Русская поэтесса, прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века



Марина Цветаева родилась 8 октября 1892 года в Москве. 

Дедом Марины Цветаевой по отцовской линии был священник из Владимирской губернии. Ее отец, Иван Владимирович Цветаев, был искусствоведом, филологом, профессором Московского университета, директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств на Волхонке (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина). 

Иван Владимирович рано овдовел, и свою первую жену, Варвару Дмитриевну Иловайскую, от которой у него осталось двое детей – сын Андрей и дочь Валерия – не переставал любить всю оставшуюся жизнь. Это постоянно чувствовали его дочери от второго брака – Марина и Анастасия. Впрочем, он был нежно привязан и к своей второй жене Марии Александровне Мейн. Александра была очень самоотверженной женщиной, которая рассталась с любимым человеком, чтобы выйти замуж за Ивана Цветаева, и заменить осиротевшим детям мать. 

Мария Александровна происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи и была талантливой пианисткой, учившейся у Рубинштейна. Ее младшая дочь Ася в своих «Воспоминаниях» писала: «Детство наше полно музыкой. У себя на антресолях мы засыпали под мамину игру, доносившуюся снизу, из залы, игру блестящую и полную музыкальной страсти. Всю классику мы, выросши, узнавали как «мамино» - «это мама играла…». Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуман, Шопен, Григ… под звуки мы уходили в сон». 

Марина Цветаева в детстве. 1893 год.

Посвятив себя семье, Мария Александровна стремилась передать детям все, что почитала сама: поэзию, музыку, старую Германию, «Ундину», презрение к физической боли и культ святой Елены, «с одним против всех, с одним без всех». Самоотверженность и мятежность, осознание возвеличенности и избранничества благодаря матери стали определяющими моментами воспитания, которые сформировали облик Марины Цветаевой. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», - написала она в автобиографическом очерке «Мать и музыка» в 1934 году. Благодарным воспоминанием о родителях были посвящены и другие очерки Марины Цветаевой: «Сказка матери» в 1934 году и «Отец и его музей» в 1933 году. Но, несмотря на духовно близкие отношения с матерью, юная Марина Цветаева ощущала себя в родительском доме одиноко и отчужденно. Она намеренно закрывала свой внутренний мир и от сестры Аси, и от сводных брата и сестры – Андрея и Валерии. Даже с Марией Александровной у нее не было полного взаимопонимания. Марина жила в мире прочитанных книг, возвышенных романтических образов. 

Анастасия (слева) и Марина Цветаевы. Ялта, 1905.

Счастливая пора ее детства, связанная с рождественскими елками, рассказами матери, волшебством книжных открытий и человеческих встреч, проходившая в уютном старом доме в Трехпрудном переулке у Патриарших прудов, была прервана неожиданной болезнью матери. Мария Александровна заболела чахоткой, ее здоровье требовало теплого и мягкого климата, и осенью 1902 года семья Цветаевых уехала за границу. Цветаевы жили в Италии, Швейцарии и Германии, где Марина продолжала получать образование в католических пансионах Лозанны и Фейбуга. Красота швейцарских Альп и сказочность германского Шварцвальда навсегда остались в памяти Цветаевой. В 1905 году семья Цветаевых побывала в Крыму, где Марина пережила увлечение революционной романтикой – ее кумиром в то время стал лейтенант Шмидт. Летом 1906 года Цветаевы уехали в городок Тарусу на Оке, где обычно проводили летние месяцы. Там в июле скончалась, так и не выздоровев, Мария Александровна. Горечь этой утраты никогда так и не изгладилась в душе Марины:

С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров…
Наш корабль не добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!

Все бледней лазурный остров – детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!

(«Маме»)

Осенью 1906 года Цветаева по собственному желанию поступила в интернат при московской частной гимназии, предпочитая учебе среди чужих людей жизнь в стенах осиротевшего дома в Трехпрудном. Она много и беспорядочно читала, отличаясь в гимназии не столько усвоением предметов обязательной программы, сколько широтой своих культурных интересов. Она увлеклась чтением произведений Гёте, Гейне и немецких романтиков, историей Наполеона и его сына, герцога Рейхштадского. Ей импонировал герой пьесы Э.Ростана «Орленок», которую Цветаева перевела, но перевод не сохранился. Она была поражена искренностью исповедального «Дневника» своей современницы, рано умершей художницы Марии Башкирцевой. Цветаевой нравились произведения Лескова, Аксакова, Державина, Пушкина и Некрасова. Своими любимыми книгами позже она называла «Нибелунгов», «Илиаду» и «Слово о полку Игореве», любимыми стихами – «К морю» Пушкина, «Свидание» Лермонтова и «Лесной царь» Гёте. Цветаева рано ощутила свою самостоятельность во вкусах и привычках, и всегда отстаивала это свойство своей натуры в дальнейшем. Она была диковата и дерзка, застенчива и конфликтна, за пять лет она поменяла три гимназии. Как писала ее младшая сестра Анастасия, попав в пансион фон-Дервиз, она вскоре была оттуда выгнана за дерзость и плохое влияние на соучениц. Далее Марина училась в гимназии Алферовой и позже - в гимназии М.Г.Брюхоненко. Но и там «она скучала самым отчаянным образом». Анастасию тоже перевели в гимназию М.Г.Брюхоненко и «с первых же дней, в переменах сходясь, вдвоем ходили по рекреационной зале, под высоким лепным потолком». Илья Эренбург, оценивая ее характер, заметил что «Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту». 
В 1909 году шестнадцатилетняя Цветаева самостоятельно совершила поездку в Париж, где в Сорбонне прослушала курс старофранцузской литературы. Летом 1910 года Марина и Ася вместе с отцом уехали в Германию, где жили в местечке Вайсер Хирш, недалеко от Дрездена, в семье пастора, пока Иван Владимирович собирал в музеях Берлина и Дрездена материалы для будущего музея на Волхонке. А осенью того же года Марина Цветаева выпустила на собственные средства сборник стихов «Вечерний альбом».


Писать стихи Цветаева начала еще в шестилетнем возрасте, причем - не только по-русски, но и по-французски и по-немецки. Она также вела дневник и писала рассказы. Появившийся в цветаевской семье поэт Эллис (псевдоним Л.Л.Кобылинского) способствовал знакомству Марины с творчеством московских символистов. Она посещала издательство «Мусагет», слушала «танцующие» лекции Белого, ее влекла и одновременно отталкивала личность и поэзия Валерия Брюсова, она мечтала войти в малознакомый, но притягательный мир его поэзии. Свой первый сборник стихов Марина, не раздумывая, послала Брюсову, Волошину и в издательство «Мусагет» с «просьбой посмотреть». Она сделал это с прямотой, правдивостью и искренностью, свойственной ей в дальнейшем всю жизнь и сформулированной в одном из дневников: «Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа». На сборник последовали благосклонные отзывы Брюсова, Гумилева, Волошина и других поэтов. Брюсов отметил дневниковую непосредственность, выделяющую автора из среды приверженцев крайностей эстетизма и отвлеченного фантазирования, и некоторую «пресность» содержания, отзыв Волошина был исполнен благожелательности к «юной и неопытной книге». Он даже счел необходимым посетить юную Цветаеву у нее дома, и после серьезной и содержательной беседы о поэзии началась, несмотря на большую разницу в возрасте, их длительная дружба. До революции Цветаева часто гостила у него в Коктебеле, а позже она вспоминала об этих посещениях пустынного тогда уголка Восточного Крыма как о самых счастливых днях в своей жизни.

В своей первой книге Цветаева описывала страну счастливого детства, прекрасную, хотя и не всегда безоблачную, глазами ребенка. Это отразилось и в названии вымышленного издательства «Оле-Лукойе». Полудетские «впечатления бытия» лишь условно делились на разделы «Детство», «Любовь» и «Только тени». В них наивно, но непосредственно и искренне были отражены основные мотивы ее будущего творчества - жизнь, смерть, любовь и дружба. Однако, уже в этом сборнике были стихи, в которых слышался голос не просто талантливого ребенка, а интересного поэта. Ее лирическая героиня в стихотворении «Молитва» была исполнена лихорадочной любви к жизни, любви, жаждущей абсолюта:

Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой
…………………………………..
Люблю и крест, и шелк, и краски,
Моя душа мгновений след…

Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет!

(«Молитва», 26 сентября 1909)

Не окончив гимназии, весной 1911 года Цветаева уехала в Коктебель к Волошину. Здесь она познакомилась с Сергеем Эфроном - круглым сиротой и сыном революционеров-народников. 

Марина Цветаева. Коктебель, 1911 год.

В Сергее Эфроне Цветаева увидела воплощенный идеал благородства, рыцарства и вместе с тем беззащитность. Любовь к Эфрону была для нее и преклонением, и духовным союзом, и почти материнской заботой. В январе 1912 года она вышла за него замуж и выпустила посвященный ему второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». 

Стихотворения этого сборника продолжали избранную ей в начале творчества тему детства, перепевали старые мотивы.

Я с вызовом ношу его кольцо
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. – 
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге…

Неудивительно, что реакция критиков была более чем сдержана. Акмеисты, участники «Цеха поэтов», С.Городецкий и Н.Гумилёв удостоили книгу Цветаевой несколькими неодобрительными отзывами, а Брюсов выразил явное разочарование. Задетая критическими отзывами, Цветаева заносчиво писала: «Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Действительно, она никогда не связала себя ни с одной литературной группировкой, не стала приверженкой ни одного литературного направления, будь то символизм, акмеизм или футуризм. В ее понимании поэт всегда должен был быть уединен. «Литературных влияний не знаю, знаю человеческие», - утверждала она. На отзыв же Брюсова Цветаева ответила едким стихотворением:

Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…

(«В.Я. Брюсову», 1912)

Отмеченная еще Брюсовым установка Цветаевой на дневниковость, стремление к откровенности, желание запечатлеть в стихах каждое свое душевное переживание, была свойственна всему ее творчеству. Это свойство цветаевской поэзии отмечали почти все пишущие о ней. В предисловие к сборнику «Из двух книг» Цветаева уже сама открыто заявила эту особенность своих стихов: «Все это было. Мои стихи – дневник, моя поэзия – поэзия собственных имен».

Сергей Эфрон и Марина Цветаева. Москва, 1911 год.

В сентябре 1912 года у Цветаевой родилась дочь Ариадна, Аля, к которой позже были обращены многочисленные стихотворения ее мамы.

Все будет тебе покорно,
И все при тебе – тихи.

Ты будешь как я - бесспорно –
И лучше писать стихи…

(«Але», 1914)

В августе 1913 года скончался отец Марины Цветаевой – Иван Васильевич. Несмотря на утрату, эти годы, ознаменованные семейной устроенностью, множеством встреч, душевным подъемом, стали самыми счастливыми в ее жизни. 

Марина Цветаева. 1913 год.

Сдержанность, с которой критика встретила ее вторую книгу, заставила Цветаеву задуматься над своей поэтической индивидуальностью. Ее стих становился более упругим, в нем появилась энергия, ясно ощущалось стремление к сжатой, краткой, выразительной манере. Стремясь логически выделить слово, Цветаева использовала шрифт, знак ударения, а также свободное обращение с паузой, что выражалось в многочисленных тире, усиливающих экспрессивность стиха. В неопубликованном сборнике «Юношеские стихотворения», объединявшем стихотворения 1913 – 1914 годов, было заметно особое внимание Цветаевой к деталям, бытовой подробности, приобретающей для нее особое значение. Цветаева реализовывала принцип, заявленный ей в предисловии к сборнику «Из двух книг»: «Закрепляйте каждое мгновение, каждый жест, каждый вздох! Но не только жест – форму руки, его кинувшей»; не только вздох – и вырез губ, с которых он, легкий, слетел. Не презирайте внешнего!..». Эмоциональный напор, способность выразить словом всю полноту чувств, неустанное внутреннее душевное горение, наряду с дневниковостью, становились определяющими чертами ее творчества. Говоря о Цветаевой, Ходасевич отмечал, что она «словно так дорожит каждым впечатлением, каждым душевным движением, что главной ее заботой становится – закрепить наибольшее число их в наиболее строгой последовательности, не расценивая, не отделяя важного от второстепенного, ища не художественной, но, скорее, психологической достоверности. Ее поэзия стремится стать дневником…».

Марина Цветаева, 1914 год. 

Сжатостью мысли и энергией чувства было отмечено немало стихотворений Цветаевой этого периода: «Идешь, на меня похожий…», «Бабушке», «Какой-нибудь предок мой был – скрипач…» и другие произведения. Она писала пламенные стихи, вдохновленные близкими ей по духу людьми: Сергеем Эфроном и его братом - рано умершим от туберкулеза Петром Эфроном. Она обращалась к своим литературным кумирам Пушкину и Байрону («Байрону», «Встреча с Пушкиным»). 

Цикл стихотворений «Подруга» Цветаева посвятила поэтессе Софье Парнок, в которой ее все восхищало - и «неповторимая рука», и «чело Бетховена». Наиболее знаменитым стало овеянное грустью прощания стихотворение «Хочу у зеркала, где муть…»:

Я вижу: мачта корабля,
И вы – на палубе…
Вы – в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,
Над ними – вороны…

- Благословляю вас на все
Четыре стороны!

В мятущейся и страстной душе Цветаевой постоянно происходила борьба между жизнью и смертью, верой и безверием:

Я вечности не приемлю!
Зачем меня погребли?

Я так не хотела в землю
С любимой своей земли.

В письме к В.В.Розанову Цветаева писала с присущей ей откровенностью и желанием высказаться до конца: «Я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни. Отсюда – безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы – молиться и покоряться. Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить. Все, что я сказала – правда. Может быть, вы меня из-за этого оттолкнете. Но ведь я не виновата. Если Бог есть – он ведь создал меня такой! И если есть загробная жизнь, я в ней, конечно, буду счастливой».

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я поэт…
………………………………………..
…Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
моим стихам, как драгоценным видам,
настанет свой черед.

(«Моим стихам, написанным так рано…», 1913)

Первая мировая война прошла мимо Цветаевой. Несмотря на то, что ее муж некоторое время курсировал с санитарным поездом, рискуя жизнью, и она очень волновалась за него, Цветаева жила отрешенно, словно в прошлом столетии, поглощенная своим внутренним миром. «Вся моя жизнь – роман с собственной душой», - говорила она.

Марина Цветаева. 1914. 

Переломной в ее творческой судьбе стала поездка зимой 1916 года в Петроград – Петербург Блока и Ахматовой – с которыми она мечтала встретиться и … не встретилась. После этой поездки Цветаева осознала себя московским поэтом, соревнующимся с петроградскими собратьями по ремеслу. Она стремилась воплотить в слове свою столицу, стоящую на семи холмах, и подарить любимый город своим любимым петербургским поэтам - Блоку, Ахматовой и Мандельштаму. Так возник цикл «Стихи о Москве» и строки, обращенные к Мандельштаму:

Из рук моих – нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат

(«Из рук моих – нерукотворный град…»)

И, конечно же, любовью к «златоустой Анне всея Руси», желанием подарить ей «что-то вечнее любви» объясняла Цветаева возникновение цикла «Ахматовой».

И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! – и сердце свое в придачу.

(«О муза плача, прекраснейшая из муз!»)

В этом и других стихотворениях цикла, с присущей Цветаевой силой и энергией выражения, звучало ее восторженное и влюбленное отношение к поэтессе, встреча с которой состоялась лишь в 1941 году.

Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти!
Ах, если бы – двери настежь –
Как ветер к тебе войти!

И залепетать, и всхлипнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.

(«Ты солнце в выси мне застишь»)

Таким же страстным монологом влюбленности предстал перед читателями и цикл «Стихи к Блоку», с которым Цветаева не была лично знакома и мельком, не обменявшись с ним не единым словом, увидела его только однажды - в мае 1920 года. Для нее Блок был символическим образом поэзии. И хотя разговор велся на «ты», было видно, что Блок для нее - не реально существующий поэт, несущий в своей душе сложный, беспокойный мир, а мечта, созданная романтическим воображением:

Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке,
Одно – единственное движение губ,
Имя – твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту…

(«Имя твое – птица в руке»)

Чрезмерную влюбчивость Цветаевой часто списывали на то, что она жила в мире ирреальном и влюблялась в выдуманных ею людей, но имевших реальные имена и реальные очертания. Марина была близорука и неохотно носила очки - ей нравилось видеть мир нечётким, она своим воображением дорисовывала его. Так она и дорисовывала мужчин, которыми очаровывалась, и в реальности, подойдя к человеку ближе, могла его даже перепутать. Однажды она встретила на улице одного из бывших воздыхателей и не узнала его. Мужчина был возмущён. Цветаева извинялась: «Ой, я же не узнала вас, потому что раньше у вас были усы!». Бывший возлюбленный совсем сник: «У меня никогда не было усов…».
В Ростове-на-Дону вышла в свет книга Лили Фейлер, в которой автор уверял: «Цветаева всегда готова была заниматься любовью с мужчиной или женщиной». В действительности же многие романы Цветаевой так и оставались на бумаге - в письмах, в стихах. Но в 1914 году она встретила поэтессу и переводчицу Софью Парнок. Это знакомство Цветаева потом назвала «первой катастрофой в своей жизни». Их связь продолжалась два года, и всё происходило на глазах у мужа - Сергея Эфрона, который воспитывал их малолетнюю дочь Алю. В конце концов, бурное расставание привело к тому, что Цветаева сделала вывод: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, - какая скука!». Софья Парнок впоследствии дала свою характеристику бывшей любовнице: «Холод хитрости змеиной и скользкости…». Но после расставания с Парнок Цветаева отнюдь не стала примерной женой. Её романтическую переписку с Бахрахом, Пастернаком, Рильке, Штейгером не цитировал только ленивый. А В.Розанову она, например, писала: «Ах, как я Вас люблю и как дрожу от восторга, думая о нашей первой встрече в жизни - может быть, неловкой, может быть, нелепой, но настоящей».

Марина Цветаева с Алей. 

В это же время в стихах Цветаевой появились дотоле ей не свойственные фольклорные мотивы, распевность и удаль русской песни, заговора, частушки:

Отмыкала ларец железный,
Вынимала подарок слезный, -
С крупным жемчугом перстенек,
С крупным жемчугом…

(«Отмыкала ларец железный»)

Ни Февральскую, ни Октябрьскую революции Цветаева близко не приняла. Однако с весны 1917 года наступил трудной период в ее жизни. «Из истории не выскочишь», - сказала она позднее. Жизнь на каждом шагу диктовала свои условия. Беззаботные времена, когда можно было заниматься тем, чем хотелось, уходили в прошлое. Цветаева пыталась уйти от ужасов и голода внешней жизни в стихи, и, несмотря на все тяготы, в период с 1917-го по 1920-й годы стал исключительно плодотворным в ее жизни. За это время она написала более трехсот стихотворений, шесть романтических пьес и поэму-сказку «Царь-Девица».
В 1917 году Цветаева сблизилась с кружком артистической молодежи из Второй и Третьей студий руководимого Вахтанговым Художественного театра. Она начала писать пьесы, напоминающие некогда любимого ей Ростана и лирические драмы Блока. Сюжеты она черпала из галантного восемнадцатого века. Ее пьесы были наполнены романтическими страстями, драматизмом любви и всегда заканчивались разлукой. Лучшими из них были «Приключение», «Фортуна» и «Феникс». Они были написаны простыми, изящными и остроумными стихами.
В апреле 1917 года Цветаева родила вторую дочь. Сначала она хотела назвать ее Анной в честь Ахматовой, но потом передумала и назвала Ириной: «Ведь судьбы не повторяются». По свидетельству родных и близких, Марина практически не уделяла ей времени. «Я заглядываю в первую (три шага от входа) комнату: там кроватка, в которой в полном одиночестве раскачивается младшая дочь Марины - двухлетняя Ирочка», - вспоминала М.И.Гринёва-Кузнецова. «Всю ночь болтали, Марина читала стихи… Когда немного рассвело, я увидела кресло, всё замотанное тряпками, и из тряпок болталась голова - туда-сюда. Это была младшая дочь Ирина, о существовании которой я до сих пор не знала», - дополняла рассказ В.К.Звягинцева.

Аля и Ирина. 1919 год.

Жить в Москве становилось все труднее, и в сентябре Цветаева уехала в Крым к Волошину. В разгар октябрьских событий она вернулась в Москву и вместе с Сергеем Эфроном вновь отправилась в Коктебель, оставив в Москве детей. Когда же через некоторое время она приехала за ними, вернуться в Крым оказывается невозможно. Началась ее долгая разлука с мужем, вступившем в ряды армии Корнилова. Цветаева стоически переносила разлуку и становившиеся все более тяжелыми бытовые условия. Она ездила осенью 1918 года под Тамбов за продуктами, пыталась работать в Наркомнаце, откуда через полгода, будучи не в силах постигнуть то, что от нее требовали, ушла, поклявшись никогда больше не служить. В самое тяжелое время, осенью 1919 года, чтобы прокормить дочерей, она отдала их в Кунцевский детский приют. Вскоре тяжело заболевшую Алю пришлось забрать домой, а в феврале 1920 года умерла от голода маленькая Ирина.

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.

(«две руки, легко опущенные», 1920)

В своем творчестве Марина Цветаева всегда оставалась вне политики. Она, как и Волошин, была «над схваткой», осуждала братоубийственную войну. Однако после поражения Добровольческой армии исторические и личные потрясения, слившись воедино (уверенность в гибели дела, которому служил Сергей Эфрон, а также уверенность в смерти его самого), вызвали в творчестве Цветаевой ноту высокого трагического звучания: «Добровольчество – это добрая воля к смерти». В сборнике «Лебединый стан» со стихами о героическом и обреченном пути Добровольческой армии меньше всего было политики. В ее стихах звучала тоска по идеальному и благородному воину, они были заполнены отвлеченной патетикой и мифотворчеством. «Прав, раз обижен», - станет девизом Цветаевой, романтическая защита побежденных, а не политика двигала ее пером:

Белая гвардия, путь твой высок:
Черному делу – грудь и висок.

Божье да белое твое дело:
Белое тело твое – в песок

(«Белая гвардия, путь твой высок», 1918)

«России меня научила Революция» - так объясняла Цветаева появление в своем творчестве неподдельных народных интонаций. Народная, или, как говорила Цветаева, «русская» тематика, проявившаяся в ее творчестве еще в 1916 году, с каждым годом все больше избавлялась от литературности, становилась более естественной и искренней. Интерес Цветаевой к русским поэтическим истокам проявился в цикле о Стеньке Разине, стихах «Простите меня, мои горы!..», «Полюбил богатый – бедную», «А плакала я уже бабьей…» и других произведениях. Она обращалась к большим жанрам, и эпическая поэма «Царь-Девица», написанная осенью 1920 года, открыла ряд русских эпических произведений Цветаевой. Вслед за ней последовала поэма «Егорушка» о чудесных деяниях устроителя земли русской Егории Храбром, целиком сочиненных самой Цветаевой, затем небольшая поэма «Переулочки», написанная в 1922 году. Весной 1922 года Цветаева начала работать над своей самой значительной из «русских» поэм «Молодец», законченной ею уже в эмиграции, в Чехии. Древняя Русь предстала в стихах и поэмах Цветаевой как стихия буйства, своеволия и безудержного разгула души. Ее Русь пела, причитала, плясала, богомольствовала и кощунствовала во всю ширь русской натуры.

Стихи 1916 – 1920 годов были объединены Цветаевой в книге «Версты» в 1921 году. По воле случая первая часть книги «Версты. Стихи. Выпуск 1» была опубликована годом позже – в 1922 году. Как и в ранних сборниках, все внимание Цветаевой было обращено к быстро меняющимся предметам своего душевного состояния, к себе как к воплощению всей полноты земного бытия:

Кто создан из камня, кто создан из глины, - 
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
…………………………………………….
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена – 
Высокая пена морская!

(«Кто создан из камня, кто создан из глины», 1920)

В этот период в творчестве Цветаевой появились стихи о высоком предназначении поэта. Она считала, что вдохновение – единственный повелитель поэта, и лишь сгорая в огне, принося ему в жертву все, он способен жить на земле. Только вдохновение было способно вырвать человека из рутины быта, унести его в иной мир – лазурное «небо поэта».

В черном небе – слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.

В поте – пишущей, в поте – пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий – 
Дуновение – вдохновения.

Большой пласт в ее лирике этого времени составляли любовные стихи, бесконечная исповедь сердца: «Я – странница твоему перу…», «Писала на аспидной доске…», «Суда поспешно не чини…», цикл со знаменитыми «Пригвождена к позорному столбу…». Во многих стихах Цветаевой прорывалась ее тайная надежда, надежда на встречу с самым дорогим ей человеком, ради которого она жили все эти годы. Среди них был цикл «Спутник», со скромным посвящением «С.Э.». Почти четыре года Цветаева не имела известий о своем муже. Наконец, в июле 1921 года она получила от него письмо из-за границы, где он находился после разгрома белой армии. Его по просьбе Цветаевой разыскал Эренбург, уехавший за границу. Цветаева мгновенно приняла решение ехать к мужу, учившемуся в Пражском университете, где правительство Масарика выплачивало некоторым русским эмигрантам стипендию за счет золотого запаса, вывезенного в гражданскую войну из России.
В мае 1922 года Цветаева добилась разрешения на выезд за границу. Некоторое время она жила в Берлине, где ей помог устроиться в русском пансионе Илья Эренбург. В Берлине, недолговечном центре русской эмиграции, куда благодаря дружественным отношениям между Германией и Россией часто приезжали и советские писатели, Цветаева встретилась с Есениным, которого немного знала раньше, и подружилась с Андреем Белым, сумев его поддержать в трудный для него час. Здесь завязалось ее эпистолярное знакомство с Борисом Пастернаком, под сильным впечатлением от его книги «Сестра моя жизнь».
Два с половиной месяца, проведенные в Берлине, оказались для нее очень напряженными и человечески, и творчески. Цветаева успела написать более двадцати стихотворений, во многом не похожих на прежние. Ей были созданы цикл «Земные предметы», стихотворения «Берлину», «Есть час на те слова…» и другие произведения. Ее лирика становилась более усложненной, она уходила в тайные зашифрованные интимные переживания. Тема вроде бы оставалась прежней: любовь земная и романтическая, любовь вечная, - но выражение было иное.

Помни закон:
Здесь не владей!
Чтобы потом – в Граде Друзей:
В этом пустом,
В этом крутом
Небе мужском – 
Сплошь золотом – 
В мире где реки вспять,
На берегу реки,
В мнимую руку взять
Мнимость другой руки.

В августе 1922 года Цветаева уехала в Прагу к Эфрону. В поисках дешевого жилья они кочевали по пригородам: Макропосы, Иловищи, Вшеноры – деревни с первобытными условиями жизни. Всей душой Цветаева полюбила Прагу, город, вселявший в нее вдохновение, в отличие от не понравившегося ей Берлина. Трудная, полунищенская жизнь в чешских деревнях компенсировалась близостью к природе – вечной и неизменно возвышающейся над «земными низостями дней», пешими прогулками по горам и лесам, а также дружбой с чешской писательницей и переводчицей А.А.Тесковой. Их переписка после отъезда Цветаевой во Францию составила в дальнейшем отдельную книгу, вышедшую в Праге в 1969 году.

Марина Цветаева с дочерью Ариадной. Прага, 1924

Самой заветной цветаевской темой стала любовь – понятие для нее бездонное, вбирающее в себя бесконечные оттенки переживаний. Любовь для Цветаевой была многолика – можно влюбиться в собаку, ребенка, дерево, собственную мечту или литературного героя. Любое чувство, кроме ненависти и безразличия составляло для Цветаевой любовь. В Чехии Цветаева дописала поэму «Молодец» о могучей, всепобеждающей силе любви. Свою идею о том, что любовь - это всегда лавина страстей, обрушивающаяся на человека, которая неизбежно оканчивается разлукой, она воплотила в «Поэме горы» и «Поэме конца», вдохновленных бурным романом с К.Б.Раздевичем. Ему же были посвящены цикл «Овраг», стихотворения «Люблю, но мука еще жива…», «Древняя тщета течет по жилам…» и другие произведения.
В лирике Цветаевой того времени отразились и другие волновавшие ее чувства – разноречивые, но всегда сильные. Страстные, щемящие стихи выражали ее тоску по родине в стихах «Рассвет на рельсах» и «Эмигрант». Письма к Пастернаку сливались с лирическими обращениями к нему в стихах «Провода» и «Двое». Описание пражских окраин в произведении «Заводские» и отголоски переездов с квартиру на квартиру соединялись в тоску от неизбывной нищеты. Она продолжала размышлять над особой судьбой поэта в цикле «Поэт», над его величием и беззащитностью, могуществом и ничтожеством в мире «где насморком назван – плач»:

Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!

(!Что же мне делать, слепцу и пасынку…», 1923)

1 февраля 1925 года у Цветаевой родился сын, названный Георгием. Она давно мечтала о мальчике, и ласково называла Мур. 

Марина Цветаева с сыном Георгием. 

Через месяц она начала писать последнее в Чехословакии произведение – поэму «Крысолов», названную «лирической сатирой». В основу поэмы легла средневековая легенда о флейтисте из Гаммельна, который избавил город от нашествия крыс, заманив их своей музыкой в реку, а когда не получил обещанной платы - с помощью той же флейты выманил из города всех малолетних детей и увел их на гору, где их поглотила разверзшаяся под ними бездна. На этот внешний фон Цветаева накладывала острейшую сатиру, обличающую всякие проявления бездуховности. Крысолов-флейтист – олицетворял поэзию, крысы (отъевшиеся мещане) и жители города (жадные бюргеры) – разлагающий душу быт. Поэзия мстила не сдержавшему свое слово быту, музыкант уводил под свою чарующую музыку детей и топил их в озере, даруя им вечное блаженство.
Осенью 1925 года Цветаева, устав от убогих деревенских условий и перспективы растить сына «в подвале», перебралась с детьми в Париж. Ее муж должен был через несколько месяцев окончить учебу и присоединиться к ним. В Париже и его пригородах Цветаевой суждено было прожить почти четырнадцать лет. Жизнь во Франции не стала легче. Эмигрантское окружение не приняло Цветаеву, да и сама она часто шла на открытый конфликт с литературным зарубежьем. С.Н.Андроникова-Гальперн вспоминала, что «эмигрантские круги ненавидели ее за независимость, неотрицательное отношение к революции и любовь к России. То, что она не отказывалась ни от революции, ни от России, бесило их». Цветаева ощущала себя ненужной и чужой, и в письмах к Тесковой, забыв о былых невзгодах, с нежностью вспоминала Прагу.
Весной 1926 года через Пастернака состоялось заочное знакомство Цветаевой с Райнером Мария Рильке, перед которым она издавна преклонялась. Так зародился эпистолярный «роман троих» – «Письма лета 1926 года». Испытывая творческий подъем, Цветаева написала посвященную Пастернаку поэму «С моря», ему же и Рильке она посвятила «Попытку комнаты». Тогда же она создала поэму «Лестница», в которой нашла выражение ее ненависть к «сытости сытых» и «голоду голодных». Марина написала целый рассказ о мнимых встречах с Борисом Пастернаком. Как будто на крохотной станции, залитой дождём, они виделись каждый день. Цветаева рисовала словами воображаемое свидание: «Я приходила рано, в сумерки, до фонарей. Ходила взад и вперёд по тёмной платформе - далеко! И было одно место - фонарный столб - без света, сюда я вызывала Вас - «Пастернак!» И долгие беседы бок о бок - бродячие». Она присылала такие письма Пастернаку, что жена поэта, однажды найдя у мужа конверт с признаниями Цветаевой, запретила ему с ней общаться. И ещё долго корила его и не верила, что дама, с которой он даже не виделся, могла писать такие откровенные признания.
Сергей Эфрон от отчаяния написал Максимилиану Волошину: «М. - человек страстей... Отдаваться с головой своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни... Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая - всё обращается в пламя… Нужно было каким-либо образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр. и пр. ядами… О моём решении разъехаться я и сообщил М. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому. (На это время она переехала к знакомым.) Не спала ночей, похудела, впервые я видел её в таком отчаянии. И, наконец, объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве, не даст ей ни минуты не только счастья, но просто покоя». Сергей простил, но охладел, Цветаева всё поняла:

Ты, меня любивший дольше
Времени. - Десницы взмах! -
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах…

Смерть в конце 1926 года так и не увиденного Рильке глубоко потрясла Цветаеву. Она создала стихотворение-реквием, плач по родному поэту «Новогоднее», затем «Поэму Воздуха», в которой размышляла о смерти и вечности. А в лирике Цветаева все чаще выступала обличительницей духовного оскудения буржуазной культуры, пошлости окружающей ее обывательской среды.

Кто – чтец? Старик? Атлет?
Солдат? – Ни черт, ни лиц, 
Ни лет. Скелет – раз нет 
Лица: газетный лист!
…………………………………
Что для таких господ – 
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!

(«Читатели газет»)

Менялся поэтический язык Цветаевой, обретшей некое высокое косноязычие. Все в стихе подчинялось пульсирующему вспыхивающему и внезапно обрывающемуся ритму. Смелое, порывистое дробление фразы на отдельные смысловые куски, ради почти телеграфной сжатости, при которой остается только самые необходимые акценты мысли, - становилось характерной приметой ее стиля. Она сознательно разрушала музыкальность традиционной стихотворной формы: «Я не верю стихами, которые льются. Рвутся – да!».

Некоторый успех, который сопутствовал Цветаевой в эмигрантском литературном мире в первые два парижских года, постепенно сошли на нет. Интерес к её поэзии падал, хотя печатались её поэмы «Крысолов» и «Лестница», а в 1928 году вышел сборник стихов «После России (Лирика 1922-1925 гг.)». Стихотворные произведения становилось все труднее устроить в печати. Заработки мужа были небольшими и случайными, он метался от одного занятия к другому: снимался статистом в кино, пробовал себя в журналистской деятельности. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход - от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода», - плакакла в своих воспоминаниях Цветаева. К концу 1920-х годов Сергей Эфрон всё больше принимал то, что происходило в Советской России, и начинал мечтать о возвращении домой. В начале 1930-х годов его завербовала советская разведка, и он стал одним из активнейших деятелей «Союза возвращения на Родину». 
Подходила к концу чешская стипендия. «Эмиграция делает меня прозаиком», - признавалась Цветаева. Проза писалась быстрее и её охотнее издавали, поэтому волею судеб в 1930-е годы главное место в творчестве Цветаевой занимали прозаические произведения. Как и многие русские писатели в эмиграции, она обратила свой взгляд в прошлое, к канувшему в небытие миру, пытаясь воскресить ту идеальную с высоты прожитых лет атмосферу, в которой она выросла, которая ее сформировала как человека и поэта. Так возникли очерки «Жених», «Дом у старого Пимена», уже упоминавшееся «Мать и музыка», «Отец и его музей» и другие произведения. Уход из жизни ее современников, людей, которых она любила и почитала, послужил поводом для создания мемуаров-реквиемов: «Живое о живом» (Волошин), «Пленный дух» (Андрей Белый), «Нездешний вечер» (Михаил Кузьмин), «Повесть о Сонечке» (С.Я.Голлидей). Писала Цветаева и статьи, посвященные проблемам творчества - «Поэт и время», «Искусство при свете совести», «Поэты с историей и поэты без истории» и другие материалы. Особое место занимала цветаевская «пушкиниана», - очерки «Мой Пушкин» в 1936 году, «Пушкин и Пугачев»» в 1937 году, стихотворный цикл «Стихи к Пушкину» в 1931 году. Перед гением этого поэта она преклонялась с младенческих лет, и работы о нем носили автобиографический характер.
Но проза не могла вытеснить поэзию. Писать стихи было для Цветаевой внутренней необходимостью. Ни один сборник стихов не обходился без своеобразной оды ее верному другу – письменному столу (цикл «Стол»). Часто в ее стихах проскальзывали ностальгические интонации по утраченному дому. Но признавая за Советской Россией будущее, для себя она в возвращении на родину смысла не видела. «Здесь я не нужна, Там я невозможна», - написала она в письме к Тесковой. Лишь следующее поколение, поколение детей, считала Цветаева, сможет вернуться домой. Детям принадлежит будущее и они должны сами сделать свой выбор, не оглядываясь на отцов, ведь «наша совесть – не ваша совесть!» и «наша ссора – не ваша ссора», а потому «Дети! Сами творите брань Дней своих». В «Стихах к сыну» Цветаева напутствовала своего семилетнего Мура:

Нас родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой – вперед –
В свой край, в свой век, в свой час, – от нас – 
В Россию – вас, в Россию – масс,
В наш-час – страну! в сей-час – страну!
В на-Марс – страну! в без-нас – страну! 

Весной 1937 года, исполненная надежд на будущее, уехала в Москву дочь Цветаевой, Ариадна, еще в шестнадцать лет принявшая советское гражданство. А осенью Сергей Эфрон, продолжавший свою деятельность в «Союзе возвращения на Родину» и сотрудничество с советской разведкой, оказался замешанным в не очень чистоплотной истории, получившую широкую огласку. В сентябре 1937 года швейцарская полиция обнаружила труп советского разведчика Игнатия Рейсса. Выяснилось, что Рейсс отправил письмо Сталину и назвал его террористом. Спустя несколько недель «надёжный источник» рассказал прессе, что организовал убийство Рейсса агент НКВД… Сергей Эфрон, которому пришлось в спешке покинуть Париж и тайно переправляться в СССР. Отъезд Цветаевой был предрешен.

Она находится в тяжелом душевном состоянии, и более полугода ничего не писала, готовила к отправке свой архив. Из творческого молчания ее вывели сентябрьские события 1938 года. Нападение Германии на Чехословакию вызвало ее бурное негодование, вылившееся в цикле «стихи к Чехии».

О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!

(«Германии»)

12 июня 1939 года Цветаева с сыном уехала в Москву. Радость от соединения семьи длилась недолго. В августе 1939 года арестовали и отправили в лагерь ее дочь, а в октябре – мужа Цветаевой. Цветаева скиталась с часто болеющим Муром по чужим углам, стояла в очередях с передачами Але и Сергею Яковлевичу. Чтобы прокормиться, она занималась переводами, с головой уходя в работу. «Я перевожу по слуху – и по духу (вещи). Это больше, чем смысл», - такой подход подразумевал поистине подвижнический труд. На свои стихи у Цветаевой времени не хватало. Среди переводческих тетрадей затерялось лишь несколько прекрасных стихотворений, отражавших ее душевное состояние:

Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь
Наддверный…

(Февраль 1941)

Ее пытались поддержать Пастернак и Тарасенков, осенью 1940 года была предпринята попытка издать небольшой сборник ее стихов. Марина Ивановна тщательно составляла его, но из-за отрицательной рецензии К.Зелинского, объявившего стихи «формалистическими», хотя при личных встречах с Цветаевой он хвалил их, сборник не был издан.

В апреле 1941 года Цветаеву приняли в профком литераторов при Гослитиздате, но силы ее были на исходе. Она говорила: «Я свое написала, могла бы еще, но свободно могу не…».

Война прервала ее работу над переводом Гарсиа Лорки, а журналам стало не до стихов. Восьмого августа, не выдержав бомбежек, Цветаева вместе с несколькими писателями эвакуировалась в городок Елабугу на Каме. По свидетельству её друзей, вещи в дорогу собирал Пастернак. Он подарил Цветаевой верёвку, сказав: «В дороге пригодится, такая прочная, хоть вешайся». Верёвка действительно пригодилась... Работы, даже самой черной, для нее не было. Она пыталась найти что-нибудь в Чистополе, где находилось большинство московских литераторов. 28 августа, обнадеженная, она вернулась в Елабугу, а 31 августа, пока в доме не было сына и хозяев, она повесилась, оставив три записки: товарищам, поэту Асееву и его семье с просьбами позаботится о сыне, и Муру: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Борис Пастернак сказал о ее кончине: «Марина Цветаева всю жизнь заслонялась от повседневности работой, и когда ей показалось, что это непозволительная роскошь и ради сына она должна временно пожертвовать увлекательную страстью и взглянуть кругом трезво, она увидела хаос, не пропущенный сквозь творчество, неподвижный, непривычный, косный, и в испуге отшатнулась, и, не зная, куда деться от ужаса, впопыхах спряталась в смерть, сунула голову в петлю, как под подушку».
Однажды, будучи в эмиграции, она написала:

И к имени моему
Марина – прибавьте: мученица…

Самоубийц принято хоронить за церковной оградой, об отпевании не могло быть и речи. Но ради Цветаевой, ради просьб её верующих почитателей, в том числе и Дьякона Андрея Кураева, в 1991 году было сделано исключение. Патриарх Алексий II дал благословение, и через 50 лет после её смерти Цветаеву отпели в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.

Точное месторасположение могилы Марины Цветаевой в Елабуге на Петропавловском кладбище неизвестно. Но в той стороне кладбища, где находится ее затерявшаяся могила, на месте, где в 1960 году сестра поэтессы Анастасия Цветаева поставила крест, в 1970 году было установлено гранитное надгробие.

В 1990 году был о Марине Цветаевой был снят документальный фильм «Настанет свой черед».