О поездке в Россию не хочу даже думать
Рубен Давид Гонсалес Гальего, Белое на черном
декабрь 2003
Оставь отзыв первым!
Премию "Русский Букер" получил автобиографический роман русскоязычного писателя, живущего в Испании, "Белое на черном". О тех событиях своей жизни, которые не описаны в книге, Рубен Гонсалес Гальего рассказал корреспонденту ГАЗЕТЫ Наталье Кочетковой.
- Ваш роман "Белое на черном" получил Букеровскую премию, хотя в списке финалистов значились книги таких маститых писателей, как Леонид Зорин и Леонид Юзефович. Для вас это что-то значит?
- Для меня премия - Букеровская или какая-либо другая - это скорее выигрыш в лотерею, чем некое соревнование. Один выиграл в лотерею - другой нет. Я не считаю, что победил кого-то конкретно. Если говорить о победе, то, может быть, я что-то победил в течение своей жизни и когда писал текст. Конечно, хотелось бы, чтобы всем дали по премии и все были счастливы.
- Откуда взялась мысль написать книгу о жизни в детском доме? Не хотелось ли взять и все забыть как страшный сон и начать жизнь с чистого листа?
- Наверное, каждый пишет о том, что знает, что видел. Я видел это и про это написал. Сейчас я точно могу сказать, что самым трудным моим периодом в жизни было детство.
- То есть это своего рода терапия - написать, чтобы забыть?
- Нет. Это сейчас, когда уже все записано, мы можем назвать это терапией, или аутопомощью, или другими умными словами. Просто садишься, записываешь, выходит текст. Когда я писал, я об этом не думал.
- А когда вы писали?
- Начал я еще в Новочеркасске. Я показал текст журналистам. Они мне сказали, что это нехорошо, что так писать нельзя. Должен быть концепт, начало, конец. Повествование от лица ребенка и от лица взрослого должно различаться. И я писать бросил, пока через некоторое время не уехал за рубеж и там не познакомился с русскими эмигрантами. Потом вышла передача на радио "Свобода" с моими рассказами. Еще на меня повлиял разговор с Юзом Алешковским. Он мне сказал, что я писатель, вполне серьезно. Но самое-самое главное - это моя мама. У нее нет пиетета к писателям вообще, сознания того, что писатель - это другой человек. Когда мы познакомились уже взрослыми людьми, мне это передалось. Можно написать книгу, можно работать программистом - все, что хочешь. Так я и написал книгу.
- Когда я читала роман, меня удивил спокойный, несколько отстраненный тон повествования - ни истерики, ни надрыва. Так случайно вышло или вы к этому стремились?
- Надрыва и истерики во мне фактически не было. Нельзя же написать о том, чего нет. Это просто нормальный стиль, которым общаются между собой инвалиды. Если вы попробуете поговорить с кем-нибудь в приблизительно схожей ситуации, то это будет обычный стиль общения. Даже когда человек умирает, он вам спокойно скажет: "Я умираю". Я просто записал тот стиль, который уже существует, только - в устной речи. Если послушать, как говорят между собой больные, смертельно больные, инвалиды, военные, которым приходится идти в атаку, - там нет сильных эмоций, поэтому их нет в моем тексте.
- Вся книга о детстве в детском доме. При этом вы очень скупо рассказываете о ваших двух женах, о детях, ничего нет о встрече с матерью. Почему так?
- На тот момент, когда я писал, я написал о том, что тогда для меня было самым важным. О том, что значимее, о чем уже успел передумать. Встреча с матерью произошла позже. Кроме того, нельзя писать о том, что не прошло проверки временем, от чего не дистанцировался в какой-то момент.
- Вы не могли бы немного рассказать о своей жизни, которая не попала на страницы романа. Например, какое образование вы получили?
- Фактически каждые два-три года меня переводили из детдома в детдом, и я не "попадал" в школьную программу. Или я болел, или школьная программа в этом детдоме отставала на год от предыдущей и так далее. Поэтому я не знал, что такое ритмичное школьное образование. Я брал учебники и читал их, как книжки. А когда закончилось детство, я стал читать другие книжки. Вот и все.
- Но в институт вы все-таки поступили или нет?
- Нет. Я официально учился в торгово-коммерческом техникуме. Но это так, полуэкстерном, не знаю даже зачем. Мне нравится, как пресса пишет обо мне. Сначала написали, что у меня одно высшее образование, потом - что два. Следующим шагом, видимо, напишут, что я академик. Я все прежний, а легенда растет. Ничего плохого в этом нет.
- А как вы встретились с матерью?
- Испанский режиссер решил снимать об инвалиде, который ищет свою мать и для этого ездит по Европе. Этот процесс длился в течение трех с половиной лет. Когда я попытался связаться с режиссером, мне было двадцать восемь - двадцать девять, а когда мы с мамой встретились, мне было уже тридцать два. Оценивать творческий замысел я не хочу, поскольку он лицо творческое - имеет право. А фактически - искали Аурору Гальего, которая достаточно известный в Европе человек. Нужно было сначала маму найти, а потом меня искать. Это можно было сделать самое большее за неделю.
- Тогда почему так долго?
- Режиссер искал финансирование для своего фильма, а то, что я нашел маму, - это побочный продукт его замысла.
- Я читала роман в журнальном варианте под заголовком "Черным по белому", а сейчас он называется "Белое на черном". С чем связана смена названия?
- Издательство "Лимбус-пресс" предложило мне издать роман отдельной книгой. В отличие от журнальной публикации этот текст большего объема и лучше структурирован. Для него выбрали название "Белое на черном".
- Для вас существенна разница в названиях?
- Я стал старше за время между журнальной публикацией и выходом книги. Потом в книгу вставлены дополнительные рассказы. Я не думал менять название, но мне предложили другой вариант, и я согласился. Что касается названия, обложки, я не слишком в этом разбираюсь и не настаиваю.
- Сколько лет вы уже живете в Испании?
- Два года.
- Вы куда-нибудь выезжали за это время?
- Приблизительно через год моего пребывания в Испании мне понадобилась срочная хирургическая операция. Сделали ее блестяще, но время от времени мне нужна медицинская помощь. Если говорить о технической стороне вопроса, то пока я не могу путешествовать.
- А приехать ненадолго в Россию не было мысли?
- Когда я вернулся в Россию из Америки, мне выдали в Шереметьево мою инвалидную коляску. Правая подножка была всунута в левое отверстие, а левая - в правое. Служащий увидел, что что-то не так, и выгнул дюралевые пластины в обратную сторону. Сидеть в ней было нельзя, но я был с американским переводчиком русского происхождения, и он выгнул все это назад. Я же все это время лежал на полу. Коляску, конечно, испортили. Коляска, которая у меня сейчас, - очень сложный прибор и доверить ее таким людям я не могу. Поэтому не хочу даже об этом думать.
- Вы сейчас что-нибудь еще пишете?
- Да, конечно, но говорить об этом не могу: у меня обязательство перед издательствами.
- По-русски или по-испански?
- Конечно, я пишу по-русски. Практически невозможно переключиться на другой язык. Единственный случай был - Набоков, но он с детства знал английский.
Рубен Давид Гонсалес Гальего и его брат-близнец родились в 1968 году в Москве, где их мать, дочь секретаря компартии Испании Аурора Гальего, училась в Университете дружбы народов. Спустя десять дней после рождения один из мальчиков умер, а другому врачи поставили диагноз "детский церебральный паралич". После ввода советских войск в Прагу отношения компартии Испании и КПСС сильно ухудшились. Аурора Гальего фактически оказалась заложницей Кремля. Во время очередной госпитализации ребенка ей сказали, что сын умер. Через некоторое время она вернулась в Испанию, а Рубен остался в детском доме. Вновь они встретились лишь тридцать лет спустя.
Рубен Давид Гонсалес Гальего, "Белое на
