Цитата сообщения Dancing_Witch Шведские сказочные существа - курсовая работа

Санкт–Петербургский государственный политехнический университет
Институт международных образовательных программ
Кафедра международных отношений



Курсовая работа
Шведские сказочные существа
по дисциплине «Этнология стран Северной Европы»

Выполнила: студентка гр. 4143/2 Гриша К.И.
Преподаватель: ст. преподаватель Козловская В.В.


Санкт-Петербург
2009 год

Содержание
Введение 3
Духи природы 5
Сказочные соседи человека 18
Заключение 27
Список литературы 28


Введение
Этнология – это наука, изучающая процессы формирования и развития различных этнических групп, их идентичность, формы культурной самоорганизации, закономерности коллективного поведения и соотношение между индивидом и социальной средой в данной группе. В своих исследованиях наука опирается на многие основания, чтобы как можно более подробно описать тот или иной этнос. Одним из таких оснований является фольклор, народное творчество в самых разных культурных сферах. Каждое из направлений по-своему отражает своеобразие менталитета определенного народа, однако логичней всего анализировать устное творчество, поскольку слово напрямую связано с мышлением.
Сказки, образующие значительный сегмент фольклора, можно изучать с точки зрения содержащейся в них символики, с литературоведческой позиции, как образцы бытописания и т.д. Предметом же данной работы станут образы, существа, «населяющие» сказочное пространство шведского фольклора. Невозможно определить точно, когда народное сознание породило персонажей поверий и преданий, но точно известно, что первая попытка дать обзор «бестиария», то есть первый элементарный анализ был сделан Олаусом Магнусом в работе «История северных народов» в середине XVI века. Следующей вехой стали 1660-1670-е годы, когда сведенья о сказочных существах собирались и фиксировались как показания в ходе колдовских процессов. В XVIII веке фольклор коллекционировали от случая к случаю, в основном для того, найти рациональное зерно в народных поверьях и в дальнейшем использовать его в прагматических целях, например, в медицине. Впервые систематическое собирание преданий, в которых фигурировали разнообразные сверхъестественные существа, началось в середине XIX века, кульминация пришлась на 1920-1930-е годы, и к 1950-м годам были накоплены значительные объемы материала, которые на сегодняшний день являются богатым источником информации. Под материалом следует понимать специфическую форму шведского фольклора – предания (шв. «sägnen». Однако, исходя из содержания и самой сути этих повествований, вернее было бы перевести этот термин как «небылица»). Они представляют собой короткие истории, в которых речь идет о столкновении человека со сверхъестественным, и основная задача рассказчика – убедить слушателей в правдивости описанного события. Отличительной чертой предания является то, что оно содержит бытовые повседневные детали, действие разворачивается в близлежащей, хорошо знакомой местности, героем выступает односельчанин, сосед, родственник рассказчика – все эти приемы направлены на усиление правдоподобности. Поскольку предание является характерным видом повествования для шведского фольклора, курсовая работа будет опираться на именно на него. Цель данной работы - исследовать вымышленные существа, приписываемые им особенности и функции, их место в традициях, определить реальную подоплеку возникновения образов и сюжетов и посредством этого ближе познакомиться с менталитетом и культурой шведов. При написании работы использовалась специальная литература, посвященная исследованию фольклорных образов, а также оригинальные источники.

Духи природы
Фольклор – продукт работы народного сознания, которое, в свою очередь, испытывает сильное влияние окружающей атмосферы. В Швеции природная среда преобладает над антропогенной: согласно географическим описаниям, 53% территории страны занимают леса, 10% - водные ресурсы. В период, когда фольклор начинал формироваться, соотношение между нетронутой природой и территорией, занятой человеком, еще больше отличалось в пользу первой – ведь население Швеции в 1000г. н.э. составляло лишь 400 тыс. чел., а недостаточно развитые методы земледелия не позволяли сразу же отвоевать обширные площади. Таким образом, богатство природного мира, окружавшего человека, стало причиной «видового разнообразия» сказочных существ, которых можно было встретить вне человеческого жилья.
Итак, множество преданий связано с лесом и его обитателями. Самый популярный персонаж таких преданий - лесовица (skogsrået) – мистическое существо женского пола, обладающее искусительной силой. В разных провинциях лесовицы именуются по-разному: skogsnuvan в южной Швеции, лесная дева в Уппланде, råndan в Бергслагене, bestan или guonna в Даларне, skogstippan в восточном Смоланде; также они могут носит имена собственные – Таллькот-Кари, Гран-Кари, Талле-Майа. Особенно характерны предания с участием лесовиц для юга Швеции, на севере роль этих существ перешла к виттрам.
Согласно поверьям, лесовицы похожи на обычных женщин, порой они бывают очень красивы, но их портит один недостаток – полая, как выдолбленное из дерева корыто, спина (в преданиях центральной Швеции упоминается хвост). Описание одежды варьируется в зависимости от того, из какой провинции происходит предание. Лесовицы живут поодиночке, лишь в отдельных случаях упоминается, что люди встречали нескольких лесных дев сразу. Характерной чертой в портрете лесовицы является звонкий мелодичный голос и завлекающий смех.
В 90% преданий о лесовицах говорится, что они являются работающим в лесу мужчинам и соблазняют их, после чего лесоруб или углежог, познавший любовь лесной девы, уже не может вернуться к нормальной жизни и каждый вечер уходит из дома, влекомый зовом лесной обольстительницы. Впрочем, фольклор всегда отдает должное народной мудрости: в Швеции хорошо известна так называемая сказка о волчьей ягоде (tibastsägen), в которой рассказывается о том, как сметливая крестьянка нашла способ избавить мужа от наваждения. По сюжету жена крестьянина, который попал под чары лесовицы, отправилась в лес, разыскала лесную деву и попросила у нее совета, как поступить с быком, который каждый вечер сбегал из хлева (известно, что лесовицы знают секреты обращения с животными). Лесовица посоветовала ей сварить волчьи ягоды, валериану и мох с крыши дома, взятый с северной стороны печной трубы, и напоить быка этим отваром. Крестьянка приготовила отвар и напоила им мужа, после чего его тяга к лесовице прошла .

Следует отметить, что в эротической подоплеке встреч с лесовицей нет ничего удивительного. Как отмечает фольклорист Гуннар Гранберг, о встречах с лесной девой чаще всего сообщали мужчины, по роду своих занятий вынужденные подолгу одиноко жить в лесу – углежоги, смолокуры. Визиты лесовиц – своего рода сублимация переживаний при долгом отсутствии близости с женщиной.
Известны предания, в которых лесовица не заманивает мужчин в свои владения, а сама приходит к людям, обернувшись женой потенциальной «жертвы» или просто выдавая себя за крестьянку из соседней деревни, и остается жить среди них. В таких преданиях важен мотив узнавания лесовицы: тот, кто заметит характерные особенности ее внешности (например, хвост) и напрямую скажет ей об этом, избавит себя от компании нежеланной лесной гостьи и, может быть, даже будет вознагражден за честность. Так, в одном предании из западной Даларны говорится, что лесовица предсказала постоянную удачу молодому крестьянину, разоблачившему ее. Его же другу, который претворился, будто не понял, что за существо перед ним, она нагадала пожизненное невезение. Оба предсказания сбылись .
Кроме того, что лесовица использует людей для удовлетворения любовной жажды, она еще и делает их объектами своих далеко не безобидных шуток. Она может увести ребенка с хутора, ее любимое развлечение – всех «подравнивать». Если ей повстречаются двое разного роста, то она непременно постарается вытянуть низкорослого или так или иначе укоротить высокого. Здесь повторяется мотив «прокрустова ложа», что еще раз доказывает наследственность и взаимосвязь фольклора.

Впрочем, лесовицы не всегда представляют опасность для человека: тому, кто тем или иным образом заслужил расположение лесной девы, она поможет на охоте, пожертвовав лучшими из своих «подопечных» животных – крупным лосем, медведем. Однако лесовица может и заколдовать ружье, и охотник ни разу не попадет в цель – так она поступает с теми, кто был недостаточно вежлив с ней, вышел на охоту в неурочное время или посягнул на ее ездового лося.
Тот факт, что народ, живущий в непосредственном соседстве с природой, верил в различных сверхъестественных существ и возможность близкого контакта с ними, не кажется удивительным. Более примечательным кажется то, что даже в судах подобные представления воспринимались со всей серьезностью. Так, в конце XVI – начале XVII века многие молодые люди подверглись наказанию за «недопустимую связь»: в 1691 году 22-летний крестьянин из Вэстерготланда был приговорен к смертной казни, в 1737 году широкую известность приобрел длительный судебный процесс над Андерсом Монссоном, которого пытались уличить в связи с лесовицей .
Близкой родственницей лесовицы является горный дух (bergrået). Это антропоморфное существо женского пола, часто обладающее приятной внешностью (иногда все же упоминается наличие хвоста и полой спины). Обитает там, где залегают руды и поблизости от каменоломен, шахт. Ей приписывается способность перевоплощаться в различных животных – лошадь, свинью, летучую мышь, змею – поэтому нельзя убивать никакое живое существо рядом с шахтой, поскольку оно может оказаться горным духом. В отличие от лесовицы, горный дух не жаждет плотской любви и обладает более дружелюбным характером. Тем, кто относится к ней с почтением, она может подсказать, где лучше всего начать разработку руды или даже предупредить землекопа или каменотеса об опасности обвала.
На Готланде бытуют сказки о лесовике (bysen). Это существо наделено некоторыми чертами, характерными для лесных дев – у него звонкий смех, завлекающий людей в чащу, он склонен к недобрым шуткам – но, несмотря на эти сходства, лесовика и лесовицу нельзя считать родственными существами. По готландской традиции, лесовик не вмешивается в жизнь людей, если они сами не вторгаются в его владения. Однако в Дальсланде существовало предание, согласно которому лесовик мог обернуться дровосеком или углежогом, работавшим в лесу, и в его обличии прийти к его жене и провести с ней ночь – то есть на материке островной образ трансформировался, став мужской ипостасью лесовицы.
Чаще всего лесовик описывается как маленький бородатый человечек, одетый в серые одежды и красную шапку, ему приписывается способность превращаться в самых различных существ – лошадь, теленка, птицу – и даже в неодушевленные предметы, например, в поленья. Считается, что лесовиком после смерти становится человек, совершивший какой-либо несправедливый поступок при жизни и вынужденный в качестве наказания вечно скитаться по земле. Лесовик занят рубкой дров, но делает он это очень медленно, чтобы лес не исчез. По народным поверьям, на вопрос, сколько он еще будет рубить дрова, лесовик всегда отвечает «До Судного дня» .
В сказках у лесовика две основные функции. Во-первых, он следит за тем, чтобы люди не брали у леса лишнее, а тех, кто пожадничал, наказывает – дрова будут падать с воза, лошадь откажется тянуть подводу. Во-вторых, лесовик выступает в роли недоброго шутника, сбивающего людей с тропы, похищающего различные вещи (нож, ремень и др.), портящего погоду. Чтобы обезопасить себя от проделок лесовика, было принято надевать наизнанку верхнюю одежду, прежде чем углубляться в лес (идентичный обычай в русской традиции – заблудившийся должен надеть одежду на левую сторону, поменять местами обувь, рукавицы, чтобы леший отпустил его). Лесовик представляет собой не слишком опасную, но способную доставить неприятности силу, которая требует разумного отношения к себе. Таким образом, этот персонаж символизирует лесное пространство в целом – чуждое человеку, таящее потенциальные угрозы, но при соблюдении элементарных правил вполне безопасное.

Приблизительным аналогом лесовика в преданиях материковой Швеции можно считать «старичка с фонариком» (lyktgubbe). Согласно большинству историй о старичке, редко удается увидеть что-то кроме движущегося огонька, но если сам старичок показывается людям, то выглядит он, как маленький человечек в серых или зеленых одеждах. Считается, что старичок появляется на старых заросших тропах, там, где залегают рудные жилы, на берегах озер и в болотистых местностях (два последних «места обитания» вполне объяснимы – именно у озер и на болотах чаще всего видны блуждающие огни, свечение выходящего из-под земли метана). Тот, кто увидел огонек старичка, ни в коем случае не должен обсуждать этот факт сразу же, иначе на него нападет икота. Впрочем, старичок не только приносит неприятности, поверья утверждают, что его можно попросить осветить дорогу к дому, но человек должен быть при этом очень вежлив и почтителен, в противном случае старичок заморочит человека, и тот будет всю ночь ходить вокруг своего жилища, не в силах найти вход. В некоторых провинциях, например, в Вестерготланде, считалось, что у старичка есть клад (как у ирландских леприконов).
В Сконе старичок с фонариком трансформировался в другой образ – призрачного землемера, который при жизни неверно мерил земельные наделы, а после смерти каждую ночь поднимался из могилы, чтобы исправить неправильные границы. Он ходил по полям с длинной палкой, через равные промежутки упираясь ею в землю и говоря «Здесь верно. Здесь неверно». В одном предании говорится, что душа землемера не покинет землю до тех пор, пока он не «перекроит» все поля, но сделать это сам он не может, потому что метки оставленные им новых, правильных границ невидимы для людей, и ему требуется помощь человека .
Не менее интересными персонажами населило народное сознание водную стихию. Самым известным из них является нэккен (näcken), существо, живущее вблизи водоемов (часто в качестве его обиталища упоминается мост или водяная мельница) или непосредственно в воде.

Ernst Josefsson - Näcken

Интересен тот факт, что нэккен часто ассоциируется со всевозможными пограничными областями – географическими, временными. Так, реки, в которых он живет, представляют собой границы физические (разделяют частные владения) и символические; время, когда он является людям, тоже является границей – полночь или предрассветный сумрак; в преданиях в качестве дней встреч особенно часто упоминаются 13 и 21 декабря – день зимнего равноденствия по средневековому и современному счету соответственно.
Региональная вариация имен нэккена очень широка, однако, как бы ни называли его в разных частях страны, в имени всегда будет присутствовать указание либо на среду его обитания, либо на род занятий. Так, на юге Швеции его называют bäckahäst («ручейная лошадь»), bäckaman («ручейник»), älv (эльв, шв. «крупная река»), в центральных провинциях – strömkarlen (от ström – «поток» и karl – «мужчина»), на севере страны – forskarl (от fors – «речной порог»), kvarngubbe (от kvarn – «мельница» и gubbe – «старик, мужичок»), kvarnrå («мельничный дух»). Näcken – самое распространенное имя, обобщающее все многообразие представлений о персонаже, и, по-видимому, самое старое – однокоренные наименования можно найти во всех праязыках германской группы. Предположительно, слово näcken происходит от древнегерманского nigu – мыть, купать .
В преданиях нэккен выступает в трех формах: антропоморфной, зооморфной и пойкиломорфной. В человеческой ипостаси он предстает как существо мужского пола. Чаще всего он описывается нагим, реже – одетым в серое суконное рубище и красную шапку, с длинными волосами и бородой зеленого или белого цвета. Образ, равно как и приписываемые ему свойства и функции, варьируется в зависимости от эпохи зарождения. Так, в наиболее ранних источниках («Шведская хроника» и «История северных народов» Олауса Магнуса, XVI век) нэккен выступает в качестве коварного обитателя вод, в повествованиях более позднего периода – как музыкант и искуситель, в эпоху романтизма он становится меланхолично-поэтичным водным духом.

Как большинство других сказочных существ, нэккен способен превращаться в различных животных, но непременно в мужскую особь. Чаще всего он предстает в виде коня, о чем свидетельствует большое количество имен с частицей “häst” – «лошадь, конь». Образ живущего в глубинах вод скакуна появился в народных верованиях еще раньше, чем представление о человеческом обличии нэккена. Так, одно из первых упоминаний о «ручейном коне» содержится в «Книге о заселении Исландии» (Landnamabok, XII в.) . Отличительными чертами, в которых воплотилось народное представление о сверхъестественной природе «ручейного коня», являются его масть – черная либо белая – и необычайные размеры.
В преданиях, где нэккен фигурирует в обличии коня, встречаются два основных сюжета. В первом случае пасущийся недалеко от воды конь удивительной красоты привлекает внимание детей, и когда они забираются на него, чтобы прокатиться (причем конь становится тем длиннее, чем больше желающих его оседлать), коварный нэккен утаскивает их в воду. Такие предания, как правило, заканчиваются счастливо: нэккен лишается магической силы, как только кто-то из детей упоминает Бога («Боже, какая длинная лошадь!») или случайно, в силу неправильности детской речи, называет существо по имени (“Jag näcker inte” вместо “Jag räcker inte” – “Мне неста не хватило”) . В другом варианте крестьянин по ошибке или, зная о выносливости нэккена, преднамеренно пленяет «ручейного коня» и использует его в сельскохозяйственных работах.

Нэккен мог также являться в виде различных предметов, например, серебряной чаши, жемчужного ожерелья, часов, медного чана, лодки и даже света. Превращаясь в какую-либо вещь, нэккен играл на любопытстве человека и заманивал его в воду. Так, существует множество преданий, в которых женщина хочет достать из воды случайно замеченное украшение, но подруги отговаривают ее, ссылаясь на то, что это опасные проделки нэккена.

Традиционно нэккен предстает существом, угрожающим человеку, особенно опасен он для женщин и детей. Матери с еще некрещеным ребенком настоятельно не рекомендовалось переходить текущую воду, если младенца нес отец, то он должен был плюнуть в воду и ни в коем случае не оглядываться, иначе нэккен мог утопить ребенка.
Широко были распространены поверья о том, что нэккен способен насылать на людей и животных недуги под общим названием «näckabett» - «укус нэккена». Считалось, что он топит купальщиков, насылая на них судороги, а затем пьет кровь утопленников. Чтобы обезопасить себя перед контактом с водой, люди выполняли определенные ритуалы, с помощью которых нэккена «привязывали» или «выгоняли из воды»: следовало особым образом бросить камень в воду, воткнуть в берег нож или иглу, пожертвовать кусочек хлеба, вылить на землю три пригоршни воды, произнести защитную формулу, например, «нэккен на сушу, я в воду, господь благослови!» .
Совершенно очевидно, что образ злонамеренного обитателя воды появился в фольклоре не просто для того, чтобы пугать людей – он был призван персонифицировать опасность, исходящую от воды, напугать с воспитательной целью, пусть нерационально, но весьма убедительно объяснить запреты на прогулки у воды в сумеречное время суток и на купание в определенных водоемах. Вполне возможно, что некоторые защитные ритуалы имели практическое назначение – например, броском камня проверялась глубина воды или надежность дна. Несомненно, есть определенная логика и в упоминаниях о том, что нэккен имеет власть над питьевой водой и связан с тем, кто оставил в воде какую-либо органическую жидкость – тем самым народная мудрость исподволь призывает со вниманием относиться к качеству воды и сохранять ее природную чистоту.
Неотъемлемым свойством нэккена, наравне со злонравием, является его музыкальный талант. Предания о нэккене, играющем на скрипке (реже – на флейте или гармони), встречаются в Швеции повсеместно. Музыкальный мотив в повествованиях имеет несколько вариантов. Чаще всего говорится о том, что человек не видит исполнителя, но слышит чарующую музыку, которая увлекает его в воду. Также речь может идти об определенной мелодии – нэккеновой польке – которая заставляет не только людей, но даже неодушевленные предметы танцевать. Волшебная сила польки такова, что слушатели пляшут под нее до восхода солнца, а некоторые падают замертво. Человек, научившийся у самого нэккена играть магическую мелодию, не способен остановиться по собственной воле, ему требуется помощь извне – в преданиях «спасителем» становится глухой, разрывающий струны скрипки. Наконец, повествование может строиться на факте передаче музыкальных премудростей от нэккена к человеку. Этот мотив характерен для преданий Норрланда, где в образе нэккена доминирует одна грань – его музыкальный талант. Существуют три стандартных сюжета, описывающих, как известные спельманы переняли искусство игры на скрипке от нэккена:
• обмен инструментами – человек оставлял свою скрипку, предварительно пометив, поблизости от воды, а утром обнаруживал две одинаковые и забирал ту, на которой не было метки – она принадлежала нэккену;
• принуждение – будущий спельман привязывал нэккена к себе, заставляя раскрыть секреты мастерства, а когда начинало светать, перерезал ремень, чтобы нэккен не утащил его за собой в воду;
• ответ на загадку – нэккен спрашивал человека, чего бы тот желал: руки, пригодные для игры на скрипке, или скрипку, приспособленную под руку. Если «ученик» выбирал первый вариант, нэккен ломал ему пальцы, если второй – разбивал скрипку, но в конце концов она сама собой становилась целой и человек мог играть на ней, даже не имея таланта или навыка.
В связи с музыкальной деятельностью нэккена интересно отметить следующее: вплоть до XVIII века музыка и танцы считались греховными увеселениями, поэтому музыканты, особенно скрипачи, часто обвинялись в связи с дьяволом. Участь быть заклейменным приспешником нечистого не обошла и нэккена, который, ко всему прочему, и сам являлся существом сверхъестественным, а значит, недалеким от ада. В некоторых преданиях он напрямую называется падшим ангелом, слугой Люцифера , низвергнутым вместе со своим господином. В музыке нэккен изливает свою печаль от невозможности вернуться на небеса.
Образ нэккена многогранен и очень символичен и предоставляет обширнейшее пространство для разного рода исследований. Так, например, из анализа преданий с участием «ручейника» можно сделать некоторые выводы о гендерных стереотипах. Для мужчин и женщин встреча с нэккеном носила разный подтекст. Для женщин контакт был более опасен, сулил смерть или бесчестье – в то время как мужчины не только могли извлекать пользу из встреч с нэккеном, но даже одерживали над ним победу - например, существует предание, в котором крестьянин застрелил нэккена . Таким образом, через призму столкновения со сверхъестественной силой дается представление о неравенстве мужчины и женщины, в отношении как физических, так и моральных качеств.
Другой обитатель воды, о котором сложено множество преданий – русалка (sjörået, havsfru), по сути, водная ипостась лесовицы. Между этими фольклорными действительно образами много общего. Так, например, совпадают описания внешности – русалки приятны лицом, но обладают каким-либо отталкивающим недостатком (рыбьим хвостом или полой спиной). Одинаковы модели поведения по отношению к человеку: либо он становится жертвой любовных игр русалки, либо она оказывает понравившемуся человеку полезную услугу (предсказывает морякам перемену погоды, спасает тонущего, дарит мореходам ветер, завязанный в платок, загоняет рыбу в сети). Как и у лесовицы, у русалки есть домашний скот, который поднимается из-под воды и пасется на земле. Примечательно, что русалки в фольклоре не всегда выступают одиночными существами. В некоторых преданиях говорится о целом народе, который живет городах, занимается земледелием, торговлей и пр., но только под водой.

Тролли – одни их первых сказочных существ, появившихся в скандинавском и, в частности, в шведском фольклоре. Они упоминаются уже в боевых песнях раннего Средневековья, как уродливые опасные существа большого роста, как правило, недоброжелательно настроенные по отношению к человеку . Категорично утверждать, что в средневековых висах говорится именно о троллях, а не о мифологических великанах (jättar), сложно – эти понятия часто не различались в раннем фольклоре. Однако не вызывает сомнений тот факт, что образ тролля по каким-то причинам оказался весьма значимым для культуры – доказательством тому может послужить хотя бы то, что в шведском языке множество слов образовано от корня troll (trolla – колдовать, trolla bort – исчезнуть, trollbrygd – колдовской напиток, любовное зелье, trolldom – колдовство, ворожба, trollkarl – волшебник, колдун, чародей, trollslag – внезапно, неожиданно).
Современное представление о троллях схоже с раннесредневековым: тролль ассоциируется у нас с неуклюжим, покрытым шерстью существом с огромным носом, широким ртом, острыми ушами и хвостом. Не в последнюю очередь созданию такого образа способствовали работы скандинавских художников Йона Бауэра и Теодора Киттельсена . Однако в преданиях, возникших в период между 1300-1900 годами, тролли предстают в совершенно ином облике: они или не отличаются от людей ни внешностью, ни костюмом, а порой даже превосходят их статью, красотой и богатством одежд. Если кому-нибудь случалось увидеть в сельской местности нарядно одетого человека, похожего на городского жителя, можно было с уверенностью сказать, что это тролль. В одном предании из Сконе говорится, что несколько человек в поселке Хёрья видели двух благородных дам, прогуливавшихся за околицей. Когда кто-то воскликнул: «Святый Боже, а это кто такие?», женщины сразу же исчезли . В связи с красотой троллей в преданиях распространен сюжет, когда мужчине удается увидеть дочь тролля, и ее прекрасный облик настолько поражает его, что он влюбляется без памяти.
Обязательными «атрибутами» троллей являются почтенный возраст и богатство. Предания утверждают, что тролли живут слишком долго, поэтому человеческое летосчисление им не подходит; их возраст измеряется не годами, а дубравами: молодым считается тролль, видевший в течение жизни, как выросли и погибли три дубовые рощи, старым – семь . Что касается богатства троллей, то складывалось оно из кладов, забытых в земле. Увидеть сокровища можно было, когда «владельцы» оставляли их проветриться под открытым небом. Сюжет, по которому человек находит принадлежащие троллям драгоценности и пытается завладеть ими с помощью простейшей магии или хитрости, весьма распространен в преданиях. Вероятно, он имеет реальные основания: в период, когда народные верования только формировались, культурный слой еще не имел большой толщины, во время земельных работ ничего не стоило случайно потревожить захоронение, в которых обнаруживались предметы из золота и серебра.

Несмотря на то, что мир сверхъестественного всегда противопоставляется миру реальному, то есть человеческому, в фольклоре тролли предстают существами, пожалуй, самыми близкими к человеку по типу социального устройства. Они живут большими семьями внутри гор, в каменных глыбах и кучах земли, часто у них те же интересы и повседневные заботы, что и у людей, тролли работают и содержат домашний скот, празднуют свадьбы и Рождество, устраивают похоронные церемонии. Для человека вообще характерна любовь к поиску соответствий между организацией собственного жизненного пространства и структурой «плоскостей», в которых обитают другие существа – будь то животные или сказочные креатуры. Накладывая трафарет наших установок и ценностей на другой мир, мы пытаемся сделать его более доступным для понимания, более привычным для наших мыслительных шаблонов. Поиск общего часто приводит к тому, что мы очеловечиваем предмет изучения – этим объясняется и то, что уклад жизни троллей, описываемый в преданиях, напоминает крестьянский, и то, что в общении с троллями люди старались придерживаться известных законов человеческого общежития – законов добрососедства и взаимопомощи. Так, существует целый блок преданий, в которых люди одалживают что-либо троллям (как правило, нечто, необходимое в домашнем обиходе – сито, горшок, муку и пр.), а в благодарность получают сверх одолженного. Иногда тролли нанимались к крестьянам на работу, прося за нее небольшую плату, но такие истории не всегда заканчивались благополучно: «работник» мог действительно помочь или же, напротив, излишним усердием все испортить.

Так, в предании из Халланда крестьянка разрешила троллихе помочь ей с пряжей и в результате получила отличную тонкую нить, из которой потом соткала покрывало для церковного алтаря ; в другой истории, бытующей в Смоланде, тролль предложил свою помощь при пахоте, но крестьянин усомнился в умениях и расторопности помощника, за что тролль сломал лошади ноги . Таким образом, в примерах обхождения с троллями народное сознание еще задолго до Эммануила Канта сформулировало «золотой принцип» этики – относись к другим так, как ты бы мог пожелать, чтобы другие относились к тебе.
И все же в народных поверьях логического меньше, чем эмоционального, поэтому тролли, являясь существами сверхъестественными, а значит, враждебными человеку, не могли не совершать дурных поступков. Так, предания приписывали им неудержимую тягу к воровству – если какой-либо предмет в доме бесследно исчезал, в пропаже винили троллей. «Клептомания» распространялась не только на предметы. Подмена детей - пожалуй, самый популярный в фольклоре мотив с участием троллей. Крестьяне верили, что тролли могли забрать некрещеного младенца, оставив вместо него своего отпрыска. Опознать подменыша можно было по неутолимому аппетиту, непропорциональности тела, нехарактерной для ребенка силе, заторможенному развитию. Считалось также, что раскрыть подмену можно, сыграв на любопытстве и глупости тролля: для этого необходимо было затеять какое-либо абсурдное занятие, например, варить кашу в яичной скорлупе. Чтобы вернуть человеческого ребенка, следовало подвергнуть жизнь отпрыска троллей опасности – многие предания сходятся во мнении, что все тролли нежно любят своих детей, поэтому поспешат забрать их от злых людей . Впрочем, опасность легче предупредить, чем разрешать ее последствия, поэтому люди подвешивали над колыбелью какой-либо предмет из стали или серебра или клали рядом с младенцем молитвенник, чтобы отпугнуть троллей.
Как правило, ни одно суеверие не рождается просто так, а имеет под собой реальную основу. Сложно сказать, чем обусловлено многообразие историй о подменах детей – вероятно, таким образом объяснялись физические недостатки ребенка, начинавшие проявляться в определенном возрасте. Намного проще объяснить возникновение не менее популярных преданий о том, как тролли похищали людей. Сюжеты этих историй не сильно варьируются: человек исчезает, а затем появляется спустя некоторое время (случаи невозвращения описываются редко), но ничего не может рассказать о том, где был, или его воспоминания отрывочны. Многие пленники троллей, особенно те, кто прожил среди них долгое время, не способны были вернуться к нормальной жизни по тем или иным причинам: забывали человеческий язык или немели, их место в семье занимал другой человек, одолевала тоска по месту пленения или самим «похитителям» (у троллей люди живут в роскоши и почитании, к которым быстро привыкают; нередки были и взаимные теплые чувства, подкрепляемые наличием совместных детей). Такие случаи волшебного исчезновения и возвращения легко объясняются вполне прозаичными причинами. Очевидно, психика людей более раннего времени была не столь устойчивой по сравнению с психикой современного человека, «закаленного» ежедневными стрессами, продукцией развитой киноиндустрии и пр., и нарушения сознания, потеря памяти не были редкостью. Человек в помутнении рассудка бродил по окрестностям, а когда приходил в себя и возвращался домой, то вполне естественно не мог вспомнить обстоятельств отсутствия. Если припадок оставлял последствия (в виде нарушений речи, например), то этот необъяснимый для малообразованного крестьянства факт списывался на колдовство троллей. Также за происками мистических существ было удобно скрывать супружескую измену.


Рано появились в фольклоре и альвы – низшие духи природы. Еще в «Младшей Эдде» упоминаются тёмные, живущие под землёй, и светлые альвы, обитающие в небесном чертоге. В поздних сагах о создании мира говорится, что альвы были созданы Одином, Вили и Ве из червей, которые появились в плоти Имира. В ранней мифологии альвы представлены как нестареющая, обладающая магией, прекрасная раса, живущая, как и люди, на Земле, либо в своей волшебной стране, которая также описывается физически реальной (так как по легендам люди попадают туда и возвращаются оттуда живыми). Такое представление об альвах с некоторыми изменениями сохранялось вплоть до Средневековья. В более поздней мифологии альвы - это духи природы, населяющие воздух, землю, горы, леса. Согласно хронике Олауса Магнуса, в XVI веке жители Скандинавии верили, что альвами после смерти становятся те, кто при жизни предавался запретным утехам и всяческим грехам .

Альвы, или эльфы, похожи на людей, только меньше, прекрасней и утонченней, они живут в лесах и курганах, ведут ночной образ жизни, предаваясь играм и танцам. Здесь уместно и любопытно будет проследить неразрывную взаимосвязь языка и мифологических представлений. Древнее шведское прилагательное “alv”, которое входит в основу слова “alvar” – «эльфы» - в шведском языке означало «белый», и эльфы традиционно описывались одетыми в белое. Более того, считалось, что клочья тумана на полях (тоже белые) – это стайки танцующих эльфов. Там, где ночью танцевали эльфы, образуются эльфийские круги — места, в которых по непонятным причинам трава растёт особенно буйно (по другой версии – не растет совсем). Эльфы обладают уникальными талантами: их музыка может заставить танцевать даже неодушевленные вещи, голоса очаровывают; однажды услышанная песнь будет преследовать человека всю жизнь. Считалось также, что, как и многие потусторонние существа, эльфы боятся солнечного света. Если первые лучи рассвета застигнут их, или по другой версии, если эльфы не скроются до третьего крика петуха, то они обратятся в камень. По другой версии, солнечный свет неприятно преображает этих существ.
Еще в ранних литературных произведениях («Круг земной» Снорре Стурлуссона и «Песнь о путешествии на восток» Сигвата Турдссона) упоминается языческий ритуал жертвоприношения альвам (alvablot), который был связан с почитанием умерших. Смерть, опасность, неприятности традиционно связывались в народных поверьях с эльфами. Им совершенно чужды такие моральные понятия как «добро» и «зло». Как дети склонны к озорству, так и эльфы учиняют всевозможные проказы - они склонны к воровству, нет ничего в их природе, что могло бы расценить это как преступление. Крестьяне верили также, что эльфы способны насылать болезни: тот, кто спал в эльфийском кругу, будет мучиться головокружением или водянкой; если эльфы подуют на человека, то на его теле возникнет сыпь. Эти суеверия (возможно, в их основу легли реальные случаи заболеваний, оказавшиеся совпадениями) породили особые жертвенные ритуалы: чтобы защитить себя от недугов, бросали монету в ближайший к эльфийскому кругу источник, выливали туда молоко, смешанное с золотой пылью, соскобленной с обручального кольца, смазывали животным жиром выдолбленные в камнях углубления (älvkvarnar – небольшие углубления в скалах или валунах, сделанные тысячи лет назад с магическими целями, вероятно, для сбора жертвенной крови). Случаев доброго отношения эльфов к людям в фольклоре почти не встречается. В ранней мифологии содержатся скупые упоминания о том, что альвы бывают преданы тем, кто однажды помог им, но в подавляющем большинстве случаев эльфы воспринимались людьми, как стихийная, лукавая сила, от любых проявлений которой следует держаться подальше.
Итак, ознакомившись с фольклорными персонажами, населяющими природу, можно сделать несколько выводов. Во-первых, мир сказочных существ в некоторых случаях представляет собой отражение мира человеческого, упрощенную модель отношений и ролей. Во-вторых, природа и ее мифические обитатели равны, ни одно существо не является руководящей силой (в отличие, например, от славянского водяного или лешего, которые воспринимались, как хозяева водной и лесной сред). В-третьих, правила обхождения со сказочными существами, спроецированные на природное пространство, – это, по сути, простейшая техника безопасности, постоянно напоминающая о том, что осмотрительность и разумное поведение эффективно защищает от разнообразных неприятностей.

Сказочные соседи человека
Народное сознание на промежуточном этапе развития между чисто мифологической и чисто религиозной фазой не могло допустить мысли об одиночестве человека в реальном мире, более того, такое утверждение нарушило бы определенную логику, просматривающуюся в происходящем вокруг людей. Населить человеческий мир – деревенский дом, хозяйственные постройки, сад – сказочными существами было необходимо по многим причинам – в частности, чтобы объяснять их вмешательством то, чему люди не могли или не хотели искать рационального объяснения. В шведском фольклоре не так много персонажей, непосредственно соседствующих с человеком, но каждый из них по-своему интересен, поскольку отражает те или иные особенности народного сознания.

Иногда в роли сказочных персонажей выступали сами люди, превращающиеся в сверхъестественных существ – к этой категории фольклорных героев относится мара. Днем она была обычной женщиной, а по ночам становилась одержимой, сквозь замочные скважины и щели в стенах проникала в дома, чтобы мучить спящих людей кошмарами и удушьем. Также мара могла являться домашним животным: если с утра лошадь была в мыле, говорили, что ночью на ней ездила мара. В южной и центральной Швеции верили, что мара - это женщина, на которую наложено проклятие, например, из-за того, что ее мать использовала магию, чтобы роды прошли легче (если при магической поддержке рождался мальчик, он был обречен стать оборотнем). На севере страны бытовало поверье, что одинокие, никем не любимые бобылихи могут превращаться в мару по собственной воле, причем рыжеволосые женщины были под бòльшим подозрением. Снять с мары заклятие можно было, указав ей в момент превращения на то, кем она становится. или назвав ее именем, данным при крещении. Чтобы обезопасить себя от визитов мары, следовало на ночь ставить обувь носками к двери, повесить над кроватью косовище, пить отвар льняных семян или рассыпать их вокруг постели. Согласно народным поверьям, мара не сможет добраться до человека, пока не пересчитает семена, а поскольку со счетом у нее плохо, она предпочтет оставить жертву в покое . Следует отметить, что мара – образ странствующий: в английских и мексиканских народных поверьях также есть злонамеренные ночные существа женского пола, испытывающие страсть к счету, а в славянской мифологии – богиня Мара, символизирующая смерть, болезни, беспокойство и пр. Даже на этимологическом уровне эти персонажи и связанные с ними понятия родственны – они содержат корень «мар-», происходящий, очевидно, от санскритского «mara» - «смерть, разрушение» (так же как «кошмар» и «mardröm»). Одно из толкований образа мары лежит на поверхности – происками этого существа объяснялись симптомы болезней сердца, легких, неврастении, которые, разумеется, не могли быть диагностированы сельским врачом, если у крестьян вообще находились средства, чтобы оплатить его визит. Однако в этом персонаже заложен и социальный подтекст: мара олицетворяла тех, кто по каким-либо причинам вызывал неприятие в сельской общине. Шла ли речь об успешном, вызывающем зависть хозяйстве, или о неодобряемом в обществе положении (одинокая, обособленная жизнь) – вероятность того, что женщину, так или иначе выбивающуюся из «стандартов», станут подозревать или умышленно обвинять в ночных превращениях, была очень велика.

Еще одни мистические соседи человека, но уже не человеческого рода – вэтта (vätten), подземные жители, предпочитавшие селиться большими семьями под полом дома или хлева, иногда в старых дуплистых деревьях или под землей в саду. Название этих существ происходит от древнескандинавского слова vættr, означающего «сверхъестественное существо, креатура». Возможно, именно поэтому в первые века христианства в Скандинавии, когда языческая вера еще не угасла окончательно, всех богов и прочих мифических существ, включая альвов, великанов, двергов и пр., называли вэтта. Так, в одной христианской хронике говорится: «Люди должны верить в истинного Бога и святых, а не в языческих чудовищ (vätter)» . Очевидно, на раннем этапе истории это понятие использовалось в Скандинавии в качестве обобщающей категории, а не «видового имени», однако ниже речь пойдет именно о домашних духах, называемых вэтта.

Чаще всего вэтта описывают бородатыми, одетыми в серое маленькими человечками, схожими с гномами. Вэтта активизировались, как и большинство сказочных существ, по ночам, покидали свои подземные жилища и хозяйничали в доме. Можно сказать, что они олицетворяли строгий закон: в хозяйстве должен соблюдаться порядок – поэтому вэтта не терпели, когда на пол проливали воду (ваш пол – наш потолок), забирали беспорядочно брошенные или оброненные вещи. Вэтта предпочитали, чтобы люди не вмешивались в их жизнь, поэтому даже когда большая компания подземных жителей шумно праздновала свадьбу в хлеве, не следовало думать о нарушителях спокойствия плохо – они умели читать мысли и могли наказать за неуважение. Благополучие хозяина дома во многом зависело от того, как он обходился с вэтта – если он уважал персональное пространство «соседей», выполнял их пожелания (например, не рубить дерево, в котором они жили), был аккуратен в домашнем обиходе, то вэтта могли наградить его. Подарки на первый взгляд не имели ценности, но тот, кто сохранял полученные от вэтта листья или ветки, на следующий день мог обнаружить, что они превратились в монеты. Если же хозяин дома как-то не угодил вэтта, они могли отомстить ему – так, в одном предании говорится о крестьянке, которая выплеснула после стирки воду на землю в саду и случайно ошпарила вэтта, после чего у нее на лице появился ожог; в другом предании говорится о крестьянине, который по неосторожности долгое время затапливал жилище вэтта в подполе, из-за чего у него постоянно возникали проблемы на конюшне . Как только «протечка» была устранена, всё в хозяйстве пошло своим чередом.

Как и некоторые другие сказочные существа, вэтта дали свое имя посторонним предметам и явлениям. Так, в Смоланде, Сконе и Дании «светом вэтта» называют окаменелых белемнитов, вымерший отряд головоногих моллюсков. Считалось, что фосфоресцирующие останки этих животных – это свечи, оставленные вэтта на месте танцев и игр. Кроме того, вэтта – одни из немногих сказочных сущест, оказавших влияние на современную культуру. Так, вэтта сыграли важную роль в церемонии открытия зимних олимпийских игр в Лиллехаммере в 1994 г., а также стали постоянными героями настольных и компьютерных игр, литературы в жанре фэнтези.

Ближайшим родственником вэтта и одновременно самым популярным сказочным героем, связанным с человеческим жильем, был и остается садовый гном (tomtegubbe, от tomt – приусадебный участок). Разумеется, фольклорный образ в корне отличается от современного персонажа, неизменно ассоциируемого с Рождеством и подарками: старинный, традиционный гном, имеющий языческие корни, принадлежал миру крестьянства, наполненному тяжелым трудом, постоянной заботой и хозяйстве, часто – нуждой. Привычный нынешним шведам рождественский гном – преемник щедрого святого Николая, своего рода символ достатка, благополучия.
Обратимся к вопросу происхождения персонажа. Кажется вполне естественным, что людям требовалось представлять некую мистическую силу, обитающую рядом с человеком, силу, которой можно было приносить жертвы, а взамен получать помощь и поддержку. Упоминания о подобных существах встречаются по всему миру уже на ранних этапах истории: так, в индийской «Ригведе», написанной почти 2,5 тысячи лет назад, говорится о том, что у каждого места есть свой дух, которого следует почитать . Древние римляне устанавливали домашний алтарь, чтобы жертвовать домашним духам – пенатам или ларам. Однако с уверенностью утверждать, что именно римские верования проникли на север Европы или что речь идет об изначальном обычае, общем для всех индоевропейских народов, невозможно – для этого этнологии не хватает источников.

Итак, вера в садового гнома была широко распространена в Скандинавии и, в частности, в Швеции в период язычества. Следует отметить, что христианству, пришедшему в регион в IX веке, далеко не сразу удалось в конкурентной борьбе победить это народное поверье. Объявив гнома пособником дьявола, церковь прилагала все усилия, чтобы искоренить традицию. В XIV столетии Святая Биргитта в своих откровениях сетовала на то, что народ «чествует и поклоняется домашним идолам и не ходит в церковь» и призывала «не жертвовать десятой части от коровы, свиньи, хлеба или вина или прочего питья или чего-то иного» . В XVI веке Олаус Магнус, будучи истым христианином, с ужасом писал в «Истории северных народов» о духах, «кои принимая человеческое обличие, нанимаются к людям на службу, чтобы выполнять их работу, присматриваться за домом и скотом» , но вместо пользы приносят одни лишь убытки и разрушения. Позже, в XVII веке, гномы часто упоминались жертвами церкви в протоколах колдовских процессов, а в эпоху Реформации, когда преследование народной веры еще более ужесточилось, людям, уличенным в поклонении различным мистическим существам, грозила анафема, согласно катехизису 1689 года. Однако попытки очистить веру дали ограниченный результат: народ продолжал почитать домашнего гнома, как и прежде, вплоть до XX века, хотя многие говорили, что соблюдают обычаи не из веры, а по привычке. Почему эта традиция просуществовала так долго, несмотря на продолжительные жестокие гонения? Одна из причин состоит в том, что вера в домашнего гнома коренилась в повседневном обиходе так же глубоко, как, например, привычка здороваться или благодарить – практически любое событие, примета связывались с этим персонажем. Кроме того, простые по сюжету, но полные воспитательной силы предания с участием гнома надолго оставались в памяти, и даже если церкви удалось бы уничтожить культ домашнего духа, запретить рассказывать сказки было точно не в ее силах.

Перейдем к описанию самого образа гнома, или домового, пользуясь соответствующей терминологией русского фольклора. В преданиях часто говорится о том, что домовой предпочитал не показываться людям, и они видели только результаты его работы. Те же, кому довелось повстречать домашнего духа, рассказывали, что ростом он с ребенка 6-7 лет, одет в серую суконную куртку и красный колпак, обязательно упоминалась борода и старое, морщинистое лицо. В редких случаях говорилось, что у домового один глаз, находящийся посреди лба, а в шведоязычных областях Финляндии существовала поговорка «кривой, как домовой». Характерным атрибутом этого существа была курительная трубка. Жил домовой, как правило, один, в отличие от своих «близких родственников» вэтта, и только в единичных преданиях встречаются упоминания о домовице и домовятах. На вопрос о том, как домовой вообще появился в человеческом мире, отвечают разнообразные народные «теории»: одни считали, что домовой – это дух прежнего владельца земли, другие – что домовые проживают в Вестер-Гёталанде и весной, когда на Вэнерне вскрывается лед, они распространяются по всей стране на льдинах. Также бытовало мнение, что домовой вылупляется из яйца, отложенного петухом. С пришествием христианства гипотезы происхождения домового приобрели отчетливый негативный оттенок: он объявлялся вассалом дьявола, свергнутым с небес вместе со своим господином, или же говорилось о том, что крестьяне сами вызывали домового, вступая в сделку с сатаной. Впрочем, многие, напротив, не желали иметь при усадьбе языческого помощника. Осенью, когда батраки искали новое место работы на следующий год, можно было с уверенностью ожидать визита домового, желающего получить работу, но на период значительно больший, чем год. Чтобы понять, кто на самом деле пришел наниматься – человек или домовой, обернувшийся человеком, - следовало узнать, как пришелец относится к христианским обычаям: например, приглашая потенциального работника к столу, следовало попросить его прочесть молитву. Домовой в силу своей дьявольской сущности не мог произнести священных слов. В этом поверье отражается, конечно, не страх впустить в дом нечистого, а естественный крестьянский практицизм: если нанимать работника, то хорошего, а не первого попавшегося.
Обитал домовой, как правило, в хозяйственных постройках – в хлеве, конюшне, сеннике, овине – чтобы всегда находиться поблизости от своих занятий. В этом отношении он соответствовал русскому дворовому, или овиннику, заботившемуся, как следует из его имени, о дворе, то есть обо всей усадьбе, кроме жилого дома. Популярные предания о том, как усадьба меняет владельца, и как складываются отношения нового хозяина с домовым, свидетельствует о том, что домовой для крестьян являлся не просто невидимым помощником или хранителем порядка, а персонифицировал уклад жизни определенной семьи, принятое в ней поведение и способы хозяйствования.
Чтобы усадьба процветала и хозяину сопутствовала удача, следовало угощать домового. На Рождество (в некоторых частях Швеции - чаще) во двор выставлялась миска каши или другое лакомство, чтобы заручиться помощью домашнего гнома на будущий год; при этом должны были соблюдаться определенные правила. Так, будучи существом языческого происхождения, домовой не терпел присутствия железа и христианских символом, поэтому ему следовало еду, не осененную крестным знамением, и деревянную ложку. Домовой очень серьезно относился к процедуре угощения и не терпел никаких шуток в этом отношении, о чем свидетельствуют два весьма распространенных сюжета. В одном из них бесчестный работник, которому хозяин поручил отнести еду домовому, украл часть угощения, за что домашний дух наказал его, заставив плясать до утра. В другом предании крестьянин решил подшутить над домовым, положив масло на дно миски. Не обнаружив в рождественской каше масла, дух разозлился и убил лучшую корову из хозяйского стада, но, когда, проголодавшись, он все же съел угощение и нашел масло на дне, ему пришлось взвалить убитое животное на плечи и пойти по окрестным хуторам в поисках замены . Обычай кормить домового – это своего рода жертва, оставшийся с языческих времен ритуал задабривания богов различными подношениями, соблюдение принципа «do ut des» - «даю, чтобы ты дал». С другой стороны, иногда угощение служило наградой за уже случившееся хорошее событие – так, в Смоланде было принято печь блины для домового каждый раз, когда телилась корова . Ритуал просуществовал вплоть до начала XX века, но с постепенным отмиранием аграрного общества ушел в прошлое. Сегодня угощение домового воспринимается как забавная часть рождественского празднования.

Итак, хозяин усадьбы должен был проявлять щедрость, когда дело касалось угощения, но только в этом вопросе. Повсеместно в Швеции известно предание, в котором один крестьянин однажды увидел домового в старом, изношенном платье и решил подарить ему новую одежду. Дух был очень доволен подарком, тут же надел новые вещи и воскликнул «Хорош, хорош, больше в хлев не пойду!», после чего от него не было никакой помощи . Этот мотив символически выражает точку зрения крестьян на наемных рабочих: не следует слишком баловать батраков и служанок, иначе они зазнаются и перестанут выполнять свою работу. Вместе с тем, в предании отражается и представление о том, что сверхъестественные силы крайне не любили человеческого вмешательства в «личную жизнь».
Итак, домовой выступал в роли помощника, ответственного за множество дел в крестьянской усадьбе. Так, одним из его занятий было заготовление сена и сбор зерна, причем домовой не гнушался воровством с чужих полей. Говорили, что тот, у кого на дворе живет домовой, никогда не будет знать нужды. В данном случае домашний дух служил объяснением чужому благосостоянию, вызывающему зависть у менее зажиточных крестьян, и одновременно – своеобразной местью, ведь если кого-то уличали (пусть и бездоказательно) в сговоре со сверхъестественными силами, отношению к человеку резко ухудшалось.
Как говорилось выше, домовой строго следил за тем, чтобы крестьяне действовали по сложившимся правилам ведения работ, был «живым домостроем». Так, в крестьянской общине хорошей привычкой считалось завершать все работы на дворе до наступления сумерек. Домовой следил за тем, чтобы с темнотой наступали покой и тишина, поскольку время людей подошло к концу, и начинались часы его активности. Тех, кто замешкался с выполнением дневных обязанностей, домашний дух мог наказать, чиня препятствия работе, испортив результаты несвоевременно оконченного труда, сломав или похитив инструменты. Некоторые люди так боялись разгневать духа, что вовсе не осмеливались выходить из дома по вечерам, особенно зимой. Таким образом, домовой помогал крестьянам отмечать временную границу, что имело чисто практическую цель. Выходить из дома вечером означало необходимость брать с собой «живой огонь» - свечу или лучину, что повышало риск пожара. Поздно заканчивая работу, можно было легко проспать время, когда просыпался скот. Кроме того, поздно поднимаясь, человек не успевал по максимуму использовать световой день для работы. Впрочем, домовой регламентировал не только распорядок дня человека, но и его отношение к вверенному хозяйству: например, следил за порядком на скотном дворе. Домовой заботился о том, чтобы все животные были накормлены, лошади как следует вычищены, в хлеву не было грязи, а работники вели себя, как полагается – не сквернословили и не шумели. Если эти условия не выполнялись, человеку следовало опасаться наказания: в преданиях часто говорится о том, как нерадивый батрак получал от домового затрещину. Таким образом, образ домашнего духа использовался крестьянами в воспитательных целях, как средство моральной борьбы с не слишком хорошими наемными работниками. Участием домового объяснялось и то, что одним животным жилось в усадьбе лучше, другим – хуже. Традиционно считалось, что любимое животное домашнего духа – лошадь (это поверье – очевидно, наследие язычества, в котором почитание лошади было связано с культом Одина), но несмотря на это, домовой мог заботиться об одном скакуне, а другим пренебрегать. Так, своим любимцам дух заплетал гривы в тонкие косы, которые было сложно расплести (деревенские ветеринары объясняли этот феномен недостатком ухода), а те животные, которые ему чем-то не понравились, постоянно выглядели усталыми и истощенными.
Несмотря на то, что домовой, или домашний гном, занимался в основном мужской работой, не связанной напрямую с домом, это не мешало ему иногда помогать женщинам. Говорили, что домовой охотно помогает хозяйкам доить коров, печь хлеб, убирать в доме, мыть посуду, а если крестьянка ко всему прочему еще и красива, то домашний дух будет дарить ей подарки. Только в одном занятии ждать от домового помощи приходилось редко - в присмотре за детьми. В отличие от нынешнего рождественского гнома, традиционный персонаж не слишком любил детей, и если те были непослушны или капризничали, мог напугать их в «воспитательных» целях. В некоторых преданиях все же упоминаются случаи, когда домовой оставлял детям незамысловатые игрушки или сам принимал участие в играх. В данном случае люди задолго до появления психологии вмешательством домового объясняли работу богатой детской фантазии, которая порождала и пугающих бородатых карликов, и добрых воображаемых друзей.

Таковы были функции домового в крестьянской усадьбе; однако, шведский фольклор, не будучи слишком последовательным, содержит отдельные упоминания и о том, что «сфера интересов» домового, или лучше сказать, гнома, распространялась на мельницы и корабли. То, что дух сотрудничал с мельником, не вызывает удивления, но почему народная фантазия поселила сугубо сухопутное и отнюдь не космополитичное существо на суда? Считалось, что гном, попавший на корабль или лодку, жил в дереве, из которого судно было сделано. Возможно, это была попытка символически связать уходящее в потенциально опасное плаванье судно с более надежной землей. Сами моряки называли его предупреждающий (varnare) и верили, что он предсказывает шторм, помогает держать верный курс и обходить подводные скалы, способен встать у руля, если корабел заснул или пьян. Говорили, что у судна, на котором живет гном, всегда будет попутный ветер и прибыльный фрахт. Как и в случае с усадьбой, дух был привязан к «своему» кораблю или лодке и оставался на ней при смене капитана. Таким образом, корабельный гном возник по аналогии с домашним, как помощник и защитник – то есть в наиболее значимых для людей ипостасях.
Обратимся к истории создания художественного образа гнома. Впервые он был нарисован в 1849 году, но не имел ничего общего с привычным представлением о гноме – иллюстрация к «Привидению абосского замка» З.Топелиуса изображала высокого седобородого старика, напоминающего своими светло-серыми одеждами привидение. В 1884 г. появилась другая версия иллюстрации, авторства Августа Мальмстрёма; она гораздо больше подходила под «словесный портрет» гнома, созданным Топелиусом. Впоследствии многие художники, вдохновленные сказкой, рисовали гнома, но каждый весьма вольно трактовал этот образ, так что изображения были одинаково далеки и от авторского описания, и от народного виденья. Только Килиану Цоллю, иллюстрировавшему «Детские сказки Смоланда» В.Бэкмана, удалось создать на бумаге такого гнома, каким его привыкли видеть шведы: маленьким бородачом в сером суконном кафтане и красной шапке. Именно в 1850-е годы была заложена основа для триумфального шествия персонажа в будущих десятилетиях. Позднее серьезным вкладом в формирование традиционного представления о гноме стали иллюстрации к сказке В.Ридберга «Рождественские приключения маленького Вигга», выполненные в 1874г. Йенни Нюстрём. Несмотря на то, что писателю рисунки не понравились, поскольку он счел их слишком легкомысленными и не отвечающими глубокому содержанию сказки, они стали классическими и успешно переиздаются по сей день. Наконец, совместная работа Ридберга и Нюстрём в 1881 г. – издание знаменитого стихотворения «Гном» в «Новой иллюстрированной газете» - стала финальным аккордом в создании художественного образа, прочного занявшего место в памяти нескольких поколений.
Что касается понятия jultomte – рождественский гном, то появилось оно сравнительно недавно, в середине XIX века, однако оно настолько прижилось в повседневном обиходе, что кажется очень давним. Изначально главным персонажем праздника, приносящим подарки, был рождественский козёл. Начиная с 1776 года, в газетах, приуроченных к Рождеству, печатались лубочные картинки, изображающие различные сюжеты с участием самого героя или ряженого в меховом тулупе и рогатой маске, раздающего подарки. В 1867 году в «Новой иллюстрированной газете» появился рисунок, на котором вместе с рождественским козлом присутствует и гном, наблюдающий за праздником. Поскольку Рождество было (и остается) самым главным домашним семейным торжеством, участие в нем гнома, хранителя порядка в доме, кажется весьма уместным. Эту ассоциативную связь понятий подкрепляла и ежегодная рождественская газета Jul-tomten, основанная в 1864 году. Несмотря на то, что характер этого издания не имел отношения к празднику, пребывающее на слуху название помогло утвердить в умах новый «термин», обозначающий персонажа, без которого впоследствии не могла обойтись традиционная встреча Рождества.

Итак, в данной главе были рассмотрены сказочные существа, живущие рядом с человеком. Их значительно меньше по сравнению с духами природы, но каждый из них обладает большим набором функций. Кроме того, за редким исключением, домашние духи благожелательно относятся к человеку, если тот ведет себя подобающим образом. Сохранение традиций и определение того, как все «должно быть» - отличительная черта фольклорных персонажей, соседствующих с людьми.

Заключение
Итак, в данной работе были рассмотрены шведские сказочные персонажи. В процессе изучения фольклорных героев мы выяснили, что на формирования представлений о них сильно повлияло природное окружение, в котором жил шведский народ в период зарождения фольклора, а также непосредственно уклад жизни крестьянства и наследие язычества. Дифференциация персонажей на «природных» и «домашних» отражает присущую людям привычку разделять мир на «свою», дружественную, и «чужую», враждебную, территории.
По результатам работы можно сделать следующий вывод: проецируя на воображаемый сказочный мир и его обитателей отношения, стереотипы поведения, характеры мира человеческого, народ создавал модель окружающей его реальности. Изучая жизнь фольклорных персонажей, мы знакомимся с бытом, социальным устройством, традициями крестьянского общества.
Фольклор также содержал общедоступный свод этических норм и обиходных правил, которыми следовало руководствоваться в повседневной жизни. При этом сказочные существа воспринимались не просто как наглядные примеры, но как хранители обычаев, строго следящие за их выполнением. Важно отметить, что, вопреки распространенному заблуждению, коллективное мышление этноса отнюдь не было примитивным, несмотря на отсутствие какого-либо образования, ведь оно смогло сформулировать некоторые нравственные законы задолго до того, как этика стала предметом научных трудов, и вполне достойно, пусть и с мифологической точки зрения, объяснить отдельные явления окружающей действительности.
В заключение необходимо сказать следующее: несмотря на то, что сказки и предания создавались не в последнюю очередь с целью развлечь слушателя, не следует относиться к ним исключительно несерьезно. Народное творчество содержит множество мудрых мыслей, которые не имеют срока давности и могут быть п