Напомню. Это воспоминания моего двоюродного деда, Сергея Ивановича Марушкина, о стране, о семье, о войне.

 Продолжение. Начало читайте здесь:

1-я часть

2-я часть

3-я часть

4-я часть

5-я часть

6-я часть

7-я часть

Я упал вниз лицом на поле, изрытое гусеницами.

Так я лежал неподвижно и думал обмануть врагов. Положив свою раненую руку на голову, я хотел кровью обагрить волосы, а они у меня были густые и белые, и создать вид убитого. Вскоре я услышал чужую речь, немцы подошли. Я думал, что вот сейчас они выстрелят в голову. Сначала один из них что-то крикнул, щелкнув затвором. Но я не двигался. Ждал смерти. Но потом я понял, что подошел еще немец. Они что-то проговорили, и я почувствовал, что они встряхнули меня за плечо и за ремень подняли. В этот момент я открыл глаза и увидел: передо мной, держа автоматы наперевес, направленными на меня, стояли немцы. Потом они сняли с меня ремень, полевую сумку, в которой находились фотографии, вывернули все из карманов.

=Читать далее

Из руки текла кровь ручьем, кисть и пальцы были перебиты. Рука была черная от пыли и грязи. Мне показали, куда идти. Я сделал несколько шагов, но острая боль в правом боку пронзила огнем. Один из наших бойцов (красноармейцев) поддержал меня, и мы подошли к бронетранспортеру.

Вдруг я почувствовал тошноту, в глазах потемнело, в ушах зазвенело, и я сел на землю. Я подумал, что, если я потеряю сознание, то меня пристрелят. Но через минуту или две в глазах стало светло. Я достал из кармана гимнастерки бинт и стал перевязывать руку, но бинт тут же намок от крови. Мне дали еще один, те, которые не были ранены. Но и он тут же промок.

Нас быстро посадили на капот и еще где можно и повезли. Все, я понял, что мы в плену. Что будет дальше. Нас привезли к стогам соломы. Из стога вышел офицер. Он осмотрел на всех быстрым взглядом и остановился на мне. Дальше я слушал их разговор, но кроме слова «офицер» ничего не понял. Речь шла, по-видимому, обо мне, потому что немецкий офицер подошел ко мне, посмотрел на мои погоны и что-то проговорил. На погонах, когда шли бои, никаких звездочек не было. Но у меня была полевая сумка, и ему, видно, о ней доложили.

Дальше нас повели немного до хутора. Там нам дали попить из колодца, и, пока пили, я сел. Подошли новые немцы – конвоиры и приказали идти. Я хотел подняться, но не мог. Тогда подскочил один из немцев с криком, набросился на меня и, потрясая винтовкой, сильно ударил меня ногой, сапогом. Мне помогли встать, и с их помощью я пошел туда, в неизвестность.

Так к вечеру нас довели до одного хутора и поместили в сарай (хлев). В сарае было темно, сыро, душно, пахло навозом. Очень хотелось пить, болели раны. Я слышал, как раненые просили пить, просили помощи. Но никто не приходил. Это было 5 октября 1943 года.

Я не мог заснуть ни на минуту, раны болели. Да и можно ли было заснуть…

В эту ночь я думал о том, что где-то за Волгой, в моем родном селе, мои мать, бабушка, дедушка, сестренки не знают, что их сын, внук и брат израненный и измученный брошен в сарай и думает, страдает.

Вспомнил рассказы бабушки о том, как дядя в прошлую войну тоже был в плену у немцев. И помнил, что бабушка без слез не могла рассказывать внуку о тех страданиях, которые пришлось испытать ее сыну, моему дяде Иосифу. Теперь в таком же положении находился и я.

На следующий день (утро) загремел замок, двери растворились. В сарай вошел немец с большой палкой. Пришли женщины-украинки, принесли пищу для нас. Немец ходил между лежащими на соломе (навозе) пленными и указывал палкой – кому давать пищу. Если кто-то из пленных «высовывался», то бил его палкой по чему попало. Я видел, как лежал один молодой парень вниз лицом, так как вся его спина изрешечена осколками. Ему положили пищу прямо на солому, и он ел пищу прямо ртом, так как руки его тоже были изранены.

Часа в два дня нас вызвали из сарая и куда-то повели. Пришли мы во двор, по-видимому, больницы. По-видимому, здесь находился штаб и было большое скопление машин, мотоциклов, солдат. Недалеко была кухня. Там работали украинские молодые женщины. Увидев нас, раненых, они, с опаской поглядывая на немцев, подошли к нам. Спросили: «Где попали? Когда попали? Скоро ли придут наши?»

Вышел немец и повел нас со двора (я не сказал, что нас только двоих взяли из сарая). По дороге на запад гнали все население: стариков, женщин детей. С какой целью – не знаю. Нас вдвоем привели в одну из хат, где мы находились два дня, под охраной, конечно. На второй или третий день меня повели в санитарный госпиталь, расположенный в школе. Там руку разбинтовали: она очень опухла и от бинта шел тяжелый запах. Меня положили на операционный стол, на лицо положили повязку и заставили считать. Я не успел еще заснуть, как хирург-немец принялся за операцию. Через какое-то время операцию сделали, рану очистили и забинтовали.

Выйдя из здания, я увидел машины, с которых снимали раненых немцев. Их было очень много: они лежали в коридоре, во дворе. Я подумал, что не только нас ранили, но и их тоже.

Операцию мне сделали 8 октября (а ранен был 5 октября), а 9 октября я был уже в Кривом Роге, где я находился четверо суток, а на пятый день, как мне сказали, повезли в русский лазарет.

Еще издали я увидел большие здания, огражденные колючей проволокой. Это и есть «русский лазарет», подумал я. Вошли внутрь лагеря, я увидел множество исхудавших, истощенных людей. Меня провели в санчасть, где были русские врачи и санитары. Они мне сделали перевязку. Затем указали место, где я должен лежать. В комнате находились (лежали) уже несколько человек. Я лег на койку, на которой, кроме матраса, набитого стружкой, ничего не было, и укрылся плащ-палаткой, которая у меня сохранилась, так как шинель осталась в повозке, в части. Было тяжело, я думал: если бы я попал в свой госпиталь. Это было в Кривом Роге.

Всю ночь гремела канонада приближающегося фронта: гудели самолеты, рвались бомбы и снаряды. Звенели стекла.

На другой день нас посадили в товарные вагоны и повезли. Врач сказал, что ты сегодня уедешь, а здоровые пойдут пешком.

Это было 16 октября, а 20 октября эшелон с ранеными прибыл в город Слоута Каменец-Подольской области, в 18 км от польской границы. В вагоне было 45 человек раненых. Духота, тошнота, боль. Двери и окна были наглухо закрыты. Мучила жажда. За эти четверо суток я столько выстрадал. Особенно тяжело было ночью. Темнота. Люди просили: «Осторожно. Тише, убери руку».

Слоута – бывший пограничный военный городок, расположен в лесу. Эшелон вошел внутрь лагеря и остановился. Двери вагона с треском растворились, и измученные раненые люди увидели, куда они прибыли.

Опираясь на стенку вагона, я с трудом поднялся и подошел к двери, держа руку на повязке. Резкая боль в боку. Мне помогли выйти из вагона. Тех, которые идти не могли, положили на носилки, и русские пленные понесли их в лагерь, в помещение.

Я пошел, поддерживаемый ребятами. Нас привели в баню, на санобработку. Долго пришлось ждать очереди. Вначале пропустили лежачих. Наконец, через несколько часов, нас впустили в баню, в которой я не был около двух месяцев, а может и больше. Пока ехали в тесном вагоне, развелось вшей не только в одежде, но и под бинтами. Одежду прожарили, раны обработали. Впервые я увидел, что раны забинтовывают бумажными бинтами (такими, как туалетная бумага), но стерильными.

После бани привели в бывшие казармы, где теперь «лазарет». И тут точно такие же двухэтажные полати, деревянные, на которых кроме бумажных матрацев, набитых соломой, ничего нет – ни подушек, хотя бы бумажных, ни одеял. Мне дали какую-то шинель коричневую (похожую на английскую).

Все, что осталось в моей памяти от «лазарета» в Слоуте – это голод. Описать это невозможно. Я знаю, что можно выдержать сутки в нормальных условиях. Но когда идут дни, недели, месяцы, и ты начинаешь худеть, организм начинает расходовать внутренние запасы, резервы. Но этих запасов человеку надолго не хватает. Поэтому смерть косила тысячи и тысячи мужчин.

Позже, уже дома, я узнал, что в Слоуте погребено более 100 тысяч человек.

Но я был молод и пока держался, но похудел наполовину ко времени эвакуации нас из Слоуты, где я пробыл с 20 октября по 12 декабря 1943 года.

12 декабря, в связи с приближением фронта, нас вывезли в Польшу, в г. Холм, где был временный пересыльный пункт и где мы находились в разрушенных бараках с 15 декабря по 23 декабря 1943 г.

23 декабря нас вывезли из г. Холма и 31 декабря 1943 г. привезли в город Ченстохов (Польша). В лагерь военнопленных, где мы пробыли с 31 декабря 1943 г. по 13 августа 1944 г.

Никаких записей в плену, конечно же, не велось. Не до этого было. Да и на чем писать. Да и все равно бы отобрали, так как, когда нас перевозили, то пропускали через санпропускник. А за время нахождения в санпропускнике наша одежда просматривалась и очищалась.

Конечно, если можно было бы вести дневник, то получилась бы книга-трагедия о жизни и смерти многих и многих людей, с которыми мне пришлось пройти годы плена.

Но все-таки расскажу очень драматический случай, который произошел в лагере в Ченстохове.

Нас разместили на восточной окраине города, в конюшнях, где когда-то размещались польские кавалерийские части. В этих конюшнях также двух- или даже трехъярусные полати, где мы и обитали. Лагерь, как и полагается, обнесен колючей проволокой в несколько рядов, вдоль которых стояли сторожевые вышки, на которых дежурили немецкие солдаты. На вышках установлены пулеметы и прожектора. С наружной стороны изгороди ходили солдаты с собаками.

Недалеко от проволочного заграждения (внутри лагеря) находился туалет (он тоже остался после поляков) В туалете вода бежала беспрерывно, ручьем. Рядом с туалетом был умывальник, который открывался только в определенные часы.

И вот однажды, это было в конце июля 1944 года, мы узнаем, что ходившие с наружной стороны лагеря солдаты с собаками провалились на тропе, по которой ходили. Поднялась суматоха. Нас всех загнали в помещение, а потом всех выстроили и начали перекличку. Кстати, у каждого военнопленного белой краской был нарисован на спине, на шинели, номер. И на перекличке называли не фамилию, а номер.

Что же произошло. Оказывается, небольшая группа пленных из умывальника сделали подкоп, а землю потихоньку высыпали в туалет, где ее уносило водой.

Вели они эту работу около шести месяцев. Но за забором, за ключей проволокой они слишком близко прокопали к поверхности земли, и немцы провалились. Только один из пленных сумел выбраться за забор, но далеко ли он убежал? Не знаю.

Приехали в лагерь немцы, в черных мундирах, вели допрос. Нашли виновных. Что с ними сделали, тоже не знаю.

А так сидели во дворе, ждали жалкий паек и смотрели, как плывут облака на восток, летают птицы. А мысли на родине, в родной семье, в милой стороне. Скоро ли кончится война? И как она кончится для нас, пленных? Придется ли увидеться со своими родными? И так думы, думы, думы…

Тяжело, голодно, грустно.