного возраста женщиной-выпивохой, которая имела прекрасные глаза, ну, прямо, как у Катрин Денев. Та ему стирала, гладила, готовила, ублажала в постели, но его это, явно, не устраивало, так как не «цепляли» они друг друга; она – маляр, а он – почти мирового уровня математик. И даже обладание бесплатной домработницей, так ему необходимой, закончилось очень скоро. Он снова вернулся в семью брата.
Продолжались пьянки-гулянки до конца августа.
Потом кое-как Галка его приводила в чувство, собрала , одела и отправила на «трудовой» сезон.
Часть 6.
Мы не слышали о нем ничего до середины декабря, а , именно, до 17-ого числа.
Часам к 11-ти дня пришел Леха и очень обыденно сказал : «Приехала Стелка, просит меня поехать с ней в морг на опознание Сергея». И что-то у меня попросил. Не помню, что.
Я не поверила, в чем стала уверять и Леху: «Вполне возможно, вышла ошибка; если надо опознавать, а Стела еще и не видела, что опознавать, из-за боязни, то , может быть, и не наш Сергей лежит в морге».
«Что ты, тупая?- неожиданно закричал на меня Леха,- Он умер в Валеркиной квартире, туда вызвали ментов, они нашли его паспорт, а потом позвонили Стелке. Стелка уже была в квартире, нашла там сберегательную книжку , на которой еще в октябре «лежали» 400 тысяч рублей… половинная цена за Валеркину квартиру, а в настоящее время на книжке остался 1 рубль 40 копеек…потом какие-то грязные вещи, которые Стелка понюхала и угадала его запах. Врубилась?!»
-Врубилась, - сказала я и выполнила его просьбу.
Леха вернулся вечером «в стельку» пьяным. Сказал, что надо готовиться к похоронам. Сообщил нам , что ездил в Валеркину квартиру, разговаривал с соседкой, которая вызывала милицию.
Соседка рассказала, что последние два месяца «гудеж» за стенкой был непрекращаемый; девки сомнительного поведения ходили «табунами», а вечером 15-ого числа, когда рассказчица, выгуляв собаку, возвращалась домой, на площадке перед обеими дверьми происходила такая сцена: девки «табуном» повыскакивали из соседней распахнутой двери, в проеме которой стоял «покойный» в трусах и орал им в след: «Куда же вы, сеньориты? Я щас вас всех уе…».
А «сеньориты», повернувшись к нему, воскликнули: «Чао какао, Летучий Голландец!», и самая дерзкая из них добавила: «Твои «у.е.» составляют 1 рубль 40 копеек. Поищи дур в другом месте на сегодняшний вечер». И «заржали» сеньориты, как лошади.
На следующее утро, опять выводя собаку гулять, женщина увидела соседнюю дверь в полураспахнутом виде, зашедши в квартиру, в спальне обнаружила мертвого соседа.
Затем позвонила в милицию.
Медики выдали справку, что смерть наступила от разрыва миокарды.
Часть 7.
Похоронили Кружкина рядом с сестрой от отцовского первого брака; разница в возрасте у них была 60 лет, и в жизни они никогда не встречались.
Изыскивали деньги и накрывали стол на поминки Сергея Михайловича Галка да ее дочки, Леха же в те дни был мертвецки пьяным.
Стела помогла выкупить тело из морга. Да и то хорошо, потому что, преподавая в музучилище по классу скрипки, она зарабатывала гроши, а, получив в наследство от мужа 1рубль 40 копеек, на многое не расщедришься.
Хочу еще кое-что сказать о жене покойного. Внешность ее соответствовала «твердой пятерке»: миниатюрная невысокая женщина с пышными светлыми волосами, с проникновенными серыми глазами, точенными носиком и губками, одетая к месту и со вкусом, производила на всех самое благоприятное впечатление.
Никаких слов осуждения покойного от нее никто не услышал.
На этом можно было бы поставить точку, но надобно еще кое-что сказать.
Года три тому назад по телевизору на местном канале показывали Кружкина Дмитрия по следующему случаю
Молодой человек, в то время 11-классник, победитель нескольких математических олимпиад получил свой первый грант, который давал ему право беспрепятственного поступления в университет на математический факультет.
Порадовалась тогда я за него и подумала: «Счастья тебе молодой Кружкин, и не дай Бог тебе на жизненном пути отцовских искушений».
Посещая могилы родителей своих, я захожу и на могилу Кружкина.
На любительской фотографии, прикрепленной к кресту, смотрит в объектив красивый, молодой, тщеславный, упертый, полный внутренней энергии человек, сидящий за компьютерным столом.
Хочется понять тайну его сокрушительного падения.
Все, что осталось от него, перед глазами, а значит, и тайну можно разгадать только здесь.
Однажды, отходя от могилы, вспомнила разговор своих родителей в своем далеком детстве, когда я под стол пешком ходила. Мама, разговаривая с папой, сказала: « Подумать только! Бросил жену-старуху, ушел к молодой и в семьдесят с лишним родил ребенка!». Конечно, речь шла о Михаиле Тимофеевиче Кружкине. Его семья жила за два дома от моего.
Сергей Кружкин так хотел сотворить подобное тому, что совершил его отец, но при неверном решении задачи с одним неизвестным, процесс человекотворства в зрелом возрасте не состоялся.

Апрель 2007г. Матлахова Марианна

Оказалось, что моя повесть, или большой рассказ не поместился полностью . Сейчас попробую выложить продолжение.

ЧАО КАКАО, ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ ! Повесть.



Многие фамилии, с которыми столкнетесь в моем произведении, будут вымышленные.
Увидела я Сергея в доме его брата Лехи. Сидел за столом крепкого телосложения мужчина. Ноги его были широко расставлены под этим столом; руки также лежали на столе размашисто и занимали при этом большую часть стола. Глаза его внимательно следили за движениями жены брата, которую звали Галкой, несмотря на приличный возраст.
Галка носилась туда-сюда: от электрической двухкомфорочной плиты к разделочному столу; затем от разделочного стола к обеденному , за которым сидел дорогой гость; затем, от обеденного бежала к антресолям, подставляя под них стул; на стул ставила скамейку, залезая на такое сооружение огромными формами, поспешно рылась в коробках, сумках и корзинках, разыскивая хорошую посуду.
Леха ее стоял рядом со стулом, страхуя жену. Когда же Галкой в течении длинных десяти минут не было найдено любимой салатницы, страховщик приказал жене: «Спускай сюда все коробки, на полу посмотрим». Но жена, зная, в какую волокиту это все выльется, резко ответила: «Замолчи, я сказала…еще одну коробку проверю, если нет, то и без нее обойдемся».
Леха, вместо того, чтобы радоваться такому повороту дел, набычился оттого, что жена с ним не считалась, и это видели посторонние люди, коими он считал меня и, отчасти, брата, с которым встречался очень редко.
И он, напоминавший маленького сварливого гномика, брякнул в сердцах: «Тогда слезай скорей, если обойдемся; нечего тут задницу всем показывать!».
Сидевший за столом гость тоже его поддержал: «Давайте уж начнем. Я не салатницы приехал рассматривать…Да и картошка стынет уже!».
Его слова возымели действие в поисках посудины, отправленной на антресоли самим же Лехой, который считал, что на кухне должна быть стерильная чистота и минимум посуды. И салатница из прессованного хрусталя, конечно, была им первой упакована. На вечные веки.
«Да, ну ее, на самом деле; без нее обойдемся, мы, хоть тебя и ждали, Сергей Михайлович, и готовились; но на кухне у нас два хозяина: я готовлю, а твой брат, чистоплюйщик, все по дальним углам рассовывает; ничего после него не найдешь!» -так оправдывалась хозяйка, слезая с нагромождений.
После чего муж с женой оказались квиты. Оба посмотрели друг на друга полупримирительно, полувраждебно и стали приглашать меня к столу. Я же отнекивалась по той самой уважительной причине, по которой и попала в этот дом.
Вчера мы с Лехой уговорились поутру сходить на правый берег реки за чабрецом.
Леху я уже знаю да и жену его около двух лет. Он помогает мне привести усадьбу и жилой дом в порядок. И так, как нигде мужик не работает, помогая мне, берет от меня то, чем я его наделяю.
Многие в селе поглядывают и зубоскалят о том, что трио из одного мужика и двух женщин, имеет сомнительную подоплеку. Но Леха – мужичонка плюгавенький, хотя и его в свое время любили, но уже к тому времени, о котором пишу, родная жена еле- еле его переносила и была бы рада подарить мужа в любые руки, но не находилось никаких рук на такой «дорогой» подарок.
И последнее обстоятельство очень всех устраивало. Меня устраивало то, что в сельской моей жизни появился помощник; Галку устраивало то, что ее мужика кормили и поили, и, даже большее - одевали, обували, давали сигареты и бесчисленные «фунфырики» на похмелку; Леха же был доволен тем, что с двух сторон чувствовал заботу о своей личности.
Что эта личность меня «допечет», я еще не знала.
Но вернемся на кухню.
Я приняла предложение и села на свободный стул, при этом заметив: « Чабрец в лугах надо еще поискать, поэтому за столом засиживаться не будем. Так что через полчаса - котомки в руки и отправляемся. Согласен со мной, Алексей Михайлович!?»
Мое уважительное отношение к хозяину сыграло свою роль; он заулыбался и произнес: «Ясное дело! Что ж засиживаться, когда бутылка на четверых!»
Через полчаса мы пошли по Советской улице в сторону реки. Пока шли, Леха мне рассказывал о брате.
Оказывается, его брат имел высшее математическое образование, даже успел закончить аспирантуру, но не защитился. На гребне перестройки высоко поднялся, был на стажировке в Европе, к тому времени являлся заместителем директора по науке экономического колледжа. Женат. Имеет сына. Живет в семье жены с тестем и тещей. Не ладит ни с тестем, ни с тещей , ни с женой. Сыном занимается постольку-поскольку
А так как у Лехи с Галкой подросли две дочери, то и пригласили «дядю», дабы он помог получить образование сначала одной, потом другой дочери. Денег же в семье нет, чтоб «платить по счетам» за дипломы. Да и во все времена такое было среди разных народов: родственники помогали по-родственному. Вот и «братов» черед настал.
Даже очень хорошо, со слов Лехи, что мы пошли с ним на луга. Галка сама разговорит гостя и «умаслит» его. А уж потом, когда хоть одна станет студенткой, Леха с женой не пожалеют ни ног, ни рук, ни времени –натаскают своему благодетелю и ягод, и грибов, и заготовят березовых веников для бани.
Таскались мы в тот день на этих лугах по нескошенной траве долго. Искали богородскую траву, искали, но вернулись с охапками череды и одной белой лилией, которую нашли в аккуратном маленьком болоте.
Я была довольна тем, что исследовала правый берег реки досконально. Огорчало то, что не нашла «драгоценности», которую искала; да и то сказать, собирать чабрец на этих лугах мне приходилось 30 лет тому назад. «Как молоды мы были…» - хотелось мне пропеть самые простые и очень чувственные слова известной песни, но, глядя на прозаического Леху, понимала, что петь не следует.
Возвращаясь обратно, пела про себя, а Леха шел и тораторил-тораторил-тораторил что-то про своего брата и единственное, что я из его «тораторства» поняла: Сергей, оказывается, неработящий, топор в руках держать не может, ягод и грибов собирать не может; не то, что он, Леха, хотя, опять же, по словам собеседника, на то были свои причины.

Часть 2.
Сергей Михайлович Кружкин уехал руководить своим колледжем, пообещав брату, что племянницы получат с его помощью среднетехническое образование. Обещание свое сдержал. Одна из девушек, Светлана, училась по заочной системе обучения; Катерина, младшая, поступила на дневное отделение.
Больше ни Леха, ни Галка, ни я о «кандидате без пяти минут» долгое время не слышали. Светланка и Катька, которые видели дядьку достаточно часто, ничего «вразумительного» о нем сказать не могли. Ну, встречались, ну, кивали ему своими головками. На этом общение заканчивалось, потому что все стремились сохранить тайну бесплатного безлимитного обучения.
Появился Сергей Михайлович в нашем селе опять же летом года через три.
С очень молодой особой. С Наташкой, у которой была нестандартная задница, по всем понятиям, не модельная, но настолько притягивающая взгляд мужиков, что «форды» и «мицубиси» замедляли ход, когда она шла по тротуару. Хотя тротуаров в нашем селе,отродясь, не было, я про «летящую» Наташку по ним и про «мицубиси» слышала от Лехи, который был рад за брата.
Он взахлеб рассказывал о том, что Сергей, не разводясь официально, окончательно расстался с женой, снял квартиру в городе и живет теперь со второкурсницей своего колледжа; что этой самой «Наташке-второклашке» - 22 года, она была замужем, а теперь разведена, у нее растет дочь, которой 3 года и которая воспитывается у матери Наташки – Маргариты Зиновьевны.
К нам же в село Сергей Михайлович прибыл на лето, снял дом и водит Наташку с дочуркой на местную речку купаться и загорать на прибрежном песочке.
Вечерами же пара развлекалась в доме старшего брата.
Что Леха был старшим в семье, мне приходится уточнять несколько поздновато для вас, читатели, за что прошу прощение.
Ну, вот , в доме старшего брата собирались три пары: Леха с Галкой, Сергей с Наташкой и Светка с молодым мужем.
Вечера были веселые. Водка и самогон –дешевые. А шашлыком, который застревал в зубах, кормили даже собак, потому как Сергей покупал этого замаринованного мяса каждый день по ведру.
Компания подбиралась легкая и юморная. Пока женщины ставили закуски на стол, а если стола не было( например, в лесу), то еду клали на большие листы бумаги , или кальку; в это время между сидящими и ждущими завязывался непринужденный разговор. Часто Сергей Михайлович заводил речь на интересную всем тему. Что такое Запад и как там живут?
Мой герой в красках расписывал ту же Англию, ту же Бельгию, ту же Голландию. Как-то раз он последней стране посвятил все подготовительное время. Описывал магазины, мостовые, клумбы с прекрасными цветами и, конечно, культуру народа. «Да,-говорил он,- в Голландии на улице окурка не увидишь, не то, что фантика от конфет. Люди идут – все улыбаются и т.д. и т.п.». Уже, как минуты две, женщины съестное и бутылки расставили на импровизированный стол, а Кружкин все не мог остановиться.
И тут лысоватый мужик с искрящимися глазами выпалил: « Пора выпить за твой интересный рассказ, Летучий Голландец!» Все засмеялись. Кто-то стал разливать спиртное. Выпили. Потом еще посмеялись над удачным прозвищем. Но оно, это прозвище, не прижилось, не в детские же годы его «клеили» к человеку, хотя и такое случается. Но всеми присутствующими оно запомнилось.
Я на такие посиделки не ходила. Мне не нравится жить в состоянии вечного праздника даже, несмотря на то, что посиделки и праздники разукрашивают видимый мир и дарят некоторые наслаждения. То, что мне претит смотреть на мир в состоянии алкогольного опьянения, является моей позицией, и об этом я знаю со своих юных лет. Но зачем я все это вам, читатели, сообщаю, я еще не знаю.
Мне пришлось видеть в это лето Сергея Михайловича с его «принцессой» дважды. Однажды пара влюбленных прошла мимо меня. Я хоть и беглым, но внимательным взглядом оценила «принцессу» и ее спутника, попыталась кивнуть им обоим, но в ответ получила полное равнодушие, так как оба отдыхающих вокруг себя никого не замечали.
Потом я с Лехиным братом столкнулась «нос к носу» в автобусе. Так же реакции никакой не последовало. Решила для себя, что у «ученого» Кружкина - короткая память. В автобусе он занял место и для себя, и для любовницы, и для ее малышки.
Поразительная вещь - несостоятельность «культурных» людей, оттого, что они «показывают» свою культуру в определенных кругах; в других же кругах и обстоятельствах поступают с точностью до «наоборот». Чему я была свидетелем.
В этом автобусе я обратила внимание на то, что возле счастливой троицы, сидевшей на местах возле передней двери, тискались 80-летние старушки, но ни Сергеем Михайловичем, ни Наташкой, они замечены не были. Влюбленные не задумывались даже о том, что глаза трехлетней девочки внимательно за всем происходящим наблюдали и настанет время, когда девочка всем покажет, «как на свете жить».
О «принцессе» же могла сказать еще кое-что замечательное; она повторяла образ Эллочки-людоедочки из известного произведения Ильфа и Петрова. Симпатичная «мордаха»,голубые пустые глазки с постоянно моргающими ресницами и капризно очерченными губками на этой мордахе, делали образ более отрицательным, чем привлекательным. Хотя, оговорюсь, смотря для кого.
Когда-то, читая книгу и наслаждаясь экранизацией остросюжетного произведения знаменитых пародистов, считала, что прототипов Эллочки на планете не существует, и мастера жанра пародий «вылепили» Эллочку из собственного сарказма, сделав ее имя нарицательным. Однако ж, мне повезло. Мне пришлось увидеть подобное Эллочке «сокровище» и реабилитировать писателей..
О том, что моя характеристика оказалась верной, я узнаю от тех, в кругу кого она проводила это лето. В лексиконе ее присутствовало 25-30 слов. В основном, молодая женщина смеялась, показывая белые зубы, и уже этим притягивала к себе глаза мужчин. Но об этом услышу позже.
Я узнаю и о том, что периоды глобальных изменений в жизни младшего Кружкина протекали циклично, и циклы эти имели свою определенную протяженность; но уже теперь вы, читатели, можете догадаться, что полоса его «сногсшибательного» счастья имела начало, расцвет, а после расцвета, не то, чтобы пришла в упадок, а потерпела головокружительный крах, да такой, что редкий из героев его мог бы и выдержать.
О счастливце, обладающего молодой и привлекательной любовницей, опять не было слышно «ни много-ни мало» - целый год.
За этот год неизвестно, сколько бессонных ночей провел Леха, завидуя белой и не белой завистью своему брату. Ему приходилось с Галкой ссориться, драться, сидеть на «бобах» в самом прямом смысле этого слова, не имея иногда денег ни на хлеб, ни на картошку. Правда, на самогон выкраивали всегда. Но после выпитого самогона жизнь уже не становилась краше. Галка могла его унизить в постели, сказав многозначительно, полеживая с ним на «пионерском расстоянии»: «Ни денег от тебя, ни…».
Другое дело - жизнь у Сергея. Бобла – «куры не клюют». Захотел новую «бабу» - поменял старую на новую. Каждый день – рестораны, да и без ресторанов, в холодильнике на съемной квартире – икра черная и красная, семга копченая, угорь запеченный и другие деликатесы в виде сырокопченых колбас да всевозможных окороков, названий которых с этой перестройкой и не упомнишь. Да и как упомнить, когда в карманах нет «ни шиша»? А без вкусовой памяти в «одно ухо влетает, а в другое вылетает».
Ох! Корил свою жизнь Леха, корил; постоянно обмозговывал давно прошедшие дни; ругал себя, непутевого, за то, что связал свою жизнь с Галкой. Могла бы она, жизнь, повернуться и другой стороной. Вертелись возле него девчонки и надо было выбирать и побогаче, и порасторопней. Да еще вспоминал Леха , как самый лучший воспитатель их детского дома Кузьма Федулович, предостерегал: «Вы, ребятишки, на своих, детдомовских девок-то, не смотрите. Выйдете отсюда, оглядитесь, армию отслужите, мозги на место встанут, затем и девок выбирайте. Знамо дело, процент невелик будет на ущербных-то попасть. А уж коль на своих женитесь, то, рассудите прямо, жизнь не заладится -хозяйство-то вести не можете. Кто этому научит вас в свободном-то плаванье?»
Не послушался Леха. Да, и Галка-то шагу шагнуть не давала. Влюблена была, как собачонка, не посмотрела, что Леха –маленький, на полголовы меньше ее. Сама предложила пожениться, когда он из армии пришел.
Сидели тогда они на озере, коротали ночку под оглушительное лягушечье кваканье, сжимали друг друга в объятьях, затевали разговор о сокровенном, но он, этот разговор, как-то не получался, пока Галка на ухо ему не прошептала: «Я хочу стать твоей женой, понимаешь?» И он, Леха , понял и «довел до ума» начатый разговор; и скрепили говоренное прочнейшими узами: зачали при свете луны на влажной траве они тогда свою первенькую.
Поженившись, стали скитаться по углам в дальних деревушках, куда Леху приглашали шоферить. Хоть и сытое было время, но в деревенской их жизни выматывало другое: кроме валенок да резиновых сапог, другой обуви не видели; развлечься тоже было нечем.
Тогда-то и пристрастился он с молодой женой перед ужином выпивать сначала по стопочке, а потом ? А потом как «душа» пожелает. Эх! Детдомовские-то воспитатели сказали бы, что эти стопочки к душе никакого отношения не имеют, что даже, наоборот: в противовес душе завораживают они тело, обволакивают все клеточки, вытесняют душу.
Но воспитатели уже были далеко, а думать над таким простым вопросом молодой отец просто не успевал. Вставал с зарею, а возвращался, как придется, но всегда поздно.
У Сергея-то лучше получилось, хотя тоже детдомовское детство было, но он учебой увлекался, институт закончил, затем аспирантуру, в то время и подвернулась ему Стела, студентка музыкального училища и дочь уважаемых людей: отец ее, ныне пенсионер, преподавал в свое время историю в пединституте, а мать в свое время работала ветеринарным врачом. Пусть жизнь у Сергея со Стелой не получилась, но последняя не в обиде – сын-то Генка на Серегу похож, копия, и мозги Серегины в наследство достались. И уж с Серегиными «карманами» сын на обочине не останется: и в институт отец пристроит, и в дальнейшем поможет. В селе же, сидя в дому без хозяйства и без денег, думалось Лехе, даже бутылка самогона серые будни не скрашивает.
Вот и корил себя старший брат, пока не увидел младшего.

Часть 3.
Появился Сергей Михайлович, , уважаемые мои читатели, спустя год, в наших краях в рубище.
Какое на нем было это самое рубище? Я сомневаюсь, что сумею «обрисовать» на бумаге то, что увидела на нем.
Если сравнивать его облик с бомжами того времени, а похожим он предстал перед родными и знакомыми в августе 1999 года, то смею заметить, что бомжы были одеты куда лучше.
Последние попривыкли к своей роли в обществе, умело пользовались обносками, которые выбрасывались в мусорные контейнеры богатыми людьми, научились экономить энергию и мозговую, и телесную, а посему мне, достаточно путешествующей по белу свету, не приходилось видеть то, что я увидела в «натуре».
Бывшей заместитель директора колледжа явился в дом брата, можно сказать, безо всего.
На нем была затрапезная майка, которую не каждая хозяйка «определит» на половую тряпку - так она была ветха и дырява; штаны, «видавшие виды», которым приличнее было бы находиться в гараже «последнего» водителя да рваные кроссовки, одетые на голые грязные конечности. Это все.
Родные и знакомые поняли, что у человека случилось несчастье. Что человек этот находится в состоянии шока, может, помешательства, может, прострации.
Но что испытали мы, увидев его? Тот же самый шок и ту же самую прострацию.
Я могу сказать про себя, что не спала ночами, думая, передумывая, «кружась» вокруг всей ситуации, случившейся с героем-любовником и придумывая, чем можно ему помочь.
Как старались помочь ему Леха, Галка и племянницы, уже отучившиеся в колледже, я сейчас расскажу. Делали они это очень просто. Беспрерывно, как младенца молоком, поили своего благодетеля самогоном. Леха говорил, что это здорово помогает. Не знаю, не пробовала. Не приведи, Господи.
Вот что нам стал рассказывать «участник торжества». Кстати, рассказывал он с самого начала до конца, дойдя до концовки, «перелопачивал» все снова в обратном порядке, потом на чем-то застревал, как бы «пережевывал» отдельные моменты, возвращался снова к началу, а то и вовсе, к истокам своего существования, тем самым невольно создавая такую атмосферу, в которой только черствый человек не принимал участие в его беде и не сопереживал ему.
Таким образом, родные, знакомы и шинкари, которые ему постоянно наливали, узнали многие подробности о его жизни от него самого, что-то додумали, что-то довыпытывали; и открылись «сельскому околотку» следующие факты его жизни.
Два года тому назад как обычно начался новый учебный год в колледже. Новые группы студентов, новые имена, новые зачетки. И самое приятное было то, что много красивых и притягательных девушек заполонили коридоры, лестницы, буфеты, лектории, кафедру. Сергей Михайлович, проходя мимо, чувствовал, как пружинят его ноги. Ему хотелось схватить из них самую красивую, оттолкнуться от синтетического паркета и полететь далеко к звездам. Мечтам, как вы знаете, мои читатели, свойственно и сбываться.
Но, не то, чтобы к звездам слетать. Хотя, с самой красивой.
Недели не прошло, как до заместителя директора, совмещающего должность с преподаванием прикладной математики, дошло, что девушка с самыми прекрасными глазами смотрит и смотрит на него. Не отводя глаз.
На первом занятии ему эти пристальные глаза никак не показались. На втором занятии он задал девушке вопрос по теме, но она, не ответив на простой вопрос, не смутилась и не потупила взгляд, а, как показалось, шире распахнула глаза. Сергею Михайловичу поведение этой девушки было крайне непонятно, оттого-то на следующем занятии он спросил ее: «Крайнова! Отчего Вы так на меня пристально смотрите?» Девушка молчала.
Тогда Кружкин добавил: «Если Вам неловко отвечать перед всеми, останьтесь после занятий».
Вечер этого дня закончился в ресторане. А так, как девушку некуда было вести после выпитого горячительного, на следующий день пришлось снять квартиру.
Как же был рад Сергей Михайлович за этот подарок судьбы. С женой его отношения к тому времени вступили в фазу тихого противостояния.
Но как вступили, так и закончились. Признаться честно, Сергею Михайловичу никогда и не хотелось идти после работы домой. Тесть с тещею с их домостроевскими взглядами на жизнь хоть и сидели в своей комнате, но даже возможность встретиться с ними в одном коридоре действовала на моего героя удручающе. Что он, мало в этой жизни поучился и поработал, что не имеет право на свое жилье?
Но на свое жилье он действительно право не имел. Вся страна и он со страною вместе вступили на путь капиталистического строительства общественных отношений. Теперь, каким бы специалистом Сергей не был, жилье надо было купить, если не хочешь жить с тещей и тестем. А цены на жилье были непомерные. И, кроме жилья, так всего хочется!
Девку молодую, например. Что, он не имеет права? Имеет! Она сама на нем повисла. Кто откажется? Никто! Ну, назовите хоть одного из многих.
Это- подарок судьбы. И дается не каждому.
Дается это таким, как он. Удачливым, напористым и умным. Все Сергея Михайловича считали таковым и грех бы был самому себя таковым не считать. Да! Удачливый, напористый, умный.
Кто на пресс-конференции с иностранными учеными попросил слово, встал и сказал: «Надо развивать не только макроэкономику, но и должное внимание уделять микроэкономике?» Да! Это был Сергей Михайлович Кружкин.
Его тут же после конференции пригласили в Англию на трехмесячные курсы по экономике. Это было в начале 90-х годов. Потом в следующем году он поехал проторенным путем в Нидерланды и Бельгию. Какие же это были цивильные страны! Воспоминаний хватит на всю оставшуюся жизнь.
Идешь себе по улице и видишь: с одной стороны кафе, с другой стороны кафе. Открытое будь, или закрытое, везде сидят люди, тихо, дружелюбно разговаривают и никому нет никакого дела, кто с кем сидит: мужчина ли с любовницей, или леди с любовником, или семейная пара. Всем на все на…!
В родном же городе дня не прошло с тех пор, как у него появилась Наташка. Засудачили. Глаза у всех завидущие. В колледже прохода не дают; те, с кем был «на короткой ноге» поздравляют, но даже в их поздравительных репликах чувствовалась зависть, которая резала слух.
Мужчины завидовали потому, что не каждый так бы мог. На то «кишка» оказывалась у них тонка. Они лысели, старели; конечно, не отказывались от легкого флирта, но при этом всегда думали о семьях: о жене и детях, которые ждали их в тесных квартирах после работы.
Женщины завидовали потому, что на многое были способны, а на деле-то их способностей и не замечали оттого, что, они опоздали давно и надолго: на всю оставшуюся жизнь.
Завидовали везде. В ресторане тоже, в котором завязались романтические отношения, там развивались, там и продолжались. А так как город был невелик, многие друг друга знали, многие влюбленных видели, то в самое ближайшее время узнала об этом и жена.
Буквально, в ближайшие две недели начавшейся красивой истории. Она позвонила ему на работу и коротко сказала: « Твоя командировка затянулась, дружок. Алименты будешь платить сам, или будем судиться?» Сергей был рад тому, что ничего не надо было объяснять, изворачиваться; он ответил так же коротко: «Раз в месяц деньги буду привозить». Потом эти слова выветрятся из его памяти.
Но после разговора с женой соображал так.Пусть утрется она этими алиментами. Основной-то заработок у него – две с половиной тысячи. Вот и заплатит он четвертую часть от этих денег. А во время сессий и вступительных хоть мешок подставляй – навялят бездарных деток мамы и папы столько, что хватит и на рестораны, и на съемные квартиры, и на дорогое белье, и на такси. Еще и останется.
Говорил же он ей, своей жене: «Не хочу жить с твоими родителями; давай уйдем на квартиру». А она с упорным постоянством отвечала: « Мама…папа…дороги мне они». Вот и пусть теперь живет с «дорогими» пенсионерами. Зато мужа навсегда потеряла. Очень дорогого. Сергей как-то подсчитал все левые и премиальные, и « зачетные», и «вступительные»; и, поразмыслив, понял, что если бы не рестораны, такси и прочее, смог бы он в течении года купить собственную квартиру и даже не однокомнатную.
Но подвернулась Наташка. Красивая и горячая. Теперь уже куда кривая выведет. У Наташки хоть и росла премиленькая дочка, но надеялся Кружкин, что подарит она и ему крохотное существо: баба она молодая, а у них обоих – целая жизнь впереди. Только бы не сглазить. И так вокруг все пялятся на них, что мужики, что тетки предпенсионного возраста, что старики, что старухи.
С Наташкой получилось очень даже просто. Просто сошлись. Проще простого уже как второй месяц спят в одной кровати. Просто устраивают свой досуг: рестораны, кафе, сауны и опять рестораны. Скучно Сергею с ней не бывало; обычно он говорил, она слушала. Ему рассказать было что. Он был за границей, он даже участвовал в первой ельцинской приватизации, надеялся, что ему за это отвалят «хороший куш», да те, на кого он работал, «кинули». Он, конечно, прикинулся, что забыл это «кидалово», потому-то ему и позволили существовать в родном городе.
Слава Богу, что теперь есть Наташка, которая все поймет. Длинными вечерами под коньячные стопки бесконечно долго можно было рассказывать о длинной интересной жизни, которую так любил Сергей.
У теперешней его спутницы тоже было не все просто. Замуж вышла рано. За студента университета, сына известного дантиста. Дантист был богатый, и молодая семья, можно сказать, купалась в роскоши. Родилась дочка Юлька. Все бы было хорошо, если бы сыночек дантиста не подсел на героин. Наташка первое время терпела и с этим великим терпением старалась провернуть одно непростое дело. Ей хотелось, что бы дантист прописал в квартире и ее, и ее маленькую дочурку. Но дантист уперся. Она очень долго претворялась круглой дурой, дантист ей поверил, но не вполне; не вполне он выполнил и ее просьбу: прописал только свою внучку. После этого Наташкино терпение лопнуло. Она ушла из той семьи. С тех пор прошло уже два года. Наташка подала в суд и теперь отсуживает долю дочери в той квартире. Судится долго и упорно. Так долго и упорно, как долго и упорно добивалась сына дантиста. Но кто об этом знает, кроме нее? Судебная волокита продолжалась более двух лет с перевесом то в одну, то в другую сторону; то перетягивал кошелек дантиста, то кошельки любовников, которые были до Сергея.
Сергей втянулся в ее проблемы, давал ей и на адвокатов, и на бесчисленные судебные издержки.
Он так же позволял ей не тратить драгоценное здоровье на макро и микроэкономику, на прикладную математику, литературу и историю, на физическую культуру, преподавал которую друг Кружкина. По тем предметам, которые вел сам герой, ставились круглые пятерки; по другим же предметам все было «схвачено и проплачено», а физкультурнику за барной стойкой было сказано в шутливой форме: «Здоровье у бабы отменное, ноги задирает высоко, так что и отметки ты ей должен ставить высокие. Правильно я говорю, Колян?» «Правильно, правильно, предводитель круглой ж…,- отвечал ему довольный подчиненный».
И, несмотря на то, что Николай Степанович, а так звали физкультурника, не только не видел Крайнову в спортивной форме, а не видел на занятиях вообще, отметки в журнале и в зачетке по данному предмету стояли высокие. И никакого преступления в этом преподаватель не видел. Он мыслил приблизительно так: ну и что, что не ходит, предмет не профилирующий; пусть с ней любовник «кружится» и учит ее макроэкономике, а с меня «взятки гладки»: попросили- я делаю. Да и кому это надо, чтобы я ее задницу учил по канатам лазить?»
Сергей давно понял, что Наташка «не тянет». Мало того, что он взял на себя все ее контрольные и курсовые по главным предметам, но ведь пришлось договариваться и с преподавателями литературы и истории. А это что такое? Только рот надо раскрыть и немного языком «почесать», и тройки были бы обеспечены. Однако же, нет!
Заставила его подходить с просьбой к каждому сотруднику заведения. Что он и делал неоднократно.
Но зато, какова была в постели. «Оторви и брось». Вдобавок ко всему, неуемная. Ей бы только кувыркаться и кувыркаться. И он с ней кувыркался и кувыркался. И забывал лихое детство; забывал голодную юность, когда не на что было зайти в институтский буфет: на пирожок денег не хватало; и забывал семью, в которой рос его сын; и забывал мать, которую должным образом не похоронил. Забывал, можно сказать, все, из чего он был соткан и вылеплен, оставаясь выхолощенным и голым с одними жевательными и е…ными инстинктами.
Хотя, остановиться уже не мог. Очень любил жизнь, которая у него подобным образом сложилась.
Летом во время отпусков и каникул Кружкин заказывал такси и ехал вместе с Наташкой к Маргарите Зиновьевне забирать Юльку.
Маргарита Зиновьевна, разукрашенная блондинка, одних лет с Сергеем, кокетством своим переплевывала дочь: собирая детское белье, вальяжно ходила по квартире, широко покачивая бедрами, при этом, стреляя глазами в любовника своей дочери, пронизывая этими взглядами его насквозь, доставляя наслаждение и себе, и ему. На эту «работу» у нее уходило час времени, но зато через час, довольная собой, вручала Сергею Михайловичу увесистую сумку.. Наташка ничего за матерью, будто, не замечала, да и что можно было заметить, такой был стиль жизни не только матери, но и дочери. И это считалось естественным и не безобразным.
Юлька, светленькая, пучеглазенькая малышка, очень радовалась тому, что, возможно, уже завтра она, гуляя возле реки, в прибрежных камышах увидит лягушку. На это ей намекала мама и дядя Сергей.
Он заранее снимал в самом красивом пригородном селе, где по великой случайности жил его старший брат, дачу. И жизнь протекала так: завтрак, пляж, обед, пляж, а вечером шашлыки и то, что обычно готовится к шашлыкам. Ночью тоже, как обычно.
И притягивало, и затягивало, и думалось, что такая сладкая пора не кончится никогда.
Однажды, правда, в перерыве между увеселительными мероприятиями вспомнил сына, захотел, чтоб и он повалялся на пляже, позвонил Стеле и сказал: «Приведи Димку завтра к памятнику Ленина в десять часов утра, я его заберу на дачу». Стела не отказала, привела и посадила ребенка вместе с пожитками в машину, которую нанял Сергей. Отдала сына безо всякого разговора. Но когда до нее дошли слухи, как отдыхают муж с любовницей, приехала, нашла отдыхающих на пляже; взяла сына за руку и уехала, не попрощавшись.
Кружкин даже не особенно и расстроился по этому поводу. В глубине души он чувствовал, что вытребовал Димку на дачу, чтоб им похвалиться. Мальчик к тому времени уже учился в школе с математическим уклоном, был внимательным и сообразительным не по годам и, конечно, произвел фурор в близлежащем окружении, что и требовалось доказать, а самому себе поставить в уме жирную пятерку за отцовство.
Что ребенок нуждается в его тепле и не только, отец не соображал, а если и соображал, то про себя думал, что сам на казенных кроватях спал, да в люди вышел, того и сыну желает. И разве можем мы, читатели, судить, что Кружкин соображал по поводу своего отцовства? Мы никогда не доберемся до истоков чужой души.
Душа человеческая формируется в утробе матери, а,может, и раньше; а потом доформировывается, ходя по белу свету, путаясь в хитросплетениях мирских и выстраивая свою правду, зависимо от ситуаций.
Так было и с Кружкиным. Ввиду всех обстоятельств с ним происшедших, его обнимала теперь молодая женщина по имени Наташка и ничего, кроме, не грело так сердце, которое он считал не только любвеобильным, но и крепким.
И даже бравировал этим, когда кто-либо намекал ему, что слишком большими дозами он отправляет в себя горячительные напитки. Сергей Михайлович тогда похихихивал и говорил: «Сердце у меня, как у буйвола- все выдержит». Эта фраза настолько обескураживала оппонента, что лекция о вреде алкоголизма на этом и заканчивалась.
Так же гордился мой герой тем, что он родился в тот период времени, когда его отцу исполнилось 79 лет. Умер отец, когда мальчику исполнилось три года, а так как подрастал и старший брат, матери, оказавшейся внезапно одной, трудно было поднимать ребят, оттого-то дальнейшее пребывание их в детском доме не покажется никому странным.
Но обстоятельства полувековой давности настолько были свежи в памяти сельчан( род Сергей Михайловича начинался именно в нашем селе, где он и снимал дачу), что иные бабульки, узнав, кто греет на песке свои телеса, начинали встречным-поперечным рассказывать о том, как Михаил Тимофеевич Кружкин, оставил свою старуху -жену, которая родила ему пятерых и они уже жили самостоятельно, «подкатил» к молодой, подчинявшейся ему на торфяных работах, и у них все «склеилось». От этого-то брака, в котором молодуха оказалась очень нудной, сварливой женщиной, и родились два сына: Алексей и Сергей..
Вот эта давнишняя история и служила гордостью двух братьев, один из которых «утопал» в житейских трудностях, а другой «расправлял» крылья и желал в дальнейшем жизненном пути «переплюнуть» собственного отца.
Но одно не доходило до сознания Сергея Михайловича, что переплюнуть уже не получится, оттого, как он очень полюбил «роскошную», по понятиям Лехи, жизнь, впился, разнуздался, а родитель его, живя в голодные времена, и пил дозировано, то есть, в меру, и курил дозировано, и кроме двух своих жен, другими женщинами не увлекался.
Не сознавал молодой Кружкин и того, что подаренную предками силу надо беречь не только для собственного назначения, а как великое достояние для рода, для племени, для нации.
Но за это нельзя винить человека, тем паче, что человек этот являлся не философом-мыслителем, а преподавателем макроэкономики, которая создавалась в стране победившего капитализма «со звериным лицом». Последнее обстоятельство и не предполагало, что люди, в том числе Кружкин, будут думать о «чистоте» жизни, о своей роли в обществе и о смысле жизни.
Страну заполонила западная идеология, и приоритеты ее были таковы: деньги не пахнут и на них все можно купить.
Что ошибочна эта идеология, страна узнает тогда, когда множество шишек и подзатыльников окажется на ее теле.
А на тот момент, когда белый песок на пляже раскалялся, любовники с Юлькой бежали в прохладную воду, плескались, резвились; на своих спинах поочередно таскались со смеющейся малышкой, и жизнь для них казалась восхитительной сказкой, в которой они – главные герои.
Но сказке свойственно заканчиваться, что в дальнейшем и наступило.
Часть 4.

Очень скоро пролетели волшебные два года, и Наташка с отличием защитила дипломную работу, которую подготовил ей Сергей Михайлович.
Кружкин в то время был исполняющим обязанности директора колледжа, находящегося в очередном отпуске.
Надо сказать, что колледж имел побратима в сказочной для многих стране Испании. В город Барселону направлялись тогда многие лучшие студенты, дипломники и готовые специалисты, к которым могла причислить себя и Крайнова. Ей, как одной из «краснодипломников», тоже захотелось поехать туда, посмотреть на западноевропейскую культуру и себя показать.
Сергей Михайлович не возражал. Он знал, что два месяца, на которые рассчитана поездка, пролетят скоро. Так скоро, что не успеет березка, шелестящая лаковыми листочками под окном, пожелтеть и приготовиться ко сну.
Он подготовил Наташке все необходимые документы, кроме паспорта, который она получила ранее и как бы, между прочим.
Наташкина мама также с радостью отправляла дочку, надеясь на то, что одна единственная расширит свой кругозор, наберется опыта и привезет заграничные подарки. Юлька радовалась потому, что радовались мама и бабушка и еще потому, что ей много было обещано. Наташка обещала привезти Юльке шелковое платье со стразами, настоящие бриллиантовые башмачки, такие, какие были у самой Золушки и живую-преживую обезьянку по имени Чика.
Сергей Михайлович проводил свою любимую до самой Москвы и Шереметьевского вокзала. Ночь, проведенная ими в СВ-купе, была не только романтична, но и, как казалось любовнику, являлась отправной точкой их совместного жизненного пути. Наташка пообещала ему, что по приезду из далекой страны она станет благосклонной к зачатию ребенка. А «Серенький» ей пообещал, что начнет и закончит свой бракоразводный процесс.
На деле же стало происходить следующее.
Еще не успела Наташка прислать любовнику весточку, как-то рано утром к Кружкину в кабинет зашла полноватая женщина, назвалась почтальонкой и протянула повестку в суд.
В первое мгновение Сергей обрадовался, предполагая, что жена опередила его, и не надо будет писать искового заявления, доказывать что-то в суде, а только, ровным счетом, отвечать «да», или «нет» и «все понятно, Ваша Честь».
Но, посмотрев в повестку внимательнее, он увидел фамилию тестя, который в судебном порядке решил свести с ним какие-то счеты.
Кружкин быстренько позвонил по забытому номеру и через пару минут услышал хрипловатый старческий голос. Он считал, что этот голос никогда уже не услышит, что раздражающий его тембр остался в другой жизни, что та другая жизнь с ним никогда-никогда не пересечется. Он сразу и не нашелся, что сказать. Он впопыхах даже поперхнулся. Потом с расстановкой слов проговорил: «Кирилл Матвеевич! Что за повестка мне пришла из суда и что Вы мне хотите предъявить 12 июня в 10 часов утра?»
Кирилл Матвеевич очень быстро и достаточно четко ответил: «Я Вас желаю выписать из квартиры, в которой Вы не проживаете уже два года. Я мог бы сделать это и раньше, но надеялся, что Вы вернетесь к ребенку и жене. К настоящему времени терпение мое лопнуло. Жду вас в суде».
Положив телефонную трубку, Сергей Михайлович сразу обмяк в удобном кресле. В этом обмякшем положении он находился самое короткое время, потому как надо было принимать любые решения, связанные с работой учебного заведения. Но он хоть и принимал решения в тот день: «распихивал» студентов на практику, несколько раз звонил в банк, который не выдал в очередной раз деньги на зарплату, уговаривал уборщицу не спешить с заявлением на увольнение по собственному желанию; и много других текущих дел надо было обмозговать, «отфилигранить» и найти исполнителя, но его трудовой день уже «не клеился». Он, вроде бы, и делал все необходимое, но мозг был уже почти отключен от насущных дел, мозг находился , как бы, в полупрострации, если не сказать большее.
Он, наш Сергей Михайлович, желал, чтобы побыстрей день закончился и по окончании дня подумать над тем, в каком положении он оказался, и найти устраивающий его выход.
Наконец-то, около шести часов вечера, Кружкин то ли вздохнул , то ли выдохнул: наконец можно было расслабиться и подумать.
Перед уходом с работы он заглянул в спортивный зал, увидел физкультурника и предложил ему: « Николай Степанович! Не желали бы Вы отужинать со мной в «Метелице»?» Тот с улыбкой ответил: «Какая «Метелица», когда на улице жара?» Наш герой на это заметил: «Мне сегодня настолько жарко, что не плохо бы было охладиться в «Метелице».Так что, соратник мой верный, составь компанию!»
Соратник составил. До трех часов утра. До первых петухов, которые, конечно, не были слышны на третьем этаже съемной квартиры, но которые и в жару, и в холода, неукоснительно совершали свое дело, оставляя в этой неукоснительности далеко позади самое великое творение Божье – человека.
Но я «залезла» вперед.
А, следуя порядку, надо вам, дорогие читатели, отрапортовать, что было в ресторане, и каким образом закончился поход в него.
Сели за столик два близких сотрудника колледжа около семи вечера. Заказали по две двойной порции водки и свиные отбивные с зеленым салатом.
Сергей Михайлович немного расслабился и в который раз стал поверять своему другу свои жизненные дела.
Он с раздражением в голосе опять вспомнил, как «с бухты -барахты» женился. Закончив аспирантуру в далеком уже теперь году, он «отпустил тормоза». Начал вечерами с другом заходить в кафе, отдыхать от преподавательских «тисков», от удачных попыток зарабатывать своими мозгами, от серой и скучной жизни, которая протекала вне стен последнего заведения.
В один из вечеров познакомился, кружась в медленном вальсе, с партнершей. В следующие полторы-две недели встречались. Потом, улучив момент, уединился с ней на свободной койке в студенческом общежитии, а наутро предложил ей выйти за него замуж. Она, то есть, Стелка, не отказалась.
У него к тому времени находилась на окраине города в старом доме комната, но так как она была не обустроена: в ней даже вместо кровати стояла сломанная раскладушка, а стола и вовсе не было( при необходимости подоконник служил вместо стола), оттого-то Сергей так и ни разу не пригласил невесту на свою личную территорию.
Через два месяца сыграли свадьбу, а еще через месяц с тестяного разрешения и был прописан новоиспеченный муж на площади жены.
Со своей комнатой Кружкин расстался без сожаления, а если бы сожалел, не нашелся бы, как поступить в то доперестроечное советское время: комната не являлась его собственностью и принадлежать могла ему только по факту прописки. Перепрописавшись в квартиру жены, он лишил себя права владеть необустроенной жилплощадью.
Теперь настало время жалеть.
Уже раз пять повторяла заказ наша маленькая компания. Уже доселе тихий голос Сергея Михайловича старался перекричать оркестровую музыку и донести до друга всю «несуразицу» положения, в которое он попал.
Николай Степанович, который к тому времени стал Коляном, успокаивал сослуживца, давая советы подобного типа: « Ты, Серега, найми адвоката, а то и проще – зайди на юрфак в университет и проконсультируйся. Не имеют они права лишать тебя последнего угла. Не унывай».
Как бы не так: Сергей Михайлович унывал и все глубже погружался в свое прошлое.
Он даже говорил и такое, какое в трезвом уме и свежей памяти, вряд ли осмелился сказать: «Я ведь женился на Стелке не по любви и не по привязанности, а оттого, что пьян был да забыл пословицу, которая гласит: не бывает некрасивых женщин, а бывает мало вина. Утром-то , когда очухался, умылся, огляделся, смотрю, а морда у Стелки-то - лошадиная, а на попятную повернуть не мог, предложение уже сделал, а потом и оправдывать себя стал за свой выбор: все-таки она- дочь «стоящих» родителей, образованная- музыкантша, да ведь не на помойке же я ее нашел?»Так и стали жить. Через год Димка появился. А теперь этот «стоящий» тесть, который кроме лозунга «Вся власть Советам» ничего не помнит, хочет вытряхнуть меня на улицу. По какому праву? Радоваться должен, что я его засидевшееся в девках чадо обрюхатил! Хочешь верь, хочешь не верь, Колян, а она до 24-х лет целкой была. Наташка –то моя в 24 года секс-бомбой является, каждый мужик за нее взглядом цепляется. Да что я говорю, ты сам тому свидетель. А Стелка-то в свои 24 худа была, как бухенвальдская узница да несуразна, как кулема. Вкуса никакого не имела. Если бы не я- век ей куковать в старых девах. И мне за мою неоцененную миссию –такую оплеуху? Не прощу и не спущу».
Но так рассуждал Кружкин, когда уже было выпито бессчетное количество раз, когда закончил играть оркестр, когда удалились уже все посетители, кроме него и физкультурника, и когда их, в буквальном смысле, «взашей» вытолкнули из заведения.
На часах, которые светились в темноте и были украшением соседнего с «заведением» здания, стрелки показывали половину второго. Но наши друзья плохо соображали, что время уже « не детское», что такси сразу не поймать, что завтра надо будет «огурчиками» ровно в срок занять свои рабочие места.
Как бы там ни было, но не получилось к девяти ноль-ноль приобрести формы «свежих огурчиков».
Хотя, друг-физкультурник отделался легким испугом, у него не было стрессовой ситуации, он выполнял лишь при Кружкине роль личного психолога, жена его дома пожурила за «совместительство профессий», напичкала таблетками, а утром налила полную чашку рассола и отправила на работу. А на работе он отлежался на матах в укромном уголочке спортзала. Дальше мы о нем забудем, потому что он не главный и довольно-таки положительный герой.
О положительных же стоит писать, когда они закрывают своими телами амбразуры, вытаскивают утопающих из воды и борются с наркоманией.
Но мне своими глазами видеть такое не приходилось, а пересказывать увиденное в телехронике слишком скучно. Оттого-то и вернемся мыслями к моему не самому положительному герою.
Ему оказалось трудней, чем физкультурнику, приводить себя в порядок, оттого-то он и появился на рабочем месте к середине трудового дня.
Уже, когда солнышко было высоко в небе, а сослуживцы, отодвигая от себя ворохи бумаг, амбарные книги и выключая компьютеры, собирались пообедать, что делали всегда на рабочих столах по причине дороговизны, Кружкин «нарисовался» в колледже в черных очках и помятых брюках.
Уже все заметили его опоздание и необычный вид .Уже все что-то заподозрили.
Уже!?
Уже туда-сюда бегала секретарша, заподозрив неладное; уходивший в отпуск босс ее предупреждал относительно исполняющего обязанности: « Глаз с него не спускай, он хоть и является большим умником, но человек чувствительный и неуравновешенный, ему в загул уйти, что раз плюнуть. Но не дай, Бог!»
Она, ощутившая теперь ответственность на своих плечах, встретила исполняющего обязанности и настороженно, и суетливо одновременно. Сразу включила чайник, заварила крепкий кофе, поднесла его на подносе задержавшемуся неизвестно где и.о.начальника, внимательно посмотрела на него и сказала: « Сергей Михайлович! На Вас «обрушились» неприятности? Вы плохо себя чувствуете? Что с Вами происходит?»
Кружкин посчитал, что ему вполне удастся скрыть причины своего плохого самочувствия; он, подумавши, ответил так: «Вчера был в бане да перепарился. Подскочило давление. Надеюсь, скоро пройдет».
Вечером, найдя Николая Степановича в укромном уголочке на матах, предложил: «Пойдем сегодня в пивнушку, подлечимся».
Но тот сказал очень обыденно и просто: «Меня жена на порог не пустит, если к ужину припоздаю. Ты уж, друг, лечись без меня».
И Сергей Михайлович пошел лечиться один. В пивнушку. Где было много посетителей, они все либо лечились, либо отдыхали от трудов праведных, либо искали себе приятных собеседников, либо , и то, и другое, и третье одновременно. Кружкин, «подлечившись» основательно, снова рассказывал свою историю мимолетным знакомым, искал сочувствие и находил, потому что сочувствующие жили тоже не как захочется, а как получалось.
Опять вернулся поздно домой. Опять, «не вязавши лыка». Утром опять встал поздно и опоздал на работу.
Опять секретарша бегала туда-сюда. Опять заглядывала в глаза, но его глаз было не рассмотреть за черными очками. Поднося крепкий кофе с сухими печеньями, она, как бы вскользь заметила: « В два часа сегодня будет звонить Вениамин Андреевич. Будьте, пожалуйста, на месте».
Как вы, читатели, догадались, Вениамин Андреевич являлся директором учреждения и, несмотря на то, что отдыхал на Кипре, уже был предупрежден происходящим в колледже и при помощи «высоких технологий», а именно, сотовой связи надеялся повлиять на ситуацию.
Сергей Михайлович дождался его звонка, хотя уже трудно было высидеть на мягком месте. На недвусмысленный вопрос босса о том, что с ним творится и не запил ли он, проспиртованный и помятый уже человек ответил: « У меня небольшие неприятности, но надеюсь справиться. Не волнуйтесь, все будет хорошо».
После того, как Кружкин положил трубку, он отправился в спортзал, в котором и устроился в укромном уголочке на матах.
Последующий вечер он также провел в пивбаре, где из-под полы наливали и водку; накачался «прилично», в съемной квартире оказался далеко за полночь.
Там, где он проводил вечер и ночь, нашел новых «друзей»; рассказывал им и про тестя, и про тещу, и про Стелку, и про Наташку. Когда же рассказывал о Наташке, понял, что где-то защемило: почему от нее нет вестей, уже неделя, как уехала, на исходе, а «ни ответа, ни привета» не шлет. Завтра бы, подумал Сергей, надо позвонить Маргарите Зиновьевне.
На следующий день опять опоздал на работу. Пришел уже очень помятым и невыбритым. В черных очках.
Секретарша уже не носилась туда-сюда, а, увидев его в дверном проеме, укоризненно покачала головой.
Исполняющий обязанности директора не оправдывался и не юлил, прошел в свой кабинет и попросил по селектору тройной кофе.
Выпив его, он вспомнил, когда у него и по какому поводу защемило, пододвинул телефон поближе и позвонил Наташкиной маме.
Та его голос сразу и не узнала, потому как он стал сипловатым и уставшим, но, убедившись по первым его фразам, что он- это он, развеселым голосом стала ему сообщать: «Да! Да! Сергей Михайлович! Звонила, Звонила; радостная такая; ….говорит, что здорово очень и классно… Вы извините, Сергей Михайлович, за молодежный термин, но она именно так и сказала…еще просила Вам передать, что звонить на Ваш телефон не будет, дорого очень, а она у меня, Вы знаете, экономная, ей хочется подарки купить и мне, и Юльке, и Вам. Да! У Вас-то все хорошо? Голос Ваш какой-то уставший?»
Он, не хотевший слишком врать, сказал: « Неприятности кое-какие с конным заводом; но я надеюсь, все разрешится».
Маргарита Зиновьевна удивилась: « Какие отношения у Вас могут быть с конным заводом?»
Кружкин на это ответил: «Я и сам думал, что уже никаких, однако же, достают. Но Вы Наташке об этом ничего не говорите, пусть не волнуется. На этом – до свидания. Желаю удачи».
Ему опять захотелось в спортзал и – на маты. Он так и сделал. Секретарша его не останавливала, а только уходившего провожала покачиванием головы.
Вечером продолжилось все то же.
Зато следующий день сулил то, что и должно было произойти. Раньше времени из отпуска вышел Вениамин Андреевич. Когда Кружкин появился в колледже, босс уже сидел на рабочем месте и занимался насущными вопросами, которых накопилось довольно много.
Зайдя в кабинет, Сергей Михайлович понял, что неприятного разговора не избежать.
Еще более помятый вид его способствовал тому, что пришлось под давлением написать заявление на отпуск по семейным обстоятельствам.
Вениамин Андреевич на прощание сказал: «Идите, лечитесь и приходите свежим и выбритым».
Получив очень небольшие отпускные, Кружкин поспешил туда же, где проводил почти все свое свободное время.
А так как знакомых у него теперь прибавилось, то и отметил свой начавшийся отпуск с большим размахом.
Около двенадцати дня встал, натянул джинсы, зашел в ванную, подставил голову под холодную струю воды и вспомнил, что сегодня – 12 июня, а это значит, что он уже опоздал на судебный процесс. Но это «вспамятование» не явилось для него большим стрессом; он надеялся, что в суде разберутся и без него в его пользу.
Сергея Михайловича очень «напрягло» то, что, повывернув все карманы, и, заглянув во все укромные места, он нашел неимоверно мало денежных купюр: всего 200 –ти рублей. Этого могло хватить на скромную-прескромную жизнь в течении недели.
Последнее исследование повергло его «в ступор». Что делать? Как жить? Чем платить за квартиру? Оказывается, что даже, если ему сесть на хлеб и воду, он не дотянет до 5-ого августа, когда начнутся опять рабочие дни, и можно снова зажить припеваючи.
У него опять возникло раздражение, которое он вчера испытал относительно босса, но которое сразу же сумел быстро погасить. Но сегодня – не вчера. Как он будет жить? Хорошо этому Веньке, который был женат на дочери председателя Горисполкома. Хоть и Горисполкома теперь нет, но и связей, и денег хватило на то, чтобы и связи увеличить и деньги вложить. Таким образом, и должность зятю бывшего председателя досталась. Умны они очень, эти Веньки. Пожили бы, как он , детдомовский.
Долго можно было бы об этом думать, да голод- не тетка. Кружкин захотел есть. Горячих щей. Таких, какие часто готовили в детском доме в далекую теперь бытность.
Он тут же вспомнил запах тех щей, на языке ощутив кисловатый привкус. Но через какие-то доли секунды понял, что мечта эта несбыточная. Он не ел этих щей четверть века; никто не мог готовить их так, как одинокая повариха тетя Нюра. Где она теперь? Что с ней стало? Может, лежит под могильной плитой! Как мама.
Если бы жива была мама, она бы накормила. Она, чувствовавшая на себе вину за то, что «распихала» детей в детские дома, суетилась всегда и готовила вкусно, когда мальчишки приезжали на каникулы.
Но мамы нет, а значит, надо сходить в столовую, что располагалась напротив дома за углом.
Сергей Михайлович быстро спустился на лифте, вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха, пересек улицу и очутился в столовой.
В столовой никого не было, не то, что в советское время: очереди километровые. Он посмотрел в меню и поразился ценам. Первое горячее блюдо стоило 45 рублей.
Сорок пять рублей «отваливать» за суп-лапшу в таком вонючем заведении? Фигушки Вам, Фроськи-тяжелые авоськи!- так подумал мой герой и направился к выходу. Но одна из Фросек топталась со шваброй возле входной двери. «Зацепив» голубыми глазами черные очки Кружкина, женщина спросила: «Тебе что, милок, может похмелиться?»
Милок не стал себя долго уговаривать; попросил налить ему стакан водки да на закуску подать бутерброд с сыром.
Вышел оттуда голодным, но повеселевшим.
Вернулся в квартиру, лег на кровать, и опять не самые приятные мысли появились в его голове. Что мне делать, думал Кружкин, в этой квартире, где единственным приятным объектом внимания для него была фотография Наташки; больше не на чем было остановить взгляд, порадоваться какому-либо любимому предмету; даже на худой конец поласкать кошку, которой не было.
Он впервые подумал о том, что большой его минус в том, что он не любил кошек. Иначе бы, сейчас пушистый комок катался бы возле него, лизал бы ему руки, мяукал бы, заглядывал в глаза и этим бы производил самое целительное действие на его душу. Его душа требовала целительства и умиротворения.
Но как в этих стенах, которые холодными, чужими обоями удручали сознание, можно излечить душу?
Даже на кухне никто не возился и не готовил бутербродов с севрюгой. Опять вспомнил о щах, которые наливали в алюминиевые миски в детском доме. Кто его накормит щами?
Живя с Наташкой, он никаких претензий не предъявлял к тому, что любимая женщина, кроме яичницы и бутербродов, сделать ничего не могла. Она даже ни разу не попыталась почистить картошку, намекая любовнику о том, что отращенные ногти гораздо дороже стоят чищеной картошки.
Но не было проблем. Были деньги, и за нее это делали другие: ресторанные повара. Зато, как весело проводили время. Есть, чего вспомнить.
Но сегодня, сейчас эта паршивая кровать с грязным бельем его уже «достала».
Надо выбраться на улицу и погулять.
Не любил гулять Кружкин с пустыми карманами, но вялые мышцы желали действий, они еще помнили время своего пружинного превосходства, они сами стали будоражить воспаленный мозг и непрерывно намекать ему: веди нас отсюда, веди нас отсюда, веди нас отсюда.
Но хозяин и мозга, и мышц еще долго лежал на кровати, ворочаясь с боку на бок, перелистывая страницы своей былой жизни, возвращаясь к последним дням, то бишь, страницам, ища и не находя ответа, почему он оказался в этой квартире, на этом месте в полнейшем одиночестве.
Наконец, восторжествовало победу онемевшее тело: оно спружинилось, оказалось вне кровати, затем в коридоре, затем в лифте, затем на улице.
Кружкин очутился на тротуаре в достаточно затрапезном виде, но об этом душа не болела. На ресторан не было денег, а возле пивбара, куда несли его ноги, было полно таких, как он.
Около семи вечера он уже «тусовался» с одним новым знакомым. Тот тоже не мог войти в пивбар, потому как его кошелек был похищен женой, которая лихо расправилась с мужем, схватив его цепкими руками за подбородок, затем отвесив подзатыльник и «брякнув» ему: «Я- законная жена, вот на законных основаниях и арестовываю твои заначки». Мужичок при этом хвалился, что заначек было много, что руки у него мастеровые, что занимается он ремонтом квартир, а это, с его слов, очень доходное дело.
Сергею Михайловичу тоже захотелось похвалиться после того, как подошедшие к ним весельчаки поднесли одному и другому по стакану водки. Он стал рассказывать, что самое доходное дело было у него с десяток лет тому назад, когда началась первая приватизация. Он уже тогда считался лучшим экономистом в области, а бывшие партократы, в одночасье переименовавшиеся в демократов, обратились именно к нему с тем, чтобы он создал «группу перспективных экономистов», которые смогли бы считать, пересчитывать, согласовывать и озвучивать в «тесном кругу» цены «самых лакомых предприятий» области.
Кружкин работал тогда очень много, в течении первых полугода-года отводил себе на сон очень мало времени: ложился около двух часов ночи, а в шесть вставал, чтобы осилить по всем человеческим меркам немыслимо сложную задачу.
Но ведь обошли на повороте. Когда работа была завершена, он не увидел в своих ладонях обещанных ключей от квартиры и машины. Заказчики – люди крутые и непорядочные, они, видно, прознали, что за Кружкиным никто не стоит и обидеть его проще простого. Так и сделали. На последней «стыковке», когда Сергей отдал им все согласованные бумаги, они разругались с ним в «пух и прах», вызвали преждевременно свою охрану, которая и выволокла его в чистое поле под прицелом пистолета.
Один из накачанных тогда сказал, глядя в его спину: «Остуди свою задницу, академик, и на глаза не попадайся».
Тогда он тоже приуныл и надолго. Впервые оказавшись в положении «кинутого», он запил. Восстали и тесть, и теща, и жена. Растормошили.
В один из дней чистенько приодели и отправили, благодаря тесным тестяным связям, устраиваться на очередную работу.
Но, даже, вспомнив, как тесть тогда волновался за него, обзванивал всех друзей и знакомых, стараясь помочь зятю, Кружкин не обнаружил в своей душе благодарности. Разве старый п… обо мне тогда думал, рассудил про себя зять, ему было Стелку с Димкой жалко, оттого и старался.
Возле пивбара уже давно стемнело, как, впрочем, и на всем часовом поясе, на котором располагался пивбар.
Сергей к тому времени уже находился в подворотне соседнего дома с самым новым своим знакомым, который сразу пришелся «по душе». И когда приятный собеседник его по имени Шурей предложил: «Идем, заночуешь у меня, я живу в этом доме на первом этаже», Сергей впервые подумал о том, что в его нынешнем положении эти слова Шурея оказались самыми желанными, потому что та пустая квартира, которую он недавно покинул, была ему уже ненавистна.
Ночью мой герой увидел сон, будто он в белой батистовой рубахе купается в реке, а кругом ни души; вода приятно ласкает тело, а солнце в это время поднялось высоко-высоко и бьет в глаза, а он уже раздосадованный, в этой воде ищет черные очки и не может найти.
Проснулся поздно, когда солнце уже заглянуло в окно приютившего его жилища. Шурей в это время возился на кухне.
За завтраком хозяин безо всяких ужимок рассказал свою историю.
Он раньше служил, да не просто служил, а служил в спецназе. Дважды был на чеченских войнах, целым не вышел; после разрывной пули, попавшей в живот, возились в его животе хирурги шесть часов и лишили одной почки и большей части кишок. С тех пор получает он небольшую пенсию и живет в этой квартире, которая досталась ему при разводе с женой от размена общей площади. Еще у него растет сын Петька, который уже пошел в школу. Жена же ушла не потому, что он стал инвалидом, а потому, что еще в первую чеченскую, когда он отдавал свой воинский долг Родине, жена отдавала честь в тылу той же Родины спустившемуся с Кавказских гор и приезжему в город предпринимателю Закиру. А уж после второй чеченской, да ранения, да инвалидности не было сил держать жену, и, прежде всего, не было сил простить за измену.
Рассказал так же Шурей ему, что два раза в месяц встречается с Петькой. Обычно на свидание надевает он праздничный свой костюм и идет с сыном в горсад, музей или театр. Бывают счастливые деньки, когда бывшая жена позволяет ему брать ребенка на рыбалку. Ходили два раза в тир, но осуществлялось это под большим секретом для «бывшей»; и рад Шурей тому, что «малый» растет не слизняком и что умеет хранить секреты. Что любит отца, несмотря на то, что у Шурея в карманах «сквозняк гуляет».
Сереге, как теперь по- дружески звал его бывший спецназовец, история, рассказанная последним не показалась особенной, или из ряда вон выходящей: история, как история. Но в глубину души, туда, куда герой мой никого не допускал, положил он незамысловатый шарик, спрессованный из поступков хозяина, и назвал его- уважение.
Порадовался за себя, что судьба к нему благосклонна, что из тех случайный связей, которые «обрушились» на него в последние дни, воспаленный его мозг выделил человека несокрушенного и благородного.
Но несокрушенный и благородный «сидел в своей берлоге», в основном, на пшенной каше да картошке в мундирах. Пшенка, хоть и груба была для его желудочно-кишечного тракта, но разваренная «в кисель» усваивалась. Чтобы свести концы с концами, жить по-другому не представлялось возможным.
Так, что завтракать пришлось пшенкой, сваренной « в кисель». Для сравнения, двухнедельной давности завтрак Кружкина состоял из яиц, пожаренных вместе со свежими помидорами, двух бутербродов с черной икрой и крепкого черного кофе.
Но к последнему сравнению, и следовательно, неудовольствию, прибавилось то, что хозяин «однокомнатной» не чувствовал необходимости похмеляться.
Серегина «субстанция» с этим мириться не могла. Он пару раз намекнул Шурею, что надо бы купить поллитра, а за ним «долг платежом будет красен»; что в августе, когда «повалят» абитуриенты, он не поллитра, а бочку коньяка сможет поставить.
Понятливый «спецназовец» долго уговаривать себя не стал, обулся в кроссовки и вышел искать для гостя «пойла».
Придя с самогоном, настоянном на зверобое, сказал: «Купил на последние деньги, а пенсию приносят 18-ого, так, что, Серега, не обессудь».
Вечером хозяин не пошел «тусоваться», он лег на диван с книжкой в руках и предусмотрительно намекнул: «Если уж совсем негде будет ночевать, приходи, но не поздно; после 11-ти даже не звони – я становлюсь злым, когда меня будят».
Кружкин пошел, как обычно, искать горячительного и развлечений. Возле бара контингент был самый разнообразный: работяги трех предприятий, на которых дали сегодня получку; бомжи и бомжихи всех мастей; молодежь любого пола сомнительных занятий. И, конечно, Кружкин выделял среди этой пестроты «завсегдатаев», с которыми был уже знаком.
Подойдя к весельчакам, которые ему вчера наливали, он поздоровался и стал рассказывать, как бы извиняясь за свой затрапезный вид, о том, что еще 10 дней тому назад он ел бутерброды с черной икрой и тр…л самую красивую девушку Планеты, а теперь, вот, на кружку пива нет; в карманах пусто и надолго.
Весельчаки наливать не стали; один из них с сарказмом заметил: «Ты, что, мужик, разводящий, чтоб нас разводить?»
Кружкин стал рассказывать и доказывать, что таковы повороты его судьбы, что ни женись он на «лошадиной морде», он бы сейчас был преуспевающим специалистом либо в Бельгии, либо в Голландии, либо в Англии.
Но весельчаки, слушая его и лукаво улыбаясь, не стали заставлять «разводящего» лететь на ковре-самолете в Англию и вернуться оттуда с печатью от винных подвалов Букингемского дворца. Они солидарно похлопали Серегу по плечу и попросили показать фотографию самой красивой девушки Планеты.
Серега показать ничего не мог, так как ни фотографий, ни паспорта и других документов на обычные прогулки не носил.
Он сказал собеседникам, что может показать даже фотографию в обнаженном виде, но за ней надо сходить, а ногам «нужно топливо», так, что если «честная компания» его топливом «зарядит», он пойдет и принесет доказательства его блаженной жизни. Посмотрев на часы, добавил: « Не пройдет и часа».
«Честная компания», так и быть, налила ему «пузатый» стакан водки и большую кружку пива вместо закуски.
Справившись с угощением в течении пяти минут, Кружкин пошел за фотографией в рамке, которая скучала в одинокой квартире и в ближайшее время которой надлежало стать доказательством «номер один» для его теперь закадычных друзей.
Пройти надо было всего четыре квартала. Наш герой шел медленно, вдыхая глубоко в себя свежий воздух, выдыхая перегар.
Он знал, что сдержит обещанное слово. Времени было предостаточно. Всего-навсего надо было подойти к дому, подняться на лифте на третий этаж, открыть ключом квартиру, взять фотографию в рамке и засунуть ее за пазуху под легкую ветровку, или в пакет, если тот окажется на виду. Затем вернуться и под бурные аплодисменты, или какое крепкое словцо предъявить свое «сокровище» весельчакам.
Уже зажглись фонари, возле которых назначали встречи влюбленные. Сергей Михайлович шел, не разглядывая дома, витрины и влюбленных.
Прохожих попадалось очень мало по причине того, что в субботний летний вечер горожане уже отдыхали на своих дачах, в домах отдыха, санаториях и на турбазах.
Наконец-то, он в квартире. Оглядевшись и не найдя глазами пакета, засунул «обнаженную Наташку» за пазуху, взял на всякий случай паспорт и в считанные минуты оказался вновь на тротуаре.
Обратный путь был более приятным. Он скоро всем покажет, на что способен. Ведь обладание тем, чья фотография находилась у него под ветровкой, дорогого стоит. И за это ему должны налить. По полной.
Хоть резвой, но полной безмятежности походкой Сергей Михайлович вышагивал дорогу назад. Он насыщал свои легкие кислородом, он раздувал свои ноздри, он ощущал себя сильным самцом, обладающим самой красивой самкой; и это его ощущение должно передаться ожидавшим его людям.
Вдруг он почувствовал резкий толчок и надолго потерял сознание.
Очнулся Кружкин в одноместной больничной палате, прикованный к постели своей собственной беспомощностью. Множественные трубочки и проводки тянулись к его телу, но он лениво открывшимися глазами их не увидел. Из «туманного далека» он обнаружил сидевшую возле кровати миловидную женщину в голубом брючном костюме.
При этом понял, что не может ни говорить, ни свободно дышать, ни на йоту пошевельнуться, ни вспомнить в одночасье, как он здесь оказался.
Дальше он понял, что сидевшая возле него женщина является медсес

спасибо за рассказы )

«РЕВОЛЮЦИЯ БОСОНОГИХ» рассказ
Получается так, что я теперь зависима той зависимостью, которую не искала. Вроде бы пишу о том, о чем давным давно думано-передумано; все это лежало-улеживалось в мозгу ли, в тайниках ли души, или сердца , сказать не могу; одно лишь для меня очевидно, что то, что лежит-полеживает- это, собственно, есть я. А вот перенести на страницу да еще без надежды, что это кому-то, кроме тебя нужно- есть задача нелегкая и тоска бесконечная.
Сейчас хочу снова вернуться в то лето перед школой, опять в земляничную пору.
У бабушки Зинаиды Матвеевны гостит ее сестра Клавдия Матвеевна с двумя внучками.
Они приехали из «гарной» Украины. Клавдия Матвеевна года на полтора старше бабушки; она была замужем за военным –муж погиб; дочка Надежда тоже вышла замуж за военного; вся семья оказалась в Хмельницком, но впоследствии и у Надежды не стало мужа из-за несчастного случая; а от совместной жизни в семье росли две девочки Таня
(моя ровесница) и Валя, старше Тани на семь лет. Прости, что повторяюсь.
Эти девочки в первый раз на Крамжае.Как уже позже узнала, что Валя в 1943 году приехала на Крамжай в пеленках и жила в поселке до окончания войны. Им все нравится. Мне тоже радостно, что в доме гости. Много разговоров, много восторгов; сестры – горожанки, они никогда не видели так близко коров, котов, ужей, стрекоз, бабочек и даже муравьев, которые к гнилушкам имеют самое прямое отношение, поэтому их нельзя было вытравить никакими средствами.
Мы играем в «дочки-матери», я почти не выхожу со двора к своим крамжайским подружкам, а когда их вижу, как они проходят мимо и косятся на наш двор, понимаю- завидуют. Им тоже хочется поиграть с нами, вблизи посмотреть на городских девочек, полюбоваться на их наряды, но я их не приглашаю, понимаю, что в доме и так народу много, а хозяйка-то одна. Бабушкина золовка баба Зина лежит в это время в тулиновской больнице, и бабушка постоянно жалуется на здоровье. А тут такая орава на нее свалилась. Конечно, бабушке приятно, но дел-то сколько прибавилось: надо накормить, уважить, прибраться да, вдобавок, и развлечь; а еще одно из самых главных дел- надо собирать ягоду, а затем, не медля, нести, потом везти и свежей доставить на тамбовский рынок. С такой задачей в настоящее время не каждый справится. Но бабушке необходимо справиться- деньжат-то в кошельке нет. Вполне возможно, что и кошелька нет.
О ягоде разговор идет целый день(кстати, на Крамжае землянику звали просто ягодой).
Бабушка больше обычного возится в хлеву, возле керосинки: готовит еду на сегодня и на завтра. Всем распределяются кружки, стаканы, ищется хоть какая-нибудь обувь. Много дел и на нижнем огороде, где надо не только прополоть, как следует, огурцы, помидоры и капусту, но еще и полить , потому как завтра на огород уже никто не пойдет. И так, целый день проходит в суматохе.
Вечером ложимся пораньше, что бы завтра встать в три часа. Вернее, в три часа встанет бабушка, она подоит коровку, затем отправит ее в стадо, а уж в четыре часа надо выйти. Значит, гостям и мне надо проснуться хотя бы в половине четвертого. У всех все в порядке, все вполне готовы, у одной меня некоторая неприятность: уж с неделю нарывает ступня; и я одной ногой хожу, вывернутой вовнутрь; и в этот раз даже плохо помогает подорожник, потому как я редко его прикладываю из-за более важных гостевых дел. Но, на самом деле, это – такая чепуха, о которой и говорить не стоит, поэтому я, как все, приготовила себе и кружку, и обувку.
Легли.Я, как обычно, с бабушкой. Гости располагаются в зале. Клавдия Матвеевна спит на кровати бабы Зины, Валя на перине на полу, а Таня на сундучке за печкой. Заснули.
Стоит сказать, что я, хоть и во сне, всегда ощущала бабушкино присутствие: то ли моя рука была на бабушкиной руке, то ли наоборот- кровать маленькая односпальная, а бабушка большая ,грузная; да и я- крупная девочка; но мы привыкли так спать , прижавшись друг к другу.
Моя рука шарит по пустому месту. Импульсивно просыпаюсь. Бабушки нет, и в доме тихо. Вскакиваю. В зале пустая кровать, пустая перина на полу; за печкой лишь спит Таня.
Ничего не понимаю .А где остальные? Бегу в кухню. Смотрю в окно, из которого виден целый порядок. По дороге удаляется процессия из трех человек: бабушки, бабушки Клашы и Вали. У бабушки в руках пустое ведро. Я «пулей» лечу в сенцы и стараюсь открыть входную дверь; не поддается, на щеколду , знать , навесили замок. Все! Нас оставили!
Бегу к Тане и бужу ее. Она просыпается с ленцой, но,понимая, что я «отчаянная», тоже бежит со мной к окну. Оставили, оставили! Как они могли? Что же нам делать?
А нам делать то, что я делала неоднократно: вылезать в окно- оно же летом одинарное.
Все! Задумано- сделано. Таня стоит в стороне и «помаргивает» от моей прыти.
Составляю с подоконника на встроенную длиннущую лавку горшок с цветочком «Огонек». Время идет! Наши «врунишки» уже скоро подойдут к дому лесника, а дальше лес и – «ищи-свищи ветра в поле». Толкаю створки. Не поддаются.
Дело в том, что створки этой внешней рамы были на грани «оконной» катастрофы, вернее, вся рама была на грани … И для того, чтобы как-то конструкция держалась, с внешней стороны был вбит большой гвоздь, загнутый буквой «г» и с его помощью крепилось все, что было «на соплях». Этот гвоздь являлся «надежной» защитой, когда был сильный ветер, когда наступали дождливая осень и продолжительная зима; им пользовались тогда, когда все ( за исключением зимнего времени) выходили на длительное время из дома.
Гвоздь подпирал раму и в настоящее время. Со мной, наверное, началась бы истерика, если бы я была истерична; но я, ни секунды не раздумывая, стала раскачивать эти две створки так интенсивно, что закачался и цветок на лавке, и муравьи побежали в свои укрытия, и, даже керосиновая лампа, находясь на самодельной полочке, чуть не полетела на пол.
Но ничего меня не останавливало; и чем дальше от нас уходили бабушкина юбка, а с ней и другие юбки, тем сильнее я шатала наше «добро».Ох! Юбки-то почти у дома лесника. Но и мои попытки увенчались успехом: гвоздь раскачался, поменял положение, створки открылись, и я чуть не вылетела кубарем на зеленую лужайку. Не вылетела –удержалась.
А дальше? Я заорала «что есть мочи». Могу сообщить, что голосовые связки у меня не хуже бабушкиных. И если бабушка могла, как «Соловей-разбойник», то я в абсолютной тишине ( четыре часа утра) подрожала ей, как нельзя лучше. И, кроме того, я не ждала, что меня услышат; я уже выскочила из окна и бежала, забыв про боль в ноге, и орала, и орала, и орала. Юбки уже хотели скрыться за первым и последним поворотом, но мой «ор» настиг и их, и ушей тех, на кого они были одеты. И они, наши обманщицы, обернулись.
Бабушка тоже заголосила, остальные стали причитать, но это продолжалось недолго, так как я их уже нагнала. Тут же на месте выясняем отношения: я обижаюсь и справедливо, отчего нас с Таней не взяли в лес; те втроем «выкручиваются», ссылаясь на мою больную ногу да на то, что Таня, дескать, маленькая, в лесу никогда не была, оттого нас вдвоем, чтоб нескучно было, и оставили в запертом доме. Мы еще не успели разобраться и примириться, уже подошла Таня. Она-то, моя троюродная сестричка, готова: у нее в руках стакан, а на ногах – тапочки. А я-то босиком да с гнойной раной на подошве. Но я неприклона: или вы меня все ждете, или я босиком иду с вами? Одно из двух. Опять- «куча» претензий, главные «козыри» у бабушки- зачем я на ее голову навязалась, жила бы у Шараповых и тому подобное… Но я – неприклона! Берите! И все тут!
Наконец-то, решение принято; то ли оттого что Таня уже собрана и ей без меня будет скучно в лесу, то ли оттого, что, зная мою решимость, бабушка боится, что я босиком да с такой ногой… В общем, другого выхода нет – будут ждать. Я опять «пулей» бегу домой, снимаю «взаправдашний» замок( душко было накинуто, но не закрыто – так обычно ); обуваюсь, беру кружку и, на последок, стараюсь закрепить расшатанные створки.
Теперь уже могу объяснить: верно, от полученного стресса и от того, что я вгорячах стала наступать как положено, в обратный путь бегу, почти не чувствуя боли.
Лес благополучно принимает всю «ораву».
Часов за пять активного труда мы набираем полное эмалированное ведро, трехлитровый бидончик, который был у бабы Клашы, кружки и стаканы в обязательном порядке. Я набрала 5 четырехсотграммовых кружек, отчего очень довольна. Бабушка мной не может нахвалиться: «Да какая у нас Маринка ловкая; да что б было, если бы мы ее не взяли, да ей не все и крамжайские в подметки –то годятся». И многое другое про меня хорошее.
Так как вся тара у нас заполнена, надо собираться домой. Сначала нужно выйти на дорогу, дорогу находим быстро. Конечно, поводыри - я и бабушка, но бабушка хуже ориентируется в лесных чащобах. Могу похвалиться, что в детстве я никогда в лесу не блуждала, но за четверть века городской жизни эту особенность я утратила. Сейчас развиваю ее снова, но той легкости в обращении с лесом никогда не будет: я всегда «летала» по лесу; и сколько бы не летала, с закрытыми глазами могла показать ручкой, где родной Крамжай, Это я называю наитием. Однако,отступила, прости.
Дорогу нашли. Сидим, отдыхаем. Бабушка справляется, как моя нога. Я очень радостная и оттого, что бабушка меня любит и жалеет, и оттого, что нога совсем почти не болит, докладываю и своей дорогой бабушке, и бабе Клаве, и Тане с Валей: «Я уже про нее, про ногу-то забыла. Не верите? Сейчас станцую!» И принимаюсь показывать «кренделя». Все радуются, все смеются, всем хорошо.
Но вот обратный путь: он совсем нелегок для моей бабушки и для бабы Клаши. Они не молоденькие, а надо идти с большим тяжелым ведром. На наше счастье едет полуторка.
Мы голосуем. Машина останавливается.
Сначала подсаживаем в кузов бабушку, не так уж ей легко в него залезть. Баба Клаша садится в кабину. Я, Тана, Валя быстренько отправляемся тоже в открытый кузов. Мы, девочки, держимся за передний борт, а бабушка в неудобной позе сидит. Помню, как она говорит с досадой: «Старая стала, неуклюжая; раньше-то была красавица, а теперь на самовар похожа». Но мне кажется, что досада ее улетучивается быстро, потому, как обратный путь оказался короче. Спасибо дяденьке-шоферу.
Зашли во двор – сели на порожек. Бабушка, обвязав горловину ведра своим платком, идет с ним в погреб; он у нас холодный и сухой – земляника до завтра выдержит.
Пока она ставит землянику, мы уже отдыхаем в доме. Рады, что «обернулись» хорошо – нет еще двенадцати часов. Баба Клаша зажгла керосинку, значит, скоро сядем есть.
Все будут кушать, не спеша, хоть и устали; но радость переполняет нас, каждый хочет поделиться увиденным и услышанным в этом необычайном походе.
Одна бабушка за столом есть очень быстро – спешит; ей надо отправляться в стадо на дневную дойку. Как бабушку жалко – она устала, но никто не может ее заменить. Мы же ложимся отдыхать. А земляничная «эпопея» еще не закончилась.
Завтра бабушка встанет снова в три часа утра. Да, еще с вечера попросит кого- нибудь в следующий день подоить ее коровку и ей не откажут. Так заведено на Крамжае – друг друга выручать. Утром-то она сама успеет подоить, потом вытащит ведро из погреба и пойдет в Тулиновку. Проходя мимо пионерских лагерей, она обязательно обратит внимание, есть ли дети в лагере, или начался пересменок. Если смена не закончилась и она увидит снующих туда-сюда детей, бабушка им крикнет и они у нее в мгновенье раскупят кулечки земляники. Я помню: этот кулечек стоил 20 копеек. У бабушки и газеты на этот случай приготовлены. Но именно в этот раз в лагере пересменок. И, зная это, бабушка потому и вышла ранехонько, чтоб успеть к первой «душегубке». Душегубкой звали тот транспорт, на котором все желающие добирались в город Тамбов. Это была то же полуторка с крытым брезентовым верхом и с лавками по боковым бортам. Бабушке обязательно нужно залезть в эту «душегубку», иначе все труды « на смарку». Ей надо спешить.
Но она еще не знает, займет ли дорога много времени, или мало – машина хоть и шла по короткому пути по старой тулиновской дороге, но и дорога была плохая: горки, впадины, лужи; и полуторка не первой свежести. И если бабушке повезет, то уж к половине девятого она будет стоять на рынке; а уж землянику продать ей « ничего не стоит» - цену она не держала,да и как иначе- товар-то скоропортящийся.
. В этот раз все обошлось удачно. К четырем часам дня бабушка возвратилась на Крамжай, вся увешенная кренделями.
…………………………………………………………………………………………………


ПОСЛЕ НАС ХОТЬ ПОТОП. рассказ

Несколько дней не садилась за компьютер - началась грибная пора.
А сегодня я хочу поговорить о сегодняшнем.
Живя в Тулиновке в этот перестроечный период, постоянно разговаривая с грибниками, слышу их удивленные возгласы: « Раньше столько было совиков, белых груздей, а теперь они вовсе исчезли; «днем с огнем» ищешь-ищешь – как «в воду канули»». Да, куда подевались считавшиеся одними из лучших грибы? Вопрос долго висел в воздухе. Те далекие места, на которые возил папа, мной не проверялись по причине того, что сейчас мотоциклы и машины почти в каждом дворе и, конечно, они грибников «подкинут» туда «в два счета», а я пешим ходом успею лишь « к шапочному разбору». Но, тем не менее, вчера я смогла ответить на поставленный жизнью вопрос.
Мои хорошие знакомые, которые давно сидят дома и грибы их интересуют «постольку-поскольку» с систематическим рвением направляли мои стопы в сторону Колодных бугров. Они неустанно звонили и говорили, что в той стороне белых грибов видимо-невидимо, что иные приносят оттуда по пятьдесят штук, иные - по сто и более. А я все не шла в ту сторону; моя сторона совсем другая. Ну, вот собралась. Кому ж не хочется, чтоб «белые» сами в корзину сыпались?
До Колодных не дошла. Я помнила и другие, более близкие места, где росли хорошие грибы. Вчера же пошла по левой стороне от газопровода. Грибов нет. Но я все равно иду дальше. Кое-где кое-что попадается. Понимаю, что день потерян, но мы с Дружком еще не нагулялись. Он резвится в лесу так, что мне доставляет много хлопот: то я его ищу, то прошу, чтоб не лаял, чтоб не прыгал возле меня, чтоб не лизал мне руки, чтоб не кидался на других лизать им руки, чтоб не облаивал ни понарошку, ни взаправду порядочных людей. Но он молодой и непослушный, хотя доверчивый и ласковый – поистине, дружок.
И вот Дружок бегал-бегал и ногой ковырнул холмик, под которым и обнаружился белый груздь. Я подошла, посмотрела, нашла его превосходным; уже сама обнаружила два холмика с прекрасными груздями. Но больше холмиков не вижу ни вблизи, ни поодаль, хотя обращаю внимание на особенность этого места: площадка, если можно так назвать , между тремя дубами, была невелика – метров 15-20 квадратных, но она была изрыта, Господи помилуй, так, что будто кабаны здесь в футбол изрядно поиграли. Корни у деревьев оголены, а то, что считалось до футбольного матча мхом, перевернуто наизнанку, а то и вовсе закручено в трубочку. В цветочных магазинах сейчас продаются полые палки с навязанным мхом для крепления лиан и цветов типа монстер с надземными корнями; здесь же картина с точностью до «наоборот»- мох завернут вовнутрь, дерном вверх. Как себя чувствует при этом грибница, стоит догадываться.
При виде такой картины мне вспоминаются доверительные разговоры со мной столетних старушек. Пусть они меня простят( Царствие им небесное), за то, что я округлила их годки земной жизни. Одна прожила 96 лет, другая 94 года, первая – 1910 г.р.; вторая-1911 г.р. Жили трудно, умно, с природой дружили крепко. И что одна, что другая, в наших беседах, частенько повторяли: «Тулиновские жили «на грибах» да «на скотине».За грибами ходили далеко. Каждые знали свои копки; придем, грибочек за грибочком срезаем и тут же дерном места-то и закрываем. Для чего это делалось? А чтоб грибница не высыхала, а то высохнет грибница, чем мы тогда жить-то будем?»
А теперь, где та грибница, если даже мох в трубочку завернут? О деревьях не думаем – они великаны, выдержат. Хотя дубы очень страдают в наших местах. О прикорневой подстилке не думаем – вон ее сколько! Нам же грузди нужны. Не мешайте нам!. Так думает обыватель. Почти что так – «после нас хоть потоп». И он наступает. Относительно груздей. Относительно лосей. Относительно ужей.
Но, может, и не надо делать из этого трагедии. Проживем на ножках Буша, на экспонатах из папье-маше да на романах Дарьи Донцовой. Ну, уважаемый читатель скажет: «И ее за чем то приплела». Во-первых, за тем, что считаю ее королевой мыльных пузырей; а во-вторых, королевой успешной - у нее миллионы подданных; а в третьих, ощущаю опасность сделаться нам с вами заложниками ее царства , а именно, ЦАРСТВА МЫЛЬНЫХ ПУЗЫРИКОВ. Почему заглавными буквами? Да чтоб легче запомнить, чего бояться. Если ты так не считаешь, мой побудитель на творчество, я не буду с тобой спорить.
Так как я в весенне-летне-осеннюю пору очень много времени провожу в лесу, то, естественно, к нему и присматриваюсь, им живу и дышу. И замечаю всякие перемены, связанные с лесом. И сравниваю наблюдаемых мной два периода: до «Мамаева» нашествия и после него.
Второй период начался в девяностых годах прошлого века; по продолжительности он пока не велик( какие-то 15 лет), но по истреблению самого ценного и живого материала он( о-го-го) вполне дотягивает до упоминания великих вражеских имен.
Лето 1993 года- это время, когда я мгновенно поменяла городской уклад жизни на сельский; но это время было приятно для меня тем, что мой папа подыскал мне и спутницу, и соратницу, и собеседницу для походов в лес.
Она, моя новая знакомая, была старушка лет за 80, характером очень дружелюбная, к лесу относившаяся бережно и жившая его добротой более полувека; на дарах леса и построилась, и детей троих вырастила, и образование им дала; и все это сделала своими руками, ногами, своей головушкой- с мужем рассталась в самом начале совместной жизни. Звали ее Зоя, баба Зоя. Самая распрекрасная была старушенция из всех, которых когда-либо знала.
Как ты понимаешь, мой дорогой читатель, я с ней быстро подружилась. В лес отправлялись почти каждый день и проводили там время приблизительно от девяти утра до вечерней зари
Мой папа был очень болен, но в доме жила Рита, младшая моя сестра, а так как папа был на голодном пайке(Рита решила лечить его голодом- хорошо, но поздно), домашние дела больших трудов не представляли, то мои родные особенно и не замечали моего отсутствия. Хотя, это мне так кажется. На месте моего больного папы я бы замечала все, а значит, так оно и было. Ох, как мы редко ставим себя на место других.
Ну, слушай меня дальше. С бабой Зоей подружилась, отдалась полностью на ее волю, а как же иначе, ведь я в лесу, почти как слепой котенок на лужайке. Она, моя подружка, стала меня водить по всему лесу, но больше всего предпочитала места между Смычкой и Скипидарным.
Вот в той стороне впервые и увидела начисто скошенные земляничные поляны. На мое изумление такому варварству, баба Зоя поясняла: « Ох, не удивляйся! Многие земляничником лечатся, вот они покосили, высушат дома и – лекарство готово. Оттого-то мы ходим-ходим по 10 часов, а лишь по полбидона и набираем-то».
То, что скошенная поляна не закраснеет на следующий год спелой земляникой, не сомневайтесь. Жизнь предоставила мне случай в этом убедиться, сделав соучастницей подобного варварства( другое слово на ум не приходит).
Начну по порядку. В том же 93 году устроилась я работать в ревтрудовские дачи, которые находятся напротив моего дома, сторожем. Работа не пыльная, летом целый день на воздухе, с отдыхающими общаюсь легко и свободно, и они, естественно, так же.
И, вот, одна женщина, Людмила, зачастила ко мне в гости; то попросит укропа в засолку, то хрена – бери, не жалко, этого добра пол-огорода.
Обследуя мой двор пытливым взглядом, она на хозяйственной его части заметила лужайки лекарственной ромашки, которой , конечно, было же много; она радовала и обилием зелени, и достаточной аккуратностью, и несравненной «плюшевостью» на ощупь.
И, вот, эта женщина, метрового роста, но не лилипутка, в городе Тамбове такая, я уверена, одна; подошла к проблеме ромашкового обилия очень грамотно. Она мне стала жаловаться на выпадение волос, на их секучесть, на их тусклость; на то, что никакие средства, кроме ромашки не помогают и вынудила меня разрешить ей моими же ножницами подстричь эту целебную травку.
И подстригла. До последнего кустика, до последнего растения. Я только обескураживающее смотрела на ее работу, но не единого слова не проронила; мне было жалко эту малюсенькую, как мне казалось, Богом обиженную женщину; и хотела сказать: « Ну, что ж ты…? Оставляй хоть десятый- двадцатый кустик». Но не сказала.
И она искоренила ромашку на многие годы. Не растет ромашка. Вот, и корни в земле эта отдыхающая оставила, но они, видимо, омертвели и оттого на следующее лето радоваться было нечему. Теперь я пытаюсь ее посадить, но пока попытки эти тщетны, видно где-то таится память о ранее полном ее уничтожении.
Дальше расскажу большее. Почти соседка несколько раз приглашала меня в лес за цветущим земляничником, необходимого при каких, уж не знаю, болезнях, настаивать и принимать с корневой системой. Я отказывалась категорично, но при этом , не объясняя причин. Без того жизнь не сладкая и лучше не будет, если я нотации стану читать. Вот поэтому и получалось, что две-три «весны» она меня приглашала на еще худшее, чем в вышеописанных случаях, варварство.
Я, конечно, совсем не разбираюсь в фармакологии, даже дилетант из меня никакой, поэтому, видно, и не нахожу объяснений подобным действиям. Ведь пишут ученые люди, что надо взять травку на цвету вместе с корнями и далее по рецепту. Но объясните мне, пожалуйста, что есть такого в этой травке, чего нет в зрелой ягоде? Возможно, и есть малые различия, но они не стоят того, чтобы уничтожать целые плантации земляничника, душицы, чабреца и прочих «даров» земли нашей. Кстати, о чабреце. Чабрец перевели полностью, раньше он рос на пойменных лугах, сейчас не растет- сама проверяла.
Ну, чем дальше в лес, тем больше дров. Уже привыкшая снова к тесному общению с лесом, уже давно обхожусь без бабы Зои; в этом году ей бы исполнилось сто лет, но она уже с пяток лет лежит в сырой земле. Царствие ей небесное. В лес теперь хожу с Дружком.
То, что лес загадили – беда, но беда тем большая, что загадили пластиковой тарой( при сжигании ее образуются очень токсичные яды). Еще большая беда для леса, что его не только загадили, но и изъездили. Сейчас с полкилометра в глубь не пройдут пешком, надо обязательно до места. И получается, что ставят машины на грибницы лисичек или белых; коль грибов не видно, значит, отличная площадка для машин. Одному такому случаю была свидетель.
Начну по порядку. Каждый год за земляникой хожу на Красный кордон. Тропа хорошо мной проверена и соседствующие с ней березки , сосенки и дубы тоже. И знала одно место, на котором при возвращении с Красного собирала горсть лисичек. Пусть немного, но ведь по пути. И из года в год лисички не переводились. И, вот, иду в прошлом году с кордона , стоит на том месте машина; мой Дружок метров на пятидесяти впереди меня и уже облаивает хозяев, хотя делает это не всегда . Подойдя ближе, я увидела мужчину и женщину возрастом старше меня. Женщина очень дружелюбно мне сообщает: «Собачка-то Ваша, вроде и не злая, а вот, надо же , надрывается как!» На что мне пришлось ответить , что собачка моя надрывается по причине того, что ваша машина стоит на грибном месте». Она не понимает, говорит, что, когда ставили машину, проверили, грибов не было. Я тогда с некоторым раздражением ей объясняю: «Грибов нет потому, что я их вчера собрала, а следующие не успели вырасти и теперь уже , конечно, не вырастут».( К месту, лисичек в этом году на том месте уже нет, как и предполагала).На что подошедший ее муж меня обматюгал.
Оттого и напрашивается вывод, что проблема здесь не в нежелании постичь культуру общения с лесом, а проблема в озлобленности ко всему живому, будь то человек, или зверь, или растущая нам же на потребу растительность; этот мужичонка не будет ставить свою машину на обочине окружной, хотя, окружная в 20 метрах оттуда- он же хозяин машины, машина – вещь дорогая, а угонщиков сейчас «пруд-пруди». Оттого и ставят транспорт так, чтоб одной рукой до капота доставать, а другой гриб срезать.
Нужна черника- останавливают машину в пяти метрах от черничника. А потом – чернику скребками. После таких приборов, как скребки, восстановление происходит в течении четверти века.Сама по телевизору слышала. И что тут сомневаться, когда ромашки на моем дворе нет более десяти лет, а я стараюсь ее развести. А кто же в лесу будет вживлять споры грибов, или высаживать землянику с черникой? Мы сами рубим сук, на котором сидим.
Конечно, это вопрос бесконечно важный и настолько для меня болезненный, что я могла бы говорить о нем долго и приводить доводов много, но «пора и честь знать». На сегодня хватит.

Лето 2006 года Марианна Юрьевна Колчева-Матлахова

Спасибо! С Новым годом и Вас! Я б зашла , но без подарка не решусь. Не знаю я , как такие красивые открытки дарить, хоть их и полным-полно по интернету гуляет, но...не умею взять.

БАБУШКИНО КОРЫТО
…………………………………………………….
Хочу рассказать про свою вольную жизнь на Крамжае.
Эту жизнь помню с 2.5-летнего возраста. В свое третье лето
я горела в настоящем костре. Дело было так. Женщины летом готовили в основном на тагане, а, тем более ,варенье в больших тазах. И вот, в очередной раз варили варенье, Дома барачного типа,
женского населения в одном доме было много, жили дружно, это не знать,
что не ругались, а зла не помнили. Бабы кругом стояли лицом к тагану; одетые в черные длинные юбки, в темные кофты;
стояли плотным кольцом, ни видно ни пламени, ни их лиц; слышны одни разговоры. Я в это время играю с мальчиком в догонялки.
Бегаем друг за другом по внешнему кругу, цепляясь за юбки этих баб. И, вот, когда меня догонял мальчик, я решила ни в коем случае ему не сдаться и в достаточно резвом темпе, раздвинув юбки, проскочила внутрь круга и вмиг оказалась частично в тазу с огнедышащим вареньем, частично в пламени. Ну, конечно, меня тут же подхватили. Больше я ничего не помню. Кстати, мама считала, что я и этого не должна была помнить по малолетству, но, тем не менее, этот случай перед глазами.
Были и еще более ранние воспоминания. Помню момент, когда я хотела побриться папиной бритвой. Хорошо, что вовремя заметили,
но я уже была порядком в крови.
Еще помню, как меня везли в поезде (мне-1,5 года) в Новосибирск, родители хотели там попытать счастья, да ничего не
получилось ,но эти воспоминания без всякой конкретики; помню вагонные окна, а за ними мельтешение деревьев.
И еще один момент в Новосибирске: зима, пурга, папа везет меня укутанную в салазках через железнодорожные рельсы.
Это, пожалуй, все из моих младенческих воспоминаний.
Но я отклонилась от темы. Начала –то писать про Крамжайскую вольницу.
И так, в 2-летнем возрасте жила в семье дедушки и бабушки(Шараповых).Уже достаточно вольно себя чувствовала и вела. Первые мои вылазки в лес начались с 2,5 летнего возраста.
Не скажу, что ходила далеко, но так как лес начинался в пяти шагах от сараев, могу похвалиться , что метров на двадцать я продвигалась вглубь. И что-нибудь видела, и что-нибудь всегда новое; и, конечно, приносила или букетик землянички, или какие-нибудь цветы, или ободранные собственные ступни, или такие же коленки.
Деда частенько посылали меня искать, не скажу, что делалось это для проформы, но кругом были болота, и родные боялись , что меня в них засосет.
Я же никого и ничего не боялась, да и не помню, чтоб меня кем-то, или тем же болотом пугали. У стариков, видно, не хватало слов. Пугать начали позже. Когда повзрослела.
Ободранные коленки и разбитые в кровь ступни настолько были обычным делом, что никто не охал, не причитал и не ругал меня
за неосторожность. К пяти годам я уже вовсю лечила свои гнойные раны; находила подорожник, намыливала его хозяйственным мылом и прикладывала, причем, самое сложное в этом деле было то, что ни пластырей, ни бинтов в ту пору не было, а надо, чтоб мои аппликации держалась- ведь ходила-то и бегала босиком.
Да, к пяти годам я уже жила у бабушки по фамилии Колчева.
Она жила не в бараке, а в отдельном доме, оттого что погибший ее муж когда –то работал кассиром-счетоводом, видимо, отсюда и привилегии. Жила бабушка не одна, а с ней вместе жила ее золовка
Зинаида Сергеевна Колчева. Женщина была очень красивая даже в свои 60 лет, хорошо шила, начиная от ситцевых платьев до пальто;
и очень хорошо вязала крючком, конечно, из- под ее рук выходили не вологодские кружева, но до сих пор у меня цела скатерть, которой можно похвалиться. Хочу при этом заметить, что ничего не шила родным, а шила всегда на заказ, потому как у нас не было и того самого ситца, и не на что его было купить. Когда же у бабушки Зины(родная бабушка Зина звалась просто бабушкой, а
бабушкина золовка –баб Зина) от заказов собиралось очень много лоскутков, различных по форме и цвету, она их очень искусно
сшивала и получалась очень красивая вещь. Во всяком случае, вещь, которая радовала глаз; ни ковров, ни красивых ваз, ни красивой мебели не было; и украшением дома служили: китайская роза в старом ведре, фикус в деревянной кадушке и это одно единственное цветное покрывало.Не к месту сказать, в 20-х годах
бабу Зину раскулачили; у нее отняли швейную машину, а тем самым лишили орудия труда.К тем годам, о которых я вспоминаю, у нее была уже другая машинка, которую скорее всего она заработала на ягоде. Работала ли она на торфяных работах, не знаю, возможно, нет. И каждый усомнился бы, глядя на ее руки: изящные, с длинными тонкими пальцами. Ну, какие там торфяные работы?
И эта красивая баба Зина, мастерица и очень умная женщина
(я уже по тому сужу об ее уме, что она никогда не повышала голоса, хотя бабушка ее часто обижала) была девственницей.
В народе говорили про таких «Христова невеста». Она не выходила замуж, она ни с кем не гуляла, а судьба таких женщин зачастую –
помогать своим сестрам или братьям в воспитании детей. И это очень неплохой вариант для таких женщин.
Ну, и вот, так мы и жили втроем, пока не появилась на свет сестра Рита. Помню бабушкины блины, вкуса которых уже никогда не смогла повторить, хотя очень хотелось. И еще помню «умилительные» вечера, когда на кухне полутемно-полусветло от
керосиновой лампы, а в комнате, которую мы называли залом, где жили и роза, и фикус, и баба Зина- полутемно-полусветло от лампады в красном углу. И такая благодать воцарялась в этом домике и всего-то от керосиновой лампы, и от мерцания лампады.
Да, я с бабушкой спала за перегородкой, которая немного урезала зал.
В шестилетнем возрасте на меня пытались возложить какие-то дела. Помню, бабушка была недовольна, что я не помогаю ей на огороде, а именно, она хотела, чтоб я окучила картошку. Ну, я отпиралась, отнекивалась, как могла, но глубоко внутри все-таки
бабушку жалела. И вот, ложась спать, задумала встать пораньше и окучить борозды. Задумала и сделала. Сделала даже раньше, чем бабушка открыла глаза. Как было приятно! Мне- очень! Бабушке,
наверное, тоже.
Хочу заметить, что летний период на Крамжае пролетал очень ярко и весело. Пусть пространство и ограниченное, но детей было предостаточно, хотя у этих детей не было ни игрушек, ни велосипедов, ни новой одежды, но даже прилепленный неуклюже к чьим-то волосам бант делал погоду в нашем кругу. Мы тогда радовались, рассматривали, спрашивали -где , когда и кто привез такое чудо. Ну, и потом, деревья, цветы, ягоды и грибы делали нашу жизнь разнообразной. Я, к примеру, могла любоваться какой-нибудь ветлой или полынью, не уничтоженной, как сорняк.
Радость доставляла даже береза, которая росла на Втором Крамжае.
Она в метре от земли раздвоялась, причем, с таким изгибом и в изгибе этом образовалась ниша, наполняющаяся в дождливое время водой. Так вот, после дождя мы бегали к этой березе, любопытствовали, сколько воды набралось; и многие, в том числе я, пили эту воду и приговаривали: « Ах, и вкусна водичка!»
Кроме того, никогда не пропускали земляничную пору. В лес шли всем гуртом, никогда не блудили и ягоду приносили на радость родителям, бабушкам, дедушкам, братьям, сестрам. За черникой гуртом не ходили ,может, потому, что чернику собирать довольно нудно, особенно в раннем возрасте. Даже и сейчас для меня делать это нудновато, а вот землянику всегда собираю с превеликой радостью. Говорила ли я о том, что для меня отпуск не был отпуском, если я его не проводила на земляничных полянах? Было именно так. Отказалась бы от поездки в самые дальние экзотические страны с экзотическими фаунами и флорами в период, когда в крамжайских лесах созревала земляника. Правда, Бог меня не искушал, ехать туда мне не на что, но на сегодняшний день пишу так, как чувствую. И даже первой моей мыслью тогда, когда я в 1996 году в метро лишилась 1,5 фаланги на правой руке, была такая: «Как же я буду рвать землянику?» Потом успокоилась, так как левая моя рука это делает даже лучше, чем правая.
Опять я отвлеклась. Лето пролетало мигом. А вот зима? Иногда было скучновато. И вот детвора задумала соорудить горку, хотя
глагол «соорудить» сюда вряд ли подходит- орудий-то труда никаких не было, ну, просто намести, затем эту горку залить водой.
Потом похожее на горку замерзло. А кататься-то не на чем!
Ну, я стащила у бабушки корыто, хотя сама была ростом с полкорыта, несмотря на то, что крупная. И все из нашей небольшой компании по разу-два прокатились. Больше не получилось. Поселок-то маленький. Все на виду. Кто-то из взрослых увидел
и сообщил моей бабушке, которая сидела у соседки за вязанием
шерстяных носков. Ну, что тут было!? Скандал! Бабушка, мало того, что кричит на меня, начала причитать, ведь корыто-то одно. Чтоб из него могло стать, если бы мы дорвались до «нехорошего» и еще не одну бы горку проверили на прочность? Металлолом? Правильно! Но мы же пяти-шестилетние дети? В свое оправдание хочу сказать, что более никогда не посягала на имущество, которое могло бы испортиться в процессе наших игр.
В общем, скандал был огромный. Об этом позже узнают родители, меня, конечно, накажут, но уже не помню, как.
А в дальнейшем, при упоминании об этом событии постоянно будут вертеть пальцем у виска, показывая при этом… то, что обычно при этом показывают. Может, и зря все это я вспоминаю,
но если вам интересно, слушайте дальше.
Хоть, я и совсем маленькая девочка, но уже понимала, что бабушка сильно разнервничалась, хоть с корытом и обошлось все благополучно, но, тем не менее, хорошо бы разрядить обстановку.
А, может, и не совсем я это понимала, а в «сердцах» могла мне прокричать бабушка, уж не помню, но вполне возможно, я от нее услышала: «Собирайся и иди к бабке Васюне!» Надо ли было собираться при этом, тоже не помню. Если это сказано было возле злополучной горки, то и собираться не надо – все необходимое было на мне. Скорее всего, так и было.
Я с камнем на сердце отправлялась к другой бабушке Василисе;
живущей теперь близко, в новом бараке, который стоял не совсем по соседстве, а через полубарак; в нем жила одна семья, да был еще ларек, который открывался один раз в неделю, или реже, если не было, чем торговать. В общем, одна бабушка от другой жила в тридцати метрах. Так как детей в нашей местности не крали, да и зачем же их красть? -у всех было достаточно, а то и вовсе помногу(настоящее богатство, как уж теперь понимаю), то меня и никто не провожал.
Как я уже намекнула, шла туда с камнем на сердце.
Ступала на порог. Сейчас пора рассказать, что за квартира была
у старших Шараповых. А квартира –то у них была к тому времени
совсем небольшая; младший сын их Василий женился (старший сын Виктор погиб в Великую Отечественную); и им пришлось с молодыми разделиться. Ну, вот так! Прохожу обычные барачные сенцы, в которых справа отгорожен чулан для потребной снеди, для
земляничных пучков, висящих на веревке и пахнувших летом, для единственного сундука, которому не нашлось места в доме. Прошла сенцы и захожу в теплое помещение. Сразу же справа от меня стояла огромная печь, занимавшая половину всего пространства. По левую руку от меня был передний угол( сейчас я понимаю, что он был не на месте; должен быть именно в противоположном углу, чтоб входящий сразу «утыкался» в него глазами; а в нашем случая надо повернуться и после этого уже увидеть образа( то есть, иконы на стене).Хочу сразу заступиться
за моих любимых родных; это было сделано не специально, а из учета тесноты, целесообразности да желания спать в более теплом месте, поэтому кровать и заняла передний угол. Под образами вдоль двух стен были пристроены-встроены лавки, перед которыми стоял довольно массивный стол. Он не казался ни красивым, ни уютным ,но был необходим, чтоб на него ставить чугунки с вареной, или печеной картошкой, реже с кашей, еще реже со щами. При этом вспоминаю, что бабушка частенько пекла пышки, но их я почти никогда не видела на столе, а давала мне их бабушка из-под передника. Но вернемся к тому, что я вижу , входя в дом. Опять вернусь к столу. Он по тому трудному времени находился в самом темном углу. А вот окно, которое я видела сразу после стола, и делило комнату; условно будем считать, на столовую и на спальню. На окне висела выбитая белая занавеска,
это подарок невестки тети Нины; она, то бишь, занавеска и претендует быть самой нарядной вещью в доме. Ну, а дальше шел тот самый настоящий передний угол, в котором располагалась кровать. На ней спала бабушка. Ну, вот дошли и до последнего угла, который располагался напротив той самой русской печи, о последней я буду говорить позже. В том четвертом углу так же были встроены лавки, на который стояли чугунки, крынки, ведро с водой; под лавкой место было для лохани. Непосредственно рядом с печкой находились кочерга и рогач.Это было тем необходимым, без чего дом не мог бы состояться. В нем было ни тесно, хотя комнатушка и была около 10 метров, из которыйх половину, как я уже ранее сказала, занимала печь; ни просторно, а простора особого и не требовалось, так как в летнее время жили на улице и на чердаках сарая, а зимой теснота была самым необходимым условием жизни, потому что быстрее нагревалась и дольше сохраняла тепло.
Ну, вот я и у бабушки Васюни. Обо всем ей, плача, рассказываю. Она, вроде, немножко меня укоряет, немножко укоряет бабушку Зину. Дедушка Тихон зимой большей частью времени полеживает на печи. Я уже предвкушаю, что сейчас меня бабушка накормит, а дальше я полезу к моему дедушке -самому ласковому , самому доброму и любимому. Бабушка кормит не то кашей, не то картошкой, но молока уже не предлагает, а тем паче, не шлепает по моей заднице, приговаривая: « Пей парное молоко, пей, неслушница!». Теперь, после отделения сына с невесткой да прибавлений в их семействе, молоко в крынке на стол не ставится.
В доме об этом не говорили, но как я теперь уже понимаю,
видимо ,были поделены надои молока и не поровну, так как дедушка был уже слаб и не мог обеспечить коровку сеном, а сенокосом полностью управляла молодая семья, отсюда следует, что старикам доставалось молока меньше. А помочь они хотели и моим родителям, у которых появилась моя сестра Рита, и которые раз в неделю навещали стариков; помочь они хотели так же маминой сестре Анне, та недавно вышедшая замуж, уже имела первенца и жила с семьей в пос. Чистоозерном под Тамбовом. Она тоже навещала родителей; а последние, жалея своих детей, хотели им сунуть немного сметаны, немного масла, а то и просто молока. Видите, как я подробно излагаю, почему нет молока на столе.
Ну, да это для меня не главное. Быстренько ем что-ничто и забираюсь к дедушке на печку. Ласкаюсь к нему, родимому.
А ему, надо сказать, уже 70 лет, как не поболее, он уже прошел три
войны, он уже выстоял-вытерпел коллективизацию; его семью в прошлой его жизни кулачили: у них отобрали коровку- кормилицу,
лошадку-труженницу да два самодельных тулупа; он уже остался после нелепого случая почти слепой- один глаз на десять процентов продолжал еще видеть, но радоваться полноценно жизни уже не приходилось. Да, дедушка на печи лежал уже уставший и умиротворенный. Мне приятно дотрагиваться до дедушкиных плеч, гладить его бороду, приговаривая: « Дедушка, как я по тебе соскучилась, мой родименький, самый мой любименький дедушка!» Дедушку трогают мои слова, и я вижу через усы и бороду, как он улыбается. И так, улыбаясь друг другу, мы лежим очень долго. Я при этом так же долго соображаю, прокручивая всевозможные варианты в голове и надеюсь -не надеюсь, как же мне приступить к главному. К чему главному? Да к тому, чтоб дедушка рассказал мне сказку. «С горем пополам» его уговариваю.(Все-таки решила сосчитать дедушкины года- ему на печке , на горячих кирпичах во время моих уговоров было уже 73 года).
Дедушка начинает: «Ну, слушай… Жил да был Иван-царевич…»
Пауза. Пауза продолжается. Начинаю понимать, что пауза затянулась. Уже слышу дедушкин храп. Тихонечко толкаю его в бок. Все храпит. Я настойчивей его бужу. После многочисленных моих попыток дедушка все же просыпается с возгласами: «Ох! Ах! Неужто я заснул, внучка?» - « Да, дедушка! Ты спал, долго спал, разве ты забыл, что сказывал мне сказку?»,- шепчу ему на ухо, при этом лаская и жалея его. Но так, как мне хочется слышать продолжение, снова начинаю досаждать: «Дедушка, ну продолжай, ну что там было дальше?». Дедушка понимает, что меня не унять,
решившись продолжить, спрашивает: « А на чем я остановился?»
Ну, конечно, я все помню. «Дедушка, ты остановился… «жил да был Иван-царевич»…а что было дальше?» «Ну, слушай дальше, внучка… Иван-царевич отправился искать царевну…идет по дремучему лесу….». Опять пауза. Опять пауза продолжается.
Опять храп. Дедушка заснул снова. Я опять легонько толкаю его в бок, шевелю его бороду. Добужусь я его или нет, это не важно.
Сейчас мы поспим, а завтра ближе к вечеру на той же печи
все повторится. Кто сказал, что нельзя войти в одну реку дважды?
У нас с дедушкой получалось.
Детвора же в дневные часы ищет развлечений. Коль не разрешили кататься в корыте с горки, осрамотили на весь поселок, надо уходить подальше от людских глаз, от надоедливых нареканий.
Я присоединяюсь, я со всеми вместе. Идем на болото, которое расположено в километре от поселка. День солнечный, ясный.
Болото занесено снегом и порядком истоптано. То ли по нему волоком тащили спиленные деревья, то ли еще что здесь творилось непонятное нам, но то было вчера, сегодня кроме нас на болоте никого. Нам надо докопаться до льда, расчистить его и покататься.
Кататься же, конечно, не на чем( что такое коньки, я узнаю года через три), но мы не особенно тужим. Расчищать приходится руками уже в мокрых рукавицах, ногами в стоптанных, а то и порванных валенках, какими-то ветками, найденными невдалеке;
дело продвигается туго, нам мешает вчерашнее, так нами и не расследованное действо на этом болоте; снег-то лежит не в первозданном его виде, а притоптанный, что делает нашу работу почти невыполнимой. Помню, что расчистили полосу метра полтора в длину( как это я уже сейчас соображаю, а в том возрасте
о длине и ширине я понятия не имела), сантиметров сорок в ширину. Не все и кататься стали- были измотаны.
Вдруг кто-то подбегает с возгласами: «Костер! Костер!». Мы гурьбой отправляемся за ним и метрах в двадцати видим черные головешки на снегу. Но они же горели вчера? Есть желающие лечь на снег и дуть на эти черные головешки, что есть мочи. Но даже я, самая младшая в этой компании, хоть и самая рослая, понимаю, что бестолку возиться с этим потухшим костром. Но Бог, о котором я тогда не размышляла, посрамил мои сомнения. Мы после долгих усилий обычного раздувания, грелись возле довольно приличного пламени. До сих пор для меня это осталось тайной – как на морозе раздуть давно потухшие головешки?
Домой возвращаемся радостные, пусть и уставшие, в дороге
клянемся друг другу, что ничего взрослым не скажем. Но по приходе нашем уже через полчаса всем известно, где мы были, что делали, кто разжигал костер, вернее, кто был зачинщиком этого и затушили ли мы пламя. Может, даже кто-то из старших родственников бежит на это место с желанием убедиться, все ли в порядке. Пожара боялись все и всегда.
Очень захотелось рассказать о том, как проводили ночь под Рождество. Это я помню в доме у бабушки Зинаиды Матвеевны.
Полы чистые-пречистые, а мылись они, могу сказать непросто, потому как были некрашеные. Их долго скоблили ножом, который назывался косырем. В доме все так же полутемно-полусветло, но если сравнивать, как в это время в доме у Шараповых, то и без сравнения можно догадаться, что там потемнее. Бабушка Колчева была менее экономна, хоть и ей пришлось жить несладко. Но я еще вернусь к этому.
Сейчас же – предвкушение праздника. Не ложится никто; ни бабушка, ни бабушка Зина, ни я. Сегодня всю ночь провозимся, хотя я вожусь на печи, в полном одиночестве, но мне нескучно, я из-за занавески за всем приглядываю, на ус наматываю, всю вкуснятину, которая завтра будет подаваться, нюхаю. А завтра – настоящий праздник; придут папа с мамой, ругаться на меня не будут, потому что я была всю неделю послушная и про корыто вспоминать не будут, потому что это было давным-давно.
Но до прихода родителей надо сделать еще кучу дел. Бабушка лепит пирожки, ставит на ночь блины, чтобы утром тесто было готово, вполне возможно, варит холодец. А, возможно, и не варит.
Возможно, это- мое воображение. Возможно, в какую-то ночь под Рождество она его и варила. Ночей этих было много. А для меня это блюдо из холодца не имело никакого значения. Я всегда была сыта, а ощущение праздника получала не от наличия холодца, а от того умиротворения, которое витало в воздухе. Ну, опять я отступила.
Скоро придут мой друзья; надо подождать еще часок-другой; и мы пойдем славить Христа. Как славить? Бабушка меня уже научила: «Рождество твое, Христе Боже наш…» Я, конечно, немногое понимаю и наверняка знаю, что не запомню, но нас будет много, а «на миру и смерть красна»- как-нибудь прославим.
Но глаза слипаются, бабушка твердила, что часок-два, часок-два, а время так медленно тянется, в полудреме опять переспрашиваю: «Бабушка, что ж Томка с Витькой не идут?», а бабушка все ладит: «Подожди часок-другой». Но я ,конечно, засыпаю. А когда приходят друзья, везде громко хлопаются двери, они громко, хоть и неслаженно поют; я открываю глаза и соскакиваю с печки. Все вместе идем славить Христа.

2001

Простите, оказалось, что заголовок сумбурно написала, а первое предложение и не законченное получилось.Ну, вот так, несобранная. Бабушка 2 недели прожила в кромешном лесу среди пустых дворов и домов одна. Ночью у нее горела керосиновая лампа, Она надеялась отпугнуть так волков, которые подходили слишком близко к домам.

Нынешние встречи с Крамжаем

Я прихожу сюда
Несколько раз в год
Любить тишину лесную,
Искать свой огород,
Который теперь освоен
Сосенками и крапивой,
Да пижма туда же рвется ,
Чтоб стало очень красиво.
А раньше росла картошка,
Да спорыш вился-стелился
Сочным зеленым ковром.
Ласкаю я место взглядом.
От полвековой утраты
Сердце стучит набатом,
Немерено сыто и радо.
Так надо, так надо, так надо,-
Вены мои говорят;
И слезы (встречи награда)
Влагой песок придорожный
Тихо благодарят.
…………………………
Вот и прошло свиданье
Вовремя , без опозданья…
…Сказать-поделиться некому,
Что место свято здесь;
Дорога уже одичала
У дорогого причала;
Колодца и нет в помине…
Вот с детства знакомый ракитник…
Признал ли меня сегодня?
Бог весть!

2006г.

.

.

Вот и Старый Новый год,
Желаю жить вам без забот,
Чтоб сбывались все желанья,
Чтоб ценились все старанья.
Праздник этот семейный,
Радостный, благоговейный,
Пусть счастье он внесет в ваш дом,
Окутает своим теплом!



В добрый Старый Новый год
Пусть тебе с лихвой везет,
Сказка не кончается,
Отдых продолжается!

Спасибо огромное за стихи!

дорогая дама, никто САМ вам не посылал на почтовый ящик ничего, вы автоматически получаете рассылку от тех, с кем стали "друзьями" или стали "постоянный читатель" если рассылка прекратилась - то либо Вы сами отписались от нее, либо это глюк сервиса) На данный момент я единственный живой человек, кто с Вами общается) Зачастую тут собирают читателей и шлют приглашения роботы, которые поднимают рейтинг некоторых блогов, дабы продавать в них рекламное место) Такая вот суровая правда)

Прошу уделить несколько минут - Ваши Советы, Рекомендации, Пожелания?

Крамжай моего детства-
Десять дворов плюс школа;
И лес, и болота- суть средства
Быта раскрепощенного.
Крамжай моего детства-
Грибы в двух шагах от дома,
А ягоды…корзинами на перевес
Несли, а не бидонами.
Крамжай моего детства-
Без химии овощи с грядки,
Поставленное на ночь тесто,
А значит, семья в порядке.
(Молочное тоже было,
Но я не любила парного,
Меня же, по-малолетству,
Холодненьким не поили,
Поэтому я с почтеньем
Лишь к хлебному и овощному)
Крамжай моего детства-
Открытый народ, горячий;
Он, даже для интереса,
Замков не имел висячих.
Крамжай моего детства-
Танцы всегда под гармошку
Летом благословенным
С зари до зари, конечно,
Пламенной молодежи.
(Я из окна поглядывала
И кое-кого угадывала).
Крамжай моего детства
Зимой- лишь трубы торчали,
Но ближние и их соседство
Не охали, не причитали;
А дед на лежанке мне
Сказку за сказкой сказывал,

В полудреме молился слегка,
Чтоб пурга еще больше не занесла…
Крамжай моего детства-
Мне было некуда деться
От любви огромной
Кошек, собак дворовых,
Еще, воробьев и скворцов
На проводах телефонных:
Висели «живые» бусы,
Меня, не всегда, но слушали;
Обычно, галдели, кричали,
Чему-то меня поучали;
Но не было мне печали.
Крамжай моего детства-
Царство сплошного чуда;
Столь объемная пьеса,
А я в ней : то- «Драная кошка»,
То- «Лесная принцесса».
Крамжай моего детства
И был бы кордоном отменным,
А так, лишь точкой отмечен
На картах довоенных.
А карты те в архивах
Уже сожжены – не значатся;
И пепел развеял и царство,
И подданных, и их манеры,
Лежанки печей горячих,
А, значит, и нет проблемы,
Крамжаем обозначенной.
Май 2005г.

Ночью прошедшей не снились сны.
Все слушала силы Земли-
Пихтеляевских птиц пение,
Земляничное настроение
Босоногого мальчика Коли.
...Вот, рогатка натянута , что ли?...
Да, учились в одной школе.
На дороге крамжайской встречались,
Может быть.
Никогда не общались. Стало быть,
Не ходила в горсад на свидание..
Теперь читаю о малой родине.
Лес наш вырастил не уродливого.
Поражаюсь, сколько путей пройдено,
В решете особом просеяно.
Нацеловано, налюбовано и посеяно
В самых веских словах без иносказания
И развеяно в мироздании.

Заходите в гости! Буду рада! С Новым годом!