Королева София
Официальная информация:
Донья София Греческая и Датская (Doña Sofía De Grecia y Hannover), София Маргарита Виктория Федерика Шлезвиг-Гольштейн-Сеннерборг-Глюксбург,— испанская королева, cупруга короля Испании Хуана Карлоса I.
Родилась в Афинах в семье принца Павла Греческого и его жены (будущих короля Греции Павла I и королевы Федерики). Она является правнучкой русской княгини Ольги Константиновны, вышедшей замуж за греческого короля Георга I, которую греки называли «василисса тон эллион», что означает «королева эллинов». Среди ее предков — также германские князья, монархи Дании и Англии.
14 мая 1962 г. в Афинах состоялось ее бракосочетание с принцем Хуаном Карлосом (Juan Carlos de Borbón y Borbón), сыном графа Хуана Барселонского и наследником престола Испании. После смерти каудильо Франко, 22 ноября 1975 года Хуан Карлос был провозглашен королем, а его супруга София — королевой Испании.
Королева София автор двух книг о греческой археологии, прекрасно разбирается в живописи и сама рисует. Она Почетный академик Королевской Академии изящных искусств «Сан-Фернандо» и Королевской Академии истории и имеет степени почетного доктора ряда университетов, в том числе Вальядолидского, Кембриджского, Оксфордского, Джорджтаунского и Нью-Йоркского.
Королева София является президентом «Фонда королевы Софии», почетным председателем Фонда по борьбе с наркоманией, Королевского попечительского совета по образованию и поддержке инвалидов, Высшей королевской музыкальной школы им. королевы Софии, ряда других просветительских и благотворительных организаций.
У королевы Софии и короля Хуана Карлоса трое детей:
инфанта Елена, герцогиня де Луго , (Infanta Elena María, Isabel, Dominica de Silos de Borbón y Grecia р. 1963)
инфанта Кристина, герцогиня Пальма-де-Майоркская (Infanta Cristina, Federica de Borbón y Grecia, р. 1965)
принц Астурийский Фелипе (Príncipe Felipe de Borbón y Grecia, р. 1968), наследник престола.
из книги Пилар Урбано "КОРОЛЕВА СОФИЯ"
Она возникла внезапно на повороте дороги. Совершенно спокойная, даже более чем спокойная, неподвижная. Резко сбрасываю скорость... 70, 50, 20... Облегченно вздыхаю. Проезжаю еще немного вперед, уже медленно. Она не двигается. Смотрит на меня, как будто поджидая. Сколько времени она здесь стоит? Сейчас без десяти пять. Под июльским солнцем, беспощадным, белым, она блестит серебром, сливаясь с деревьями. Теперь нас разделяет всего сотня метров. Не знаю, посигналить ли ей или помигать фарами, предупредить, что вижу ее. Не осмеливаюсь. Мне кажется, что даже легкое урчанье мотора уже подобно вторжению в чужой дом.
Почему-то кажется, что со мной это уже было в прошлом, что я уже ехала по этой асфальтовой дороге, среди сосен, буков и дубов, по дороге, что начинается у контрольных постов королевской гвардии в Сомонтес и ведет к дворцу Сарсуэла.
Наконец решаюсь дать гудок и включить фары. Что я могу еще сделать? И что намерена делать она? Медленно приближаюсь. Высокая, стройная и элегантная, величественная. Будто памятник самой себе. Подъезжаю совсем близко. Поражают ее глаза. Мягкий, но надменный взгляд... Она смотрит на меня в упор, не мигая. Мелькает мысль: “Совершенно ясно, что из нас двоих именно она — хозяйка ситуации”. Опираясь на руль, улыбаюсь ей. И даже слегка наклоняю голову, как бы приветствуя. Она по-прежнему неподвижна.
Почему-то вдруг вспоминается эпизод, о котором рассказала в своих воспоминаниях королева Греции Фредерика. Когда на борту греческого корабля “Агамемнон”, во время знаменитого королевского круиза, встретились члены королевских семей Европы, все было чудесно, как она и предвидела. Все, за исключением маленькой, но неразрешимой проблемы: собралось сразу столько королев и они вели себя так вежливо по отношению друг к другу, что, встретившись возле какой-нибудь двери, могли простоять очень долго, уступая друг другу дорогу, и ни одна не хотела входить первой.
Наконец, чтобы выйти из дурацкого положения, решаюсь двинуться вперед. И именно в этот момент оленуха срывается с места, совершая потрясающий прыжок. Какая акробатика! В одно мгновение она пересекает дорогу. Я вижу ее голову, бока в двух шагах от моей машины. И потом — скрежещущий звук. Это она царапает задними копытами капот моей машины. Потом обнаружу таинственный след — странный узор, происхождение которого трудно будет объяснить моему страховому агенту.
4 июля 1995 года. Сегодня аудиенция у королевы. Королева знает, что я хочу написать о ней книгу, и согласилась принять меня. Будет ли это первая встреча из целой серии встреч, или она останется одной-единственной? Этого не знает никто. Секретарь королевы, полковник Хосе Кабрера, посоветовал: “Полагаю, что от первой встречи будет зависеть все дальнейшее. Королева София очень оберегает свою личную жизнь. Если ты вдруг затронешь тему, которую она предпочитает ни с кем не обсуждать, то сразу даст это понять. Ничего не скажет, но сразу изменится выражение ее лица, и она примется говорить о чем-нибудь другом. Если ты расположишь ее к себе и она начнет тебе доверять, тогда королева расскажет тебе многое и откроет свои ящички с письмами и фотографиями...”
Но хочу ли я сама написать эту книгу? Не знаю. Королева давно привлекает меня как личность. Уже много лет я наблюдаю за ней издали.
Интерес этот возник во время поездки королевской четы в Страну Басков в феврале 1981 года. Это была очень напряженная поездка. Премьер-министр Адольфо Суарес только что подал в отставку. Террористы из националистической организации басков ЭТА убивали людей с невиданной жестокостью. А военные тайно готовили переворот.
Нужно было иметь немалое мужество, чтобы решиться на такое путешествие. Хроника его совершенно фантастична. Да, фантастична, потому что, пока в Лойоле во всех церквах звонили колокола, приветствуя королевскую чету, в Бильбао, на центральной площади, короля и королеву встречали тысячи людей, размахивавших красно-желтыми флажками, а чуть подальше, в Аскойтиа, люди несли огромные плакаты с надписями: “Убирайтесь вон!” и кричали: “Да здравствует свободная Страна Басков! Да здравствует ЭТА!”
Когда королевский самолет приземлился в аэропорту Форонды, один из руководителей баскских националистов предупредил меня: “Завтра в Гернике мы покажем всем, кто есть кто. Мы не против короля лично, но мы против государства, которое он, по его словам, представляет. Это государство не дало нам ни свободы, ни демократии, ни независимости”.
С тех пор прошло более 14 лет, но туман времени не мешает мне помнить все совершенно отчетливо.
Небольшое помещение Генеральной ассамблеи Герники в то утро было забито до отказа. Сижу на балкончике, сдавленная со всех сторон, но зато сверху вижу сцену, на которой расположились королевская чета и представители баскских властей.
Король направляется к трибуне. Едва он начал свое выступление: “Я всегда страстно желал, чтобы мой первый визит как главы государства в эту близкую сердцу баскскую землю...”, как человек эдак двадцать бородачей без рубашек вскакивают с передних рядов, застывают и, вздымая кулаки, не сводя глаз с короля, запевают песню “Солдат басков”, старый гимн баскских борцов. Король молчит. Напряжение и страх охватывают всех присутствующих. Две-три сотни политиков начинают бурно аплодировать. Овация длится, длится и длится...
Считаю минуты, глядя на свои часы: семь, девять, десять... Двенадцать минут продолжались аплодисменты и выкрики. Сцена фантастическая: одни аплодируют и приветствуют короля, другие продолжают петь свой гимн, выпячивая грудь и уже хрипя от крика. Но лицо короля остается спокойным. Спокойна и королева. С ее лица не сходит улыбка. Дон Хуан Карлос стоит прямо и твердо, как мачта. Он подавляет в себе гнев, ни один мускул на его лице не дрогнет. Вдруг в нем просыпается его чисто бурбонское чувство юмора: король поворачивает голову к уже охрипшим мятежникам и, прикладывая руку к уху, как бы стараясь расслышать их получше, обращается к ним: “Эй, вы там, пойте погромче, а то вас совсем не слышно из-за этой овации”.
Наступает самый драматичный момент, хотя этого почти никто не замечает. Но я сверху успеваю увидеть: адъютант короля, встревоженный нарастающим напряжением, подносит руку к кобуре... Кто-то рядом с ним, гражданское лицо, хватает его за руку и не позволяет выхватить пистолет... Мне кажется, что я расслышала повелительное: “Не сходите с ума!” Если бы офицер вынул из кобуры пистолет и если бы хоть кто-нибудь это заметил, случилось бы непоправимое!
Королева по-прежнему улыбается, ее лицо сохраняет спокойствие. Она напоминает статую, кажется, что она даже не дышит. Руки крепко сплетены... Я иногда поглядывала на нее в эти двенадцать напряженных минут. Она все время оставалась невозмутимой и бесстрастной. Быть может, королева вообще лишена эмоций. Бросаю взгляд на ее руки — сильные, большие, крепкие, они полны жизни. Кажется, будто именно они помогают королеве сохранить присутствие духа.
Верно, так и есть: когда в помещение входят полицейские и выволакивают “лихих запевал”, именно в этот момент королева расцепляет руки. Глубоко вздыхает. Расслабляется. И мне кажется — я вижу на ее ладонях глубокие следы от ногтей.
К вечеру последнего дня пребывания королевской четы состоялась религиозная церемония в Лойоле, в церкви Сан-Игнасио. Король и королева занимают специально отведенные для них места в храме. Напротив них расположился епископ Хосе Мария Сетьен. На улице идет дождь, колокола гудят, бросая вызов грозе. Звучит орган. Исполняется месса Баха “Страсти по Матфею”. Когда церемония заканчивается, все хотят выйти вместе с королевской четой. Возникает угроза давки. Тогда королева делает незаметный знак рукой монсеньору Сетьену, чтобы он подошел к ней. Она что-то ему говорит на ухо. Сетьен возвращается к своему трону под балдахином. Берет микрофон: “Ее величество королева просит всех оставаться на местах, пока не закончится эта чудесная музыка Баха. Мы переполнены эмоциями, и всем нам будет полезно провести несколько минут в спокойном размышлении”.
Меня всегда поражает, как точно королева находит свое место: всегда на втором плане, позади короля, но одно лишь ее присутствие придает королю еще больше величия.
В наши дни стриптиза и пересудов вокруг личной жизни знаменитых людей немалым достоинством королевы является то, что она не позволяет никому прикасаться к тайне ее жизни. Можно составить целый альбом с тысячами фотографий, сделанных на бесчисленных официальных церемониях, где королева появляется в костюмах всех тонов и цветов, на встречах со всеми знаменитостями мира сего... Но знаем ли мы хоть какую-нибудь деталь ее жизни, каков характер этой женщины? А ведь она столько лет, начиная с 1962 года, вместе с королем ткет ковер новейшей истории Испании.
Я еду в Сарсуэлу с одним-единственным вопросом: что за человек королева?
Пересекаю каменный мостик. На другой стороне — четверо солдат из королевской охраны, одетые в обычное хаки, в голубых беретах. Их должны были предупредить о моем приезде. Они вытягиваются по стойке “смирно” и пропускают меня. Отсюда начинается крутой спуск ко дворцу.
Паркую машину, оглядываюсь. Ухоженный газон. Ели, секвойи, черные тополя, ивы... Здание из красного кирпича и серого гранита, крытое почти черным шифером. Никаких торжественных балюстрад, каменных лестниц, мраморных скульптур, фонтанов и гербов на фасаде. Только с немалой натяжкой Сарсуэлу можно назвать дворцом.
Первый павильон был построен в XVIII веке, по приказу кардинала Фернандо Хосе, брата короля Филиппа IV. Там, где сейчас разрослись кусты ежевики, впервые были разыграны спектакли сарсуэлы — театральные постановки, где сочетается декламация с пением. Короли Карл IV и Фердинанд VII использовали эти помещения как павильоны для игр и развлечений. Во время гражданской войны 1936 года малый дворец был почти полностью разрушен. В 1958 году Франко приказал восстановить его для того, чтобы, когда придет день, там располагалась резиденция принца Хуана Карлоса.
Меня провели в покои королевы. Прихожая, где я жду королеву, небольшая, но светлая и потому, как кажется, просторная. Огромные окна, во всю стену, выходят в сад. Это и дает ощущение пространства. На одной из стен картина — королева на народном гулянье в красно-белом костюме, восседающая на маленькой лошадке, запряженной по-андалузски. В застекленных шкафах — серебряные кубки, по-видимому с какой-то выставки собак, и шесть фотографий: на четырех из них дон Хуан Карлос и донья София играют с детьми, еще совсем маленькими. На других снимках — король и королева с папой Иоанном Павлом II. Этим фотографиям не меньше двадцати лет, они уже немного поблекли.
По-видимому, все в этой маленькой зале выбрано и расставлено самой королевой. Я думаю, что донья София хотела предложить вниманию своих гостей именно такой свой образ: вот она в костюме севильянки на народном гулянье, а на другой фотографии — на аудиенции в Ватикане, в белой мантилье, которую надевали только испанские королевы при посещении папского двора.
Накануне свадьбы доньи Софии и Хуана Карлоса, когда возникли щепетильные проблемы с ритуалами и церемониями, дон Хуан де Бурбон, отец жениха, позволил себе несколько обидную шуточку насчет молодости греческой династии. Действительно, греческая королевская династия насчитывает всего около ста лет. Начало ей дал датский принц Христиан Вильгельм Адольф Георг, который был избран “королем эллинов” в марте 1863 года Национальным собранием Греции и взошел на престол 31 октября того же года под именем Георга I. Был женат на русской великой княжне Ольге Константиновне Романовой, племяннице царя Александра II. Между тем дон Хуан прекрасно знал о царственном происхождении той, что должна была стать его невесткой. Восемь прадедушек и прабабушек доньи Софии были из германских королевских семей, среди них — Фридрих III, император Германии и король Пруссии, женатый на английской принцессе Виктории, дочери английской королевы Виктории. По линии отца дедом Софии был король Греции Константин I, а бабушкой София, принцесса Прусская, дочь императора Фридриха III и сестра кайзера Вильгельма II. По линии матери в ее роду были Эрнст Август III, наследный принц Ганноверский, и Виктория Луиза, принцесса Прусская, дочь кайзера Вильгельма II.
Таким образом, София, старшая дочь Павла и Фредерики, короля и королевы Греции, имела прямое кровное родство с главами королевских домов Бельгии, Болгарии, Англии, Румынии, Югославии, России, Испании, Люксембурга, Швеции, Германии, Дании, Норвегии и Голландии.
Вдруг кто-то осторожно постучал в дверь. Вошел подполковник военно-воздушных сил, на его серо-голубом мундире выделялись золотые аксельбанты адъютанта. Он щелкнул каблуками и скорее не объявил, а предупредил вполголоса: “Идет королева”.
Она переступает порог, смотрит на меня прямо и серьезно. Улыбаясь, протягивает мне руку, говорит спокойно и приветливо: “Добрый день, как дела?” У нее сильный голос, контральто, идущий как будто из глубины большой деревянной чаши.
Высокая, стройная, более высокая, чем это кажется на расстоянии или по телевидению.
Я хорошо знаю, как завораживает аура, исходящая от великих мира сего, ореол славы, магнетизм знаменитых людей. На себе испытала не раз это непобедимое очарование, исходящее от глав государств, политических лидеров, тореадоров, балерин, банкиров, писателей, художников, певцов и актеров мировой известности... Но королева — это уже нечто другое. То, что исходит от королевы, когда она произносит обычное: “Как дела?” — и есть “величие”.
Второго ноября 1938 года в семье греческого наследного принца Павла, брата монарха Георга II, родилась девочка, которая могла бы однажды занять место на греческом троне. В честь ее рождения был произведен двадцать один торжественный залп с горы Ликабет. “Когда родился мой брат Тино, Константин, — объясняет королева с улыбкой, — прозвучал сто один залп. Я их, правда, не считала, потому что тогда мне не было и двух лет, но так делалось, когда рождался мальчик. Не знаю почему, выстрелы производились с горы Ликабет. Там не было военного гарнизона. Только монастырь. А о моем рождении что я могу сказать? Я должна верить тому, что слышала в доме, где мне довелось родиться, уффф... в День поминовения! Мама хотела назвать меня Ольгой в память моей прабабушки Ольги из России, жены короля Георга I, основателя греческой династии. Но люди, толпившиеся на улицах, как только услышали залпы, прибежали к дому в Психико, крича: “София, София, София!” Ведь в Греции существует обычай давать детям имена дедов и бабушек. Не повторять имена родителей и не вспоминать имена прабабушек... И вот я — София”.
Так рассказывает королева. Язык ее выразительный, она пересыпает свое повествование словечками, которые можно услышать на улице. Заметно, что испанский, которым она владеет, не академический и уж совсем не придворный. Как любая современная мать, она включила в свой словарь словечки, подслушанные у детей.
Я спрашиваю королеву, чего в ней больше — германского, датского, английского, греческого, испанского... И она отвечает, не помедлив ни секунды: “Хотите знать правду? Я себя чувствую на все сто процентов гречанкой. И в то же время на все сто процентов испанкой... Быть может, потому, что мне ближе всего Средиземноморье. Я люблю оливковое масло, зеленый салат, солнце...” И она заливается смехом, распахивает руки и уже не сидит, такая прямая, а свободно устраивается в кресле, быть может, воображая себя на пляже. “Я так люблю солнце! Я женщина лета: оживаю с мая по октябрь, и если бы не мое широкое прусско-русское лицо, я стягивала бы волосы в тугой пучок на затылке. Настоящий цыганский пучок!”
Это были секунды прекрасной непосредственности. Но тотчас она возвращает себе степенную позу и продолжает свой рассказ.
Двадцать восьмого октября 1940 года, на рассвете, войска Муссолини напали на Грецию со стороны албанской границы. Греческие солдаты мужественно отразили агрессию и даже перешли в наступление, потеснив итальянские войска на территорию Албании. Тогда Гитлер отдал приказ атаковать Грецию со стороны Болгарии. Однако, убедившись в силе сопротивления греческих гарнизонов, успешно действовавших по так называемой “линии Метаксаса”, своего рода греческий вариант “линии Мажино”, немецкий генеральный штаб приказал начать вторжение через Югославию, которая к этому времени уже была оккупирована Германией.
Сражаться на трех фронтах одновременно оказалось непосильным для маленькой страны с малочисленной армией. Британская помощь прибыла слишком поздно и была к тому же очень незначительной.
Одиннадцатого апреля 1941 года усилились ночные бомбардировки Афин. В те дни Фредерика, мать Софии, писала своим родителям в Германию. “Восемь миллионов греков сражаются против ста восьми миллионов немцев и итальянцев.... Мы останемся на греческой земле сколько возможно. Король никогда не сдастся в плен, даже если ему будет гарантировано достойное обращение. Король представляет всю нацию, и, если он верит в победу, как верим в нее мы, он должен уехать... Трагедия гражданского населения Греции неописуема. Я только что приехала из госпиталя. Видела раненых детей, чьи родители погибли при бомбежке... Если ситуация ухудшится, мы вынуждены будем уехать. Во-первых, потому, что ни король, ни прямые наследники династии не должны попасть в плен. А еще и потому, что даже если бы мы остались, то не смогли бы никому помочь… Я поняла, как ненавижу Гитлера. Какое право он имеет создавать новый мировой порядок, которого никто не хочет? Ради этого нового порядка разрушают самые прекрасные цветущие города, убивают стольких людей...”
В полночь с 22 на 23 апреля английский гидроплан, спустившийся на воду в бухте Элефсис, перевез королевскую семью на Крит.
На Крите к беглецам присоединяются Георг II и Павел. Вся семья держится вместе пятнадцать дней, укрывается в хижине, полной клопов и блох, неизбежных спутников войны. С Крита королевская семья переезжает в Египет: сначала в Александрию, потом — в Каир. Там они остаются до середины июня 1941 года, когда правительство короля Фарука “просит” короля Греции и его семью покинуть страну. Они вернутся позднее, но сейчас направляются на пароходе в Южную Африку. Правительство Южной Африки, союзницы Великобритании, предложило греческим беглецам убежище и кров. Впереди пять лет изгнания и бесконечных переездов с места на место.
17 июля 1995 года. Прошло тринадцать дней, и вот я снова в королевском дворце Сарсуэла. За столь короткое время король и королева успели посетить военные академии в Таларне и Сарагосе и военно-морское училище. Они побывали с официальным визитом в Австрии и в Чешской Республике. А сегодня во дворце страшная суета: приводят в порядок шкафы, надевают чехлы на мебель, убирают ковры, собирают чемоданы... Скоро все отправляются на Майорку, в Маривент, в отпуск.
Я жду королеву в маленькой зале. В семь минут шестого она, принося тысячу извинений за опоздание, входит легкой походкой. Улыбаясь, она бросает мне подбадривающую фразу: “Ну, за дело”.
Софии было почти восемь лет в тот сентябрьский полдень 1946 года, когда с бьющимся от волнения сердцем она старалась различить вдали порт Пирей с палубы эсминца “Наваринон”. “Я была слишком мала, когда мы покинули Грецию, так что для меня это возвращение стало подлинной встречей с моей родиной. Как только рассвело, мы с братом Константином принялись соревноваться, кто первый увидит берег. Сияющий день. Все празднично одеты. Мой отец в форме адмирала. Внизу, на пристани, звучит музыка. Люди кричат и аплодируют. У всех сияющие лица. Я тоже вне себя от радости”.
Возвращение должно было состояться на полтора года раньше, когда пала нацистская Германия. Но Греция раздиралась гражданской войной. Север страны контролировали отряды коммунистической милиции. Черчилль настаивал, чтобы король Георг II назначил “нейтральным регентом” архиепископа Дамаскиноса. Но сам король, трижды испивший горькую чашу изгнания, принял твердое решение: в Греции будет править король, если греки изберут монархию, свободно выразив свою волю у избирательных урн.
Так и произошло: 1 сентября 1946 года в Греции был проведен референдум. Большинство населения (69 процентов голосовавших) высказалось в пользу восстановления монархии.
“Изгнание — это большое горе, — говорит королева, — потому что оставляет людей без корней, разлучает со своей землей, разрушает семьи. Но война намного хуже. Последствия войны в Греции были ужасны: из восьми миллионов греков погибло четыреста тысяч человек. А продолжавшаяся партизанская война продолжала сеять смерть. Не было семьи, которая не понесла бы потерь. Люди погибали не только в сражениях, дети из бедных семей тысячами умирали от голода. Страна лежала в руинах. Не было ни одежды, ни еды, ни лекарств, ничего.
Мои родители объездили всю Грецию: по плохим дорогам в военном джипе они исколесили всю страну, порой и верхом на мулах, чтобы попасть в деревеньки, расположенные в глубоких каменистых ущельях или высоко в горах, где не было дорог. Брали меня с собой, чтобы я видела своими глазами боль и нищету страны”.
В школьные годы София знакомится с женщиной, которая оставит глубокий след в формировании ее как личности. Теофания Арванитопулос, старший преподаватель по гуманитарным дисциплинам: история, география, искусство, философия, археология, греческий... “Она была потрясающей. Всегда увлеченная своей работой, умела пробудить в учениках любовь к археологии, к истории. Она открыла нам богатства Греции и научила наслаждаться ее красотой, любить ее. Учебу она превращала в праздник. Я ее очень любила”.
“Вернувшись из изгнания, — рассказывает королева, — я говорила по-английски и по-гречески, но, поскольку я была гречанка и дочь наследного принца, обязана была владеть греческим в совершенстве. Логично, правда? Я выучила три греческих языка: повседневный, народный язык улиц и греческий классический, аттический, литературный, то есть язык с совершенной грамматикой”.
“Первого апреля 1947 года, шесть месяцев спустя после возвращения из изгнания, король Георг II неожиданно умирает от сердечного тромба в своем рабочем кабинете. Печальное известие о смерти короля мы получили от мамы, я хорошо это помню. Она собрала нас, троих детей, и сказала: "Пробил час дяди Георга. Когда умирает король, ему на смену приходит его наследник. В данном случае наследником является папа".
Так я впервые столкнулась со смертью. Через четыре дня состоялись похороны. Хорошо помню похоронный кортеж. Впереди шли солдаты с ружьями, опущенными дулами вниз, на обратном пути, после похорон, дула уже были подняты вверх. Кортеж состоял из королевской гвардии. А позади гроба — мой отец — он вел за руку нового наследного принца, моего брата Константина.
Эти церемонии совсем не пустые ритуалы. В них огромный смысл. Мой брат, который был таким маленьким, что едва доходил отцу до пояса, уже в тот день, во время похоронного шествия, понял, что стал наследным принцем. Прошло много лет, и когда здесь, в Испании, была предпринята попытка военного переворота, я сочла необходимым, чтобы мой сын принц Филипп находился рядом с отцом, который принимал решения. И Фелипе сидел в кабинете отца весь день и весь вечер, пока сон не сморил его в кресле”.
Когда началось правление Павла Греческого, ему было 46 лет. К этому времени он уже знал, что такое риск, боль, острая нужда, война, бездомность, одиночество и ностальгия. В раннем возрасте, мальчишкой двенадцати лет, он был потрясен убийством деда, Георга I, основателя династии. Какой-то сумасшедший пьяница застрелил его, когда тот гулял вдоль моря в Салониках.
“Мой отец скоро стал всенародно любимым королем. Он был спокойным человеком, умел владеть собой, обладал ровным характером. У него рождалось немало идей и проектов. А мама, королева Фредерика, была активной, динамичной, предприимчивой женщиной. Они являли собой прекрасный дуэт. Как-то отец тяжело заболел — у него была тифозная горячка, Фредерика заменила его на всех публичных церемониях. Пренебрегая опасностью, она ездила в города, осажденные отрядами коммунистической милиции, для этого ей приходилось пересекать линию огня верхом на муле. Зачем? Да для того, чтобы вселить присутствие духа в солдат. Быть там, где люди страдают.
Мой отец был убежденным демократом, тем не менее в Греции монархия и демократия оказались несовместимыми понятиями. У греков не укладывалось в голове (это и сейчас так), что монархия может быть демократической и конституционной. И поскольку я это недоверие вижу во многих уголках Европы, то иногда спрашиваю себя: быть может, демократическая монархия — это действительно исключительное изобретение моего мужа, Хуана Карлоса, в Испании?”
Я спросила королеву, как на ней отразилось изменение ее статуса, когда она стала не просто “рядовой” принцессой, а дочерью правящего короля.
“Это на меня не произвело никакого впечатления. Продолжалась обычная жизнь. Греция была бедной страной. Мы не устраивали больших праздников, не жили в роскоши. По вечерам собирались всей семьей в комнате отца. Там в удобных креслах, рядом с камином, ужинали по-семейному, слушали музыку, говорили о многих вещах...
Я мало общалась с людьми, жила больше в мире своих фантазий. Мы тогда не ходили в кино, телевидения у нас не было. Нам приходилось самим выдумывать игры и развлечения. Как и все дети, много времени проводили на кухне, потому что наш повар Блази рассказывал нам истории о греках и турках. С ним и с горничной Марией мы говорили по-гречески, а с няней Шейлой — по-английски. Мои дети тоже двуязычные, с раннего детства они говорят по-английски и по-испански”.
Осенью 1951 года, когда Софии должно было исполниться тринадцать лет, родители записали ее школу в немецком местечке Салеме. Это была элитарная, престижная школа.. Ее основал немецкий еврей, дипломат и педагог Курт Ханн при покровительстве мецената, маркграфа Макса фон Бадена, а директором школы был принц Георг Ганноверский, брат королевы Фредерики. Школа находилась в немецкой земле Баден-Вюртемберг.
София очень расстроилась, когда узнала, что ей предстоит оставить дом и семью. Ее страшило оказаться среди незнакомых людей, так далеко от Греции, и слышать только немецкий язык, который она знала весьма посредственно. Но ее мать считала, что дочери пора перестать держаться за мамину юбку, что надо приобрести европейское образование и научиться преодолевать робость, языковые трудности и дисциплинарные строгости.
“Я ехала в Салем как овца на закланье. Мариенбургский замок привел меня в ужас: он был унылый, темный, там везде стояли рыцарские доспехи, висели огромные портреты; высоченные потолки и очень крутые лестницы. Настоящее средневековье!”
В 1951 году Германия была все еще поделена на четыре зоны. Союзнические державы, победительницы во Второй мировой войне — Франция, Англия, США и СССР осуществляли политическое и военное управление в этих зонах. Старое королевство Ганноверское, родная земля королевы Фредерики, на севере страны, оказалось под британской опекой. Салем, расположенный на юге недалеко от Бадена, был под управлением Франции.
“В школе не делалось никаких социальных различий, там со всеми обращались одинаково, — рассказывает королева. — Самое главное было — твои старания. Тебя оценивали только по поступкам. Никого не интересовало, кто твои родители. В течение этих четырех лет я была просто Софией из Греции, одна среди многих.
Режим интерната был суров: зимой и летом подъем в 6.15 утра. Три минуты — чтобы заправить постели. Потом быстро одевались и спускались во двор и там прогуливались парами. На всех была школьная форма: серая юбка, белая блузка, синий свитер. После прогулки — холодный душ. В те времена не было горячей воды. На завтрак — овсяная каша на воде. Молоко, как и мясо или сладости, в послевоенной Германии было большой роскошью.
В восемь начинались уроки. Теоретические дисциплины чередовались с практическими занятиями. Каждая из нас могла сама выбрать дополнительные уроки: нас обучали шить, ткать ковры... Я выбрала фотографию и рисунок... Это было мое первое в жизни самостоятельное решение, мой первый свободный выбор. Вроде бы мелочь, но я сделала свой выбор впервые, не думая о моем статусе и не размышляя о том, что скажут другие.
Ученики сами мыли посуду, подавали на стол, убирали столовую, чистили картофель... Это была система взаимной ответственности, самоуправления, и мы, ученики, должны были жить в коллективе.
Когда приходил вечер, каждый из нас сдавал самому себе своеобразный экзамен, отчитываясь перед собой за день. Мы вели дневники. Наши дневники были свиде-тельствами того, как мы взрослели. Помню, как записывала, опоздала ли я на какое-нибудь мероприятие, позволила ли себе неряшливость, не лакомилась ли, когда не положено, чистила ли зубы после еды, сколько упражнений сделала на коне в гимнастическом зале, на шведской стенке, сколько часов вечером просидела над учебниками... Записи должны были быть правдивыми. Мы сами себе были судьями. Это был кодекс чести.
У меня остались очень хорошие воспоминания о Салеме. Жизнь там была строгой, дисциплина суровой, климат очень тяжелый, холодный, дождливый, но это был мой первый опыт свободы, товарищества, формирования личных ценностей. Я много занималась спортом. Но всегда предпочитала играть в команде, не любила одиночных соревнований”.
— Вы боялись проиграть?
— Нет. Мне не страшно проигрывать. Мне не нравится выигрывать у других. Я предпочитаю бороться с собой и выигрывать свои собственные битвы. Люблю работать в команде. Пела в хоре. Участвовала в школьных спектаклях. Мы ставили две пьесы Шекспира: “Макбет” и “Юлий Цезарь”.
— У вас там были важные роли?
Делая смешное лицо, она мне отвечает:
— Да, в “Макбете”... такая важная роль, что не помню, была ли это роль третьей или четвертой дамы.
— А в “Юлии Цезаре”?
— В “Юлии Цезаре” я была... толпой! Меня обрядили в римскую тунику, в белую простыню, и я кричала: “Спасайся, Цезарь!”
Эти воспоминания забавляют ее.
“Мы устраивали тайные ужины в полночь. Я уверена, что преподаватели знали об этом, но делали вид, что им ничего не известно. Мы занимались и благотворительностью: навещали бедняков, заботились о детях”.
В Салеме у меня как бы состоялась встреча с собой. Я наконец узнала самое себя и научилась уважать других. Открыла для себя дружбу. И умение настоять на своем. Я это делала мягко, никогда никому не объявляя войны. В Греции у меня не было свободы выбора: то, что я должна была делать, оспаривать не приходилось. Там не было места протестам. Я прекрасно сознавала мой долг принцессы. Знала, что я — дочь короля. И обязана была выполнять свой долг, хотела этого или нет. И Салем, мрачный, суровый интернат, стал для меня оазисом свободы. Я там была просто белокурой греческой девчонкой по имени София”.
Говоря о Салеме, королева иногда переводила разговор на свою семью, вспоминала, как они с Хуаном Карлосом решили, что инфанты Елена и Кристина и принц Филипп должны “узнать настоящую жизнь, научиться преодолевать трудности, получить свой собственный жизненный опыт”. “Важно, чтобы дети узнали мир. Чтобы они не воспитывались только во дворце, под крылом у родителей. Я, как мать, хотела бы видеть их всегда рядом с собой. Но вместе с тем понимала, что это было бы ошибкой. И всех троих отправили на учебу за границу, и им там подчас бывало не сладко. Принц учился в Канаде, в военной академии, потом в США. Кристина — в Париже и Барселоне. Елена — в Париже и Лондоне . Наступает время, когда родители должны отказаться от эгоистического желания видеть своих детей всегда рядом, это нужно для того, чтобы они стали самостоятельными людьми.
Для Фелипе очень важной оказалась служба в армии. В конце концов умение контролировать себя, способность подчиниться дисциплине делают нас свободными. Если ты этому не научился, то все пропало”. Густаво Суарес Пертьерра, министр образования в правительстве Фелипе Гонсалеса, однажды рассказал мне о визите королевы в военную академию в Сарагосе. Она хотела посмотреть, где будет жить и учиться ее сын. В свое время она посетила и военный колледж в Канаде. “Я тогда убедился, насколько королеву заботит учеба ее сына и насколько она последовательна в этой своей заинтересованности, хотя сами отметки ее не волновали. В Автономном университете Мадрида, где принц учился, для него был составлен специальный план университетского курса. В программу обучения включили дополнительные важные дисциплины, необходимые для будущего короля: экономика, политическая теория, история. Потом принц получил степень магистра в Джорджтаунском университете Вашингтона”.
Такую же настойчивость проявила королева, добиваясь, чтобы инфанта Кристина обучалась в университете как обычная студентка. “Пусть она делает то же самое, что ее товарищи”. Инфанта была самой обычной студенткой, с первого до последнего курса. Ее ничто не могло уберечь от неприятностей, начиная с обид и насмешек, кончая грубостью и даже покушением.
“Помню, — рассказывала мне ее наставница Кармен Иглесиас, — как-то мне позвонили из Сарсуэлы. Кристина училась тогда на первом курсе. Только что убили сенатора, социалиста Энрике Касаса.
— У людей из госбезопасности неприятные новости. Они настаивают на том, чтобы инфанта Кристина не выходила из дворца и не ездила на занятия.
Поскольку я отвечала за обучение инфанты, тотчас же выехала во дворец, где шло совещание с полковником Бланко и с кем-то еще из госбезопасности. Королева хотела присутствовать на этом совещании. Она была сторонницей того, чтобы инфанта посещала занятия. Совершенно спокойно она приводила свои аргументы:
— Чего вы боитесь? Выстрела? Бомбы?
— Исходя из имеющейся у нас информации, террористами из ЭТА планируется похищение.
Королева выслушала спокойно. Никаких признаков нервозности.
— А как они попытаются это сделать, ведь инфанту охраняет столько людей?
— Дело в том, ваше величество, что наши люди находятся всегда за стенами аудитории. Внутри аудитории принцесса одна. И если что-то случится, мы не сможем ничего сделать.
— Но в этой аудитории инфанта не одна, там ведь ее товарищи, разве не так? Они защитят ее!”
“Я думаю, — говорит донья София, — что королями рождаются и королями становятся. Нет такой школы, где готовят королей. Ее и не может быть. Королевские дети живут уже в других обстоятельствах, чем их родители. Принц Фелипе получил прекрасное образование. Такого образования не смог получить его отец. Такого образования нет практически ни у одного короля. И я бы мечтала о таком образовании для себя! Но вот быть хорошим принцем, быть хорошим королем? Это внутри, это врожденное”.
Мы вновь возвращаемся к школьным годам королевы.
“Мне пришлось уехать из Салема, и я очень переживала свой отъезд. Но решение приняла сама. Меня беспокоило, что я потеряю связь с моей страной, с народом. Мне было очень жаль оставлять подруг, хор, общежитие, танцы в конце недели, хоккей на траве, рождественские праздники со старинными песнопениями, с театральными представлениями... Мне трудно было уезжать. Но мое место было в Греции. Необходимо было вернуться. Я пережила трудные дни, меня обуревали сомнения, взвешивала все "за" и "против". Я сама должна была это решить. И я решила вернуться на родную землю.
В начале лета 1955 года я вернулась из Салема в Татой. Мне было 16 лет. Помню, как ехала на машине с вокзала. Мы тогда много ездили в общественном транспорте: поезд, подвесная дорога, пароход... Я высунулась из окна машины, чтобы подышать и вкусить этот ни с чем не сравнимый запах полей: смешение ароматов розмарина, мяты, тмина... и пшеницы, овса, они ведь тоже пахнут. И сосны, кипарисы, каштаны, эвкалипты... Мне запахи говорят о многом...
Мы жили в королевской резиденции Татой с тех пор, как ее восстановили в 1949 году. Во дворце в Афинах мы чаще бывали на официальных мероприятиях. Проводили там Страстную неделю. В Греции православная религия является государственной, поэтому вся царская семья, весь двор и министры обязательно отстаивают службу. Два раза в день по три четверти часа. Я очень уважаю традиции... но эти службы казались мне всегда страшно длинными. С трудом выстаивала их до конца. А мой отец наслаждался этими ритуалами... Он был очень верующим человеком”.
Этот рассказ заставляет меня вспомнить одну историю.
Однажды, в 1960 году, Франко позвал в свою официальную резиденцию Эль Пардо генерал-лейтенанта авиации Эмилио Гарсия Конде, состоявшего на службе при Хуане Карлосе, и стал расспрашивать его о европейских принцессах, среди которых предстояло найти невесту для принца. В тот момент в Европе на выданье было 38 принцесс. Франко склонялся в пользу дочерей короля Бельгийского. В какой-то момент Конде спросил Франко, какого он мнения о двух греческих принцессах. Реакция Франко была молниеносной: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на греческой принцессе”. И пояснил, что, по его информации, король Павел во время своего визита к находившемуся в изгнании испанскому королю Альфонсу XIII будто бы посоветовал ему стать масоном, если он желает восстановить трон Испании. Конде заметил генералиссимусу, что это, вернее всего, пустые россказни, но Франко настаивал на своем: “Дон Хуан Карлос никогда не женится на дочери масона”.
Вот это я и рассказала королеве.
Королева, молча, с серьезным видом, выслушала меня.
— Нет. Мой отец никогда не был масоном. Никогда. Его брат, мой дядя, король Георг II, действительно состоял в масонской ложе. Мой муж, король Хуан Карлос, тоже никогда не был масоном, как и дон Хуан. Почему-то у многих нездоровый интерес к этой теме.
В 1954 году один греческий судовладелец, Эухенидес, попросил королеву Фредерику стать “крестной” принадлежавшего ему океанского лайнера, который предполагалось спустить на воду. Королева согласилась, но, будучи умной и расчетливой женщиной, предложила судовладельцу: “Вместо традиционной броши из бриллиантов, которую дарят крестным матерям, не могли бы вы мне выделить средства, чтобы я могла организовать круиз по нашим морям и островам для представителей всех королевских семей Европы? Речь идет о том, чтобы укрепить наши отношения и хорошо провести время, а заодно и привлечь внимание мировой прессы, мировой общественности, в конце концов, содействовать развитию туризма”.
В августе того же года журналисты охотились за новостями о принцах и принцессах “голубой крови” в каждом порту, где вставал на якорь “Агамемнон” со своими избранными пассажирами, а среди них было более сотни королей, королев, принцев, герцогинь... “Из Испании прибыли графы Барселонские: дон Хуан, донья Мария де лас Мерседес, инфанта Пилар и принц Хуан Карлос.
Испанский принц, которому тогда было пятнадцать лет, сдружился с моим дядей Якобом, губернатором Крита, которому уже стукнуло 85 лет. Да, это была необычная дружба.
— Среди стольких гостей вы обратили внимание на принца Хуана Карлоса?
— Да, обратила, хотя мы оказались в разных компаниях. Он больше дружил с французскими и итальянскими семьями, а я была ближе к немецким и английским. Очень симпатичный, забавный, даже чересчур непосредственный, много шутил. Он был старше меня всего на несколько месяцев, но ему родители разрешали развлекаться допоздна, и он вволю танцевал, веселился, в то время как меня ровно в двенадцать отправляли в постель. Но между Хуаном Карлосом и мной не было совершенно ничего. Он даже ни разу меня не пригласил танцевать”.
Я спросила у королевы, без всякой задней мысли, о ее влюбленностях, помолвках, которые не смогли реализоваться...
“Перед тем как познакомиться с Хуанито, принцем Хуаном Карлосом, я влюблялась, увлекалась много раз: типичные увлечения юности, почему бы не признаться? Мне нравились некоторые молодые люди в Салеме. Как и другие девочки, влюблялась в киноактеров. Вообще я была романтичной особой. Но у меня не было настоящих романов, у меня не было женихов. Хуан Карлос — первый и единственный”.
Вернувшись из круиза, София окунулась в жизнь, полную разных дел: приемы и путешествия, занятия с любимой преподавательницей Теофанией Арванитопулос, археологические раскопки. В ноябре 1956 года поступает в школу медсестер, где изучает детскую психологию. Через два года получает диплом и работает медсестрой до 1961 года. В 1959-м София и ее сестра Ирина в соавторстве со своей преподавательницей Теофанией опубликовали небольшую книжку “Керамика Декелеи”, затем в дополнение была издана еще одна работа “Археологическая мозаика”, где они сообщали о разнообразных новых археологических находках.
Очень увлекалась музыкой. Уроки ей давала Джина Бахауэр. В доме частенько бывал Иегуди Менухин. Джина и он были старыми друзьями родителей доньи Софии. “Я хотела бы, — говорит королева, — полностью посвятить себя истории, археологии или музыке, а может быть, какому-нибудь практическому делу, связанному с детьми”.
В 1959 году София и Константин увлеклись парусным спортом. Каждый день, невзирая на холод и зной, на ливневые дожди, они вставали на рассвете и отправлялись к причалу бухты Фалерон. Там стояла на якоре маленькая яхта “Нерей”, которую греческие военные моряки подарили наследному принцу в день его совершеннолетия.
“Вначале мы совершенно не думали об Олимпийских играх. Мы просто тренировались. Но нам не давало покоя желание с кем-нибудь посоревноваться, поставить перед собой какую-нибудь цель, ради которой стоило бы стараться. Когда мы объявили родителям, что хотим участвовать в олимпийских соревнованиях, правительство заволновалось. "Греческий принц не может рисковать и проиграть. Если он будет участвовать, то он должен выиграть "золото". Бронзовая медаль — это уже поражение".
Мы хотели разрушить существовавшие тогда стереотипы. Почему принц обязательно должен быть лучшим яхтсменом? Мы считали, что имеем право рисковать и не бояться проиграть. Мы бросили вызов. Тренировались во Франции и в Италии, — продолжает королева свой рассказ. — Как-то февральским днем 1960 года, когда мы шли в Геную, произошел несчастный случай. Было очень холодно. Яхта шла на всех парусах. Вдруг судно резко повернулось, и я ударилась головой о подветренный борт. Потеряла равновесие и упала в море. Вода была ледяная, и я начала тонуть, теплая одежда и тяжелая обувь тянули вниз. Константин и офицер, что был с нами, бросились в воду и вытащили меня. Незадолго перед тем, как отправиться на Олимпиаду в мае 1960 года, я сказала моему брату: Тино, я все обдумала и выхожу из игры. Я боюсь, что со мной опять что-нибудь случится, да еще во время соревнований, я себе не прощу, если ты проиграешь по моей вине.
Игры проводились в Неаполе, с 29 августа по 7 сентября. Поехали всей семьей. К нам было приковано внимание прессы и телевидения всего мира, потому что Тино был единственным наследным принцем, участвовавшим в соревнованиях. В первый день соревнований он пришел десятым. И мы все в тот вечер приуныли. На следующий день он был уже третьим. На третий день — вторым. И в последний, решающий, день наш "Нерей" пришел первым! Мои родители обнимались, плача и смеясь. Я ликовала. Это был триумф. Для Греции это было очень важно. Не забуду никогда нашего возвращения в Афины. Люди стояли на мостовых в пять рядов, от аэропорта до памятника Неизвестному солдату, что в центре города. Все улицы Афин были запружены народом. Всеобщий всплеск национальной гордости. Это была первая золотая медаль, которую мы выиграли на Олимпиаде со времен Первой мировой войны.
Но вернемся в Неаполь. В тот вечер в гостинице, где мы остановились, все праздновали победу. Графы Барселонские присутствовали на играх и были приглашены на ужин на наш корабль “Полемистис”.
Пришли дон Хуан и донья Мария, пришел Хуан Карлос. Он сильно изменился, отрастил усы. Я сказала ему: "Ты мне совсем не нравишься с этими ужасными усами". — "Не нравлюсь? Но... как же быть?" — "Не знаешь как? А я знаю. Пойдем со мной"... Я повела его в ванную комнату на пароходе, заставила сесть перед зеркалом. Накинула на плечи полотенце, как это делают в парикмахерских, взяла бритвенный прибор, приподняла за кончик носа и сбрила ему усы. Он... не протестовал”.
Десять месяцев спустя после этого любопытного эпизода София и Хуан Карлос снова встретились, на этот раз в Лондоне, на свадьбе Эдуарда, герцога Кентского.
Приглашенные на свадьбу размещались в отеле “Кларидж”. София, любопытная, как все женщины, попросила книгу гостей, чтобы узнать, кто из знакомых остановился в том же отеле. Опершись на стойку администратора, она читала список гостей. “Я знала почти всех. Но вдруг прочла: "Герцог Херонский". И спросила: "А это еще кто такой, герцог Херонский?" И услышала за своей спиной: "Это я".
Чей это голос? Я обернулась. Это был — он”.
Сегодня королева вспоминает о своей встрече с Хуаном Карлосом, и ей явно нравится говорить об этом. Ее глаза и все лицо излучают свет. Она совершенно раскована и предается воспоминаниям, забыв о моем присутствии.
“В день приезда мы вместе отправились в кино: Тино, Хуан Карлос и я, в одном такси. Смотрели "Исход" с Полом Ньюменом. Потом вернулись в гостиницу, переоделись и снова вместе направились в отель "Савой": там был прием и торжественный ужин. Сели за один столик. Именно тогда мы почувствовали, как нас внезапно потянуло друг к другу, но никаких серьезных разговоров еще не было.
Все последующие дни Хуан Карлос и я провели вместе. Мой брат Константин догадался, что между нами что-то происходит. В разговоре с родителями по телефону он сказал им: "Приготовьтесь к сюрпризу. Хуанито, молодой граф Барселонский, ни на шаг не отходит от Софии, и ей, кажется, это нравится".
Но мы еще не оставались наедине. Все время были с друзьями. Однажды вечером все пошли в ресторан (это было уже в Лондоне), там был и дансинг: оркестр, танцевальная площадка рядом со столами. Но нам не хотелось танцевать. Разговорились. Да, у нас был серьезный разговор о многих вещах — о его жизни, обо мне, о философии, о религии... Именно тогда я стала понимать, что он человек гораздо более глубокий, чем это казалось. А поначалу он мне представлялся несколько фривольным весельчаком и достаточно поверхностным молодым человеком.
Он был очаровательным. Я увидела перед собой человека, который живет трудной жизнью, не представляя, что его ждет в будущем. Его постоянно сопровождают, но он всегда один, разлучен с отцом и родными. Живет в стране с военным режимом, где уничтожена монархия и куда его отцу, законному наследнику престола, въезд запрещен. И я внезапно почувствовала, что восхищаюсь им.
Только под конец он пригласил меня танцевать. Это был медленный фокстрот. Помню, мы танцевали медленно, в молчании.
А потом все произошло очень быстро. Это случилось в июне. В то же лето мы всей семьей отправились в Шотландию, где я вместе с братом участвовала в соревнованиях яхтсменов за Золотой кубок. И там получила открытку от него... Какая неожиданность! Хотя, по правде, ждала ее каждый день. Она была написана на неважном английском: "Дорогая Софи, я много думаю о тебе. Как нам хорошо было на той свадьбе! Когда мы снова увидимся? Что ты теперь делаешь? Все время вспоминаю тебя. Целую. Обнимаю. Очень люблю. Хуан Карлос".
Я ответила ему на адрес Эшторила, в Португалию, где жили его родители, — так было указано в полученной мною открытке. А потом сказала родителям: "Почему бы нам не пригласить этим летом семью Хуанито к нам на Корфу?.. Он мне нравится". Родители реагировали с пониманием, хотя и скептически. Хуан Карлос казался им человеком совсем из другого мира, да к тому же еще — католик. Думаю, они предвидели очень большие сложности, связанные с тем, что я была православной, а он католиком”.
— А что, и те и другие родители смотрели на это как на брак по расчету?
“Совсем нет! Я бы никогда не согласилась на брак по расчету. Мы женились по любви. Только по любви. Я была очень влюблена. Счастлива! И это несмотря на то, что тем летом, когда мы плавали вместе на яхте, мы часто ссорились. Хуан Карлос очень любил командовать и часто сердился: я не имела права на ошибку, должна была вместе с ним быть и у канатов, и у руля, каждое движение должно было быть четким, точным, нужно было делать все, как он задумал, и именно в нужный миг, ни секундой позже. Если я ошибалась, он приходил в ярость и кричал на меня, как на матроса. Я ужасно дулась, злилась, не разговаривала с ним. Тогда уже сердился он. И так все время. Оставшись одна, я думала: "Если, несмотря на эти ссоры, мы поженимся, значит, у нас уже выработался некий иммунитет и мы сможем пройти через все испытания".
Это был обычный брак, по любви, между двумя людьми, которые нравились друг другу, любили и понимали друг друга. Он не собирался использовать мой статус наследной принцессы. Мне было ясно, что скорее я должна принять его статус. Пока мы были женихом и невестой, мы много говорили, рассказывали друг другу о своей жизни. Правда, говорили больше о прошлом, чем о будущем, уж очень оно было неопределенным. Да, он был наследником испанского трона. Но для нас не имело смысла строить планы на такую далекую и совершенно неопределенную перспективу. По закону трон должен был занять его отец. А фактически и отца, и сына лишил этого права Франко. Я не витала в облаках, твердо стояла на земле и прекрасно понимала, что не имело никакого смысла представлять себе, как со временем, через несколько лет, мой муж станет королем...”
Теперь королева рассказывает о помолвке. В середине сентября греческие король и королева должны были открывать павильон Греции на Международной выставке в Лозанне. Они приехали в сопровождении принцесс Софии и Ирины. Дон Хуан де Бурбон, его жена и сын “случайно” выбрали тот же день, чтобы навестить королеву Викторию Эухению в ее доме в Лозанне. И так же “случайно” принц Хуан Карлос перед этим зашел в один ювелирный салон, чтобы забрать женское кольцо, которое заказал несколько недель назад, оставив там золото, два рубина и бриллианты из пуговиц к парадному костюму отца.
“Хуан Карлос попросил моей руки, это было в гостинице, очень оригинальным способом. Он вдруг крикнул мне: "Софи, лови!" — и бросил маленькую коробочку. — Королева имитирует этот жест и почти заставляет меня увидеть, как в ее руки попадает коробочка, ловко брошенная с противоположного угла комнаты. — Внутри было кольцо. Ах, конечно же это было объяснение, хотя таких слов, как "хочешь ли ты выйти за меня замуж", я так никогда и не услышала”.
В тот же самый день, 13 сентября, было официально объявлено о помолвке. Дон Хуан звонил по телефону Франко. Но генералиссимус находился в плавании и узнал эту новость из радиограммы. “Наша свадьба, — поясняет мне донья София, — была сугубо семейным делом. И нам не нужно было консультироваться с Франко”.
Если бы брак Хуана Карлоса с греческой принцессой рассматривался не как семейное дело, а как дело государственное, пришлось бы формально консультироваться с кортесами (парламентом) в соответствии с Законом о наследовании, который тогда действовал в Испании. А в таком случае потребовалось бы признание со стороны Франко и дона Хуана того факта, что принц Хуан Карлос считается “возможным наследником”. Но ни генерал Франко, ни граф Барселонский тогда не хотели раскрывать карты. Франко, конечно, знал обо всем.
Pilar Urbano. Madrid
по материалам журнала «Дружба народов»,пост (текст) повторен в связи с проблемами блога. ч.2. и ч. 3 - см. в разд. VIP и "личное дело"
Мне говорят: но ведь гибнет мирное население. Увы, конечно гибнет; оно, к сожалению, всегда гибнет во время боевых действий. Не в таких масштабах, о которых кричат наглые и лживые арабские СМИ, но все же, гибнет. Даже если, согласно точнейшим данным одной из лучших разведок в мире, ВВС и артиллерия бьют точечными наводками, ликвидируя боевиков и военные цели; даже если армия – единственная армия в мире – перед атакой разбрасывает листовки с предупреждением мирного населения, и даже звонит на мобильники! Все равно гибнет, к сожалению, мирное население, - ведь идет война на уничтожение профессиональной, отлично обученной и хорошо вооруженной террористической армии, у идеологов которой нет ни малейших сантиментов к собственным соплеменникам и так называемым «мирным жителям». Этих мирных жителей (если, они, конечно, существуют на территории, где ХАМАС был избран подавляющим большинством голосов, где в колоннах будущих шахидов увлеченно и яростно маршируют десятки тысяч подростков, вскинув руки в известном приветствии, где матери самоубийц говорят прямо в объектив телекамеры, что они мечтают о такой же судьбе для всех своих сыновей, а телевидение изо дня в день пичкает малышей экстрактом ядовитой ненависти) – так вот, этих мирных жителей боевики используют для прикрытия своих складов оружия и огневых точек, из которых, между прочим, и сейчас бесперебойно палят по трети территории Израиля. Палят даже на время так называемых гуманитарных коридоров, когда Израиль прекращает боевые действия и пропускает десятки грузовиков с продовольствием и медикаментами. А во время войны – не будем лицемерами, господа, - во время войны задача армии подавить огневую точку врага. Причем, какого врага – того, кто огневые свои точки располагает на крыше детских садов, школ, больниц, в глубине густых жилых застроек, и передвигается по улице с чужим младенцем на руках, отобранным у первой встречной женщины. Такого врага, который не гнушается принять смерть – после предупреждения! – прямо на крыше своего дома, подняв туда вместе с собой четырех своих жен и девятерых детей. 
Мудрецы поколений после Талмуда дали по этому поводу множество комментариев. Вот один из них: в дни Хасмонеев и сразу после них в основе радости праздника было чудо победы, изгнание злодеев и отмена указов, запрещающих Субботу, благословение новых месяцев и обрезание. Но сейчас Храм разрушен и радость Хануки связана с чудом горения Меноры. 
Слово Ханука ח חנוכהроисходит от глагола “лаханот” לחנות , который означает “освящение” или “посвящение”. 
"Покажи мне великого человека — и я покажу тебе великую мать" 
