И Арис, исчезнувший в водопроводе, не давал о себе знать, хотя была пора уж отпирать ворота…

Уставши ждать, царь велел забросить в верхний город две дюжины пылающих головней и глиняных сосудов с горючицей, вызвать пожар, сумятицу, движение. Огненные молнии, запущенные катапультами, прочертили небо, столбы искр поднялись за стенами, и вслед им зардела на ветру добрая сотня зажигательных стрел, однако же в ответ безмолвие, и отчего-то не вспыхнула смола, отправленная в горшках, не запылали деревянные кровли построек, запасы сена – ничто не загорелось, что могло гореть! И даже призраки на стенах не всполошились, продолжая бродить вдоль бойниц.

Теперь и македонцы примолкли, взирая на молчаливую крепость. Царь уже хотел послать лазутчиков тем же путем, через водопровод, однако воины агемы принесли на щитах философа, промокшего насквозь, продрогшего до смертной синевы, однако же живого. Он не мог и слова вымолвить, а только жался к огню и будто бы что-то шептал, словно безумный. Ариса положили на шкуры, укрыли овчиной, и царь напоил его горячим вином из своих рук, но прежде, чем учитель заговорил, миновало около часа и начало светать.

– Я в Ольбию пробрался, – с трудом вымолвил он. – Чуть только не утоп, вода студеная… Там стража… Обошел весь город… А в башню не проник! Сил едва хватило вернуться… Там география, пергаменты… На коих пути начертаны… И соотечественников нет. Нет никого!.. Лишь скот… Не бери Ольбию, царь. Ни славы, ни счастья она не принесет… Добудь географию и ступай…

Но вместе с восходом солнца и речь его оборвалась, и ум погас. Царь посчитал, все это у философа приключилось от простуды в ледяной воде, бегущей со стылых осенних гор. Кое-как согревшись, философ вроде бы оживился, попытался встать, но вымолвил лишь несколько слов:
– Коль не умер на восходе… Еще один день отпущен…


Его ноги подкосились, речь стала несвязной, а вид немощным и жалким. Александр велел снести учителя в свой шатер, согреть и обиходить, чтобы набрался сил. И тут явился Зопирион.

– Мои храбрец с рассветом приставили лестницы!.. И поднялись на забрала!.. – сообщил он. – Городская стража лишь у ворот. Повсюду бродят коровы, овцы – огромные стада! Меж ними редкие старики без шапок и малые дети. И более ни живой души!.. Пора на приступ!

Избалованный легкими победами во Фракии, сей воевода захлебывался от восторга, как учитель от жара. Александр же мыслил сразиться с супостатом, а не брать приступом беззащитную Ольбию, куда согнали животных – чтоб и далее не распускать о себе худой славы, де-мол, юный владыка Македонии воюет с тенями усопших да со скотом. Что если варвары потешиться вздумали? А еще хуже, мор на них напал, хворь заразная, которая случалась в понтийских полисах?

Или досужая в коварстве, искушенная всяческими хитростями, скуфь намерена заманить в ловушку?

– Где же супротивник, Зопир? – тая настороженное изумление, спросил царь. – Слух был, исполчились…

– Должно, бежал наш супротивник!

Даже если бы сейчас Ольбия растворила перед ним все ворота, Александр бы не вошел, ибо предчувствовал дурное. Неужто варвары и впрямь замыслили потеху над македонцами, а посему загнали скот, город оставили без прикрытия, и сами попрятались, однако не от страха?

Томимый глубоким разочарованием, царь захотел испросить совета у философа, но у того начался сильный жар и бред бессмысленный.

– Огонь! Огонь!… – взывал он. – Они спалили город! Кончилось время… Пить не хочу!.. Не давайте воды чумному…

Полдюжины лекарей хлопотало возле, то укрывали перинами, то напротив, махали опахалами и водой мочили, давали снадобье, окуривали индийскими благовониями и не могли помочь. Арис корчился, дрожал и тянулся к царю, силясь что-то сказать, но из воспаленных уст изрыгался хрип и уже речь бессвязная. Александр велел всем покинуть шатер и сам склонился над страждущим.

И вдруг из его череды слов, как из потока нечистот, два все же достигли уха! И почудилось, ледяная скрюченная рука учителя проникла в грудную клетку и схватила сердце.
– … аспидная чума!…

А далее снова бессвязный лепет:
– Мы не добыли время… Оно истекло в песок… Надо сжечь наши города! И выстроить новые!.. Воевать и строить! Воевать и строить!

Сын лекаря придворного с раннего детства причастен был к медицине и преуспев в этой науке, щедро делился с учеником. Александр знал, подобная болезнь разит всякого, кто лишь приблизится к хворому; она отравляет воду, воздух и летит по ветру, а спасение от напасти одно – огонь очистительный.

В короткий миг царь испытал, насколько ранима и тонка грань между радостью бытия и скорбью, между жизнью и смертью. Насколько иллюзорно все то, что еще вчера двигало им, вызвало жажду устремлений, а в сей миг уже ничего не ценно – ни победы, ни слава и добыча!

А в лицо дохнули всего два слова – аспидная чума! И в подтвержденье этому учитель стал бормотать слова, из коих следовало, что жить ему оставалось до восхода. Если не сжечь город и не отстроить новый… Последней стадией болезни, когда жизнь еще теплится, но угасает память, был страх перед стихиями воды и огня. Поэтому он, как заклинание, шептал:
– Воды мне не давайте!… Не подносите света!…

Или стонал в бреду:
– Спасет огонь… Скуфь ведает, от чумы есть зелье!.. Я слышал, некий бальзам… Они называют его ЧУ… Сотвори чудо и добудь его!..

Но Александр в эту безумную речь не вникал, ибо отроческая неуемная обида охватила! Мыслил превзойти отца, коего звали – Македонский Лев, покорить весь мир, добыть в походах то, что искали все философы, отчаянные полководцы и мореходы, что воспевали в гимнах поэты, прославляя подвиги Геракла и аргонавтов во главе с Ясоном! Предстоящая жизнь чудилась вечной, наполненной и тугой, как под ветром парус. И в первом же походе, еще не скрестив меча с супостатом и даже не позрев на него, не испытав торжества победы, сладкого искуса славы, так нелепо окончить путь!..

Забывшись от обидных мыслей, он брел не ведая куда и увлекая за собой свиту, а Зопирион бегал возле, оказываясь то справа, то слева и что-то с жаром говорил, должно быть, спрашивал соизволения пойти на приступ, но Александр не внимал ему и думал: «Я умру, вот только минет срок… Прежде стану безумным, как учитель. И буду бредить в жару, испытывать, как сгорает их мозг… Ты тоже умрешь. Кто был под стенами Ольбии, всех ждет один конец. И многие уже не позрят восхода…»

Так скоротечна и летуча была аспидная чума.

Он уж хотел сказать о том, что услышал от Ариса, поведать о болезни и очистительном огне, но стиснув зубы, промолчал: в тот час же начнется паника, великий бег, и тридцать тысяч войска ринуться в обратный путь, сея болезнь лихую. Пехота не дойдет, но конница, передавая хворь, ровно весть о победе, доскачет до пределов Македонии…

Люди умирали, однако скот и лошади, знающие дорогу к дому, были избавлены от напасти и могли в своих седлах принести умерших всадников, суть заразу…

А заразный ветер довершит кару варварских богов.

Все эти мысли позволили царю стряхнуть обиду и вспомнить, кто он есть, насытиться волей, и посему владыка Македонии и словом не обмолвился о том, что услышал из бредовых слов философа. Пехотинцы же и конники ничего не подозревали, и осмелев с восходом, открыто приставляли лестницы, без воли воевод, карабкались на стены и с любопытством взирали, что там сокрыто. И все кричали с радостью предчувствовали, что битва не состоится и погибель от супостата ныне не настигнет:
– Здесь пусто!

Но Александр слышал иное в их голосах:
– Смерть примем не от варваров! И не сегодня!

И лучше бы приняли ее на стенах, от мечей и копий, лучше бы хребты ломали, свергнутые наземь, чем корчились в агонии от жара и чумного безумства, как ныне учитель…

И сам бы сразился с превеликой страстью, дабы умереть в бою и обрести воинскую славу, и не изведать позора смерти от чумной болезни.

– На приступ не ходить. – словно очнувшись, велел царь. – Фаланги не смыкать, а отвести от стен и жечь костры. Воды из источников не брать.

Зопирион вдруг что-то заподозрил.

– Помилуй, царь!.. Вода здесь превосходная! С высоких гор течет… И не отравлена, коней поили!.. Да и сами пьем!

И тут неведомо откуда среди осаждавших крепость, македонцев оказался пастух, в изветшавших кожаных одеждах и безоружный, только бич в руке. Как и откуда взялся, никто из македонцев не увидел и не поднял тревоги.

– Не врагов ли себе ищешь, царь? – весело спросил он. – Сразиться тешишь мысль?

Воины агемы встрепенулись, и одни собою заслонили Александра, другие же схватили варвара – тот поддался.

– Я зрю врага, – царь оттолкнул телохранителей. – Но он не осязаем для меча моего, не зрим для ока.

Пастух изведал его иносказание, чему-то усмехнулся.

– Должно быть, впрямь узрел… И не поддался страху. А как ты мыслишь сразиться с нами? Ратью на рать сойтись на поле? Покуда воины твои стоят на ногах? Иль в поединке, на ристалище? Дабы не проливать лишней крови?

– Мне все станет по нраву!

– Добро! – варвар стряхнул с рук телохранителей и вынул монету. – Давай бросим жребий? Коль выпадет конь, быть битве между ратями. А колесница – единоборству быть!

– Готов испытать судьбу и по жребию. – согласился Александр. – Но с кем сразятся мои фаланги, если выпадет конь? Не зрю ни единой вашей шапки, а со мной пришли тридцать тысяч македонцев.

– Скуфь тебе укажу! – рассмеялся сей веселый пастырь. – Здесь недалече мои полки.

Царь оглядел его надменным взором.

– А если твоя монета падет колесницей вверх? С кем я сойдусь?

– Со мной!

– С тобой не по достоинству. Пусть выйдет на ристалище ваш царь!

– Царь наш далече, за сто дней пути. Сам не видал его, да сказывают, юн больно, еще не сидит в седле. А старого царя твой отец убил. Возможно и позвать юнца, но станешь ли ждать, когда охота славы? И славно ли тебе сходится с отроком? Сразись со мной. Я князь и ныне владею Ольбией. По вашему – архонт. Чем не супротивник?

Сказал так варвар и сдернул шапку, выпустив на волю долгий клок волос на темени, суть чуб или иначе, оселедец – знак принадлежности к воинственному племени русов и сколотов. А в его правом ухе, словно подкова конская, сверкнула увесистая княжеская серьга.

Александр в тот миг подумал, что и впрямь царя ему не дождаться, добро бы дожить до вечера, покуда аспидная чума не покрыла безумным жаром…

– Быть по сему, – согласился он, усмиряя гордыню. – Не медли же, архонт. Веди, показывай скуфь свою и поле брани. Там и метнешь жребий!

Царь все же тешил мысль над этим нелепым князем посмеяться, ибо лазутчики прорыскали окрестности полиса на много стадий вглубь и войска варваров не обнаружили. Если от чумы и спасся кто из них, то малая ватага. Упрятать даже полк близ Ольбии стало бы невозможно: две балки с восточной и полунощной стороны открыты взору, лес давно порублен, а далее нивы не сжатые, масличные сады, виноградники да всхолмленная степь.

Скуфский архонт обмотал вокруг уха с серьгой свой чуб, покрыл голову шапкой и свистнул. И тут из травы, словно из-под земли, встал конь соловой масти и к князю устремился.
– Поедем, царь! – он вскочил в седло. – И верно, след поспешать!

Телохранители агемы в тот час же подвели Александру Буцефала, а Зопирион, обескураженный поведением царя и более его разговором со скуфским пастухом, стоял, разинув рот.
– Труби сбор и поезжай за мной! – понудил его царь. – Позрим на воинство врага. А то жребий бросим, а сходится не с кем!

– Не пекись напрасно! – вновь засмеялся князь и понужнул коня, – Полков довольно, и каждый о сорока ватагах. Будет с кем сразиться, коль жребий выпадет.

– Отчего же ты, архонт, оставил Ольбию? Имея столько войска?

Тот бездумно махнул десницей.

– А у нас мор случился, ты же позрел. Хворь ветром нанесло, аспидную чуму. Неделя тому, как охватила город…

– И ты ведешь меня, чтоб мертвецов явить?

– Да отчего же, царь? Покуда живы все и здравствуют. Вот ежели сражение случится…

Александр изумился несмышлености варвара, однако же промолвил:
– Чумные обречены не зреть восхода.

– И верно, царь, – они ехали стремя в стремя. – Хворь скоротечна… Потому мы скот загнали в город, а сами на пастбище. Ныне полунощного ветра ожидаем, по вашему, борея. А как проветрится земля и с нею Ольбия, вернемся. Нам не впервой…

Сведомый в медицине, учитель уверял: единственное снадобье от сей болезни – огонь очистительный, когда сжигают бедные жилища, царские дворцы и города. Вкупе с покойными и хворыми, кто жив еще – без всякого разбора, дабы спалить заразу и не распускать ее по ветру. И все это сотворить до следующего восхода солнца.

А этот безмудрый рус напротив, оставил город, медлил и ждал борея!

Недолго ехали – всего лишь балку миновали да поднялись на холм, с коего открылась степь. Князь натянул поводья.

&‐ Вот мои полки…

Перед взором, словно море, плескался волнами ковыль, изрядно побитый конскими копытами, орлы кружили в поднебесье…

И ни души вокруг!

Но тут буланый жеребец под архонтом заржал призывно, степь всколыхнулась, и будто пелена спала с очей: не ковыль – скуфейчатые шапки и табуны коней до окоема покрывали поле! Варвары искусны были прятаться от глаза даже на открытом месте, для чего подбирали масть лошадей и стригли гривы, и сами укрывались валяными попонами. А кони их приучены ложиться наземь и будто растворяться среди вольных трав.

Завидя князя, скуфь в единую минуту была уже в седле и сам собой из ватаг отдельных соткался строй, по образу тупого клина с летучими крылами. Не войско варвары напоминали, не ополчение людей – несметную птичью стаю зимующих близ Пеллы, скворцов, когда эти мелкие птахи, повинуясь неведомому чутью, неуловимым знакам, вдруг в единый миг, одновременно, взлетали тучей или совершали крутой вираж в полете.

Тем часом гетайры лавиной перевалили холм и только тут, узрев внезапно строй супостата, резко осадили коней и смешались. А тяжелые пешие фаланги еще только выкатывались из балки разрозненными толпами, открытые и уязвимые. Кто отставал, неся тяжелые сариссы, кто же напротив, спешил вперед. А варвары уже изготовились нанести удар и луки натянув, ждали чего-то! И все без клича боевого, коим стращал философ, без гласа трубного и прочих предвосхищений.

Еще одно мгновение, и заиграли б струны тысяч тетив, запели стрелы, и каждой бы досталась цель. И музыка сия достигла б сердца многих, кто спешил на битву, словно на праздник Бахуса. Македонцев всегда берег и вдохновлял строгий боевой порядок, а скуфь не стала бы ждать и не позволила выстроить фаланги, поднять щиты. И конницы бы оказались не разящими клиньями – легкой добычей, кипящими котлами, бурлящими и уязвимыми лавинами: это на скаку лошадь, как и воин, не чует стрел, но осаженная удилами, взыграет от ранения и понесет, сминая задних.
Зопирион наконец-то изведал опасность, закричал, и ему вторили все воеводы, но миг упущен был, чтоб войско сходу привести в порядок и с ним предстать перед врагом. Две силы разделяла дистанция в бросок копья, и Александр в тот час по юношески страстно и одержимо пожелал, чтоб выпал жребий поединка. Уж лучше смерть принять, чем зреть, как избивают македонцев!

Однако скуфский князь вдруг сдернул шапку, ударил ею о землю, и тем самым укротил всех лучников одновременно. Сам же неспешной рысью выехал в голову клина, там развернул коня и встав перед царем, ему монету бросил.

– Коль ты ныне гость, тебе метать!

И раскинув по траве попону, потребовал, чтоб меч ему подали.

Александр поймал жребий и осмотрел: на одной стороне золотился вздыбленный конь, на другой – скуфская колесница с дышлом. И показалось, монета засветилась, испустив яркий луч, и на краткий миг в глазах заалело, а в темени под шлемом зардел горящий уголь. Он вроде бы сморгнул пятно и головой встряхнул, но внезапно почуял жар, ломоту в костях и перед взором всплыл черный кружок, величиной с монету – первый толчок аспидной чумы!

Варвар что-то заметил и принимая меч из рук слуги, поторопил с усмешкой:
– След поспешать, царь. А ну, испытай судьбу!

Не подавая виду, Александр взвесил жребий и метнул его. Монета взмыла вверх, поблескивая на солнце, и выписав дугу, упала на попону.

А след от нее перед взором остался черный…

Царь чуть склонился в седле, глянул вниз и показалось, выпал конь, то есть, сойтись на поле должно ратям, однако же архонт лишь чуть скосил глаза и молвил:
– Колесница.

Не по достоинству было македонскому царю, владыке всей Эллады, спешиваться и поднимать монету, а из седла почудилось, золото померкло, и аспидная чернь залила чеканку.

– Добро, – повиновался он и, вынув меч, помчался к краю поля.

Разъехавшись на стадию перед своими ратями, они обернули лошадей друг к другу и на минуту замерли. Македонцы наконец-то выстроились в боевые порядки на пологом склоне холма, и хотя фаланги еще выравнивали ряды, однако уже ощерились сариссами, прикрылись щитами и теперь были неприступны со всех сторон. Две конницы на флангах встали клиньями, а третья, из гетайров, в середине, на стыке двух полков, чтобы в любой миг придти царю на помощь.

Солнце над их головами было черным, и тень аспидная уже покрывала войско…

Скуфь же хоть и стояла могучим и единым конным клином, однако вольно, с поднятыми копьями и луками в колчанах. Иные ватаги их полков и вовсе от скуки затевали игры, понуждая лошадей своих бодаться головами – кто кого столкнет или перетягивали дротики, норовя соседа из седла исторгнуть. И хохотали громко, коль всадник падал наземь.

А их князь, позрев на свое войско и на супротивника, вдруг меч повертел в деснице и с силой вонзил его в землю – конь порскнул в сторону.

– Довольно и бича!

Выхватив его из-за опояски, раскинул по земле и громко щелкнул.

И тем самым будто подстегнул Буцефала. Могучий жеребец присел и ровно тигр разъяренный, с места понес наметом. Царь вскинул меч, и рука в тот час намертво срослась с рукоятью, став продолжением клинка, а сам он сросся с лошадью, как срастаются два древа из единого корня. Живая, горячая плоть коня слилась с плотью всадника, кровь с кровью, нерв с нервом, и теперь вся их мощь, как молния из тучи, воплотилась в лезвии меча.

Уже не солнце сверкало в нем – аспидная чума, и след оставался черен…

Проникнув ветшающим умом сквозь время, отбитое копытами, он видел, как под его черным мечом, подобно зрелой тыкве, разваливается плоть супостата, и из оранжевого чрева брызжет сок и семя зрелое, спадая наземь черным дождем.

Он и не мыслил чего-нибудь иного! В тот миг он зрел победу!

Однако свист бича, как свист борея, вмиг охладил уста и голову. Приросший меч вдруг вылетел из десницы, а сам он – из седла. И перед очами не свет полыхнул – суть, черная земля!
– Зопир! Убей его! – воскликнул Александр, но крик, обращенный в землю, в ней и потоп.

И голос сверху был:
– Ужо царь, упокойся. Тебе срок пришел. Не я убью – аспидная чума…

Пред ним стоял архонт Ольбии, суть, варвар! И наступив на грудь облезлым сапогом, выдавливал из чрева душу. И та душа еще противилась, цеплялась за вместилище, ершилась, не желая исторгаться из тела благодатного.

– Зопир! Зопир! – звал еще он. – Зопир, убей!

Но откликался конь: где-то рядом ржал, встревоженный и чуткий к зову, и не бежал на зов. Только его глас дрожащий, как огонек свечи, мерцал перед воспаленным взором.

И снова враг восстал с бичом.

– Никто не придет на помощь! Кроме меня.

– Тогда ты убей! – царь меч искал в траве. – Пронзи мечом! Я воин, мне не достойно пасть от бича! И от чумы позорно!

Князь поднял его на ноги и осмотрев, вдруг сдобрился.

– Пожалуй, пощажу тебя.

– Пощадой станет смерть от твоей руки! Иначе аспидная чума расправится… Я обречен жить только до восхода...

– Да, царь, мор скоротечен, – бич сматывая в кольцо, вздохнул архонт. – Коль не вкусить лекарства, восход тебя спалит. Мы вот вкусили и ныне ждем, когда борей очистит город… Но если ты попросишь, царь, я дам тебе бальзам.

Ум угасал, а вкупе с ним – гордыня.

– Так мало прожил, – пожаловался он. – А был рожден для дел великих… И ничего не испытал! Я даже не любил еще!…

– Что же ты делал, отрок?

– Учился. И постигал науки…

– А помнишь, кто ты есть? Кроме того, что царь Македонии и тиран Эллады?

– Я сын Мирталы…

– И что еще?

– Сын своего отца…

– Этого мало…

– Старгаст мне говорил, рожден был Гоем! – сквозь мрак прорвалась мысль. – В тот час, когда на небосклоне звезды сошлись в единый круг. Нет, напротив, выстроились в ряд… Впрочем, я плохо помню его науку. Но жажду жить и испытать себя!

Князь чуб свой намотал на ухо и покрыл бритую голову валяной шапкой. Перед взором осталась лишь подкова серьги, торчащая из уха. Но и она померкла – зрение угасало вкупе с сознанием.

– Добро, лекарство дам, – заключил рус. – Мне ведомо, аспидная чума чернит сознание и гасит ум. Но мужества исполнясь, след затвердить тебе: болезнь вновь явится, как только посягнешь на свет чужих святынь. Ты не умрешь при этом – сам обратишься в снадобье, источая целительный бальзам… Ну, все запомнил?

В тот миг зачумленный, он не внял, да и не способен внять был его словам, тем паче, проникнуть в их смысл. В подобных случаях он обращался к учителю, который разъяснял все хитросплетения мыслей и явлений. Сейчас, сквозь мрак в глазах, сквозь жар, что корежил тело, он вспомнил Ариса.

– Там, в шатре, философ, – промолвил Александр. – Мой учитель… Я связан с ним, как пуповиной. Дай ему бальзам! А он мне растолкует, как след поступать…

– Учителя излечишь сам, – был ответ. – Коль пожелает… Ты прежде взгляни на то лекарство, коим скуфь лечится!

– Но я уже ничего не вижу!

– В сей час прозреешь…

Сказал так и чем-то намазал ему глаза. Царь с трудом разлепил веки – перед ним оказалась лохань, обвязанная ссученной вервью. В ней лежал издыхающий чумной, в коростах безобразных, с уст и тела струился гной.

– Да, вид мерзостный, – согласился рус. – Зри, что ждет тебя, коль покусишься на святыни – сия лохань. Философ не учил, я преподам урок. Запомни, царь: яд всегда слаще и приглядней. Противоядие срамно и горько…

И щедрой рукой зачерпнув гноя, поднес к его устам….

 – На вот, вкуси бальзам.

http://stragasevera.livejournal.com/15027.html 

Серия сообщений "Сергей Алексеев":
Часть 1 - Сергей Алексеев. Россия: мы и мир
Часть 2 - Отрывок из книги С. Алексеева "Россия: мы и мир"
...
Часть 37 - Сергей Алексеев. Сорок уроков русского. Урок 21. Народ
Часть 38 - Сергей Алексеев. 40 уроков русского. Урок 13. Любовь
Часть 39 - Сергей Алексеев. Изгой Великий. Глава 2. Часть 2
Часть 40 - Живая тема "Азбука предков"
Часть 41 - Путешествие на Манарагу,манящую к Солнцу
Часть 42 - Сергей Алексеев. Великаны жили 200 лет назад

Серия сообщений "Сергей Алексеев. Изгой Великий":
Часть 1 - Новая книга Сергея Алексеева! ИЗГОЙ ВЕЛИКИЙ. Глава 1
Часть 2 - С. Алексеев. Изгой Великий. Глава 1. Прибылой волк. Часть 2
Часть 3 - Сергей Алексеев. Изгой Великий. Глава 2. Бич Божий
Часть 4 - Сергей Алексеев. Изгой Великий. Глава 2. Часть 2