В. Ильина


«КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»:
МОСКОВСКИЙ ВАРИАНТ

По ней не раз «плакала» психушка и забирала ее... Она догадывается, как умер Юрий Щекочихин: подсказывает собственный горький опыт... Дочь погибшего летчика- испытателя «нацелена на бессмертие»... Все это – об одной женщине, живущей среди нас, об одной трагической судьбе.



Эра Данилова – студентка факультета журналистики М Г У.
Она еще не знает своего будущего… Или уже чувствует?


... Семнадцатый век. Протопоп Аввакум, объявленный Никоном, главой русской православной церкви, раскольником только за то, что упрямо держался в христианстве прежних постулатов и не принимал нововведений патриарха, истинного раскольника, медленно шел по этапу, в очередную ссылку вместе с верной женой. Уставшая пожилая женщина решилась, наконец, спросить мужа:

– Долго ли будет такая мука, Петрович?
Тот спокойно ответил:
– До самой смерти, Марковна. До самой смерти.
И супруга согласно кивнула:
– Добро. Ино еще побредем... .

Вот также, много лет, «бредет» и не сдается наша современница, моя давняя знакомая, про которую некоторые, услышав об очередных неприятных поворотах в жизни блестящей журналистки и не озаботясь подробностями, пренебрежительно говорят:
– Данилова? Но она же - чокнутая! Зря, что ли, ее в психушку забирали?

Зря. Но, действительно, забирали. Три раза. И не куда-нибудь, а в «Кащенко»... Неудивительно: у нас, на Руси, карательная психиатрия – распространенное явление. «Назначить» человека безумцем, если есть власть и сила, – ничего ведь не стоит! Было такое, например, во времена строптивого Аввакума, которого держали в земляной яме. Но он и там ухитрялся создавать свои труды. А между делом, не стесняясь в выражениях, костерил Алексея Михайловича, батюшку Петра Первого, прозванного народом «Тишайшим». Вот как писал он про царя – ученикам: «Губитель души своей окаянной... Плюнул бы ему в рожу-то и в брюхо-то толстое пнул бы ногою...» Инакомыслие – налицо. Значит, в кандалы человека, «в железо»…
Увы, и при советской власти психбольницы, как и тюрьмы, находились в чести. И после перестройки. И сейчас не пустуют. Но Данилова, к моменту первого своего «лечения», в 81-м году, уже была вооружена знаниями, переданными ей Виталием Васильевичем Караваевым, пользовалась его «натирками», рекомендациями. Ему она тоже очень помогла, пустив жить в свою небольшую аскетичную квартирку бездомного самородка с женой.

Поэтому ей не сумели «расщепить сознание», над чем тщательно трудились психиатры в стационаре, призванные оказывать помощь действительно занедужившему человеку, а не гробить здорового... Не сумели сделать ее «умопомешанной», выражаясь по-старинному... Довести до потери личности... Хотя в диагнозе фигурировали как «паранойя» с «шизофренией», так и мудреная комбинация из этих терминов. «Бытие определяет сознание», – провозгласил когда-то господин Маркс. Не дай Бог, чтобы сознание эффектной, энергичной, поначалу, женщины определило ее тогдашнее б ы т и е. В той же «Кащенко», скажем!

... В огромной, как спортзал, палате даже ночью горел свет... Прилечь на койку разрешалось лишь в «тихий час»... Самостоятельно войти-выйти было невозможно: дверь мог открыть только кто-то из персонала особым ключом... Днем, если не было процедур, все неприкаянно слонялись на полусогнутых ногах по длиннющему тусклому коридору в ожидании, когда хоть немного ослабеет действие аминазина (или чего-то подобного), который туманил глаза, путал мысли, расслаблял мышцы, не давал ни на чем сосредоточиться. Но, в то же время, провоцировал жуткую неусидчивость, заставляя женщин, после утреннего и вечернего уколов, метаться из последней мочи, будто раненые звери в клетке.

А новенькой – как государственной преступнице, заступившейся за Фетисова, – вводили т р о й н у ю дозу этой мерзости, тут же поясняя: что Родина просто разоряется, покупая лекарство (!) за границей, на золото, для такого неблагодарного контингента... Кстати, когда Данилова, еще на воле, произносила фамилию скромного ученого, но настоящего уникума, которого не признавали в государственных кабинетах – официальных олигархов тогда не было, – скучные лица чиновников, имевших немалые возможности помочь таланту, оживлялись при упоминании знакомой фамилии: «Это – хоккеист?»

В общем, Высоцкий, в своей песне про психов, ошибался, написав: «Уколоться и забыться»... Забыться как раз не позволяли. Не знал он, видно, реалий популярного заведения, в котором оказалась выпускница журфака МГУ, среди подлинных и «мнимых» больных.

В первые дни она пыталась не обращать, внимания на происходящее вокруг. Даже на приглушенные голоса, монотонно повторяющие с разными интонациями один и тот же текст:
– Будут большие перемены... Будут большие перемены...

Что имелось в виду – таинственно умалчивалось. Может, это – общий пароль? Или – внедренная в подкорку ключевая фраза? Или – массовый гипноз? Но прямой смысл обнадеживал: вдруг, именно тут, люди знают правду, и, действительно, ожидаются какие- то изменения к лучшему?

Зато пугали могутные санитарки, которые туда-сюда таскали на себе, перекинув через плечо, будто рулон ковра, вконец ослабевших пациенток. Данилова, по первости, шарахалась от них. Потом – привыкла. Как ко всему вокруг! И даже не обижалась, когда медсестра бесцеремонно стучала ложкой по ее зубам, проверяя, проглотила ли она очередную таблетку или умело замаскировала во рту. А вскоре виртуозно научилась обманывать своих мучительниц и, незаметно, выбрасывала ее.

– Данилова то одного сумасшедшего, который пытался научить всех быть здоровыми, пропагандировала... То – другого, который брался поменять у людей мировоззрение... – до сих пор кипятятся недруги. – Ей, видите ли, больше всех надо!

А вот это – прямо в «десятку». Не случайно, видно, отец дал новорожденной непривычное в тридцатых годах имя – Эра, обозначающее отсчет времени: конец – одного, начало – другого. Ей же достался не какой-то тихий – скажем, мезозойский – период, а кипящий, будто лава, выплескивающаяся из жерла вулкана, – советский. Может, поэтому в девчушке, с малых лет, проявился бесстрашный характер отца. Именно из-за него известный летчик, многоопытный испытатель самолетов, погиб в тридцать пять лет, в самом начале войны, в глубоком тылу, а не на фронте.

… Петр Данилович Данилов родился на Витебщине и лишь двенадцатилетним подростком вдруг увидел низко летящий аэроплан. Мальчик был так потрясен, что долго, задрав голову, бежал по дороге, спотыкаясь и падая. Аж нос себе расквасил! «Человек летит по небу... Значит, и я так смогу?» Он – смог. Окончил знаменитую Качинскую авиационную школу. Пилотировал разные типы самолетов. Войну встретил в Хабаровском крае – комдивом: на уголках воротника его гимнастерки посверкивали по три «шпалы» темно-вишневого цвета.

Но сколько полковник Данилов ни просился на передовую, – не пускали. Во-первых, рядом Япония, и надо укреплять этот рубеж... Во-вторых, совсем недавно, на западной границе, неподалеку от его родных мест, советской авиации был нанесен тяжелейший урон: фашисты разбомбили наши машины прямо на земле, на аэродромах… Поэтому тут, в Амурской области, на неприметной станции Возжаевка, где расположился гарнизон Петра Даниловича, регулярно шли испытания новых самолетов. Но они отчего-то не хотели летать. И летчики – разбивались.

Однажды Эра услышала, как отец, с тоской, тихо сказал матери:
– Завтра четырнадцатый полчòк (он всегда именно так произносил это слово) улетает на фронт...
Девочка не посмела вмешаться в разговор старших, как-то утешить отца: это было не принято у них. А сердечко ее - ныло. Но совсем тревожно стало на душе, когда произошло очередное ЧП. Это была пятница. В их квартиру постучалась женщина с траурным венком в руках. Домашние замерли. Заплаканная незнакомка, извинившись, что ошиблась этажом, поднялась выше, шурша своей печальной ношей. Все подавленно молчали: плохая примета!

А в воскресенье Петр Данилович не выдержал и решил сам облетать очередную машину. По рангу ему, конечно, нельзя было этого делать. Но кто мог остановить начальство? 26 декабря 41-го года в тех местах стоял лютый мороз. Командир дивизии взлетел и тут же приземлился: краги на руках мешали, и он попросил принести ему шерстяные перчатки. Снова взлетел. Сделал левый разворот. И... рухнул вниз, сорвавшись в штопор.

Только после его смерти стало ясно, что мотор для такой машины – тяжеловат. Через некоторое время на передовую пошли усовершенствованные конструкторами (в частности, знаменитым Лавочкиным) ЛАГГи-3, которые отлично летали, храбро сражались с вымуштрованными германскими ассами и за которые, в тылу, было отдано столько жизней. Может, и в «полчòк» Данилова они попали, подсобив по старой дружбе?

В тот день, когда Эре сказали про гибель отца, для девятилетней девочки «рухнул мир», словно машина, которую тот испытывал. Кончилось все привычное. Началась новая незнакомая жизнь: без отца. Никогда уже не будет тех счастливых, довоенных суббот, когда он прилетал отдохнуть на личном небольшом самолетике, целиком выкрашенном в ярко-красный цвет. Эра задолго выбегала на крыльцо их дома и высматривала в синем небе алую точку, сулящую столько радости. И каждый раз не могла понять, как в ней, этой точечке, помещается ее почти двухметровый отец.

Она уже знала, что таких высоких людей в авиацию не берут. Но, похоже, он и тут сумел всех переубедить! Впрочем, других в его роду – не было. Недаром соседи, еще до коллективизации, с плохо скрываемой завистью, говорили про крепкое хозяйство деда Данилы, георгиевского кавалера: «У Даниловых – все самое лучшее! И кони – в яблоках, и сыновья – как на подбор»...

Эра была папиной дочкой. Именно он, а не мать, учительница, целыми днями пропадавшая в школе, занимался воспитанием девочки, ее внутренним развитием, становлением... Именно он покупал ей бесконечные книги, которые она тут же проглатывала, и симпатичные обновы: у него, элегантного, даже франтоватого, был отменный вкус. Дамы – млели! А он любил только свою жену, Эммочку, которую, семнадцатилетней пампушечкой, приметил на родине, во время курсантских каникул. Потом, закончив учебу, решительно оборвал ее вялый местный роман и увез с собой: кочевать по городам и весям. Эра родилась, например, в Севастополе...

Странно, но духовная связь отца и дочери, с годами, не проходит, а лишь крепнет. Особенно тогда, когда Эре – плохо, когда она, словно много лет назад Петр Данилович, входит в смертельный штопор. Ей же и теперь, в «разгул демократии», как цинично выражался один издательский босс, с которым я работала в «Молодой гвардии», натурально перекрывают кислород определенные службы! Расшатывают и разрушают новейшими методами здоровье даже на расстоянии, запросто проникая внутрь ее жилища... через стены.

Элементарный укол зонтиком, снабженным ампулкой с отравой, или пропитанные ртутью занавески, или телефонная трубка, смазанная ядом, – это вчерашний день. Кому из «серьезных» людей, если это не наивные братки, нужна сейчас подозрительно быстрая смерть? А потом – интересно же ставить опыты не на животных, а на людях! Но еще больше – наблюдать их долголетние, как в случае с Даниловой, мучения... Кто поверит бредням особы, побывавшей в дурдоме, что ее методично убивают? Изводят? Очень правильное деревенское слово! «Извести» недруга, любовницу мужа, самогó неверного супруга... И делать это – постепенно, с наслаждением...

Поэтому пошла в ход современная наука, а с ней – высокие технологии. Гуманитарному уму не понять (сужу по своему – бездарному в этом плане – окружению), что такое «лучи», «микрочипы»... И как трактовать словосочетание: «Преобразующий сигнал»... Такому уму здесь делать нечего. Зато Василий Захарченко, проводивший однажды в Доме журналиста «Круглый стол» на тему набирающего обороты зомбирования людей, явно все понимал. Недаром был главным редактором журнала «Техника молодежи»!

Короче, когда сегодня на Эру, в ее квартире, в очередной раз – день ли это, ночь ли, – наводят, будто знаменитую пушку с крейсера «Аврора» – на Петроград, некие генераторы (или другие «продвинутые» штуковины), и душа ее расстается с телом, спасает свою девочку (а кто же она для Петра Даниловича?) отец. Оттуда, с неба. Возникая перед ее закрытыми глазами на красном сказочном самолетике. И, как по волшебству, уходит раздирающая внутренности боль, а сердце, которое только что жгло раскаленным металлом, вновь начинает нормально биться, и удается, наконец, разлепить веки, продохнуть...

Эта необычная – флюидная – связь окончательно закрепилась, наверное, в день похорон комдива, когда Эра, чтобы не окоченеть на невиданном доселе морозе, сунула свои ноги в детских валеночках – в огромные отцовские унты и поехала вместе со взрослыми к сопке, на которой было кладбище. Но тут силы покинули второклашку: она не смогла выйти из машины... Не потому, что измучилась за последние дни или вдруг испугалась. Она была не в состоянии увидеть, как ее отца, недавно такого живого, теплого, зарывают в ледяную землю...

С тех пор Петр Данилович неизменно спасает и отогревает свою любимицу. Не Эмма Викентьевна, недавно ушедшая в девяносто шесть лет, но до последних своих дней всем интересовавшаяся, активно что-то выращивавшая на маленьком огородике в Подмосковье, это делала. А отец, которого давным-давно нет. Может, «Петр», действительно, – «краеугольный камень», как трактуется в Новом Завете это имя? Странно… Но разве только это странно в той семье?

... Их сеттер Рекс, с которым Петр Данилович охотился, был раздавлен уходом хозяина и едва пережил те дни. Он просто из любезности сжевал протянутую Эрой котлету: чтобы не обижать маленькую хозяйку. Официантка из офицерской столовой, принесшая Даниловым немного еды, – промолчала. Лишь укоризненно глянула на девочку: такое горе, готовить некому, поскольку простуженная вдова лежит в лёжку, а она – о собаке печется... Но для Эры рыжий, с белой полоской на лбу, ласковый пес – как человек, как младшая сестренка Аллочка, еще не понимающая, что случилось непоправимое.

Хотя Рекс не всегда был покладистым. Он почему-то никак не мог смириться... с фазаном, которого Петр Данилович подстрелил и оставил в доме – на память: очень красивым оказался! Поэтому постоянно лаял на чучело, с ярким длинным хвостом. Словно говорил: «Я тебя уже приносил хозяину, бездыханного... Чего же ты по-прежнему пижонишь?» Инстинкт!

А вот какой инстинкт привел его, увезенного вскоре после беды товарищем отца за сотни километров, – назад, домой? Эра не знала, что мать решила отдать собаку, и, вернувшись однажды из школы, столкнулась с уже свершившимся. Сильно печалилась. Но ничего не могла сделать. Прошло несколько месяцев, и вдруг Рекс объявился: худющий, грязный, измученный... В общем, еле живой. Как он трюхал по сопкам? Как продирался через густой колючий кустарник? Чем пробавлялся в пути: что ел, что пил? Не понять.

Самое непонятное – в другом: как угадал маршрут и ни в чем не ошибся? Ведь дорога туда, на чужбину, у него была не по земле: он летел по воздуху. Его же переправляли на истребителе! Загадка природы... А отгадка – простая: все дело в необыкновенной любви и безупречной верности. Но Эмма Викентьевна не имела времени этим восхищаться. Она была завучем. Преподавала историю в старших классах. На руках – двое детей. Поэтому снова отдала собаку тому же человеку. И за Рексом опять прилетел самолет. Больше пес не возвращался, хотя теперь знал дорогу. Окончательно, видно, понял, что Петра Даниловича на самом деле нет.

Эре хочется верить, что там, наверху, они по-прежнему вместе: отец и его умный сеттер. Когда пришел его час, он, несомненно, отыскал хозяина. Может, и Рекс, тоже, оберегает «малышку», отдавшую ему когда-то единственную котлету, а себе оставившую жидкое пюре? Ведь бумерангом возвращается не только зло, но и добро. А Данилова, регулярно набивая себе шишки и без конца нарываясь на различные трудности, сделала его немало.

Лишь то, что именно она явила миру таких гигантов, как Караваев и Фетисов (подобных людей индийские махатмы называли «вестниками»), дорогого стоит! Но у нас – не Индия, поэтому и тот, и другой побывали в тюрьмах, в психушках. Потому что и тот, и другой, живя в необременительной для них бедности, никогда не думали о собственном благе. Зато один – знал, как лечить (и успешно лечил) рак у отдельных людей. Второй – как лечить рак всего общества.

И делал бы это беззаветно (любимое слово Фетисова: без чьих-либо заветов), если бы наших вождей заинтересовали его идеи. Но поскольку их посчитали опаснее, чем травяные «натирки» Караваева, на которых ушлые соотечественники зарабатывают сейчас миллионы, торгуя некими «бальзамами» и, для отвода глаз, прикрываясь иногда раскрученным именем, Сан Санычем, как называли Фетисова близкие, занялась Лубянка (ему, видите ли, претит «угнетение»!), закатав вскоре в страшенную лечебницу-тюрьму под Казанью. Правозащитники и диссиденты хорошо знают ее.

А Виталия Васильевича «отдали» милиции. Вызвали однажды Караваева в отделение, и он, на радостях, пошел туда один, чего, осторожный, никогда раньше не делал. Думал, насчет отъезда в Болгарию, куда был приглашен вместе с семьей. Его же – под белы рученьки и – в «воронок». Без экспертизы, следствия, суда – прямиком в ту же «Кащенко»... Но там Виталия Васильевича могли навещать и что-то ему приносить, в отличие от бедняги Фетисова: он был полностью изолирован от общества, за которое так радел и переживал.

В течение года Караваева умело довели – по симптомам – до болезни Паркинсона, то и дело сажая в какое-то диковинное кресло, в котором подопечного начинало неимоверно трясти. И если бы, «по просьбе трудящихся», его участью не занялся Николай Тихонов, крупнейшая фигура в нашей культурной жизни тех лет, неизвестно еще, чем бы, все закончилось. А так, оказавшись на свободе, Караваев, через несколько дней, полностью сам себя восстановил. Мог ли он предположить тогда, к а к погибнет (именно погибнет!) его спаситель?

… Принципиальный Николай Тихонов, председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям в области литературы, посмел не подписать документ о выдвижении на премию Великого Писателя Земли Русской (в просторечии, сокращенно, ВПЗР) – Леонида Ильича Брежнева. Очень быстро он вдруг заболел чем-то непонятным и внезапно умер, неимоверно изменившись за пару суток. Даже голос у него стал другим... Тогда, видно, не боялись спешить, если что-то срочно нужно! Да и кто мог заподозрить неладное в те годы? Человек – в солидном возрасте, много работал, вот и надорвался.

Теперь большинство тоже ни о чем таинственном не задумывается: мистика, мол, все это или признаки нездоровой психики! А вот многострадальная Данилова, узнав о странной смерти Юрия Щекочихина, о том, что у него, помимо многих неожиданных напастей, что-то случилось с кожей, о чем писали газеты, грустно усмехнулась:

– Я это уже «проходила»... У меня она снималась с рук – как перчатки!
Так что друзьям и коллегам Юрия Петровича* надо бы разгадать «кроссворд» загадочной кончины популярного журналиста, депутата Госдумы, занимавшегося вопросами... безопасности. Не в ординарном отравлении или особой аллергии тут дело, а совсем в другом! Прецедентов, к сожалению, достаточно. Кому помешал этот неугомонный человек – ясно... За что его могли убрать – яснее ясного… А к т о и к а к устранил, если это все же так? Здесь придется покопать. Найдутся ли смельчаки, не боящиеся, что их тоже могут «закопать»? Поглядим.

Фетисова, после четырех лет «Казанки», перевели в Москву, в психо¬неврологический интернат. До конца жизни, которая – внешне – не удалась: ни здоровья, ни работы, ни дома, ни семьи, ни, естественно, счастливого, без угнетения, общества! Эра нашла Сан Саныча на Потешной улице, вблизи Преображенки, «у Ганнушкина», куда его, временно, перевели полечить бессоницу. И не узнала... Нет, хоть с трудом, все же узнала. Но ее буквально убили превращения, случившиеся с недавно еще крепким, сильным, во всех отношениях, человеком.

... Когда-то он был очень высоким, светловолосым, улыбчивым мужчиной, с хитринкой в карих глазах, всегда - в молодежной спортивной куртке. Слыл любимцем женщин. Те мгновенно чувствовали в симпатичном успешном ученом его научный потенциал, в чем, порой, ничего не смыслили, но, главное, – его неукротимый темперамент: прирожденный боец, он все время с кем-то, с чем-то сражался!

Орловский мужик, служивший на флоте, окончивший в Ленинграде институт водного транспорта, ставший, со временем, научным сотрудником ЦНИИ экономики водного транспорта, Фетисов занимался о р г а н и з а ц и е й науки. Но особое внимание уделял... воде. Считал, что она – самый загадочный минерал(!) в мире. Что от ее качества, напрямую, зависит... мировоззрение. Утверждал, что без чистой воды коммунизм не может быть построен. Что она – явление историческое. Объяснял свои тезисы – четко и ясно:
– Почему русские всегда били немцев? Потому, что те росли на болотной воде, а мы – на родниковой.
Еще в-о-о-н когда, лет тридцать назад, он предупреждал:

– Скоро начнутся водяные бунты!
Посмотришь теперь на экран телевизора, почитаешь газеты, сообщающие о кошмаре, скажем, во Владивостоке, оставшемся без питьевой воды, что означает настоящую экологическую, а также – экономическую, катастрофы, и, невольно, вспомнишь «безумца», то, как он бился за свои «идеалистические» идеи, за их внедрение.

Но от него отмахивались, словно от назойливой мухи, называя, чуть ли не в лицо, шизофреником... А когда он уж слишком надоел и легкомысленно тиснул энное количество «листовок», в которых изложил то, в чем давно был уверен, «разжевав» все до мелочей, разложив все – «по полочкам», выдернули из обычной жизни и, с лязгом, закрыли за ним железные двери узилища. Именно в то время пострадала и Данилова, которая, правда, отделалась лишь тремя «заходами» в «Кащенко».

Уже когда Сан Санычу и многим «фетисовцам» стало ясно, что «запахло жареным», Эра, через своего приятеля Валерия Аграновского, передала его старшему брату, Анатолию, одну из «листовок»: на апробацию. Через день растерянный Валерий, как и многие, считавший Фетисова ненормальным, принес ее назад, с лапидарной устной рецензией:
– Он – самый великий ученый, который рождался на Земле.

Это было сказано крупнейшим в то время журналистом, не бросавшим обычно слов на ветер. Притом, в дни обысков, накануне «посадок» особо активных последователей Сан Саныча...

А теперь – еще об одном, о чем я узнала совершенно случайно, уже работая над этим материалом. Все – в курсе, что давным-давно, когда Земля была пустынна и безжизненна, ее омывал безбрежный океан. Потом появились материки, люди, цивилизации... И древние ученые назвали тот, первобытный, океан - Ф е т и с. В честь морской богини - Фетиды. Может, уже тогда Ф е т и с о в у было предначертано заниматься проблемами воды? И пройти, в связи с этим, через страдания? Вид вновь встреченного Эрой Сан Саныча говорил о глубине его переживаний. Перед ней стоял лысый, беззубый, невысокий старик, с потухшим взглядом. Как же у нас умеют все разрушать! «До основанья, а затем»... Но в тот раз произошло чудо, связанное со словом «затем» и с неуемной Даниловой.

Нашлась современная Мария Магдалина, которая, абсолютно не разбираясь в революционных концепциях Фетисова, нутром поняла его знàчимость как ученого и решила связать с этим изгоем жизнь, обмывая – в прямом и переносном смысле – раны мученика, восстанавливая своей бескорыстной заботой полумертвую душу упрямца. Зовут ее совсем просто – Зинаида. Зато отчество - светлое, летучее: Серафимовна...

Оставив работу чертежницы и не дожидаясь близкого пенсионного возраста, она стала ухаживать за Сан Санычем, до самого конца не отходя от своего беспомощного мужа (они официально поженились), которого – даже верные ученики – считали умершим. Такой, специально, распустили слух заинтересованные структуры... Только когда Данилова отыскала человека и предъявила доказательства, что Учитель жив, «фетисовцы» поверили в это. А доказательства были – неопровержимыми: почерк.

... Зинаиде Серафимовне разрешалось приносить мужу газету «Правда». Так он, прочитав номер от корки до корки, тайком писал на узких его полях свои замечания, предложения. А то – и на бумажных салфетках. По-прежнему пытался приносить стране пользу! Почерк был деформированным, болезненным. Но от этих салфеток, от этих неровно оторванных газетных полосок веяло такой знакомой энергетикой, такой убежденностью, такой глубиной интеллекта, таким уровнем знаний, что сомнений быть не могло: это – тот самый, никому не дающий покоя, Фетисов. А Эра еще долго, с болью вспоминала, каким потерянным, заторможенным он был в ту их тягостную встречу, после долгой разлуки.

... Данилова доплелась на Потешную уже под вечер: искала сначала в интернате. После первых минут растерянности, взаимного узнавания и привыкания друг к другу (она ведь тоже не похорошела из-за добросовестной палаческой «работы» своих персональных душегубов) – присела рядышком с Сан Санычем в комнате для свиданий. Спохватившись, протянула гостинцы, которые таскала с собой целый день по слякотным осенним улицам и к которым даже не прикоснулась, хотя была голодна.

От архимандрита Иннокентия (в то время – правая рука заведующего издательским отделом Патриархии Питирима, митрополита Московского и Юрьевского) передала атеисту Фетисову какую-то необыкновенную, огромную просфору, и тот, не стесняясь, сразу же начал ее жевать. А когда увидел груши, купленные Эрой на последние деньги (ее не печатали, снимая написанное по чьим-то безапелляционным звонкам «сверху» прямо из номеров, и на работу не давали устроиться: даже мусорщицей в своем доме – не взяли), так вот, Сан Саныч обрадовался, словно ребенок:
– Я л ю б л ю груши!

Когда Данилова ехала к нему, на душе было тяжело. Но уходить – во сто крат оказалось тяжелее: затылком ощущала затравленный взгляд Фетисова. Словно предавала его... Словно оставляла тут – на погибель...
Потом, благодаря Зине, Сан Саныч постепенно становился похожим на себя, прежнего: хотя бы внутренне. Ну, а когда его выпустили (сколько с этим было хлопот!), когда он поселился у законной жены в двухкомнатной квартире, когда смог писать уже не на газетных полях, как в «дурдоме», в котором не разрешают пользоваться ни бумагой, ни ручкой, а имел возможность работать по-человечески, совсем воспарил: словно пушкинский шестикрылый серафим, в которого не верил.

Жили они с Зиной – в скудости, что была Фетисову ближе, чем роскошь, которую он презирал: «Дурная Византийская болезнь!» Но – в радости: на свободе ведь, пусть и относительной. Это же – не тюрьма, не «желтый дом»... А главное – голова по-прежнему светлая.

Существовали Фетисовы (Зина взяла фамилию мужа и теперь, с гордостью, носит ее) более, чем скромно: Сан Саныча долго мурыжили, «потеряв» его пенсионное дело. Иногда нечего было даже покушать... Но ведь человек живет не для того, чтобы есть, а ест – для того, чтобы жить! Старая истина. Ее любил повторять материалист Караваев, хорошо «пошутивший» напоследок: он умер 1 апреля 86-го года, в семьдесят два года. Ее полностью разделял и Фетисов. Тот, который не хоккеист...

Зина, к счастью, тоже оказалась материалисткой. И как ею не быть при таком укладе, когда надо с утра и до вечера крутиться, словно белка – в колесе. Ведь целый год она обивала пороги различных учреждений, пока не восстановила мужу пенсию! А война, Ленинград, блокада? А «Дорога жизни», по которой ее, ребенком, вывозили на «Большую землю»? Но до сих пор существует одна закавыка. Необъяснимая.
... Едущие по льду, цугом, грузовые машины пошли друг за другом на дно Ладожского озера: и те, что впереди, и те, что позади. От всего каравана осталась одна-единственная, проскочившая невредимой узкую, всю в полыньях, трассу: та, в которой находилась маленькая Зиночка Парфильева. Слышащая, запоминающая, лечащая вода, абсолютно живая и, возможно, мыслящая субстанция, как будто решила (а может, выполняла чью-то волю?) сохранить кроху, поскольку у нее явно было особое предназначение: заботиться о гении, оберегать, продлевать его дни. Фетисов, между прочим, терпеть не мог это величавое слово. Даже злился... А вот Анатолий Аграновский считал именно так, спокойно называя вещи своими именами.

Да, похоже, роль Зинаиды Серафимовны в этой земной юдоли тоже давно была определена. Как и чувства ее – к Сан Санычу. Она ведь не только жалела («любила», если по-русски) своего позднего, единственного, мужа-страстотерпца. Она была по-настоящему в л ю б л е н а в него, как, смущаясь, призналась Эре. А это – все-таки разные вещи.

Вот в таком приподнятом, комфортном, несмотря ни на что, состоянии души она и провела рядом с Фетисовым, ушедшим в 91-м году, в возрасте семидесяти девяти лет, последние его годы. Интересно, что слово «юдоль» в суховатых словарях трактуется с некоторым сочувствием: «Жизнь, с ее заботами и печалями»... Но «заботы» и «печали» э т о й семьи для большинства были бы, наверняка, неподъемными. Значит, имелись у Фетисовых особые, резервные, силы, ибо Бог, по Библии, дает человеку лишь такую ношу, которую он в состоянии нести. Все – логично, соразмерно... Все – по науке... Или – наоборот?
Малознакомый мужчина, не из «одного региона» с Эрой, как она кратко оценивает людей, обмолвился:
– Данилова коллекционирует пророков!

По бесцветной интонации было не понять, одобряет он это или нет: служба такая – скрывать свои эмоции... Но «резюме» все-таки вырвалось наружу. Да, и при жизни, и после смерти Караваева с Фетисовым их не забывают. Ни последователи, ни преследователи. Потому что Эра не бросает этих людей на произвол судьбы, не отрекается от них, от их идеалов, от их идей, пусть и утопических, как иным кажется.
За что, то и дело, получает от своих «кураторов» мощные порции «вибраций»: по «усиленному режиму». Ощущение такое, что по ней стреляют то короткими, то длинными «очередями», стремясь разрушить ее тело. Оно – поддается, увы. (Но Эра, как ящерица, умеет регенерировать!) А вот разум и душа – никогда.

…Особо жестоко ее «пытали» в 93-м году, когда горел Белый дом. Видимо, был приказ: сделать все, чтобы Данилова не высовывалась. И она не «высунулась» – слегла, еле живая. А потом встала и, шатаясь от слабости, «побрела» сражаться за своих подопечных «пророков» по редакциям, по нужным ей людям: пропагандируя, разъясняя, убеждая... Сопротивляясь, а то и – нападая, будто тот героический солдат в Брестской крепости, который так и не сдался врагам! Ее слова оказались для некоторых – откровением, что посильнее пуль и всяческих агрессивных технических новинок. Поэтому, кое-что получилось...

До сих пор, например, проходят «каравайники», начавшиеся еще при Виталии Васильевиче... Опубликованы два тома трудов Фетисова под необычным названием: «Хомосапиенсология», с предисловием и послесловием Даниловой. О чем рассуждает Фетисов в своих «вскрышных» (от слова «вскрыть») работах? Да обо всем, что касается людей. Он говорит о том, что необходимо очистить мозг индивида, покрытый «асфальтом»... То есть, о с в о б о д и т ь его. Лишь тогда можно поменять мировоззрение. Выступает против «Его Величества Обывателя»... Пытается научить «ветхого» хомо - стать «новым»... Короче, знает, чем помочь примитивному человеку, чтобы тот превратился в Человека. Это же православие – в действии!

Энциклопедист Фетисов свободно ориентируется в любых жизненно важных вопросах. Все НИИ, вместе взятые, не сделали, например, для экономики столько, сколько он один. Наука наша, по его мнению, стоит на голове. Но Александр Александрович знает, как поставить ее на ноги.

Недаром апеллируя к Горбачеву (а сколько до того писано Брежневу, Косыгину...), говорил о том, что двое – Чернышевский и Ленин, каждый про свое, – уже задавались вопросом: что делать? Но Фетисов может объяснить не только ч т о делать в той же экономике, но и к а к делать. Он дает оценку товарному производству... Рассказывает, как каждому выработать Понимание (знание, приведенное в систему), а проще – «что такое хорошо и что такое плохо», прямо по Маяковскому... Раскрывает смысл своего открытия, названного им –«Добавочный продукт»... Это продукт, полученный за счет внедрения в производство новых знаний, то бишь прошлого, неовеществленного труда, по праву принадлежащего в с е м.

К сожалению, выпустить следующие тома у «фетисовцев» не получается: нет денег. А там освещаются насущные вопросы простой и сложной кооперации, многие другие материи... Эра переживает. Не утешает даже то, что она, с большим пиететом, в п е р в ы е написала о Сан Саныче в своей книге «Золотая «Валерия», вышедшей в «Молодой гвардии» в годы перестройки, когда мы жили в Советском Союзе и были еще вместе с Эстонией, с эстонцами, о которых Данилова рассказала, как всегда, талантливо.
Годами Эра доказывает, что Фетисов открыл закон развития Вселенной, не больше, не меньше... Как и то, что Караваев, человек без высшего образования, «разгадал» таблицу Менделеева. Дмитрий Иванович, мы знаем, увидел ее во сне. Точнее, ему показали. А Виталий Васильевич расшифровал эту таблицу, в которой, как и вокруг, масса тайн, масса закодированной информации.

Сакральные вещи необходимы. Екклесиаст, он же царь Соломон, говорил когда-то про «многия знания» и «многия печали» из-за них. Ибо человек не должен «объесться» неожиданными открытиями, как блокадник – пищей. Это опасно. Придет время, и какие-то покровы спадут, секреты откроются. То есть, нам их откроют: кому – раньше, кому – позже... По заслугам. По внутреннему развитию, которое должно идти спиралью. По добрым и полезным делам.

Фетисов и Караваев оказались в числе избранных. Поэтому Эра знала, за что бьется. И за что ее бьют – тоже знала. Но никогда не считала себя обездоленной жертвой, человеком несчастливым, поскольку понимала свою скромную, но ответственную, миссию: пробивать таким людям дорогу, действовать, как ледокол. Горюет она об одном: что мало успела сделать. Откуда в ней такая целеустремленность, такой твердый характер, такое тяготению к бою, к подвигу? Да от комдива Данилова! Как он рвался в Испанию (всю подготовку прошел), а затем – на Западный фронт, сражаться с фашистами... Не пустили, послали на Восток. Берегли, вроде. А он разбился именно там.
– Я думаю, отец оказался на Земле для того, чтобы появилась я и чтобы «поставить меня на крыло» – так говорят авиаторы – в широком смысле слова, – ошарашила меня недавно Эра.

Товарищи, видя, как Петр Данилович возится с дочкой (не сыном!) утешали: станет, мол, летчицей. Это в те годы было модным. Но он, очень спокойно, ответил им: «Нет, будет писать». А Эра тогда не сочинила еще ни строчки, только читала взахлеб! Следующая странность в той семье... Как и то, что планета Даниловой, по гороскопу, – Юпитер. В этом названии читается: Питер, то есть, Петр.

А сама Эра – Стрелец, стоящий на земле, но поднявший лук к небу. Короче, осуществляющий связь земли с небесами (Правда, уже многие знают истину: что внизу – то и вверху, что вверху – то и внизу.), связь с тем местом, где, она надеется, сейчас отец и откуда он прилетает к ней на красном самолетике, чтобы спасти и обогреть, когда ей худо. Кстати, его фотография излучает колоссальную энергию, как отметили знатоки, проверяя ее. Это они посоветовали Эре вынуть снимок из альбома и поставить в комнате так, чтобы родные люди видели друг друга. Помогает! Но разве такое смогут понять ее экзекуторы?

Эра росла необычным ребенком, хотя пела в детском саду, как и все советские малыши: «Возьмем винтовки новые, на них – флажки, и с песнею в стрелковые пойдем кружки... Раз, два, все – в ряд, шагай отряд!» Но она не шагала со всеми «в ряд»: ей это было неинтересно. Как-то Эра залезла в отцовский стол и нашла там... стихи Маяковского. Девочке бы Сергея Михалкова или Агнию Барто читать, а она впилась глазами в строчки, «лесенкой», Владим Владимыча. С тех пор он ее любимый поэт, потому что они «из одного региона». Эра почувствовала это интуитивно, еще не отдавая себе отчета: мала была. И все-таки...

После журфака Данилова попала по распределению в Белгород, стала работать на радио, а потом ее переманили в «Ленинскую смену», в молодежку. В недавнем райцентре было тоскливо и неуютно. Спасала спортивная гимнастика, которой Эра занималась с Университета, «докувыркавшись» до первого разряда. И опят – чудо: ей встретился замечательный тренер, почти ровесник, Борис Пилкин. (Сейчас – это Борис Васильевич, воспитавший знаменитую Светлану Хоркину!)

Он с удовольствием занимался с Эрой, человеком прямым, резковатым, в обычной жизни могущим сказать довольно четко, куда и зачем кому-то пойти. А в спорте, не говоря уже о танцах, она была совсем другой: грациозной, как кошка. Наверное, поэтому Пилкин подобрал ей для показательных выступлений музыку Грига к драме Ибсена «Пер Гюнт».

Как же Эра «сделала» танец Анитры (это персонаж из норвежского эпоса, дочь короля в царстве троллей, соблазняющая случайного гостя)! Мягкая кошечка демонстрировала в конце его торжество полной победы. И Данилова на соревнованиях, действительно, победила. Она покорила не только зрителей, но и судей, которые даже не заметили, что гимнастка, по совету тренера, пропустила нелюбимый ею обязательный фляк, а это – недопустимо, закончив выступление таким великолепным рондатом, что получила высшие оценки.

А потом Эра сочинила «Открытое письмо» Председателю облисполкома, главе советской власти, в котором рассказала о бедственном положении спорта и спортсменов в Белгороде, и поместила его в своей газете. В ответ, под каким-то надуманным предлогом, ее турнули из «Ленинской смены». Ну, а затем – Москва, молодежный журнал, ее статьи о трудных детях, об экологии, об организации науки... Эру интересовали всегда только глобальные, проблемные вопросы. Всякие «сопли-вопли» ее совсем не трогали. Вскоре произошло знакомство с Фетисовым, потом – с Караваевым, с чего и начались ее собственные нешуточные проблемы.

Впрочем, Данилова была и романтиком. Но – в личной жизни. Могла влюбиться в коллегу заочно, лишь за его публикацию, еще не видя человека. Или – из-за какой-то особенной формы... затылка. Уже при встрече. Ничего хорошего из всего этого не приключалось. Но, со временем, приключилась... дочка. Приключились внуки: мальчики-погодки. Одного из них зовут Петей. Ей этого достаточно.

Каждый раз, когда я пытаюсь посочувствовать Эре, она искренне удивляется:
– Это же счастье – родиться в эпоху Апокалипсиса! – И тут же успокаивает меня: – Я верю в бессмертие, если попаду в тысячелетнее царство Божие на земле. Но не мне, конечно, решать…
Моего слабенького религиозного образования не хватает для полноценной дискуссии, и я перехожу на старую тему: когда же Эра напишет о том, что с ней происходило и происходит теперь. Но каждый раз, услышав подробности ее нынешней жизни, отстаю, понимая, что сейчас она не может даже читать иногда, не то что писать...

Так я пришла к тревожному выводу, что это надо сделать мне, поскольку «чужаки» или испугаются, или ничему не поверят, или будут долго хихикать, или «вычленят» из сложной драмы (Ибсен – отдыхает, как сейчас говорят) только то, что приглянется им. Поэтому пришлось взяться за этот «сюжет», отложив начатый материал, давно не дававший мне покоя: Эрины муки, насланная на нее, как на многих других, «казнь египетская» (см. Ветхий Завет) показались мне более важными.

И все же, как жаль, что не сама Данилова это делает! Сколько бы она еще вспомнила... Как образно, со своей интонацией, со своей лексикой, смогла бы поведать, скажем, про Пастухова, ставшего, на нашей памяти, первым секретарем ЦК ВЛКСМ, который ее очень ценил. Как-то он обронил знакомому Эры, что талантливых женщин-журналисток нет. Тот удивился: «А Эра Данилова?» Борис Николаевич спохватился: «Кроме Даниловой!» Когда она осталась без работы, предлагал ее «трудоустроить». Обескураженный отказом (зачем подводить хорошего человека?), заботливо спрашивал:

– А на хлеб-то у вас есть?
– На хлеб – есть, – улыбнулась Данилова. И соврала.

Однажды к ней, без предупреждения, пришла Ирина, наша коллега, с маленьким сыном. Эра обнаружила у себя один свежий огурец и один ломтик хлеба. Быстро сварганила угощение, мелко-мелко все нарезав. Мальчика это позабавило... А красавица Ирина, считавшая себя неудачницей, что, впрочем, было истиной, патетически сказала сыну:
– Посмотри, Сереженька: так живут лучшие люди страны!

Даниловой сценка показалась смешной. Мои постоянные соболезнования – тоже. Она честно считает свою жизнь вполне состоявшейся, пусть даже Апокалипсис – подзадержался. У Эры, правда, другое мнение на этот счет: он, де, уже наступил...

А как ей помогал покойный архимандрит Иннокентий! И печатал в журнале Патриархии... И пробивался, по просьбе Эры, «наверх» по своим каналам, чтобы помочь Фетисову... Но вот – снова непонятное. Помните, он передал через Данилову в «Дом скорби» особую просфору, или – просвиру, что одно и то же? Так вот, в мирý отца Иннокентия звали Анатолием Ивановичем П р о с в и р н и н ы м.

Живописала бы, наверное, Эра и свою врагиню – рыжеволосую Эмму Алексеевну, медсестру из районного диспансера, куда, между психушками, должна была являться раз в месяц, чтобы получить «патронажные»... тридцать рублей. И жить на это.

– Опять физию скипидаром натерла? – набрасывалась медичка на раскрасневшуюся на свежем воздухе Данилову. – Уж эти мне щелкоперы-борзописцы... Немедленно – на укол. – А когда Эра начинала возражать, что не надо этого делать, она же – не в больнице, взвивалась: – Иначе денег не дам! Я тут – самая главная!

Нелегко пережить такое издевательство. Но Данилова сдерживалась: печальный опыт стационара... А может, помогало то, что в ней намешано несколько кровей – русская, белорусская, латышская, которые и создают некий баланс? Может, такой «коктейль» ей на пользу? Возможно, не сумела бы иначе осилить многоборье в спортивной гимнастике и в будничной жизни?

Она все-таки женщина, а не мужчина, как, допустим, Фетисов, который, едва выйдя из интерната, взял палку и пошел в свой диспансер, где «испарились» его пенсионные документы. В ответ на хамство главврача он, не раздумывая, отдубасил его той самой палкой, был схвачен, скручен и отправлен в «Кащенко», где уже «лечился». Еле-еле его вытащили оттуда две представительницы «слабого» пола: Эра и Зина.

Эту сцену горько воссоздавать, потому что все – безысходно. Куда приятнее представить себе мегаполис, в котором, приподнятые над улицами во избежание пыли и грязи, сверкают огромные хрустальные ёмкости с чистейшей водой, что течет... по серебряным трубам: они же никогда не ржавеют! И все это великолепие пронизано животворными обеззараживающими солнечными лучами... Такое придумал не итальянец Таммазо Кампанелла, которого мы «проходили» в школе, а наш отечественный мудрец Александр Фетисов, не сомневающийся в том, что все это – достижимо. Более того – необходимо.

Как же хорошо, что существовали и, конечно, существуют люди, верящие в
идеальное общество. Эра, мифическая Анитра, делающая свой триумфальный рондат, – в их числе. И ну его, этот узаконенный, но пропущенный фляк, если такое можно не заметить! Значит, совсем необязательно мучить и «изводить» до смерти оригиналов, идущих к цели с в о и м путем, непривычным для большинства? Все равно время для «чудиков», с их чистейшей водой, хрустальными резервуарами и серебряными трубами, обязательно наступит. И не такие фантазии уже осуществлялись...

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Он некогда был моим автором и участвовал в «молодогвардейском» сборнике с многозначительным названием «Никто не приказывал»… Кстати, там же были напечатаны Эра Данилова, Геннадий Бочаров, другие неплохие «перья», занимавшиеся героической тематикой и писавшие о людях, действовавших без чьих-либо указаний и заветов.

г. Москва, 2002-2010 гг.

Серия сообщений "почитать":

Литературные произведения Валерии Гордеевой

Часть 1 - Валерия Гордеева "Воскресение Марии"
Часть 2 - В. Ильина «КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»: МОСКОВСКИЙ ВАРИАНТ
Часть 3 - "Я С НИМ УВИЖУСЬ" Валерия Гордеева
Часть 4 - ЦЕНА БЕСПЛАТНОГО АДВОКАТА
...
Часть 7 - Сиреневый туман. Часть 3.
Часть 8 - Сиреневый туман. Часть 4.
Часть 9 - Сиреневый туман. Часть 5.