Воспоминания, факты, фотографии…

Мой кумир – на рынке зазывалы.
Каждый хвалит свой товар вразвес.
Из меня не выйдет запевалы –
Я пою с мелодией вразрез.

В первом и во втором классе Володя учился в школе № 273 — на углу Первого Переяславкого и Банного переулков. Подвижный, неусидчивый, он любил поболтать на уроках, что-то сострить в адрес учителя. Способность защитить себя и не подчиняться обстоятельствам проявилась у мальчика уже в первом классе.

Однажды строгая учительница наказала его. Володе наказание показалось несправедливым, он молча собрал свои книжки и тетради и вышел из класса. Пришел в другой первый класс и попросил учительницу: «Можно я буду учиться у вас, мне там не нравится...» Учительница разрешила остаться. Володе и в дальнейшем везло на людей, которые его понимали. Эта учительница была одной из первых.

Случались и конфликты... Однажды на уроке учительница попросила второклассника Высоцкого громко спеть песенку. Он старательно начал. Но допеть до конца не смог, как и досидеть урок, — учительница выставила мальчика за двери класса и поставила двойку, может быть посчитала, что он издевается над ней. Песня осталась не-допетой, о чем Володя с горечью рассказал дома. Но из-за той не справедливости не заплакал. Не плакал и когда его наказывали или когда падал.

Летом 48-го майор Высоцкий получил отпуск, и семья проездом через Москву отдыхала у родственников Евгении Степановны Высоцкой-Лихалатовой, мачехе Володи в Баку. Там же была и Лидия Николаевна (будущая Сарнова) – Лидик.

С ее слов мы знаем, что многое поразило мальчика в облике восточного города на берегу теплого моря – с его шумными и пестрыми базарами, древними крепостными стенами, узкими улочками старого города и в нравах его жителей.

Он впитывал в себя впечатления, как иссохшая губка, перенимая жесты, правила, язык. На всю жизнь Владимир усвоил своеобразный азербайджанский акцент и через много лет воспроизводил без труда гортаный закавказский выговор.

Гостеприимный Баку в 1948 г. Девичья Башня в старом городе

Но особенно сильное впечатление произвела на него первая встреча с жителями двора, где в старом доме гостили Высоцкие. Навстречу высыпали и стар и млад – до единого человека. Такого внимания к себе – не персонально, а в качестве гостя, конечно, и члена семьи – Володе еще не доводилось испытывать.

А потом, снова всем двором, с участием всех и каждого, готовились прямо на улице шашлыки и необычные восточные сладости. Это был праздник кавказского гостеприимства.

Потом начались будни. И вот однажды, выйдя во двор, мама Женя увидела Володю, окруженного местными детьми. С широко открытыми глазами они слушали его рассказы о Германии: о том, что он видел там настоящих фашистов, а одного из них даже сам убил.

Я отзываю его и говорю: Володя, что это такое ты рассказываешь? А он отвечает: А ты видишь, как внимательно они меня слушают! — вспоминала Евгения Степановна.Чего здесь было больше – желания покрасоваться, поактерствовать, поиграть фантазией? Или – укрепить свои позиции, лидировать и дальше в этом дворе, подпитывая экстравагантность своего положения?

Вот еще одно воспоминание Е. С. Лихалатовой, конца сороковых годов. Случайно она узнала, что Володю часто видят на углу Садово-Самотечной и Цветного бульвара, где собирались инвалиды. Рядом торговали тогда вином в розлив и московскими булочками с вложенной внутрь котлетой. Здесь играли на деньги в веревочку, наперсток, карты…

Вот как это отражено в книге Высоцкий: Вова, Володя, Владимир.Володю тянуло сюда, — писал Всеволод Чубуков. – Здесь ему было интересно. Здесь – сама история войны, правда, искалеченная, отголоски которой он прочувствовал, когда был в Германии. Отец воевал, но его не спросишь – он службу продолжал на Украине.Сначала Володя больше слушал, потом стал что-то сочинять и рассказывать.

Фронтовики, ненароком ставшие невольными первыми слушателями и зрителями, всегда ждали его, а уж он перед ними гримасничал, жестикулировал, а когда и приплясывал, каждый раз придумывая что-то новое.

Получалось смешно, и от этого всем становилось легче. <…>

Узнав об этом, Евгения Степановна спешила сюда за Володей, а самодеятельный артист, скоморошничая, не замечал ее. Случайно увидев, не смущаясь, старался не обращать на нее внимания. Изредка повернется, посмотрит в ее сторону озорным, с хитрецой взглядом, махнет рукой, как бы сказав: Ну сейчас, чуть-чуть подожди — и продолжает свое действо.

Природному лицедею присутствие близкого зрителя прибавляло вдохновения. Остановить его было невозможно. В такие минуты он весь светился неистощимой фантазией. Что творилось в эти мгновения в душе Евгении Степановны! Втайне она гордилась им. Только после того как он заканчивал спектакль, где сам был режиссером и исполнителем, его можно было увести домой.

Инвалидам Володя нравился, и они каждый раз, провожал его, говорили много добрых слов Евгении Степановне: Ты, сестричка, не забижай его. Хороший у тебя малец! Вырастет, еще лучше будет!

И в знак подтверждения сказанного поднимали большой палец.Скорее всего, именно поэтому Самотека и стала; как он позже скажет, любимым для него местом Москвы. Убежден, что тот угол Самотеки был и первой его сценой, и первым шагом к Мечте!..

В этом фрагменте из книги Высоцкий: Вова; Володя, Владимир, сквозь патоку изложения проступает одна мысль. В свете последующих событий жизни Владимира Высоцкого естественным становится для в6споминателей искать в прошлом истоки актерства будущего лауреата Государственной премии СССР за исполнение роли Жеглова в фильме Место встречи изменить нельзя. Гамлет, воспитанный шутом, И сам, несомненно, должен быть склонен к лицедейству. Он может даже вполне квалифицированно сделать замечания профессиональным бродячим актерам. Но…

Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.

На этом пути принцу не помешает и актерский талант, и мастерство перевоплощения. Лидеру, герою, деятелю всегда сопутствует – как инструмент или метод – игра. А что касается детей – так каждый второй, пока не вырос, природный артист. Некоторые сохраняют это в себе как увлечение и в зрелости – тот же Семен Владимирович Высоцкий, оставаясь при этом профессиональным военным. В конце концов, весь мир – театр.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом, —
Шут мертв теперь...

Жизнь научает покрепче театральных институтов. Но выбор Высоцкого был сделан еще и потому, что это был его круг, его среда общения и интересов, куда его подталкивала сама логика развития его талантов, несомненных уже, но еще неопределенных. Это был вход – далеко не парадный, быть может, черный; но доступный – на другой, верхний этаж общественного здания.

И второе – ощущение свободы, раскрепощенности, появившееся в обществе в середине пятидесятых годов, очень ярко проявило себя именно в среде профессиональных работников массовых искусств, в театре и кино.

Само понятие оттепель выразилось в массовом сознании прежде всего через экран и театральные подмостки – именно сюда устремился поток талантов юношей и детей войны. Послевоенное поколение художников жаждало публичного, прямого общения со своим народом. Поэты стали читать стихи на стадионах, писатели поднимались на театральные подмостки, живописцы готовы были выставлять картины на пустырях.

Высоцкий из круга сверстников-однокашников – великолепной семерки на базе комнаты Владимира Акимова – попал в совершенно чуждую ему атмосферу технического сообщества студентов МИСИ. Конечно, и там были свои капустники, и походы в кино и на концерты, и свои красивые девушки, но не было ощущения собственной исключительности, особости, незаменимости, оригинальности. Счет шел по другим позициям, степень таланта измерялась в другой системе координат. Позже это все выльется в бесплодные споры между физиками и лириками.

Высоцкий правду сказал декану механического факультета, что не хочет он занимать чье-то чужое место. Конечно, в этом проявилось и чувство социальной справедливости, тогда культивировавшееся, а Владимиру Высоцкому близкое всю жизнь. Но было и другое чувство, очень похожее на отчаянную беспомощность. Здесь – он понимал отчетливо – первым ему не быть никогда. Просто завода не хватит, куража.

А что касается пропущенных лекций, несданных зачетов и прочего – эту всю ерунду можно было и поправить, вовремя мобилизовав себя. Еще в школе Владимир научился в считанные дни и непостижимым образом исправлять прорехи в табеле по успеваемости за целый прошедший год. Вспомним: … прихожу на экзамен – открывается какая-то дверь, и я все помню… Плюс немножко игры.

Но в этот раз не захотел – воистину, мне скулы от досады сводит…. Пришлось делать выбор, впервые пренебрегая мнением родителей. Отсюда и такой взрыв родительского гнева. Истинных размеров его мы не знаем, но можно догадаться – из-под контроля вышел милый, ласковый, нетребовательный, пусть и со своими причудами, но послушный до сих пор ребенок.

2 июня 1956 года в среде абитуриентов Школы-студии МХАТ стало известно, что несколько человек приняты заранее; и среди них – невидный внешне паренек в пятнистом пиджаке из австрийского материала букле, по фамилии Высоцкий. Никто его толком не знал, потому что творческие туры он проходил не в общей массе, а отдельно, так как занимался у Богомолова, одного из преподавателей Школы при Художественном театре.

Первое же знакомство показало, что этот Высоцкий – хохмач.

Все можем мы предугадать,
Что задумано – это все сбудется!
Пройдут года, но никогда.
Станиславского труд не забудется!

На курсе Павла Владимировича Массальского другим хохмачом был Гена Ялович. Оба москвичи, они даже чем-то внешне были похожи, разве что у Геннадия уши сильнее оттопыривались. И еще – если Ялович был смешным сам по себе, то Высоцкий смешил, играя, изображая какой-либо типаж.

Все вспоминают его знаменитые рассказы от лица Сережи из Марьиной Рощи, не выговаривающим половину букв русского алфавита. «Сенёза», слесарь-водопроводчик и большой любитель искусства, устами Владимира Высоцкого говорил так:

— Я наньсе не мог быть антистом, потому сто у меня диктия плохая. А сицас я вот узе сетыне года обсаюся с антистами, и смотните, какая у меня стала замецательная диктия. Я дазе уцаствовал в конкунсе на гнавного диктона Тентнаньного теневидения, но меня пока туда не бенут, потому сто у них там усе евнеи. Нисево смиснова в этом нету, вот. А посему я нюбню антистов? Потому сто все антисты, стоб вы знани, это веникие нюди, потому сто все они тозе Сенёзи. Напнимен: Сенёзка – Вонодька Тносин, Сенёзка – Манк Беннес, Сенёзка – Васёсик Высоткий…

Сокурсница Владимира, Марина Добровольская, впоследствии вышедшая замуж за Геннадия Яловича, вспоминает:— Пятьдесят шестой, пятьдесят седьмой годы… Тогда много невероятного происходило… Тогда впервые в нашу страну приехал итальянский певец Марио Дель-Монако, он пел вместе с Архиповой в «Паяцах». И один из первых рассказов Володи был о Дель-Монако, рассказ от имени Сережи из Марьиной Рощи. Я могу только очень бледно это воспроизвести…

«Ну, там в пнофкоме дани эти бинеты. Они зе сезъдесят нубней стоят! Ну, я это Нюнке говоню… Я зе пенедовик, вобсе… Это зе сестой няд пантена! И как мы донзны выгнядеть! Ну, Нюнка посне смены спать вобсе не стана, сназу в паникмахенскую… Ну, сени мы всестой няд – там, это… стемнено. Высен этот с паноськой, с насей нанодной антисткой – при панаде, весь в сённом… Тут эта, музыка – хоть пнась… Нюнка сназу захнапена – ну, понимаесь, она зе не спана!»

И вся эта смешная и грустная история заканчивается так:

— Ну, сто я вам, небята, сказу… День-Монака… Мона быть, он и певес… Мона быть, и итаньянский… Мона быть – я нисево не говоню. Но ведь нисево не понятно!Георгий Епифанцев, еще один сокурсник Высоцкого, своим рассказом дополняет сколь угодно, по-видимому, пространный монолог «Сенёзы»:
— Мона быть, он и хоносый певес, мона быть!.. Но ведь ни одного снова по-нусски! А ихний динизен, котоный пниеззан, тот тозе не по-нусски динизинует: наси – но вентикани, а он – по диагонани и вбок! Я сситаю, пнезде сем итаньянских динизенов посынать в Совецкий Союз, их снасяна нада обусить нусскаму языку. Пнавинна я говоню? Я всегда пнавинна говоню!

А еще были и другие устные рассказы: о дворе, о голубятне, о Ленине, про Маньку-шалаву… Космонавты вспоминают рассказ о «Сенёзе», который впоследствии был принят в отряд космонавтов: «…сёб ты знана, номен у меня – тысся сетынеста… ну а даньсе секнет!»

Вместе с ранними песнями рассказы эти были записаны не раз на магнитофонную пленку, в том числе женой Андрея Синявского, Марией Васильевной. Тот был большим знатоком и собирателем разного рода народного творчества, включая и блатные песни. На курсе Массальского Синявский читал русскую литературу первой половины ХХ века.

Посредством «капустников» присмотревшись к студентам, он стал приглашать некоторых к себе в дом – в свой знаменитый подвал. Высоцкий и позже бывал там – Синявский очень ценил его талант. А пленка была записана однажды в отсутствие Андрея Донатовича и позже вручена ему женой в качестве подарка.

20 декабря 1965 года Высоцкий пишет Игорю Кохановскому в Анадырь Магаданской области:«…Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша. Так вот, уже четыре месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. Это – событие номер один.

Дело в том, что его арестовал КГБ за то, что он печатал за границей всякие произведения. Там – за рубежом – вот уже несколько лет печатается художественная литература под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он. Провели лингвистический анализ – и вот уже три месяца идет следствие. Кстати, маленькая подробность.

При обыске у него забрали все пленки с моими записями и еще кое с чем похлеще – с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя – надежды не теряю. Вот так, но – ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет политзаключенных».

В начале девяностых годов появилось свидетельство, что кассета с записью Высоцкого была возвращена из КГБ владельцам – семье Синявских.

Владимир Высоцкий с сыном М.Влади Пьером в Москве,осенью 1975 г

…Что касается «капустников»… В Школе-студии существовала традиция взаимодействия старших и младших курсов: новички часто помогали готовить спектакли, делая черную работу – звук, свет, реквизит, выходы в массовке, а старшекурсники, в свою очередь, были призваны опекать и заботиться о тех, кто шел следом, покровительствовать и делиться опытом.

Каждый год начинался вечером знакомства. В форме капустника старички рассказывали о жизни студии, ее традициях и неписаных законах. В ответ первокурсники должны были показать «товар лицом» – заявить о себе в такой же немудреной и веселой сценической форме.

Владимир Высоцкий с сыном Аркадием на даче, 1963 г., июнь.

Cамо слово «капустник» родилось в Москве, в нескольких шагах от знаменитого дома по Большому Каретному переулку, несущему теперь на своих кирпичных боках сразу целых три мемориальные доски в память о Владимире Высоцком.

На другой стороне улицы от дома номер 15, там, где теперь детский сад, чуть больше десяти лет назад еще сохранялось в глубине двора неказистое деревянное строение, принадлежавшее в первой половине XIX века великому актеру русской сцены Михаилу Семеновичу Щепкину. Сюда, в Спасский переулок, приходили в разные годы Аксаков и Белинский, Огарев и Герцен, Островский и Тургенев. Последний вообще провел отрочество в соседнем доме, теперь тоже снесенном. В гостях у Щепкина бывали Гоголь и Грибоедов, Брюллов и Александр Пушкин.

Дом этот был веселым и хлебосольным, за самоваром острили и каламбурили до желудочных калик, до икоты… Впрочем, в том могли быть повинны и свежие пироги с капустой – непременное за столом блюдо. Так или иначе, щепкинские озорные «капустники» стали сначала знамениты на всю Москву, а после и вовсе утвердились как часть любого русского театрального сообщества. Традицию подхватил Станиславский, сделавший их постоянными в своем Художественном театре.

Вот и студенты Школы-студии имени Немировича-Данченко оттачивали коготки в этом традиционном жанре… Высоцкий включился в работу с первых же дней – его это было дело, его стихия! – и запомнился прежде всего своей универсальной незаменимостью. Режиссерам сразу же назначили другого хохмача – Яловича, кстати, действительно ставшего впоследствии режиссером. Гена прежде всего выяснил, кто на что способен, и поручил писать стихи Жоре Епифанцеву, а музыку подобрать – аккомпанемент на пианино – Высоцкому. Но получилось по-другому…

Георгий Епифанцев вспоминает это так:
— Мы гуляли по Москве с Володей; я – с листком бумаги и карандашом, советовался с ним и никак не мог решить, о чем писать. Были такие творческие муки. Наконец, мы перешли в сад «Эрмитаж», выпили бутылку пива на двоих, больше денег не было у нас. И вдруг Высоцкий отобрал у меня бумажку, взял карандаш и написал, может быть, первое в своей жизни стихотворение, первую песню. Вот ее слова:

Среди планет, среди комет
улетаем на крыльях фантазии
к другим векам, материкам,
к межпланетным Европам и Азиям.
Ведь скоро будут корабли
бороздить океаны те вечные,
чтобы «системой» мы могли
межпланетных людей обеспечивать.

— Имеется в виду система Константина Сергеевича Станиславского, — сделал примечание Георгий Семенович Епифанцев и продолжил:
— И вот тогда на скамейке, как когда-то Бурлюк Владимиру Маяковскому, я повторился… Я знал эту историю, просто повторил эти слова: «Володя, да ты же гениальный поэт!» И после этого Высоцкий у нас на курсе стал непререкаемым авторитетам, если нужно было писать, как он выражался, художественные слова на белом листе бумаги.

С первого же «капустника», в котором была очень много музыки, курс всем полюбился. Вскоре организовали шутейный цыганский ансамбль и появились первые гитары. Была и «своя» цыганка Аза – впоследствии диктор Центрального телевидения Аза Лихитченко. И звучали «цыганские» куплеты:

Отчего, ты дай ответ,
На глазах слезинки?
Ведь в ансамбле черных нет,
Лишь одни блондинки.

Эх, раз, еще раз!
Еще много-много раз!
Не грусти, цыганка Аза,
Перекрасят скоро нас.

Теперь по поводу «первой гитары Высоцкого»… Споры вокруг ее появления до сих пор не разрешены, Запутанность вопроса усугубляется тем, что Владимир мог и чужую гитару в качестве первой держать в руках, и на чужой учиться играть, или, как он выражался, «подушечки набивать».

Но и это не все – могло быть несколько первых гитар. Инструмент этот, как известно, обладает уникальными свойствами: а) теряться; б) ломаться; в) дариться. Если когда-либо найдется человек, способный подсчитать истинное число гитар, перебывавших в руках Владимира Семеновича Высоцкого, ему гарантирован памятник не то что у Петровских… у Спасских ворот! Потому что это будет гений сыска.

То же и с первыми учителями игры на гитаре…Сейчас шесть моих однокурсников оспаривают первенство, что именно они первые показали три аккорда Высоцкому на гитаре, в том числе и я, — рассказывает Георгий Епифанцев. – Но мы так и остались на всю жизнь с тремя аккордами, а Высоцкий научился играть на гитаре почти профессионально.

Роман Вильдан помнит Высоцкого с гитарой курса с третьего. Кстати, именно в это время он был партнером Владимира в сцене из «Преступления и наказания» Достоевского, где Вильдан играл Раскольникова, а Высоцкий – Порфирия Петровича.

Молодой педагог Виталий Сергачев не только рискнул сделать сцену из несценической прозы, но и предложил роль большого драматического накала «комику» Высоцкому, уже два года ходившему на курсе в этом амплуа. Факт, конечно, запомнился, но среди прочих творческих удач «корифеев» курса Массальского никакого развития и поощрения не получил. Что поделаешь, у педагогов свои вкусы.

Но вернемся к гитаре. Геннадий Ялович помнит Владимира с гитарой всегда. Игорь Кохановский учил Володю аккордам еще в школе. Анатолий Утевский помнит, как они однажды влетели втроем на ревущем мотоцикле в раскрытые ворота сада «Эрмитаж» – и Володя, сам – третий сзади, имел за спиной гитару. Вот только когда это было?..

Первую гитару покупала и Нина Максимовна, когда сын был студентом. Первая жена Высоцкого, Иза Мешкова-Жукова, тоже покупала первую гитару вместе с Владимиром. Георгий Епифанцев уверен, что на первом курсе Высоцкий на гитаре играть не умел, поэтому он его и обучал этим самым трем аккордам.

Кохановский рассказывает, что осенью 1961 года . встретился с Володей в квартире Кочаряна (видимо, после некоторого перерыва) и с изумлением услышал в его исполнении сразу несколько вполне готовых песен, которые Васечек спел под гитару.

— И все девушки были его! – посетовал и через двадцать пять лет Игорь Кохановский.Только к Новому, 1962 году удалось догнать и перегнать друга, когда на Каретном прозвучала песня Игоря «Бабье лето». И все девушки были его, распевая вместе с автором: «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…» Но тут Высоцкий ответил песней «Где твои семнадцать лет» и оторвался, уйдя вперед навсегда.

К 1968 году Владимир Высоцкий знал уже шесть аккордов, но Виталий Шаповалов, по прозвищу Шапен, его коллега по Театру на Таганке, где они просидели в одной гримерной много лет спина к спине, сказал ему как-то:
— Тебя упрекают в примитивизме – одни и те же аккорды…
— А мне больше и не надо, — ответил Владимир, который и так был не в духе.
— Нет, ты возьми шестую ступень, у тебя музыкальная фраза будет длиннее. Один аккорд, но ты его можешь разнообразить. Это тебе даст больше окраски.
— Шапен, я знаю шесть аккордов, и народ меня понимает, — уже раздраженно отрезал Высоцкий.

Они готовились к выходу в спектакле «Павшие и живые». Высоцкий одевался на Чаплина, Шаповалов – на генерала Карбышева, погибающего в немецком концлагере.«Походил-походил, — вспоминает Виталий Владимирович Шаповалов. — К его чести, жажда узнать у него была сильнее гордыни, походил и говорит: «Шапен, покажи ля-минор». Я ему показал, и он везде это стал использовать. «А ты мне еще что-нибудь такое покажешь?» — «Володя, да ради Бога, сколько угодно… У меня грузом лежит это знание, а тебе пригодится».

Так что показывали аккорды Высоцкому на протяжении всей его жизни, и всю жизнь он чему-либо учился у других, и ничего у него никогда не пропадало, а шло в копилку. Даже эти самые «капустники» студенческие с «цыганско-французско-нижегородской абракадаброй «под Ив Монтана»:

Жэм прямо через Гран-бульвар,
Атанде шоз, атанде шоз, атанде шоз нуар!
Тротуары и бульвары, аксессуары!
Пурген кашне, ален журнэ!

И тут вступали девочки с припевом:
Ай не-не-не-не! Ай не-не!�

Словно бы впрок, для Юрия Петровича Любимова, заготовил Владимир на студенческих подмостках острогротескные роли Гитлера и Чарли Чаплина, а для Анатолия Васильевича Эфроса – Бубнова из горьковской пьесы «На дне», прототипа будущего чеховского Лопахина из «Вишневого сада».

«Девятнадцать из МХАТ», статья Льва Сергеева в «Советской культуре» от 28 июня 1960 года, — возможно, первое упоминание имени Высоцкого в печати:«Много раз поднимается занавес Учебного театра. Пробиваясь сквозь трагический грим обитателей костылевской ночлежки, смотрят на нас радостные, взволнованные и безмерно счастливые юношеские лица.Сдают экзамен на творческую зрелость девятнадцать учеников Школы-студии им. Немировича-Данченко при Московском художественном театре. <…>

…Бубнов проходит мимо умершей Анны: «Кашлять перестала, значит…» И вдруг перед последним закрытием занавеса чудесное перевоплощение; обнажилась истосковавшаяся, плачущая, исполненная доброты человеческая душа: «Кабы я был богатый… я бы… бесплатный трактир устроил!.. С музыкой и чтобы хор певцов… Бедняк человек… айда ко мне в бесплатный трактир!» Артист В. Высоцкий проводит эту сцену с подъемом. В этот момент его Бубнов сверкающе счастлив».

В 1975 году Юрий Петрович Любимов, улетавший в Италию ставить в «Ла Скала» оперу «Под палящим солнцем любви», пригласил на Таганку Анатолия Эфроса, который и поставил чеховский «Вишневый сад» с Аллой Демидовой – Раневской и Владимиром Высоцким – Лопахиным.

Демидова вспоминала, как замирал зал, когда Высоцкий-Лопахин подходил к авансцене и тихо говорил: «Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами».

Анатолий Эфрос говорил:«Бог мой, какая в этом человеке сидела силища! – Я купил! – ликовал он. – Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось… Вишневый сад теперь мой! Мой!.. Скажите мне, что я пьян, не в своем уме… Не смейтесь надо мной!..И Высоцкий хохочет, топочет ногами, пускается в пляс и поет…»

«Какие-то слова он действительно почти пел, — пишет Алла Сергеевна Демидова. – Тянул-тянул свои, согласные на хрипе, а потом вдруг резко обрывал. А как он исступленно плясал в этом монологе!» Александр Гершкович из Гарвардского университета записал по памяти «песню» Высоцкого на слова Антона Павловича Чехова:

Ах-х Ермолай,
битый, малограмотный
Ерм-м-олай,
который зимой
бос-с-иком бегал-л-л…
Я купил имение,
где дед и отец
были рабами,
где их-х не пускали
даже в кух-х-ню…
Эй, музыканты, играйте,
я ж-желаю вас слушать!
Приходите все смотреть,
как Ер-р~моляй Лопахин
хватит-т топором
по виш-шневому сад-ду…
Настроим мы дач-ч,
и наш-ш-и внуки и правнуки
увидят здесь
н-н-новую жизнь…
Музыка, иг-г-грай!

Многие сегодня вспоминают окончание Высоцким Школы-студии как триумф. «Его приглашали к себе сразу несколько театров», — говорил и Артур Сергеевич Макаров, видевший дипломные спектакли с участием Владимира.Но вот мнение Владимира Комратова, однокурсника Высоцкого:«У него был всплеск, когда он сыграл Порфирия Петровича, на втором курсе. Всем нравилось.

Белкин (Абрам Александрович Белкин, преподаватель русской литературы, крупный специалист по Достоевскому) был в восторге, вообще это считалось одной из удач экзамена. А вот мне не очень нравилось, потому что он был всегда как-то внутри себя. Он не был абсолютно живым. Я не все видел из его ролей, но из того, что я видел, мне понравились только две последние его работы – Жеглов и Дон Гуан.

Бубнова он тоже хорошо играл, но не могу сказать, что потрясающе. Понимаете, если бы он блистательно закончил Школу-студию, у него не было бы таких сложностей с устройством на работу.Володя жил эмоционально. Он не был хорошим учеником, не был плохим – он так плыл…

Если бы мне тогда сказали, что теперь я буду рассказывать о Высоцком, да никто из нас тогда этого и предположить не мог! Потому что на курсе были талантливее его, интереснее.

Когда Володя играл в дипломных спектаклях, он играл роли не то чтобы самые главные.

Никулин в книге о Массальском написал, что Павел Владимирович любил его, Вильдана и Высоцкого. Это неправда. Массальский действительно любил Вильдана, это правда, — так посмотрите, какие он роли сыграл. Он любил Жору Епифанцева, это правда, и он очень переживал, когда Жора ушел сниматься и должен был вернуться на другой курс (Георгий Епифанцев, в порядке исключения, снимался на третьем курсе в фильме Марка Донского «Фома Гордеев» в заглавной роли.

После съемок ему удалось «догнать» сокурсников). У него были свои любимцы, но в их число не входили ни Высоцкий, ни Никулин. То, что Павел Владимирович любил Высоцкого, — это легенда. Тогда бы Высоцкий другие роли получал. Когда педагог любит, он думает: «Надо ему что-то дать, чтобы он выпустился интересно».

Борис Михайлович Покровский, сотрудник Школы-студии, свидетельствует: «Распределение обычно бывало в марте – апреле. Те, кого забирал МХАТ, уже ушли, а оставшиеся бегали по московским театрам – показывались…Володю, хоть он и учился нормально, устроить в театр было трудно из-за его внешних данных: тяжелый прикус, тяжелая челюсть, небольшой рост».

А вот наблюдение, никого не опровергающее, но вносящее интересный поворот в историю периода театрального студенчества Владимира Высоцкого. Слово Геннадию Яловичу:«Учился хорошо, вернее сказать – легко. Лекция заканчивается, и почти всегда рядом с преподавателем – Володя, все еще что-то доспрашивал.

А еще он был трудяга. Высоцкому всегда безумно хотелось делать то, чего он не умел, и он это делал! Он сам создавал себя, даже чисто физически. Постоянно какие-то резинки, гири… Он физически стал мощнее, чем в нем это было заложено природой».

Продолжение - далее...