Недавно позвонил тюменский ребе и спросил, есть ли у меня еще снимки еврейских могил с Текутьевского кладбища - вроде тех, что я сделал в 1996 году и загрузил в 2009 году в Викимедиа. Я ответил, что загрузил все, что было, а в старых фотоархивах копаться сложно, ибо иудаикой не занимаюсь уже давно, как впрочем, и краеведением в целом. В 1990-е годы успел кое-что сделать на энтузиазме, нащупал множество интересных тем, но полное отсутствие интереса со стороны музейного руководства. Предложил еврейской общине профинансировать исследования, но в ответ услышал, что с удовольствием послушают и почитают об итогах исследований, а вот все остальное дело сложное. Какое-то время оплачивал это хобби сам, своим свободным временем, но после злоба дня победила и работу по изучению истории еврейской общины края пришлось свернуть.

Остался десяток статей, часть коих была переиздана еврейской общиной в тематическом сборнике. Да еще несколько фотографий. Ах да, вспомнил еще, что переписал тогда, все что смог прочесть на еврейских могилах, случайно обнаруженных мною в центре Текутьевского кладбища, что расположено в центре современной Тюмени. Ребе сказал, что это тоже очень важно, ибо за 25 лет многое утрачено.

Рад, что хотя бы 25 лет спустя это стало интересно самой еврейской общине. Предполагая, что данные могут пригодиться и тем, кто ищет своих предков, решил выложить список здесь. Заодно нашел еще ряд снимков и загрузил туда же. Итак, список ниже, фото здесь. 

А вот моя версия того, как они могли там появиться. Накануне революции 1917 года в Тюмени было два еврейских кладбища. Одно находилось на восточной окраине Текутьевского кладбища, другое - на окраине Затюменского кладбища. Первое было снесено в сер. ХХ века во время строительства ДК "Геолог" и площади за ним. Затюменское кладбище было полностью уничтожено в те же годы, на его месте построен асфальто-бетонный завод. В центре Текутьевского кладбища (православная часть ещё сохранилась) находится около 25 еврейских захоронений 1940-х - 1950-х годов. Можно предположить, что они были перенесены сюда родственниками накануне сноса еврейской части кладбища.

Тюменская журналистка Екатерина Пономарева украла мои тексты. Открыто, осознанно, нагло. Просто опубликовала их под своей фамилией в газете «Аргументы и факты в Западной Сибири». На данный момент, я точно знаю про две статьи – «Тюменские благодетели» и «Тюменские бузотеры». Возможно, она воровала до и после этого, но в Интернете я наткнулся только на эти два примера, а листать подшивки в поисках плагиата у меня нет ни времени, ни желания.

Дело было так. В 2005-2007 годах я работал в краеведческом музее и вел рубрику, посвященную истории города, в тюменском журнале «Абсолют». Каждые полтора месяца выходило по статье. Темы старался поднимать интересные для массового читателя, рассказывать просто, но на основе достоверных фактов. Популяризация науки в чистом виде.

В номере за сентябрь-октябрь 2005 г., на стр. 16-17 вышла статья «Тюменские благодетели», посвященная благотворителям старой Тюмени.

В марте 2007 г. на стр. 12-14 была опубликована статья про кулачные бои в Тюмени – «Тюменские бузотеры».

Журналисты быстро проведали, что есть человек, который может красочно рассказывать про историю города и начали донимать звонками. Спрашивали, по большей части, одно и то же, поэтому однажды я просто взял и запустил свой блог «Краевед» на Liveinternet.ru, куда выложил все, что было под рукой. С тех пор говорил всем сразу: «Вы посмотрите такую-то статью в моем блоге. Если вопросы останутся, я отвечу». В большинстве случаев это срабатывало и, ухватив пару-тройку фактов (а порой и абзацев) очередное юное создание растворялось на горизонте.

Копировали? Разумеется. Фразами, порой абзацами. Статья «Ядерный щит Тюмени» разлетелась по Интернету – без подписей и ссылок, а ее название использовали не раз – сначала появился одноименный документальный фильм, потом начали водить такие экскурсии. Ну да бог с ним, пользуются, про авторство забывают, но хотя бы его не присваивают.

Впрочем, Екатерина Пономарева тоже о нем не забыла. Разумеется, она знала, что совершает кражу, когда опубликовала статью «Тюменские благодетели» в газете «Аргументы и факты в Западной Сибири» в номере 33 (799) от 18.08.2010.

Вот исходный текст, опубликованный в моем блоге 7 сентября 2009 г. Не пытайтесь найти десять различий, их здесь только два – имя и фамилия автора.

Метод заполнения газетных полос (и получения гонораров) барышне явно приглянулся и она решила продолжить. Так в газете «Аргументы и факты в Западной Сибири» в номере 37 (804) от 15.09.2010 появилась статья «Как тюменцы кулаками махали» – переименованная версия «Тюменских бузотеров», также опубликованных в моем блоге 7 сентября 2009 г.

Возможно, тем душа и упокоилась, хотя не факт. Просто именно на эти два текста я случайно наткнулся на сайте информационного агентства «Тюмень Медиа», где они с тех пор доступны читателям.

Кто же эта бесстрашная особа? Может, студентка-первокурсница, решившая срубить легких денег и славы? Не хватало публикаций для зачета на журфаке? Все оказалось гораздо интереснее. На момент публикации плагиата Екатерина Пономарева была, ни много не мало, главным редактором «Аргументов и фактов в Западной Сибири». Именно в таком качестве она до недавнего времени фигурировала и на сайте факультета журналистики ТюмГУ, в разделе «Выдающиеся выпускники». Если это лучшие, то могу я взглянуть на позорный список?

Судя по ее страничке на Фейсбуке, барышня успела потрудиться и в других местах, в том числе выпускающим редактором газеты «Тюменская область сегодня», а теперь подвизается в Тюменском индустриальном университете. Видимо, репутацию последнего уже сложно испортить.

Чего я хочу? Сразу скажу, что не планирую обращаться в суд. Во всяком случае, сейчас. Консультация юриста подтвердила, что времени и денег придется потратить немало, а что в итоге? На денежную компенсацию явно рассчитывать не придется, ибо барышня принесет гору справок о том, что она многодетная мать-одиночка и живет на съемной квартире на бабушкину пенсию. Бумага все стерпит, уж она-то знает.

Поэтому ограничимся малым – просто назовем вещи своими именами. Публиковать чужие тексты без спросу и подписывать их своим именем – это плагиат, то есть воровство. А вор не может быть «выдающимся выпускником» даже того, во что превратился ныне Тюменский госуниверститет. Выдающимся вором – да, особенно, если не поймали. Но выдающимся журналистом – это уж слишком.

Может ли он вообще работать после этого в журналистике? В европейской нет – выгнали бы с позором скитаться по задворкам желтой прессы. В тюменской – похоже, что да. Вспоминается объявление о наборе охранников в тюрьму г. Спрингфилда в «Симпсонах»: «Если вы смогли прочесть это объявление, вы нам подходите».

Имя названо, доказательства представлены. На том пока и остановимся. Sapienti sat.

Что: выставка «Тайны инквизиции». Где: Тюменский музей ИЗО. Когда: 25 марта 2012 г.

Сам я никогда бы не пошёл на эту выставку. Не потому что страшно – моя первая выставка называлась «Чеченский дневник» и открылась в мае 1996-го, когда в Грозном ещё шли бои. Помнится, я предлагал поставить в центре зала цинковый гроб для пущего эффекта, но коллеги отговорили, сказали, что будут обмороки. От чего падать в обморок здесь – ума не приложу. Для самой краткой рецензии достаточно одного слова: скучно. Но коллеги (увы, бывшие) попросили всё же взглянуть и изложить своё мнение – откровенно и беспристрастно. Говорят, снова атаковала «православная общественность» – за «моральное разложение». Само по себе дело тоже не новое – чувствительные хоругвеносцы возбуждаются и от куда менее страшных предметов, чем бутафорские орудия пыток. Но сердцу (доброму) не прикажешь и вот я здесь, выполняю обещанное.

Встретиться с Николаем Михайловичем нам удалось не сразу. Когда мы постучались в ворота дома на ул. Ленина, нам открыла хозяйка – Екатерина Яковлевна. Николай Михайлович приехал четверть часа спустя на велосипеде и сразу включился в разговор. За время нашей беседы, продолжавшейся, по меньшей мере, пару часов, он не раз прерывал себя словами: «Да хватит, наговорил я уже!» и в сердцах взмахивал рукой. Но потом вновь накатывали воспоминания и он говорил снова. О друзьях, чья юность истлела в окопах, о фронтовых дорогах и встречах, о том, что отдал он этой войне и что получил взаимен.

Разговор получился очень искренним, не похожим на привычные выступления в честь очередного юбилея. И пусть некоторые эпизоды могут шокировать неподготовленного читателя, мы не стали ничего убирать и приглаживать. Перед вами Великая Отечественная война – такая, какой увидел её солдат Николай Михайлович Перемибеда.

Мои родители

Родился я в деревне Петрово Викуловского района в 1922 году. Родители отца с Украины приехал, из Винницкой области. А он отслужил в армии и тоже сюда отправился, вслед за отцом. Мне даже как-то по Интернету родственников искали, фамилия-то редкая, ещё только Перемибедов встречается. Нашли, говорят, где-то в Сочи. Ну, а какие уж там родственные связи – этого я не знаю. Мать же у меня местная, из Готопутово, Анной Иосифовной её звали. У неё девичья фамилия Мицкевич была, она тоже из переселенцев - латышей, кажется. Отец-то у меня был грамотный: Библию читал, писать умел, почерк у него был хороший. А мать вот неграмотная.

Семья была большая, жили в основном своими продуктами. Две лошади было, корову помню. Потом в коммуну вступили. Весь скот тогда собрали. Ну и что вышло? За животными же уход нужен, раньше каждый за своими смотрел, а тут… В общем, собрались женщины, растащили всё обратно, ничего из этой коммуны не получилось. Потом колхоз появился – имени Кирова. Отец вступать не хотел, а мать без него пошла – она рисковая была. А потом отец умер,  остался у нас Серко один. Мы тогда и посеять на себя не могли, так соседи сложились, по полгектара посеяли.

Бедность

Вот мы всё говорим, что худо живём. А я вам только один пример расскажу, как мы жили в то время. В 1938 году я седьмой класс заканчивал, а у меня рубахи не было. Сшили мне что-то из сатина цветастого – «колька» назывался. Я и рад, что наготу прикрыл! Или вот ещё был случай. Шли мы с девчонкой по деревне, по улице, никуда не сворачивали. И вдруг она говорит: «У меня галоша нет на ноге». А темненько уже. Мы шараборили-шараборили, а потом я чё-то сбрендил и говорю: «Да и чёрт с ним, с галошем!». А она: «Да ты что! У нас на всю семью одни галоши, меня ж мама убьёт!».

Мы в холсте всё были, да что там говорить – женщины-то у нас трусов не имели. Вот, помню, нам лет 16 было, работали мы на прополке, дёргали осот. Спать ложились голова в голову. Так девчонки, чтобы мальчишки чего не увидели, да не смеялись потом, платье в ногах верёвочкой перевязывали. Поэтому, когда во время войны мы перешли границу Румынии, то увидели совсем другую жизнь. Ну, румыны ещё как-то бедно жили, а вот мадьяры, Венгрия – там на женщине крепдешин один.

Мы-то ведь в деревне голодом сидели. Что такое трудодень? Это «палочка», никто его не мерил, никто не писал. А минимум ещё был, который выполнить надо. Я, когда пионером был, нам выдавали сатиновые голубые майки и трусики – как шорты. Так я уж девок почти провожал в этих трусиках. Был потом я и комсомольцем, а вот в партии не был. Вот ведь как жили! А мы говорим…

Раскулачивание

Помню раскулачивание. Тогда раскулачили Егора Парыгина – это дедушкин брат, их четыре брата было Парыгиных. У этого Егора пять девчонок было, дом пятистенный, а сам он был кузнец. И вот они, видимо, братья все скинулись, купили конную самосброску, две лошади её таскали, а то ещё и гужевую запрягали, я сам на ней верхом ездил. Так вот этого Егора Парыгина забрали прямо в школе. Уж какой он там был кулак, какую он связь с разведкой имел – он и расписаться-то не мог! Так мало того, ещё и дочерям его пришили звание – «врага народа».

Раскулачивание… Да у нас кулаков-то не было, какие тут кулаки, боже мой! Две коровы держит – ну и что?! Работников никто не содержал. Раньше ведь проще было, просящему помогали. Был у нас один мужчина без ноги. Он её во время гражданской войны потерял. А раз воевал за царя, то ему и пенсии никакой не было. Ну, разве он виноват, что его в армию забрали, а тут революция произошла? Так вот он корову держал и все ему помогали. Ну, может самогонки нальёт по 100 грамм за помощь и всё.

Война

Помню, как началась война. Мне тогда 17 лет было, я в МТС работал трактористом. Мы там тоже работали за трудодень, но нам за него платили - 3 кг хлеба и 2,5 рубля деньгами. За смену я мог четыре трудодня заработать, то есть выходило 12 кг хлеба и 10 рублей в придачу. Ну, мы довольнёхоньки были.

Мы, значит, пары свои вспахали и нас в Боково перебросили – на прорыв. Накануне мы там ночную смену с напарником отработали, часов в 7-8 остановили трактора на пересмену, прилегли на траву. А июнь месяц, становье наше возле леса было: роса, звёздочки мерцают, воздух такой нежный, приятный, птички поют. И тут сменщики наши приезжают: «Война! Немец идёт!». Напарник мой он уже в возрасте был, сразу сказал: «Ну всё, Коля, отработали. Война – это кровь и смерть, мучение народа». Его и правда, как взяли, так он больше не вернулся.

На следующий день мобилизация началась, сразу пошли мои года, но меня не брали. Только в августе, когда мне 18 лет исполнилось, вызвали меня в военкомат (он был в крестовом доме по ул. К. Маркса, за церковью, ближе к берегу) и предложили отправиться в Иркутское техническое училище. Видимо, раз я тракторист, да семь классов окончил, вот и хотели сделать авиатехником. Девять человек нас с района выбрали – трактористы всё, да семиклассники. Я уже в машину садился, но подошли директор МТС с военкомом и военком мне говорит: так, мол и так, тебя Ушаков, директор МТС, оставить просит – рожь, мол, некому сеять. У меня, говорит, запасной призывник есть, так что оставляю на твоё усмотрение. А меня уже мать провожать приехала, девчонки услышали, так тоже понабежали. А я, дурень, возьми да и скажи: «Ну ладно, останусь, посею рожь». Так я и попал в эту пехоту. А те ребята, которые тогда уехали, они все стали авиатехниками, все живые остались. Там ведь что – лётчик летает, а обслуга на аэродроме сидит – совсем другое дело.

На передовой-то, в пехоте ведь мало дюжили. Когда говорят «я прошёл всю войну и был в пехоте», я с трудом верю. Я бы рад поговорить с таким человеком, узнать, где он был. Артиллерия – это другое дело, всё же немножко в тылу, а пехота-матушка, которая в окопах, лицом к лицу с врагом – тут трудно было выжить. Есть, наверное, и сейчас фронтовики-пехотинцы, только все раненые, да и вряд ли они всю войну служили. Может, в конце…

Фронтовой паёк

Так что призвали меня в декабре 1941 г. и отправился я в Ишим, где тогда 229-я дивизия формировалась. Наш учебный батальон располагался в районе железнодорожного вокзала, так что казарма была сразу за клубом Ильича – там магазин сейчас. Я, как в Ишиме бываю, всегда захожу. Возьму бутылочку, посмотрю заодно, да вспомню. Там ведь голодовка была. Мы с собой травяные лепёшки привезли, а старшина говорит: «Будете вы мне тут мышей разводить! Высыпайте ваши мешки!».

А у меня в Ишиме комбайнёрка знакомая была – училась девчонка из нашей деревни. Мы на обеде к ней сбегаем, да в свою баланду лепёшек травяных накидаем. Баланду нам выдавали в тазиках – один таз на отделение (8-9 человек). Картошка бывала редко, иногда селёдка попадалась. Некоторые ребята, пока несут, селёдку эту вытащат и в рот. Был у меня друг Федька, худенький такой, так мы его просить отправляли. Я-то рослый был, а вот ему женщины сердобольные хлеба подавали – они же по карточкам получали.

Учёба проходила в д. Стрихнино, под Ишимом – там до самой станции чистое поле было. Там нас и гоняли по снегу, по 16 часов в день. Занимались с нами кадровые офицеры – не то что мы, они по три года учились. Командир батальона был фронтовик раненый, он-то войну знал не понаслышке. Однажды на построении посмотрел на нас, что мы все бледные такие и говорит: «Вот нарком-то вроде вам и ничего даёт паёк, а пока до вас доходит…» – да взял ещё снегу. «Вот нате снегу, по шеренге передайте – он тает. Так и ваш паёк тает». Со всех южных районов Омской области там молодёжь была. Да ещё бросили между нас заключённых – по одному-два в отделении. Но я на них не жалуюсь, они хорошо к нам относились.

В мае 1942 г. мы выехали на фронт. Доехали до Перми (она тогда Молотов называлась), там вымылись в бане и поехали в Котлас. Мы уж думали нас на север отправляют. А потом неожиданно повернули на юг – на Сталинград. Там стояли на Волге, занятия проводили. Помню, как полевой лук в баланду собирали. Там ведь, на фронте, питание хоть и получше, чем в тылу было, но тоже не всегда довозили. Однажды разбомбили полевую кухню – метрах в 30-40 от нас. И мы видим: на листе железном каша лежит. А мы голодные, как её добыть? Открыли огонь по немцам, а один по-пластунски в это время дополз и этот лист к нам приволок. Потом дошли до Молдавии, там хоть кукурузы много было, мы из неё кашу варили. А уж как перешли границу, там началось хорошее питание.

Страх

Войну я знал не понаслышке. По ней я прошагал от Сталинградской битвы по Украине, Молдавии, Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии и в Австрии закончил. Были, конечно, и ранения, не просто - пошёл и пошёл. Три раза раненный был. Сейчас мне уж 85-й год. Никогда не думал, что столько проживу. И вот сейчас прихожу к выводу, что кто-то нами управляет: не за добро, а за пережитое даёт ещё пожить. Я в таких перепалках был, что господи!

В бой я впервые вступил 8 июля 1942 г. под Сталинградом, ещё будучи курсантом учебного батальона. Как говорится, «первый бой – он трудный самый». Труднее всего, наверное, было психологически. Представьте себе: дым кругом, всё гремит, все идут, стреляют, самолёты бомбят. Это такой кошмар, что там уж не то что стрелять – с ума бы не сойти. Некоторые даже «Мама!» кричали. Вот, порой, говорят, что им было не страшно. Не знаю. Я и сам боялся, и солдаты мои боялись. Но дело-то ведь не в этом, а в том, как каждый преодолевал свой страх. Главное, было найти силы, чтобы его преодолеть.

Винтовку наперевес, зубы до хруста сожмёшь и в атаку. А там, кто знает что будет? И танки мяли, и от разрывов бомб и снарядов землёй засыпало. Я видел самое страшное – как друзья умирали в страшных муках. У меня вот дружок был. Мы вместе шли по окопу, так ему в голову дало, и мозги наружу. Я – «Миша!», а он уж схрипел. Но это лёгкая смерть. А есть такая, что… Вот только одну расскажу. Пуля солдату поверх головы проскользила, у него одни белыши [белки глаз] остались, он на четвереньках стоит, руками-ногами гребёт, без сознания. Добить? Жалко. А были ведь случаи, что кричат: «Добейте, ребята, добейте!». Ой! Это же страшное дело, не дай бог это испытать!

Как-то сидели мы во втором эшелоне, смотрим – солдат с передовой бежит, прямо на нас. Запыхался весь: «Меня же убьют! - говорит. – У меня же жена». А мы-то все сопляки, один ему: «Ах ты сволочь, у тебя жена, а мы ещё понятия не имеем!». Ну, потом он пришёл в себя, вернулся. СМЕРШ ведь ещё за всеми следил. Вот скоро бой. Солдаты лежат на земле. И смершевец ходит, слушает: о чём солдаты говорят? «Смерть» мы их звали. Но нельзя всё опровергать, всё же коммунисты были в бою, тут не поспоришь. Я хоть сам не коммунист, знаю, погибло их много.

Бывало, что и по своим стреляли, бомбили даже. Дали одни координаты, а потом части переместились, пока оно там дошло, сообщение – фронтовая же обстановка каждую минуту менялась.

Другой раз залез я в окоп, рукой повёл в сторону, чувствую – там тело лежит холодное. А стемнело уже. Ну, думаю, бог с ним. Чиркнул спичкой, смотрю – а там три немца лежат раздетые. Холодно было, мороз градусов под 20, вот наши их, видимо, и раздели. Рассветало, начал я из окопа вылезать, опёрся о бруствер, а там мокрое что-то. Чувствую – рёбра. Другой рукой опёрся – та же картина. Оказалось, там человека пополам разорвало. Да сколько такого было! А ездили сколько по мёртвым?! У покойника голова сплющивается, а нос – вроде бы маленький такой, а когда раздавленный, так такой большой становится, что страшно даже.

Это хорошо со стороны наблюдать, как говорят, «мы все стратеги, наблюдая бой со стороны». Вот и про Сталина мы сейчас говорим… Может, конечно, с коллективизацией он и наломал дров, но вот война… Это надо оказаться в том месте, в той роли, в той шкуре, и тогда только судить, какие решения принимать. А всё-таки Сталин не выехал из Москвы. Правительство уже в Куйбышеве было, и его самолёт ждал, но он остался. И большую роль сыграл парад на Красной площади в 1941 году. Мы показали миру, что Россия, Советский Союз ещё живой. Главное, ведь победили!

Разгром 229-й дивизии

В самом Сталинграде я не был, мы в излучине Дона воевали – в Суровикино. Жара была невозможная, прямо умирали все, в степи укрыться негде. Немец недалеко стоял: танки видно уже, пушки. И командир взвода приказал нам, курсантам: «Идите за водой!». Взяли по три круглых котелка, тяжёлых таких (это уж потом алюминиевые пошли) и в овраг. Нашли воду, а она красная-красная, с илом. Ну, что делать, другой нет. Набрали котелки, сами напились, конечно. Выбрались из оврага, смотрим: а наши-то отступают! Ну, мы бросились наперерез к своим, встретились тут. Реку какую-то переплыли. А что делать? Там ведь танки идут, а у нас винтовочки. Собрались на том берегу, кухня подошла, покормили нас. Это я ещё автоматчиком служил.

И мы потеряли тогда парня одного. Дивизия-то наша, 229-я, формировалась в Ишиме и весь народ вокруг из Ишима был, а он из Ялуторовска. Посоветовались, решили: пойдём искать. А сплошной обороны не было, где немец никто не знает – там ведь степь. Ну, пошли мы на то место, четверо нас было. Искали-искали ночью - его нет. Легли поспать немножко: трое спят, один часовой. Стало светать, решили в другом месте посмотреть. Один говорит: «А вон кустики что-то зашевелились». Добрались туда перебежками, смотрим – всё верно. Сидит девушка и нашего больного, Виктором его звали, кормит из каски кашей. А у него ранение. И вокруг три трупа лежат – немцы. А у ней автомат. Мы спрашиваем: «Не твоя ли работа?» – «Моя. Чё они фрицы тут…». Ну и, говорим, отдай, наш это солдат. «Нет уж, - говорит, - я вам его не отдам. Мы его увезём, сейчас машина придёт». Она из другой дивизии была. Так я вот думаю, если Виктор остался жив, так он, наверно, женился на этой девушке.

А ещё был у нас ротный Рутковский, старший лейтенант, до войны на Новосибирском вагоностроительном заводе работал. Так он часто говорил: «Рутковский Сергей Иннокентьевич от немца не побежит!». Так вот, когда мы с котелками возвращались и увидели, как наши бегут, смотрим – а среди них Рутковский, за ухом кровь запеклась. «Вы что здесь?!», - говорит. Мы говорим: так, мол, и так, за водой нас послали. Он только попить попросил и скомандовал: «За мной!». И мы тоже побежали. Я ещё подумал тогда, как же он нас учил: «Рутковский Сергей Иннокентьевич от немца не побежит!». А ведь бежал же! И я его не обвиняю. Что он мог сделать – под танки лечь? Уж умереть, так хоть за собой кого-то повести, а так просто отдать жизнь…

Со мной служил Рыбаков Иван из д. Боково, так мы с ним вместе из окружения выбирались. Бежали так, что придёшь сухари взять, а тебя спрашивают – какой дивизии. А в дивизии десять тысяч человек! Да что там дивизия – из какой армии спрашивали. Страшные были потери.

Когда через Дон переправлялись, многое бросить пришлось. Я вот бросил бутылки с жидкостью КС, некоторые винтовки побросали, а один – Голев его звали – ручной пулемёт оставил. А тут в аккурат приказ Сталина вышел – «ни шагу назад». И вот уже выстроили нас, чтобы этого Голева перед строем расстреливать. Заставили его могилу себе копать. А он парнишка щуплый, лет 18 ему было, я не знаю как он вообще этот пулемёт таскал, а уж по воде-то тем более… Ему говорят: «Копай!», он ни в какую, стоит и всё. И вот командир батальона зачитывает: «учитывая его молодость, отменить расстрел» - вроде как его в штрафную. Короче говоря, показуха это была, нам в назиданье. Но мы и рады, конечно, были, что его не расстреляли.

Первое ранение

Потом я стал командиром стрелкового взвода. Приходит ко мне связной из штаба. Он приходит и говорит: «Сейчас мы поедем, поужинаем, с хозяйкой я договорился». Нам приготовила донская казачка, двое детей у неё было, мы ей заплатили немножко. Она говорит: «Ну-ка, покажи твою руку». Вот так руку взяла и говорит: «Ты заболеешь, но войну переживёшь!». И, главное, сказала: «Чтобы мне узнать – правду или нет я тебе сказала – заедь после войны». Я говорю: «Заеду, конечно, лишь бы живым-то остаться!».

 Не успели мы доесть, как заходит связной: вызывают в штаб. Приехали, нам говорят: «Сверьте часы, мы выступаем – 9 км по фронту». И вот мы ночью подошли, утром начали наступать. А снежку сантиметров, может, десять - кукурузное поле, земля промёрзла, лопаточкой нашей сапёрной не окопаешься. Ну, короче, раз поднялись в атаку, другой, третий. Передают: «Командир роты ранен». А я был командир первого взвода, ну и меня ставят командиром роты.

Это было примерно часов в 11, нас ещё было 72 человека. Связался с командиром батальона. Ну, комбат что: «Бери команду, ракету, наступай». А как? Немец на высотке сидит, местность вся простреливается, ни с какой стороны его не возьмёшь. Но нет, надо наступать. Потом меня тоже ранило - где-то часа в 3. Ещё у меня в памяти уловило, что из роты осталось 17 человек. А это ещё было 3 часа, если они снова в атаку пойдут – ничего не останется. Вот как гибли люди! Были и необдуманные наступления – то к празднику, то к победе.

Я помню, как связной меня тащил. Сил у меня уж нет, мороз, во рту всё в крови - разрывная пуля прошла навылет. Дотащил меня, потом не знаю, может, его убили уж, потому что ему на передовую тут же. А нам перед этим привезли машину валенок солдатам, на снегу свалили ночью. А офицерам выдали обыкновенные белые шубы.

И меня спасло это: погон-то на шинели не было, да и шинель не русская какая-то. Там кто-то развернул её и говорит: «Так ведь это офицер, надо бы его как-то спасти, он умирает. Погрейте воды из снегу, да попоите его. Да оттащите от пуль в укрытие». Я вот это ещё помню. А как тащили – не помню. А потом помню опять, как молодая девушка говорит: «Потерпи, родной, я сейчас повозку найду или машина подойдёт» - санинструктор, видимо. А потом вспоминаю уже в госпитале. Это был декабрь 1943 г.

Дружба

После Сталинграда служил я в 109-й дивизии, потом в 5-й Краматорской мотострелковой бригаде. После госпиталя прошёл курсы младших лейтенантов, присвоили мне офицерское звание и стал я уже командиром взвода. Занятия у нас вёл лейтенант Иванченко. Ну что он нам будет рассказывать – все офицеры уже, раненые, завтра на фронт. «Хотите, - говорит, - я вам расскажу, как деревенский паренёк познакомился с городской девушкой?». Так все 12 часов и рассказывал, как у них всё это дело шло. Выставим только часового, чтобы начальство большое нас врасплох не застало и всё. А рассказывал он литературно, прямо так излагал. Только кто зашевелится или закурить хочет – сразу останавливается: «Ну, если вы слушать не будете…» – «Не, всё, ты что, давай!». После ранения вновь вернулся в 109-ю дивизию.

Фронт постоянно двигался, дороги были забиты, так что ехать пришлось на крыше поезда. Со мной ехали два офицера, один из них грузин. Мы над ним ещё подшучивали, мол, плохо вы грузины воюете, не то что сибиряки. А он в ответ: «Да вы посмотрите, какого мы сына вам дали!» - это про Сталина, значит. И вот он однажды говорит: «Завтра поедем в вагоне, за столом будем в карты играть, а, может, и выпивка будет». Мы посмеялись над ним, конечно. А завтра смотрим – и вправду всё это есть. Оказалось, железную дорогу восстанавливала грузинская бригада, вот он с ними и договорился. Ну, а как их смена кончилась, пришлось нам снова на крышу перебираться. Вот такая у них дружба была, у грузин.

Другой раз шли мы с полковником одним, навстречу нам солдат задрипанный. Тот с ним давай обниматься, поговорили на своём языке. Я потом спрашиваю: «Товарищ полковник, разрешите обратиться? Это вы родственника встретили?». – «Нет, - говорит. – Просто я грузин и он грузин» (или осетины они – точно не помню). У русских такого не было, начальство как-то наособицу держалось.

Что война дала, так это дружбу. Такой дружбы, наверное, не было и не будет. У меня были и грузины, и армяне, и евреи – каких только не было. Цель была одна – победа.

Женщины

Я, когда на 60-летии Победы был в Тюмени, посмотрел на выставке окопы, которые там построили. Всё, конечно, сделано по уставу: какая землянка должна быть, сколько накатов, какой окоп. Но на войне, там какой устав, когда всё неожиданно: то танки пошли, то самолёты бомбят. Наша юность в окопах истлела! Но всё же победили, молодцы, народ героический. И я, конечно, отдаю почтение генералам, маршалам, ну и Сталину. Но войну-то выиграл солдат и женщина.

Вот женщины, например, под Сталинградом был случай. Разбомбило паром на Волге, женщина прыгнула с ребёнком, плывёт, а силы уж на исходе. Увидела это девушка-санинструктор, которая раненых вытаскивала, бросается в воду и к ней. Помогла, доплыли до берега. Инструкторше этой 20 лет было, а она уже дважды раненая. Помню как из танков горящих людей вытаскивали, много всего было.

Бедные эти женщины – и на фронте, и в тылу! На них всё лежало. В МТС ведь тоже  девчонки работали. А что за машины были раньше? Колёсник-трактор ХТЗ, да СТЗ, да комбайн «Коммунар». Это сиденье железное, всем ветрам открытое. А на комбайне, на мостике стоит она. А после войны?! Вот был у нас Коротаев Кузьма, он без обеих ног вернулся. Так его жену, что с ним 50 лет прожила, наградить было надо!

И вот сейчас даже, мне вот две пенсии дают – я не обижаюсь; мы же к хорошему не привыкли, к богатству, к роскоши. А вот им, женщинам, ничего - какую-то сотню рублей и то ещё не всем дают. Вот, за них мне обидно. Я бы вот, будь моя воля, так Путину сказал: «Владимир Владимирович, всё же найдите деньги и помогите труженикам тыла, этим женщинам, старухам. Скрасьте их последние дни жизни на земле – немножко хоть полегче!». Но это я так думаю, а они по-другому. Не найдут денег.

Правильная война

После Сталинграда многое изменилось. Ясско-Кишинёвская операция шла уже совсем по-другому. Мы наступали от Григориополя, возле Тирасполя. Наступление готовилось как по уставу. Самолёты обработали, артиллерия сыграла по передовой (пушки едва ли не в пяти метрах друг от друга стояли), потом танки пошли. Мы немца-то почти и не встретили, выбили его до нас. Вот это война правильная, уж тогда легче стало.

В состав полка входили: рота автоматчиков, рота противотанковых ружей, рота связи и медсанрота. Я был в 312-м полку. Учились и воевали мы первое время с винтовками образца 1898 года, калибр 7,62. Куда с ней против автомата! Наступаем с этими винтовочками на сопку, а немец бьёт очередями… Потом уже автоматы появились. А уж потом «Катюша» появилась, она нам очень помогла.

Это имя даже немцы выучили. Помню, стояли мы как-то в Румынии на реке, немец близко был, а по реке-то слыхать хорошо. Немец кричит: «Рус, слушай, мы вашу «Катюшу» заведём» – пластинку, значит. Но это уже в 1944-м было, когда война другой оборот приняла. После Сталинграда нам легче стало. Когда по Румынии шли, так ругались даже: «Где он, немец?! Хоть бы задержаться» - потому что они всё отступали, а мы догоняли, отдохнуть некогда было. Мы-то шли с ружьями противотанковыми, так у нас хоть повозки были. А солдаты, те через 80 км уж портянки сносили. Мы с ними менялись периодически – то они едут, то мы. Там я однажды видел, как наш солдат обыскивал румын, сложивших на землю винтовки. Часы искал. Я ещё удивился, как он боится – их же много, а он один.

В Будапеште меня снова ранили. Четыре месяца лежал в госпитале в Сегете, успел даже мадьярский подучить. Хирург из меня пулю вырезал и зашил в рубаху нательную: «Пуля немецкая, будет тебе на память – храни её». Да я молодой был, разве что понимал? Так и потерялась где-то.

Катюша

То мы немцев выбьем, то они позицию займут. Приведу такой случай. Как-то раз наступал немец, свои окопы оставили. Потом нам подкрепление подбросили, мы опять в наступление пошли. Заходим в свой окоп, а там спит наш солдат – дело-то ночью было. Мы его разбудили: «Ты что?!» – «А что?» – «Тут же немец был!» – «Какой немец?». Он до того измученный был, что заснул и знать ничего не знал, никто на него не наткнулся.

С бомбёжкой был случай. Пошли мы за водой с котелками, а тут «мессер» летит – прямо на нас. Очередь дал из пулемёта, мы с винтовками на землю пали, даже не пали – воздухом нас прижало. Я голову поднял, смотрю – в кабине самолёта немец сидит. Рыжий, упитанный такой, молодой – смеётся над нами, голову склонил. Три котелка нам прострелил. Мы ему в хвост потом постреляли из винтовок, да что там…

У немцев порядок был такой: «Рама» или там «Фоккевульф» облетели, засняли – мы уж знали, что жди бомбёжку. Как-то раз приехал я в полк оформляться – я уже офицером был. И тут самолёты налетели – 18 штук. Какое уж тут оформление, все бежать! Мы с другом, с которым вместе прибыли, в окоп прыгнули. Вот немец в пике идёт – мы к одной стенке бросились, из пике выходит – мы к другой, чтобы пули-то нас не достали. Мы даже оружия получить не успели. Все побежали, командир дивизии на своём «Виллисе» влетает: «Братцы, зам мной!» - мы остановились, залегли. И тут я впервые увидел «Катюшу». Их там три стояло, батарея, видимо. Как она сыграла, как пошли снаряды – какой уж там немец, он сразу ушёл. И мы опять в наступление пошли. А «Катюша», когда стреляет, то сжигает всё на 40 метров позади себя. Хорошо, я тогда сбоку залёг. Если бы сзади стоял – меня бы уж сейчас в живых не было.

Добрый командир

В наступление шли обычно утром, хотя бывало и ночью. Приходилось даже кричать «Ура!», не вылезая из окопа. Ночью комбат звонит: «Вперёд, вперёд!». А ночью наступать, это совсем опасно. Мы вроде «Ура!» кричим, а сами… Куда «вперёд», если у меня девять «карандашей» осталось! Это солдат так называли – не штыки, а «карандаши». У частей тоже свои позывные, у моего взвода, например, был позывной «Звезда».

Многое зависит от доброго командира. Был, например, такой случай. Я тогда уже противотанковым взводом командовал, при командире полка находились. И вот ситуация: восемь «тигров» вышли и встали на чистом месте, метров 200-400 до них. Пехота наша, понятное дело, залегла. Вызывает меня командир полка: «Перемибеда, видишь танки? Подбей хоть взводом хоть один «тигр» – Героя дадим». Приказы не обсуждают. А куда там с нашими пушечками 45-мм! Он только засёк, как дал из танка – колёса кверху.

Прихожу к ребятам: вот так и так. А сам уж думаю: ну всё, прощай, Родина. Ну что делать, собрались идти. Опять прибегает связной: «К командиру полка». Я пришёл, он говорит: «Я с командиром дивизии разговаривал. Придёт пушка 76-мм. Чего я вас буду губить?! Отставить». И правду, привезли на машине пушку длинноствольную, она с первого выстрела один танк подбила, остальные развернулись и ушли. А так бы мы из ружья-то – это ж надо в щель попасть, а где там попадёшь! Вот такой был у нас командир. А ведь мог погубить и всё – что ему скажут? Война…

Война всё спишет

В Кантемировке, когда стояла там наша мотострелковая бригада, две девки как-то привели итальянца, говорят, хочет сдаться в плен. А нас совсем мало осталось, человек одиннадцать. Проходит какое-то время, командир говорит: «Расстреляйте этого итальянца». Какой там плен?! Проходит ещё немного времени: «Расстрелять этих девчонок». Вот и всё. А они, дуры, зачем его привели? Командир побоялся, что это они разведчика какого-то привели. Ну, война есть война. Прав он, не прав – там не обсуждается.

Когда освобождаешь населённый пункт, встречают, прежде всего, подростки. Эти уж точно скажут – есть немец или нет. Однажды, помню, только вошли, вдруг перед нами метрах в ста девка какая-то бежит через улицу. Ребята местные говорят: «О, она с немцами…». Мы тут, значит, кровь проливали, а она… чиркнули из автомата и всё. Кто там осудит? Никто и знать-то не будет. Не то что рядового, командира убей… Всякое бывало. Это же страшное дело – война.

Эмигранты

Довелось и в Европе русских повстречать. Когда Белград брали, в моём взводе уже мало народу осталось – человек 17, наверное, на сопке залегло. Подкрепления нет, а немец всё бьёт и бьёт. Патроны кончаются, уже из ракетниц стреляли. Нам говорят: «Держитесь до темноты, тогда пришлём подкрепление». Страшный был бой.

А потом в Белграде подходит к нам русский, Никитой звать, и говорит: «Буду с вами воевать, хочу в Россию вернуться». А он эмигрировал когда-то. «У меня, - говорит, - только в Воронежской области сестра осталась, больше никого нет. Я живу в Белграде, дом у меня прекрасный. Но здесь я голубь среди ворон или ворона среди голубей, мне хочется в Россию». Ну а людей не хватает, мне командир батальона говорит: «Возьми его. Дай ему оружие, пусть окопчик  займёт. А если что, вы его «снимете». Боимся же, может, он провокатор?

Ну, ладно. Немец когда пошёл в атаку, так этот Никита во весь рост встал – как его не убило тогда, понятия не имею. В общем, убедились мы, что правду он говорит. Он говорит: «Я с вами и буду воевать». Но тут дошло это до командира полка, а он-то уж побольше законов знает, давай кричать: «Да вы что! Это же надо через посольство, да тут столько». Запретил, в общем. Тот заплакал даже. Мы ему написали бумагу, описали как он воевал – уж не знаю, помогло ему это или нет?

В Румынии пришла к нам однажды женщина: «Здравствуйте, ясны соколы!». А мы уж русского языка-то сколько не слышали. «Вы русская?» - «Русская! - а сама солидная баба такая. – Я бежала после революции. Я к вам сейчас своих четырёх дочерей приведу – пусть они на вас хоть посмотрят». Пришли дочки, но они уже русского языка не знают. «Я их, - говорит, - учу-учу, да всё без толку».

Дом

Войну я закончил младшим лейтенантом в г. Баден (Австрия), в 60 км от Вены. Демобилизовался же в начале 1946 года из г. Констанца (Румыния), города на берегу Чёрного моря. Приехал в Сибирь в гимнастёрочке, а тут морозы уже. Встал на учёт, получил 9 кг хлеба. А дома что – две сестры, брат, да мать больная. Взялся я обучать допризывников – 1925-1926-го годов рождения. Прошёл месяц, второй, а я всё без работы нормальной. Обратно в трактористы меня уже не тянет – я уже мир повидал, хочется чего получше. Устроился военруком в школу. Потом перевёлся в Боково, где семилетку кончал, поработал там.

Женился не сразу – всё думал, да выбирал. До войны-то девчонок хватало, да многое изменило война – глаза-то она нам открыла. Что мы раньше были – деревня?! Помню, плыл я по Дунаю на пароходе, такого насмотрелся! У нас-то, в Петрово, хоть речка и была, купались, так куда там – леса да поля, копай, поливай. А тут повсюду пляжи, народ лежит, отдыхает. Не только мы, само государство наше шагнуло вперёд после той войны!

Потом окончил техникум физкультурный в Омске. Поработал три года, а потом думаю: да хватит уже ломаться, ранение всё-таки давало о себе знать. И тут попалась мне возможность устроиться в банк. Я там освоился, окончил со временем Московский учётно-кредитный банковский техникум, да так в банке 33 года и отработал до самой пенсии.

Брат Алексей

Родился я в 1925 году, там же, где и Николай – в д. Петровой. В апреле 1943 года забрали меня в армию и отправили сначала в Омск, потом в Бердские лагеря в Новосибирской области. Шесть месяцев мы там пробыли, а потом поехали на фронт. Определили меня в пехоту, вторым номером станкового пулемёта. По дороге остановили в районе Пензы, возле села Охоны, опять учили шесть месяцев. Вот там я уже попал в зенитную артиллерию, на 85-миллиметровое орудие.

В первый бой вступил под Львовом. Оттуда и пошёл на запад: Украина, Польша, Германия. 68-я зенитно-артиллерийская дивизия 4-й танковой армии – нас всегда на самые трудные участки бросали. Зенитка она же по горизонтали стреляла на 16 км, а по самолётам – «в потолок» - на 10,5. Когда появились немецкие «тигры», стали выдавать подкалиберные снаряды, так что броню «тигриную» мы пробивали насквозь. Так полтора года на передовой и прослужил.

Закончил взятием Берлина и освобождением Праги. Правда, потом пришлось ещё четыре года служить – до 1949-го. Потому что старшие возраста уже демобилизовали, а нас должен был сменить 1928-й год – пока там очередь дошла. Последние три года дослуживал в Германии.

Поначалу вернулся в родную деревню, да только надолго там не задержался. В армии-то я на шофёра выучился, два года баранку покрутил, а тут – ни машин, ничего нет. Поступил шофёром в МТС, но машины пришли старые, все разбитые – ГАЗ «А» первого выпуска. Три месяца я с ними мучался – то одно отвалится, то другое, а тут ещё посевная. В общем, ушёл я оттуда. Только далеко-то не уйдёшь – надо паспорт в колхозе брать, а кто же тебе его даст? Я сказал, что хочу поехать на курсы комбайнёров, чтобы потом снова в колхозе работать. Тогда отпустили. А время было трудное, в колхозах не платили ничего, жили впроголодь. Так я вырвался на железную дорогу и там уже работал до самой пенсии – в военизированной охране на станции Вагай. Воровство после войны было страшное – вагоны проламывали, контейнеры разбивали, технику обворовывали. Трудные были годы.

Про войну я мало что помню. В каких частях служил, кто командовал – надо было записывать, так я думал, что уж не пригодится мне. Думал, что долго не проживу. Две зимы на фронте, на передовой, да всё в поле. Мы же, артиллеристы, в избы не заходили, нам обзор нужен. Одежда намокнет, так на тебе и высохнет. Да ещё обувь всегда малая – у меня большой размер был, редкий. Вот я и думал, что от простуд этих долго не наживу. А вот ишь как пришлось…

Фото Николая Перемибеды и его брата Алексея можно увидеть здесь.

             Любая история должна иметь начало и конец, пусть даже и не особо приятный. С 1994 года в Тюмени существует музей «Дом Машарова» с мемориальной экспозицией, посвящённой семье известного промышленника. Деятельность основанного им чугунолитейного завода так или иначе затрагивается в ряде публикаций.[i] Однако биография главного героя этой истории по-прежнему существует лишь в виде общего наброска, изложенного в одной-единственной статье, опубликованной 17 лет назад.[ii] Причём финальную часть своей работы, повествующую о последних днях главы семейства, автор вынуждена была изложить в виде перечня версий.

P.S. Похоже, «юбилейный»[xiii] год выдался оказался щедрым на машаровские находки. Неутомимая Юлия Соловьёва волею всё того же случая установила на днях дату кончины дяди Николая Дмитриевича – Виссариона Епифаньевича Машарова. Брат отца тюменского промышленника скончался 22 января 1893 г., в возрасте 40 лет, от чахотки и был погребён на «градском кладбище» (то есть на Текутьевском). На тот момент он всё ещё числился крестьянином Екатеринбургского уезда Шайтанской волости.[xiv]

«Как-как? Повторите, пожалуйста, аббревиатуру?» - раздалось на том конце провода. Пауза получилась неловкой. Мы звонили в офис Тюменской нефтяной компании и, признаться, были весьма озадачены. В самом деле, как объяснить юной секретарше, что это такое – ЭРВЬЕ?

На днях состоялась презентация книги тюменского историка Анатолия Кононенко "Тюмень на перепутье: власть и общество в 1917-1921 гг.". Это своего рода продолжение, точнее, развитие его предыдущей книги "Тюмень в 1918 году". Первую книгу я читал, так что и эта обещает быть интересной. История Тюмени в перид военного коммунизма - одна из самых тёмных, я бы сказал, мутных страниц, поскольку документы того времени плохо сохранились, а часто и вовсе не составлялись. Приходится по крупицам воссоздавать картину того, что действительно происходило в ту смуту, отделяя зёрна от плевел, снимая накипь агитпропа, самохвальства мемуаров и т.п.

Ложка дёгтя. Книгу автору пришлось издавать за свой счёт, поскольку больше она никому оказалась не нужна. Поочерёдно ему отказали: мэр города Куйвашев (зачислен в президентский кадровый резерв, но, увы, пока не забран на повышение), председатель гор. думы Медведев, зам. губернатора Сарычев, директор департамента информационной политики Тюменской области Новопашин + несколько банкиров.

Мотивация властей:

1) Это никому неинтересно. "Зачем тюменцам читать о тюменцах, да ещё 90-летней давности?!". Без комментариев.

2) У них кризис.

В итоге автор издал книжку за своё счёт в типографии нефтегазового университета, где он и преподаёт. Цена вопроса - 16 тыс. руб. Хорошо, что у него они были. Жаль, что их не было ни у г. Тюмени, ни у Тюменской области. Хотя я думаю, что примерно столько стоит один плафон любого из тех помпезных фонарей, что сейчас устанавливаются на центральной улице. Либо квадратный метр гранитной плитки, которой выкладывается всё та же магистраль. Либо один баннер с надписью: "Тюмень - лучший город Земли". Либо... продолжать можно бесконечно. Ну, да бог с ними. А вот и книга (её обложка). Само издание можно приобрести в магазине "Знание" на ул. Володарского. Тираж - 200 экз., из них 60 забрали ещё в типографии. В общем, кому интересно - поспешите. Цена - порядка 200 руб.

Вряд ли кто-то сомневается в том, что Тюменский край имеет стратегическое значение для экономики нашей нефтегазовой державы. Но ещё меньше тех, кто знает, что полвека назад Тюмени отводилось особое место в планах не только экономистов, но и военных. Вернее, даже не самой столице области, а расположенному в её окрестностях посёлку Богандинский…

Строго говоря, это не совсем кладбище - церковный погост, где обычно хоронили выдающихся людей этого прихода (купец, священник и т.п.). Вчера директору музея позвонили из Нижнетавдинского района, сказали, что в полузаброшенной д. Елань возле разрушенной церкви копали яму для установки поклонного креста и нашли человеческие останки. Переполошились и почему-то в итоге позвонили в музей. Вообще-то мы сразу сказали, что речь идёт о банальном забытом церковном погосте, каких сотни по области, да и в самой Тюмени не меньше десятка. Через дорогу от музея, в центре города - ближайший тому пример, Всехсвятское кладбище, на котором сейчас стоят элитные жилые дома. Но начальство жаждет сенсации и мы трогаемся в путь - погода хорошая, прокатимся, развеемся немного.

Далее - фоторепортаж в фотоальбоме.

Это еврейское семейство заставило меня поломать голову не один день, пока я пытался выстроить генеалогические связи между его представителями. Однако похвастать мне по-прежнему нечем. В моих выписках нашлась информация о четырёх персонах, носивших эту фамилию. Родоначальником династии Звагельских в нашем крае, вероятнее всего, следует считать Лейзера Хаимовича, а потому с него и начинается наш рассказ.

Еврейское население Тобольской губернии в конце XIX века: социально-демографический портрет

(по материалам переписи населения 1897 г.)

Вложение: 3725324_01_Perepis.doc

 Историю делают люди, а потому судьба каждого из нас – уже история. В своё время в собрание Тюменского областного краеведческого музея поступили материалы, поведавшие об истории одной семьи, жившей в нашем городе на рубеже XIX – XX веков. Историю обыкновенную и в то же время необычную. Герои её – простые люди, не занимавшие высоких постов. Они не «творили» историю, они просто жили и история сама «прошла» по их судьбе. Поведала нам об этом Альбина Геннадьевна Пахомова, потомок героев нашего повествования.

Тюмень

А "потерянное" издателем предисловие к книге было следующим:

Забрал сегодня у Мандрики авторские экземпляры своей первой книги. Великий издатель, разумеется, перекроил всё по-своему, в очередной раз проявив свою деятельную натуру. "Записки краеведа" превратились в "Еврейские сюжеты", что-то исчезло, что-то переменилось местами... Словом, вспоминаешь старый анекдот о человеке, который, глядя в зеркало после парикмахерской, произносит: "А зачем они спрашивали, как меня стричь?".

Впрочем, сами тексты, в принципе, целы и готовы к восприятию читателем, буде такой появится. Строго говоря, практически все они уже были опубликованы и подготовка этой книги, увидевшей свет по инициативе самого Мандрики, стала лишь хорошим стимулом для того, чтобы собрать их воедино, вычитать, поправить и отчасти дополнить. В общем, это лучше, чем ничего, хотя могло бы быть и лучше, причём безо всяких усилий и затрат - просто, задавая вопросы, нужно было слушать ответы на них. На днях книга должна появиться в магазине "Знание" на ул. Володарского. А может уже появилась - бог его знает?

Обложка выглядит примерно так (сканера под рукой нет).

12. Охрана города

7. Союз охоты

2. Ярмарка