"Любите ли вы меня или любите мои достоинства - нечто вам нужное, вам приятное?..

А если завтра несчастье, и я всё потеряю?.. А если завтра вам это не понадобится?"

Ребёнок "портится" много раз, чтобы наново испытывать и жизнь, и себя; "разваливается" - чтобы строить себя по-своему. Никто не попадает под схемы.

Пока каждый человек не начнёт заниматься тем, к чему он склонен, а не тем, что от него требует общество, - будет тунеядство, безработица и многие последствия этих бед.

Правильно заданный вопрос может спасти. Неумелый - убить.

sapienti sat

Мои родители ставили себе целью хорошо меня воспитать, а если из этого мало что вышло, то что поделаешь, все мы коты в мешке...

Чем более значимы отношения, тем искажений больше.

Иногда кажется, что всю жизнь помогаю одному-единственному ребёнку, в неисчислимых ликах.

Может быть, это всего лишь я сам?..

Красота здесь, как и всюду, состоит в идейности и общей гармоничности форм, составляющих одно целое и выражающих своею совокупностью идею целого.

Чтобы научиться плавать - надо плыть.

Красиво говорить о любви может тот, в ком эта любовь ушла в воспоминания, убедительно говорить о любви может тот, в ком она всколыхнула чувственность, и вовсе молчать о любви должен тот, кому она поразила сердце.

Успеваем стареть, но не успеваем взрослеть. Кто же внушал нам эту детскую мысль о том, будто к жизни можно успеть подготовиться?

Человек так мало знает о человеке, что удивительно, как он всё-таки умудряется оставаться человеком.

Абсурд - утверждение или мнение, явно противоречащее тому, что думаем на этот счёт мы сами.

Я боюсь крестьян, священников и солдат, я боюсь докторов и больных, я боюсь тех, кто желает мне зла, и тех, кто желает мне добра. Мы разрушаем все, к чему прикасаемся. Мы оскверняем то, что нам не удается уничтожить. Ничто не укрывается от нашего неугасимого стремления все изуродовать. Я уверена, марсиане не прилетают к нам потому, что мы их пугаем; они робкие, они боятся, что мы сделаем с ними то же, что с окружающими нас животными, да и сами с собой. Я не испытываю гордости оттого, что я человек. Я боюсь, я очень боюсь себе подобных.

много глупостей

Люди ломают головы, почему Бог так поступает, а на самом деле это какой-нибудь несмышлёный ребёнок развлекается от нечего делать!

Я - отклонение в системе, но система должна отклоняться, чтобы эволюционировать.
Никто не говорит так робко, неловко и неуверенно, как я.
Ни у кого нет моей бесконечной слабости.
Ни у кого нет моей врождённой скромности.
Потому что чувства заменяют мне ум.
Меня не отягощают ни знания, ни информация.
Только интуиция, витающая в воздухе, направляет меня.
И я не знаю, откуда эта интуиция.
И не хочу знать.

Другие из вас вселяют неверие и упадок духа. И не потому, что они мрачны, или жестоки, или предлагают оставить надежду, а потому что лгут. Иногда лгут лучезарно, с бодрыми песнями и лихим посвистом, иногда плаксиво, стеная и оправдываясь, но - лгут. Почему-то такие книги никогда не сжигают и никогда не изымают из библиотеки, не было ещё в истории случая, чтобы ложь предавали огню. Разве что случайно, не разобравшись или поверив.

- Трудно объяснить… Я давно так делаю. Многие полуживущие… я съедаю их жизнь, которая еще осталась. В каждом ее остается понемногу, поэтому приходится съедать одного за другим. Раньше я давал им тут пожить, а теперь приходится приниматься сразу. Сам-то я намерен выжить. Вот если ты подойдешь и послушаешь - я открою рот, и ты послушаешь - то услышишь их голоса. По крайней мере, голоса тех, кого я съел недавно. Кого ты знал. - Он постучал ногтем по верхним зубам и, наклонив голову, с интересом уставился на Джо.

Все мужчины пируют, и они между собой товарищи, которые никогда друг друга не предают. Товарищ может говорить тебе ужасные вещи, но назавтра всё забыто. Товарищ не прощает, он только забывает, а женщина - она всё прощает, но не забывает никогда. Вот так-то! Поэтому женщинам пировать нельзя. Очень неприятно, если тебя прощают.

- Ну что ж, - сказал он себе, - раз уж я зашёл так далеко, почему бы не пойти ещё дальше?

- Что такое территория? - спросил мышонок.

- Что значит "что такое территория"? - удивился барабанщик. - Территория - она и есть территория, что тут непонятного?

- У провианта нет территории, - сказал трубач.

- У пойманного - нет, - уточнил барабанщик. - А до того, как мы его поймаем - есть. Территория у всех есть.

- У нас не было, - возразил мышонок.

- Ну, тогда неудивительно, что вы попали в провиант, - пожал плечами маленький солдат. - На что вообще можно надеяться без территории?!

- Но что это такое - территория? - не унимался мышонок.

- Территория - это твоё место, - объяснил барабанщик. - Это такое место, где всё пахнет правильно. Место, где ты знаешь все тропинки и убежища и можешь найти их когда угодно, хоть днём, хоть ночью. Место, за которое ты сражался, или место, за которое сражался твой отец. Там ты себя чувствуешь в безопасности. Там ты силён. Это такое место, где ты, сражаясь с врагом, наверняка победишь.

- Это - твоя территория, - добавил трубач. - А чужая территория - это совсем другое дело. Там ты себя чувствуешь слабым. Там тебе страшно и хочется бежать без оглядки. И побеждает там враг.

 - Не обращайте внимания, - посоветовал отец, - Ребёнок не виноват. Механизм-то во мне. А у него внутри пусто, вот он и заполняет пустоту всякими дурацкими мечтами, из которых всё равно никогда ничего не выйдет.

С дорогами всегда так - заранее никогда не знаешь, чего от них ждать.

- Сегодня мы стали свидетелями убийства, - сказал отец сыну, - А теперь станем ворами. Но всё равно надо идти вперёд.

- Ты - моя мама? - спросил мышонок. Он понятия не имел, что это такое - мама, но сразу же понял, что она ему очень-очень нужна.

Я человек до того легкий, что меня, как пушинку, носит по всему свету. И я очень легко вмешиваюсь в чужие дела. Я был из-за этого девятнадцать раз ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Но я жив до сих пор, потому что я не только легок, как пушинка, а еще и упрям, как осел.

- Где мы? - спросил отца мышонок. Чуть слышный голосок прорезал ночную тишь.

- Не знаю, - сказал отец.

- Кто мы, папа?

- Не знаю. Поживём - увидим.

- Мама! - испуганно прижался я. - Пообещай мне одну вещь. Пообещай, что, если я вдруг умру, ты похоронишь меня дома за плинтусом.

- Что?

- Похорони меня за плинтусом в своей комнате. Я хочу всегда тебя видеть. Я боюсь кладбища! Ты обещаешь?

Но мама не отвечала и только, прижимая меня к себе, плакала. За окном шел снег.

Никогда. Это слово вспыхивало перед глазами, жгло их своим ужасным смыслом, и слезы лились неостановимым потоком. Слову «никогда» невозможно было сопротивляться.

Всё-таки я очень хотел бы знать, что такое счастье. Вчера мы с Даф пытались это понять и пришли примерно к следующему:

Счастье - это когда все мечты сбываются, но не совсем сразу (идеал постепеновца).

Счастье - это когда всё время идёшь к цели, которая никогда не бывает конечной (идеал труженика).

Счастье - это вся жизнь за вычетом несчастий и очевидных нелепостей (идеал расслабленного человека с чувством юмора).

Счастье - это то, что можно внятно выразить в денежном эквиваленте. То есть счастье начинается тогда, когда человек сумеет обзавестись собственной норой, собственно транспортной гусеницей и рядом других вещей,список которых может разниться (идеал среднестатистического приобретателя).

Счастье - когда капель неприятностей бьёт по макушке меньше, чем макушка этого заслуживает (идеал запуганного обывателя).

Счастье - сломать хребет миру прежде, чем мир сломает твой (идеал стража мрака).

Счастья нет, но есть покой и воля (идеал нейтрала).

Счастье - в отсутствии желаний и самодостаточности. Ты не делаешь ничего для мира, мир оставляет тебя в покое (идеал пассивного или уставшего нейтрала).

Счастье - когда хочется только отдавать и не важно, получишь ли ты что-нибудь взамен (идеал стража света и просто хорошего ч-ка).

Ребёнку для забавы достаточно грошовой куклы, тогда как старику сводит рот зевотой перед пятисотфранковой игрушкой. Почему? Потому что он утратил дух детства.

Никто не хочет оставаться в одиночестве: оно высвобождает слишком много времени для размышлений. А чем больше думаешь, тем становишься умнее - а значит, и грустнее.

- Как я уже объяснял, - возразил Челленджер, - всеобщая смерть по своей природе должна ужасать куда меньше, чем смерть в одиночку.

- Как на войне, - сказал лорд Джон. - Если бы здесь на полу лежал только один мертвец, с большой раной в черепе и вдавленной грудной клеткой, вам было бы жутко на него смотреть. В Судане же я видел десятки тысяч таких трупов, и это не произвело на меня особенного впечатления. В ходе истории жизнь отдельного человека значит слишком мало, чтобы о ней беспокоиться. И когда умирают, как сегодня, тысячи миллионов, вы уже не отделяете свою личность от толпы.

Изношенная телесная машина неспособна отмечать свои впечатления, но мы знаем, какое духовное наслаждение кроется в состоянии сна или транса. Быть может, природа построила дивные врата и завесила их множеством благоухающих и мерцающих покрывал, дабы создать нам преддверие к новой жизни. Всякий раз, когда я основательнее заглядывал в существующее, я находил в глубине только мудрость и доброту. И если робкий смертный когда и нуждается в особой нежности, то это, несомненно, в миг опасного перехода от бытия к небытию. Нет, Саммерли, я ничего не хочу знать о ваших законах, потому что я ощущаю себя слишком мощным явлением, чтобы кончиться простым физическим распадом на горсточку солей и три ведра воды. Здесь, - он ударил огромным кулаком по своей голове, - имеется нечто, что может уничтожить смерть, но что смерть не уничтожит никогда.

Об одном известном немецком химике рассказывают, что его брак не состоялся потому, что он забыл о часе венчания и вместо церкви пошел в лабораторию. Он был так умен, что ограничился этой одной попыткой и умер холостяком в глубокой старости.

Пожалуй, никогда не следует выражать свои чувства словами.

Земля — планета не простая! На ней насчитывается сто одиннадцать королей (в том числе, конечно, и негритянских), семь тысяч географов, девятьсот тысяч дельцов, семь с половиной миллионов пьяниц, триста одиннадцать миллионов честолюбцев, итого около двух миллиардов взрослых.

Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.

Прекрасные души спасаются сами, через свою мудрость и милосердие.

- Однажды я за один день видел заход солнца сорок три раза!
И немного погодя ты прибавил:
- Знаешь… когда очень грустно, хорошо поглядеть, как заходит солнце…
- Значит, в тот день, когда ты видел сорок три заката, тебе было очень грустно?
Но Маленький принц не ответил.

Взрослые умеют сдерживать себя и, даже отчаянно рыдая, экономят силы, потому что краешком сознания понимают: жизнь продолжается, и когда-нибудь придется прекратить плакать, встать и пойти умыться, извиниться перед всеми присутствующими за свое поведение, а потом выпить кружку камры и отправиться спать. А вот младенцы не имеют представления о будущем, они живут только здесь и сейчас, а потому всегда плачут так, словно в их распоряжении вечность, которую надо наполнить криком и слезами.

Разве нужно было бы учить мальчиков силе и решительности, если бы они от природы были такими? Нет. А разве учили бы девочек быть слабыми, если бы эта черта была с ними от рождения? Нет. Истина в том, что женщина - это сила и власть, а мужчина - слабость и податливость.

Ничего не поделаешь, люди редко бывают довольны тем, что они имеют, им подавай все новое да новое, и так без конца.

Я потребую, чтобы солнце зашло. Но сперва дождусь благоприятных условий, ибо в этом и состоит мудрость правителя.

Люди часто врут по мелочам только потому, что говорить правду слишком хлопотно.

Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперёд, доброта и честность не так уж и обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки… Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности, как он был безразличен к этим понятиям до сих пор. Управлению, например, для его правильного функционирования ни честность, ни доброта не нужны. Приятно, желательно, но отнюдь не обязательно. Как латынь для банщика. Как бицепсы для бухгалтера. Как уважение к женщине у Домарощинера… Но всё зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать его так, что появляются эти знаменитые «зато»: алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор ведь, выжига, но зато какой администратор! Убийца, зато как дисциплинирован и предан… А можно понимать прогресс как превращение всех людей в добрых и честных. И тогда мы доживём когда-нибудь до того времени, когда будут говорить: специалист он, конечно, знающий, но грязный тип, гнать его надо…

Во всяком случае, для меня две недельки отчуждённости и одиночества - это как раз то, что нужно. И чтобы не было ничего такого, что я обязан делать, а было бы только то, что мне хочется делать. Сигарета, которую я закурю, потому что мне хочется, а не потому, что мне суют под нос пачку. И которую я не закурю, если мне не хочется, именно потому, что мне не хочется, а вовсе не потому, что мадам Зельц не выносит табачного дыма…

Я знаю только, что они способны на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять.

Вам не приходилось, господин Глебски, замечать, насколько неизвестное интереснее познанного? Неизвестное будоражит мысль, заставляет кровь быстрее бежать по жилам, рождает удивительные фантазии, обещает, манит. Неизвестное подобно мерцающему огоньку в чёрной бездне ночи. Но, ставши познанным, оно становится плоским, серым и неразличимо сливается с серым фоном будней.

Нет ничего дороже времени, подумал он. Час стоит жизни, день бесценен.