Часть X.

Дарион.

  После ухода Лиэра я лежал и будто приходил в себя после стольких дней состояния заторможенности. Будто физическое насилие, наконец, вернуло возможность чувствовать. И, можно сказать, я в какой-то степени был благодарен за это Лиэру. То, что он меня… Нет, не изнасиловал, так как я добровольно отдал свое тело. Может, нужна была встряска, чтобы очнуться, ожить? Нужно пойти и смыть с себя следы крови и чужого семени. Мне было и противно и, наверное, я испытывал некое чувство правильности. Неуместно? Возможно. Но это мое наказание. Я с трудом добрался до ванной комнаты, тело болело. Боль. Я благодарен ей за то, что чувствую. Огромное зеркало отразило истерзанного не физически, но морально человека. И это я? Единственным проявлением жизни в этом теле был горящий какой-то лихорадочной решимостью взгляд. Теперь я понял, почему мне казалось странным отражение в предыдущие дни. Я будто отстраненно наблюдал за собой. Как странно. Боль вернула меня в себя, позволила вздохнуть полной грудью. Все началось с насилия, им же и закончилось. Но насколько все по-разному, или дело только в восприятии?
  Погружаясь в теплую ароматную воду, я шипел от покалывания во всем теле. Как жить дальше? Просто жить. Свершившегося не изменить и время не повернуть вспять. Мне просто нужно смириться с тем, что не все идет так, как того хотелось бы мне. И никогда не будет. Я обвинял тебя, Кэрио, во многих грехах, причинил гораздо больше боли, чем ты того заслуживал. С этим я буду жить. Это мое бремя. Моя расплата. За тебя. За то, что не поверил в искренность твоих чувств и не признал свои. Надеюсь, когда-нибудь мне представится возможность попросить прощения, и ты окажешься более понимающим, нежели я.  

  На следующее утро Клио спустилась к завтраку как ни в чем ни бывало. Никакого смущения, неудобства или раскаяния она явно не испытывала. Да, я связал себя узами с женщиной, которой и заслуживал.  
– Сегодня прекрасная погода, Дарион.
Я только вскинул на нее взгляд и ничего не ответил. У этой женщины есть хоть какой-нибудь стыд? – Ты что-то хочешь мне сказать, Клио?
Она подняла на меня взгляд, будто оценивая, готов ли я услышать то, о чем она собиралась мне поведать.
 – В общем, да. Я жду ребенка.
Я даже не удивился. Учитывая увиденное вчера, да и вообще, не думаю, что она вела благообразную жизнь.
– Позволь узнать, кто отец.
Мы смотрели друг на друга прямо, безразлично, как совершенно посторонние люди, случайно встретившиеся в гостях за столом и вынужденные вести светскую беседу. Только светского в нашем разговоре было мало, как и искренности в этом подобии супружества.
– Лиэр.
Хорошее начало дня. М-да. Я даже находил в этом определенную иронию. Нет, я не чувствовал себя обманутым. Уже нет. Это прямое следствие предшествующей ситуации.
– И почему ты не сказала мне об этом раньше? Ты ведь знала? – Ответ не требовался, я видел его в ее глазах. – Хотя можешь не отвечать, ты надеялась, что все-таки удастся подтвердить наш брак.
– Твоя проницательность меня поражает.
Клио это произнесла, даже не скрывая сарказма.  
– Тебя можно поздравить?
– Не смей со мной так разговаривать!
– Клио, надеюсь, ты не думала, что я буду испытывать к тебе теплые чувства? После всего происшедшего это глупо. Не находишь?
– Ты будешь воспитывать этого ребенка как родного. Ты дашь ему свое имя.
– Я так понимаю, это был не вопрос. Конечно, я дам ему имя. Можешь в этом не сомневаться. А теперь прости, мне пора.
– Дарион! – Она недоуменно на меня смотрела, будто ожидая скандала от меня. Или что она хотела? – Ты даже не разозлишься?
В ее глазах застыла какая-то невинная обида.
– Злюсь? Нет, Клио. Ты не стоишь даже злости. Я еле успел выйти, как по ту сторону двери со звоном ударилось что-то и разбилось. А с чего бы ей злиться? Уж ее-то все должно устраивать. Все получилось, как того хотела она. Просто теперь я действительно не позволю кому-либо оказывать давление на меня. Клио преподнесла мне хороший урок, и я его запомню. Больше эмоции не будут влиять на мои поступки. Но Клио злилась, она хотела реакции от меня. А этого я не мог ей дать, больше был просто не силах.  
  Последующие месяцы стали хорошим испытанием моим нервам. Клио с каждым днем становилась все раздражительней. В ее привычку вошло бить фамильные сервизы. Мое спокойствие ее злило, и она не оставляла попыток вывести меня из себя. Жить с ней под одной крышей становилось все сложней. Клио прилагала массу усилий, чтобы сделать мою жизнь невыносимой. С одной стороны, я ее понимал: она с такой страстью стремилась исполнить свою месть и, достигнув ее, теперь не знала, что делать дальше. Не было больше цели. Вероятно, она сильно любила Дэрта, и не видела смысла больше ни в чем. Я искренне жалел ее. А с другой стороны… Она ведь сама себе устлала дорогу шипами и сама же должна по ней пройти.
  Я сбегал из дому, стал часто появляться в «Черной вуали». Там я часто встречал Ариона, иногда еще кое-кого из знакомых. Столкнувшись с человеческим лицемерием, едва попав в общество, я и поныне не изменил своего мнения. А после всего случившегося мне мало кого хотелось видеть. Близких друзей я не успел приобрести, а из знакомых, пожалуй, только лорд Лоуванс был наиболее приятен мне. С ним было комфортно, как бы цинично это не выглядело. Мы всегда ищем общества тех людей, с которыми нам удобно, приятно. Это всегда так. Но поневоле зачастую приходится общаться и с людьми вызывающими неприятие. Негласные правила социума обязывают. В данный момент мне не хотелось фальшиво улыбаться и вести светские беседы, поэтому общение с внешним миром у меня ограничивалось незначительными фразами, брошенными знакомым, а более или менее длительные разговоры я мог вести лишь с Арионом. Деликатность и понимание во взгляде позволяло чувствовать себя свободно в его компании. Он сам никогда не расспрашивал меня ни о чем, но иногда хотелось поговорить. Вот оно противоречие – избегать общения, но все равно хотеть поделиться сокровенным, лежащим грузом на сердце. Будто рассказав кому-то, станет легче. Или высказав вслух то, что волнует, сочувствующий человек как бы разделяет с тобой эту ношу? Я не знаю, но желание поговорить было. И однажды я ему рассказал. Не все, конечно, но в общих чертах обрисовал наши с Кэрио отношения. И, кажется, Арион понял гораздо больше, чем я хотел сказать.
– Знаешь, Дарион, – в его взгляде не было ни упрека, ни жалости, – наверное, я скажу не очень приятную вещь, но произошедшее на пользу вам обоим. Упреждая твой вопрос, я по-прежнему не знаю, где Кэрио, но уверен, что рано или поздно он объявится. Думаю, ему нужно время.
– Может, ты и прав, Арион. Во всем. Не знаю…
– Посмотри на себя: ты сильно изменился с момента первой нашей встречи.
– Да, изменился. Говоришь, пошло на пользу? А так ли это с ним?
– Мне нечем успокоить твою совесть, Дарион. Только вы двое сможете распутать тот клубок, в который превратились ваши взаимоотношения.
Я задумчиво пригубил бокал вина. Огонь в камине вскидывал яркие ленты, оплетая дерево, поглощая его и растворяя в себе. Был ли таким же огнем для меня Кэрио? Поглотил он меня, словно пламя сухое дерево или закалил, сделал тверже и прочнее, как гончар свое изделие. Кажется, я становлюсь философом.
  Да, я изменился. Мы все меняемся под воздействием внешних факторов. Это неизбежно. И, наверное, Арион прав: тот случай пошел мне на пользу. Я понял. Понял… Только слишком поздно. И что теперь мне остается? Только надеяться, что когда-нибудь смогу попросить прощения. Мало просто признать свои ошибки, нужно еще их исправить. Только как?
   
  Жизнь идет своим чередом. Небо не рухнуло на твердь земную, люди также продолжают встречаться, расставаться, любить, ненавидеть, делать свои ошибки. Как все же меняется отдельно взятая человеческая жизнь после происходящих изменений, но это никому не нужно, никого не волнует. Жив ли ты, мертв – кому какое дело? Чета Владорен все так же вызывает завистливые шепотки. Как смешно. Меня все поздравляют со скорым появлением наследника. И никто не знает, что я к этому ребенку не имею никакого отношения. И через что пришлось пройти участникам этой драмы под названием жизнь. Боги, определенно, имеют извращенное чувство юмора. Я дам фамилию ребенку Лиэра. Человек, который и так оставил заметный след не только в моей жизни, но и в твоей, Кэрио. Я поймал себя на мысли, что часто в мыслях беседую с тобой. И мне не кажется, что это признак сумасшествия. Если я не могу лично молить тебя о прощении, то я это сделаю в мыслях. Может, боги донесут до тебя мои помыслы?  

  Никогда не думал, что рождение человека – столь болезненный и страшный процесс. Клио два дня разрешалась от бремени. От ее криков, со временем перешедших в слабое постанывание, у меня мороз пробегал по коже. Доктор уже и не надеялся на благополучный исход. А я молился. Я не желал смерти ни своей супруге, ни этому ни в чем неповинному ребенку. И, наконец, к исходу второго дня это произошло. Доктор, измученный длительным процессом и озабоченный состоянием пациентки, вынес мне маленький сверток. У меня сын. Мальчик... По правде говоря, я с трудом представлял себя в роли отца. Но вот у меня на руках маленький человечек, появившийся на свет из-за невеселых обстоятельств. Его ведь могло и не быть. Но уж на то воля богов. И что мне с ним делать? Я держал его, столь хрупкое и маленькое существо. Частица всех людей, которые изменили мою жизнь – Клио, Лиэра и даже твоя, Кэрио.  
– Я назову тебя Гестио.  
Я аккуратно коснулся губами лба спящего младенца и предал его няньке.  

  Я сосредоточил все свои помыслы на этом ребенке. Он стал для меня смыслом в этой жизни. Странно, учитывая, что к его появлению я не имел ни малейшего отношения. Тем не менее, Гестио был моей отрадой, на него я мог излить свою любовь, а он в этом больше всего нуждался. Клио после его появления словно подменили. Иногда на нее страшно было смотреть. Как она часами сидела в кресле, неподвижная, глядя куда-то вдаль. Где в такие моменты блуждали ее мысли? На ребенка она даже не взглянула, будто он и не был ее плотью и кровью. Пусть он и появился на свет не по ее воле, не от того человека, которого она когда-то любила. Дэрт составлял смысл ее жизни, а потом эта такая глупая месть. Сейчас она не видела смысла жить. Это отчетливо читалось в ее инфантильном поведении, безразличии ко всему окружающему и бессмысленном взгляде. Иногда я пытался хоть как-то ее растормошить, но она не реагировала. Перестала появляться в обществе. Я ничего не мог для нее сделать. Каждый сам выбирает путь, по которому следовать. Принес ли ее выбор счастье хоть кому-нибудь? Ей самой? Вряд ли. И теперь я понимаю, что сам осознанно выбрал свою участь – месть, а потом решение связать себя узами брака. Это был мой выбор, и его последствия мне тоже придется пожинать самому. Я смогу воспитать ребенка согласно его положению. Он не будет расти вдали от двора и светских соблазнов. Не думаю, что мой опыт стоит повторять. Незнание общества и наивность – не лучшие советчики по жизни. Чтобы не совершать подобных ошибок, нужно знать положительные и отрицательные стороны человеческой натуры. А как можно понять жизнь, основываясь лишь на книгах? Только на собственном опыте. И, конечно, каждый совершает свои ошибки, идеальной жизни не может быть ни при каких условиях, но то, как жил я – практически отшельником – это тоже не выход.  

  Моя жизнь распределилась между ребенком, ставшим вдруг самым близким мне существом, и общественной деятельностью. Думать только о себе и своих несчастьях больше не было ни сил, ни смысла. Всю энергию я направил на свой новый проект. Арион, видя мое состояние, предложил заняться чем-нибудь полезным, и я последовал его совету. На окраине столицы я выкупил заброшенное здание и организовал там приют для бездомных детей. Это было не столько альтруистичным желанием помочь обездоленным сироткам, хотя и это тоже, но в меньшей степени. Перед самим собой следовало признать, что в моей затее присутствовало и эгоистичное желание отвлечься, направить свои силы в полезное дело, а не просто сидеть в своем особняке, предаваясь жалости и коря в своих бедах всех вокруг и себя самого. И, может, таким образом я оправдывал свое поведение, эгоизм, присущий любому аристократу. Или это все то же чувство вины?
  А может, сублимация? Потому что почти удавалось как-то жить, игнорировать невыносимую жажду коснуться, сжать в объятиях, и только ночами можно было отпустить то, что так тщательно подавлялось в течение всего дня. И хотя силы воли хватало заставить себя заснуть, жестокое подсознание безжалостно подбрасывало сны. Я часто просыпался на мокрой от слез подушке. С каких пор я стал настолько слабым, чтобы плакать? Кэрио… И оставалось закусить уголок одеяла, сильно сжать зубы, чтобы не завыть в голос. Почему не выходит из головы вся эта ужасная история? Почему я не могу забыть? Нет! Это слабость. Только превратиться в жалкое подобие мужчины не хватало. Я должен помнить, что сделал. Как растоптал то, что нужно было беречь, как самое драгоценное на свете. И да простят меня боги за такие периоды трусливого малодушия.
  Но я не мог заставить себя коснуться кого-нибудь, познать чьи-либо объятия и найти в них удовольствие. Я боялся. И хотел, видят боги, хотел сексуального удовлетворения, тело не могло смириться с тем, что запрещал разум. Мастурбация приносила лишь небольшое облегчение, ненадолго притупляла сжигающее изнутри желания. Желания лишь одного человека. Но где он, я не знал. Никто из его знакомых не мог мне дать никакой информации, он будто канул в воду, растворился, исчез. При этих мыслях сердце болезненно сжималось.  
  Что я испытываю к тебе, Кэрио? Вину, желание – да. Любовь? Что значит любить? Когда больно от боли другого, и все равно причиняешь ее, потому что по-другому не можешь. Когда сделаешь все ради улыбки любимого человека, когда невыносима жизнь, если нет его рядом. Когда закрываешь глаза, а его образ отпечатан на веках, и в его взгляде не укор или злость, а только нежность и прощение. А ты не знаешь, что с этим делать. Остается только сжимать зубы и ждать. Ждать, когда, наконец, сможешь взглянуть ему в лицо и сказать то, что так и рвется наружу, проворачивая незримый кинжал невысказанного чувства и смеси вины и раскаяния. Это любовь? Любовь – это не только радость и вожделение. Это еще и боль, недоверие, мука, мольба и дикое желание обладания. Да, любовь, в конечном итоге, эгоистична. Чтобы возлюбленный был рядом – единственное и самое сильное желание любящего.  
  Почему я так упорно отвергал Кэрио поначалу? Ведь дело не в отрицании подобных отношений как таковых. У меня был опыт плотской любви: я познал не только женское тело, но и мужское. И мне это нравилось. Возможно, причина именно в статусе Кэрио? Вернее, в моей позиции. Ведь отношения между мужчинами – это всегда борьба, как ни крути. А в интимном плане это еще и вопрос доминирования. И для меня сильным ударом стало оказаться в пассивной позиции. Неужели все из-за этого? Все дело в гордыне? Я считал, что моя честь и гордость пострадает. Какой же я глупец. И Кэрио доказал, что это не может быть унижением. Как удовольствие может унизить? Когда двое остаются наедине, между ними не может быть ни запретного, ни унизительного. Все возможно между двумя равными партнерами. Только теперь я понимаю, что именно это и пытался доказать мне Кэрио там, на празднике Мальхэ, где не было светского общества с ложными моральными устоями, взращенными ограниченностью человеческого восприятия. Да, конечно, сейчас можно винить Клио в том, что она повинна в моих несчастьях. Однако это самый простой вывод. И в корне неверный. Если бы я не был так зациклен на себе, своем гипертрофированном чувстве независимости и желании все контролировать; если бы я не ставил себя в позицию жертвы, а хоть на миг задумался, взглянул трезво на ситуацию. Быть может, все вышло бы по-другому. Почему, чтобы понять самые простые истины, нужно пройти через боль и страдания? Или без этого человек просто не способен измениться? Может, Кэрио тоже извлек для себя урок. Тогда мы были не готовы понять и принять друг друга. Он слишком торопился, привык получать все и сразу, а я сразу же встал в оппозицию к его чувствам и желаниям. Чем больше я об этом думал, тем больше соглашался с тем, что по-другому на тот момент и быть не могло. Все произошло именно так, как и должно было. Наиболее наблюдательными и рассудительными оказались Клио и Лиэр. Именно они сразу же определили все наши слабости и недостатки, иначе им бы не удалось так легко играть нашими с Кэрио жизнями. Они поступили в соответствии со своими натурами. Впрочем, как и мы.  

  Приглашение от Ариона пришлось весьма кстати. Он устраивал прием в честь своего дня рождения. За последний год я сблизился с этим лордом, и только с ним я мог поговорить о Кэрио. Не все мог сказать, что хотелось, да и не ему должен был говорить. Тем не менее он стал наиболее близким мне другом. В его поместье я был не раз.
  Почему некоторые дома настолько похожи на своих владельцев? Вот и особняк Ариона был под стать ему самому. Четкие прямые линии фасада, светлые тона и ухоженный парк – везде симметрия и геометрические формы. Это словно говорило о хозяине: он столь же прямолинеен и откровенен. Сумерки и блики огней немного скрадывали эту строгость, придавая ей некоторую мягкость, наполняя тенями, делая глубже и, в некоторой степени, пожалуй, загадочнее. Арион встречал гостей у входа – складывалось впечатление, что приглашен весь свет.  
  Несколько бокалов шампанского придали вечеру ту легкость, которая появляется от всякого опьянения. Но алкоголь обостряет те чувства, с которыми взялся за бокал – поднимает настроение или повергает в уныние. Сегодня он придавал мне сил, и я даже прошелся в паре танцев. Но, как и любое искусственно вызванное настроение, мое пошло на убыль, и чтобы не портить вечер виновнику торжества, я сидел в сторонке и наблюдал за веселившимися гостями. Вероятно, мой взгляд был слишком рассеянным, а разум замутнен выпитым, и я не заметил, как ко мне подошел Арион в компании еще одного лорда. Стоило мне поднять взгляд на вновь прибывшего – все опьянение как рукой сняло.
– Дарион, полагаю представлять вас друг другу не нужно?
– Не нужно, – прозвучал до боли знакомый голос.
Я не смотрел на Ариона, ибо не мог оторвать взгляда от почти забытых черт. Он изменился. Передо мной был будто другой человек: те же глаза, которые снились мне каждую ночь, но в то же время что-то в нем изменилось. И я пытался понять, что. Взгляд, устремленный на меня, отражал гамму чувств, неуловимую для меня. И шрам слева, на шее. О боги, мне стало так больно, будто это я собственной рукой его оставил. Почти. Наверняка, это сделал Лиэр, но в том была и моя вина. Более того, я понимал, что это отнюдь не единственная оставленная им метка.
– Здравствуй, Дар.
– Добрый вечер... Кэрио.
Мой голос сел от волнения, несколько слов дались с трудом. Я удивлялся, как мне вообще удалось выдавить из себя хотя бы это. Я смотрел и смотрел. Тело будто сковало цепью. Столько всего я хотел сказать, но не мог вымолвить больше ни слова. Все, на что я был способен в данный момент – это молча пожирать его глазами. Арион еще пытался втянуть нас обоих в беседу, но видя бессмысленность своих попыток, только усмехнулся и сказал, что нам нужно поговорить. Да. Нам, определенно, нужно было поговорить. Я плохо помню, как мы оказались вдали от веселящихся гостей, в кабинете, куда даже не доносились смех и музыка. Или я их просто не слышал – все звуки заглушали бешеные удары сердца.


Кэрио.

  Строгий кабинет вполне соответствовал вкусу Ариона: темное дерево в отделке стен, тяжелые шторы на огромных окнах, массивный стол, диван у разожженного камина. Я, пытаясь немного успокоиться, разглядывал знакомую обстановку. Этот хитрец Арион был так настойчив в своем приглашении на праздник, что я просто не смог ему отказать, хотя и был еще не вполне готов предстать перед обществом.А может, я боялся встречи с одним человеком?.. Но боги, как всегда, распорядились моей судьбой по своему усмотрению.
  И вот, мы с Даром оказались наедине. Необходимо было поговорить. Но как сложно начать, будто стоит хоть слову прозвучать в этой оглушительной тишине, и что-то разрушится. Однако смотреть друг на друга мы могли, и это пока ни к чему не обязывало. Невозможно было разорвать зрительный контакт. Может, таким образом мы пытались прочесть то, что невысказанным повисло между нами.
А ты, Дар, изменился. Кажется, прошло много лет с момента нашей прошлой встречи. Ты тот же и одновременно другой. Интересно, то же видишь ты?
  Сколько мы так простояли на расстоянии вытянутой руки, я не знаю. И столько всего в твоих глазах и подрагивающих губах… То ли я вижу, что так хочу? Я знаю, какие чувства испытываю к Дару. Я люблю его, и, как оказалось, ничто не способно повлиять на мои чувства. Но что испытывает он? Вина – это не то, что мне бы хотелось вызывать в любимом человеке. Но также я осознавал, что не могу отказаться от Дариона. Это было выше моих сил. Слишком многое я пережил, и теперь с уверенностью могу сказать, что люблю его, больше жизни люблю. Но… Конечно, я хочу взаимности. А кто не хочет? Это изначально заложено в нас богами – быть рядом с тем, к кому душа тянется, будто к своей половинке, той самой, отсутствие которой лишает человека возможности ощущать себя целостной личностью. Кажется, я сейчас просто сорвусь: внутри вздымалась такая буря, что сдерживать себя с каждой секундой становилось все труднее. Время будто отсчитывалось в моем сознании в обратном порядке.
  Дар нарушил это застывшее словно в смоле состояние. Он первый сделал нерешительный шаг. И вот, он так близко, что я чувствую его неровное дыхание, вижу его расширившиеся зрачки. И жду. Жду с мучительной надеждой. Будто во сне, когда все кажется нереальным. Я вижу его руку, она медленно поднимается и касается моего шрама на шее. По телу проходит разряд. Я так долго об этом мечтал: ощутить его ладонь на своей коже. В темно-синих глазах появляется подозрительный блеск, и Дар, как подкошенный, падает на колени, я даже не успеваю его подхватить. Его руки крепко обхватывают мои ноги, я вижу его подрагивающие плечи, потом различаю едва слышные всхлипы и неразборчивые слова.
– Прости меня, прости, прости…
Наконец, я могу различить одно беспрестанно повторяющееся слово. Он шепчет и шепчет. А у меня дрожат руки, но напряжение вскоре уходит. Я был так напряжен, и не замечал этого. Он мой. Теперь мой. Дар.
  Я помогаю ему встать и пытаюсь заглянуть в глаза, он поднимает на меня влажный взгляд. Боги, как я тебя люблю, Дар! Однако я должен кое-что сделать. Какая-то часть меня все еще немного злится. Я мысленно прошу прощения, но по-другому не могу. Мой удар не был сильным, но Дар отлетел на несколько шагов. По его подбородку заструилась алая влага. В его взгляде не было вопроса – он знал, за что. Синяя сталь его глаз отражала все то же «Прости».
  Более я не мог сдерживаться.
  Мы рвали друг на друге одежду, царапали кожу и впивались до боли поцелуями, кусая губы. Нет, нежности не было. Мы не занимались любовью. Это было… Какая-то дикая жажда обладания. Я слизывал кровь с его разбитой губы, и мне это нравилось. Нравилось это и ему – я видел, я это чувствовал. Мы причиняли друг другу боль и находили в этом удовольствие. Мы будто мстили друг другу за все прошлое и в то же время доказывали свои чувства. Странно, но так все и было. Наверное, столько невысказанных слов скопилось внутри, столько беспрестанно сдерживаемых эмоций, что нам просто необходимо было их выплеснуть, и непременно друг на друга. Обрывки одежды разлетелись в стороны. Нам было плевать, что мы в гостях, но я был уверен, что сюда никто не зайдет. Арион не зря отправил нас в дальнюю часть дома.
  Это было безумие. Это было счастье. Мы просто впитывали друг друга, наслаждались, узнавали заново. Все было как в самом лучшем эротическом сне. Дар всхлипывал и стонал, наше возбуждение уже перешло все мыслимые границы. Но вот, он резко отстраняется и переворачивается на живот, приподнимает бедра. Поза подчинения, добровольная унизительная позиция, говорящая: «Я весь твой». Это твой дар мне, твоя жертва. Я знаю, как ты воспринимал это тогда, и понимаю, насколько все изменилось теперь. Положение подчинения – это в какой-то степени испытание для мужской гордости. Неизжитый атавизм – у нас в крови не подставлять спину противнику, даже если это твой любовник, и в данном случае все говорило о безграничном доверии и полной самоотдаче другому человеку – возлюбленному.
  Провести ладонью по спине, медленно, чуть царапая ногтями чувствительную кожу, сжать упругую плоть ягодиц и войти в твое тело, неспешно, аккуратно. Так… Тесно, горячо, невыносимо, просто сорвет сейчас все заслоны. А потом сжать бедра, сильно впиваясь пальцами, и дернуть на себя, входя до основания. Видеть, как ты прогибаешь изящную спину, глушишь готовый сорваться стон, закусывая разбитую мной губу. Сейчас, именно в этот момент я чувствую безграничную власть над тобой, ты полностью в моих руках, беззащитный. Власть эта обоюдна. Я тоже в твоих руках, в твоем теле. Толкнуться, входя еще глубже – казалось, куда уж больше. Но мне мало. Тебе мало. Движение. Назад и снова вперед, снова назад – извечные движения двух слившихся тел. Плавно. Я чувствую тебя каждой клеточкой своего тела. Я обхватываю твой твердый как камень член, и ты оказываешься больше не в силах подавлять стоны. Движения стали резче. Я рывками вхожу в тебя, беру и отдаю. Я сильно двигаю рукой по твоей плоти – и ты уже кричишь. И я тоже. Невозможно удержать внутри тот восторг, что переполняет нас. Через миг мы, уже покрывшись от напряжения испариной, почти рычим. Твое тело прогибается сильнее, ты резко закидываешь назад голову. Длинные растрепавшиеся волосы, хлестнув по спине, скользят по плечам – такая завораживающая картина. И ты так сильно сжимаешь меня внутри, что, кажется, я умираю, но это самая лучшая смерть.
  Я очнулся от ласковых поглаживаний по обнаженной спине. Мы лежали на полу, посреди кабинета. Вокруг была разбросана наша одежда. Я ощущал прикосновение сухих губ и влажные капельки на слишком чувствительной коже. Дар целовал все мои шрамы, так нежно и осторожно. Наверное, стоило их приобрести, чтобы ощущать сейчас эту нежность. Он плакал и все время шептал: «Прости». Я развернулся и заглянул в эти глаза – любимые и желанные. Поволока влаги и прозрачные дорожки на щеках. Мне стало больно. В его глазах я видел бездну вины.
– Дар… Я прощаю тебя. Давно простил.
– Кэрио…
– Я знаю, Дар, знаю. Но так не могу.  
Его взгляд не отпускал меня ни на миг, пока я одевался. Он не понимал. А как я мог объяснить, что не хочу, чтобы он был со мной из чувства вины. Мне этого недостаточно. Я хочу его всего. А если это невозможно, то я отпускаю его.
– Я не понимаю, Кэрио.
Я уже был у двери и изо всех сил сдерживался. Не оглядываться, не видеть его на полу непонимающим, что происходит. И все же картинка стояла перед глазами. Я прислонился разгоряченным лбом к прохладному и твердому дереву двери. Дар… Он готов отдать себя мне. Только что это сделал. Выгибался в моих руках, исступленно целовал. Но какова причина?
– Прости, Дар. Ты сам должен понять.
Выйти за дверь. Такое простое действие, и так сложно, будто отрезать часть от себя. Один шаг – и словно пропасть переступил. Может не стоит? Открыть дверь, рвануться к нему, заключить в объятия и никуда не отпускать. Дар там, разгоряченный моими ласками, он… Нет. Он должен с уверенностью придти сам. Страх сжимал тисками сердце. Прав ли я, делая больно нам обоим?

***

– Клио… О, боги. Когда мы с тобой разговаривали как брат с сестрой, не соревнуясь, не ссорясь? Я не помню. Это грустно. Столько лет прошло. Столько воды утекло. Я не знаю, простила ли ты меня. Но ты должна знать, что я тебя простил. Было ли нужно тебе когда-нибудь мое прощение? Хотя это не важно. Это нужно было мне. Восемь лет, Клио. Восемь. И ты меня избегала, не хотела смотреть в глаза. Боялась? Может, и нужно было. Со временем многое теряет значение. Но все же своего ты добилась. Я люблю, а он недоступен. Все, как ты и хотела. Почти. Но у меня есть надежда.
Словно в ответ на мои слова резкий порыв ветра сорвал с шеи шарф, растрепал волосы. Я чувствовал себя здесь неуютно, что, в общем-то, неудивительно.
– Все теперь неважно, Клио. Прости меня.
Холодная мраморная плита не могла мне ответить, но я надеялся, что Клио меня слышит. Я принес ей белые лилии – она всегда их любила – положил их рядом с букетом желтых роз. Вероятно, недавно здесь были ее супруг и сын. Я провел ладонью по надгробию, словно желая почувствовать что-то, но ощутил лишь холод, пустоту и грусть.
  Три месяца назад леди Владорен умерла. Глупая смерть. Она много лет вела затворнический образ жизни, ни с кем не общалась, не обращала внимания даже на своего сына. Год назад, казалось, она немного ожила и бросила все свои силы на помощь в приюте. Я был удивлен. В Клио никогда не было склонности к филантропии. Однако она начала что-то делать, а это было хоть каким-то сдвигом. Она с маниакальным упорством возилась с больными детьми, не обращая внимания ни на что больше. Сына для нее все так же не существовало. Это было странно. И, в конце концов, произошло то, что рано или поздно должно было произойти. Клио подхватила лихорадку, и сгорела буквально за несколько дней. А может, именно этого она и добивалась?.. Она искала смерти, но боялась наложить на себя руки. Она явно стремилась к смерти. Я только теперь это понял. Нашла ли она успокоение там, за порогом? Может, Клио, наконец, встретилась со своим возлюбленным, любовь к которому наполняла ее жизнь смыслом, придавала сил для мести. Я надеюсь. Она достаточно страдала. И хотя она принесла немало страданий окружающим, она все же искупила свою вину, подарив жизнь человеку – Гестио. Понимала ли она это? Об этом уже не суждено узнать. Мне только жаль, что она так и не воспользовалась шансом узнать своего сына поближе. Клио его отвергала, бежала от него, от своей семьи и от жизни.
  Ветер словно в унисон с моими мыслями утих, будто прислушивался к блуждающим в моей голове вопросам. Еще одна веха моей жизни осталась позади. Прощай, Клио. Пусть покой снизойдет на тебя.

***

  Светская жизнь. Порой я задаю себе вопрос: зачем мне это нужно? Почему я веду себя подобно многим другим лордам: с виду беззаботный и веселый, но с грустью на сердце? И грусть эта не давящая, нет. Она легкая и смешана с нежностью. Теперь все время двойная жизнь. С некоторых пор я полюбил ночи. Дни я не люблю, они полны ожидания и нетерпения. И только под покровом тьмы я могу отбросить маску светского повесы и стать самим собой – тем, кто ночью украдкой пробирается в чужой дом на тайное свидание. Это даже немного смешно. Тысячи раз пройденная тропинка, неприметная дверка – и так и не угасшая жажда коснуться, обнять.
  Едва я шагнул в полумрак комнаты, как тут же попал в объятия возлюбленного. Его губы мгновенно накрыли мои. Поцелуй всегда как в первый раз – горько-сладкий, возбуждающий, туманящий разум. Я с трудом оторвался.
– Это невыносимо. Я едва сдерживаюсь каждый раз, когда вижу тебя.
– Я знаю, знаю. Иди ко мне.
Жаркие руки по всему телу, одежда в разных концах комнаты. Я толкнул его на кровать и начал изучать тело, впитывая глазами, руками, всем своим существом. Я провел пальцами по его волосам и откинул их со лба, очертил овал лица, прошелся по губам – они такие мягкие и нежные. Сорвавшийся стон был музыкой для меня. Мой страстный любовник. Занятие любовью всегда борьба – кто кого. Рывок – и он склонился надо мной, концы его волос скользнули по груди, вызывая дрожь. Он целовал шею, грудь, впивался в соски, ласкал бедра, я вжимался в него всем телом. Ощущать его было блаженством настолько сильным, что я чуть не терял сознание и впитывал его, целовал, а он столь же страстно отвечал мне.
– Возьми меня. Сейчас...
Он вошел быстро, рывком, я дернулся и закусил губу.
– Не останавливайся, прошу...
Он двигался медленно, входя до основания и вжимаясь, вдавливаясь. Его руки блуждали по моему телу, очерчивая контур мышц, сжимали мои ягодицы, а я сильнее стискивал ноги на его талии. Он находился во мне, целовал, но мне все было мало. Мне хотелось раствориться в нем и поглотить его. Это какое-то безумие. Он входил в меня уже так быстро и глубоко, насколько мог, а я все сильнее пытался прижаться. Я запустил руку в его волосы и потянул, мой возлюбленный распахнул глаза, мы оба вскрикнули и упали без сил.
  Его голова лежала на моей груди. Такое удовольствие – перебирать темные пряди; пропускать их между пальцев, словно шелк; ощущать рядом его обнаженное тело, все еще чуть подрагивающее от оргазма.
– Кэр, прости меня.
– За что?
– За то, что все вот так.
– Я сделал свой выбор много лет назад да и ты, Дар, тоже.
– Да…
Открыто мы не могли быть вместе – это невозможно в нашем обществе. Когда-то были времена браков двух мужчин, но уже много поколений, как это считается недопустимым. Но почему-то так же, как и традиции, не искореняются чувства, вдруг возникшие к существу своего пола. Приходится тайком встречаться, красть мгновения счастья у жизни. А ведь есть еще и Гестио, юный лорд Владорен.
– Дар, как мой племянник?
– Скучает. Спрашивает, когда ты в гости заедешь.
– Официальный визит. Тяжело скрывать наши отношения.
– Я знаю, Кэр.
Дар навис надо мной. Любимые глаза цвета синей стали смотрели с искренней любовью. Столько лет прошло, а я все еще не могу спокойно в них смотреть. Когда его губы так близко, все мысли тут же вылетают прочь из головы. После утоления сексуального голода мы могли целоваться нежно. Зарыться пальцами в волосы, притянуть поближе, чтобы чувствовать, что он мой, что, несмотря ни на что, мы вместе. От таких поцелуев, полных подавляемой нежности и любви, у меня всегда текут слезы. Потому что так сложно удерживать чувства внутри, не дать увидеть кому-либо то, что принадлежит лишь нам двоим, и они прорываются наружу стоит лишь коснуться любимого. Дар собирает губами соленую влагу с моего лица. От этого сердце сжимается, преисполненное счастьем.
– Кэр, не нужно, прошу.
Кончиками пальцев он нежно проводит по скулам, чуть касается губ.
– Не буду. Просто…
– Знаю. И ты ведь знаешь, Кэр, если бы не Гестио, я бы все бросил, на все наплевал. Меня общество с его лицемерными правилами и мнением не волнует. Но я не могу так поступить. Мы не можем.
– Думаешь, я не понимаю? Не нужно мне объяснять. Как я уже и сказал, мой выбор сделан.
– Я не заслужил тебя, Кэр.
Я обхватил его голову ладонями, не давая отвернуться.
– Не смей, слышишь, не смей так говорить. Мы давно это выяснили.
– Но ты мог бы создать семью. Я боюсь, что просто удерживаю тебя.
– Дар…
– Нет, выслушай меня.
Он сел, обхватив ноги руками – такая поза защиты.
– Я люблю тебя, ты ведь знаешь. И чувствую твою любовь. Но все это так несправедливо по отношению к тебе. Все эти тайные встречи, взгляды украдкой. Ты действительно достоин того, кто не побоится смело бросить вызов всему свету ради тебя. А я не могу. Не потому что боюсь или…
– Дар, – я притянул его к себе, его руки тут же обвились вокруг меня, – как же ты не понимаешь: ты – это все что мне нужно. Только ты.
– Я понимаю.
– Ты говоришь, что я достоин чего-то большего. Позволь мне самому решать. Я хочу быть с тобой. И неважно как.
– Кэр, люблю тебя.
– Люблю.
Я прижался губами к его волосам, вдыхая знакомый и любимый аромат своего возлюбленного – самый лучший на свете.
– Я готов ждать, Дар. Когда-нибудь у нас будет возможность открыто быть вместе.
– Не в нашем обществе. Но как только Гестио пройдет ритуал совершеннолетия, он будет жить отдельным домом, и тогда мы сможем с тобой уехать. Слышишь?
– Да. Уединенный домик на берегу моря.
– Подальше ото всех.
– Только мы вдвоем.
– Ну, еще придется взять пару слуг.
– Конечно. – Я улыбнулся. – Осталось только подождать.
– Да. Спасибо тебе, Кэр. – Серьезный взгляд и легкий поцелуй. – Люблю тебя.
– Люблю.
Провести пальцами по губам. У нас это стало своеобразным ритуалом. Немного символично – словно прикосновением оставлять след, привкус на губах. Поцелуя. Грусти. Любви. Нежности.
  Да, нам ждать еще почти десять лет. Будет сложно. Скрываться, прятаться и даже лгать. Но у нас есть надежда, есть мы. Значит, все преодолеем. Мы сможем – по-другому нельзя.
  Мы все делаем свой выбор, и он не всегда легкий. Просто бросить вызов, но сложно бороться с последствиями. И какая все же ирония богов. Сын Лиэра стал основным смыслом наших с Даром жизней и основной преградой. Я не знаю, смог бы я так воспитывать ребенка в ущерб своему счастью. Но я нисколько не упрекаю в этом Дара. Порой бывает тяжело и ему, и мне, но это проходит, стоит лишь взглянуть в глаза друг друга и увидеть там отражение чувств. Юный лорд Владорен растет достойным. Может, в этом и был высший замысел? Кто знает. Все, произошедшее с нами, многому нас научило, заставило по-другому взглянуть на мир и окружающих людей, на самих себя, в конце концов, пересмотреть приоритеты. Не все происходит так, как хочется, и не всегда можно бороться с окружающим миром. Бросаться с мечом против ветра смысла не имеет. Иногда нужно просто ждать. Надеяться. Любить. Вопреки всему.
  Мы сделали свой выбор…

Июнь – декабрь 2009 года.