Уже невозможно копить мысли, а перед белым до слепоты листом растеряна.
Как невозможно и копить страсть, а перед девственницей оторопел. Начинаешь после паузы, чуть ли не перешагивая через себя, аккуратно зацеловывать, зная, что разгоняешься и потом будет всё неисправимее, развратнее, запущеннее.
Солнце уже мешает видеть и непривычно щекотно греет. но надеть свои дорогие тёмные очки пока ещё стыдно.
Вчера переписывала контакты из старого тлф (сразу же забила - гиблое дело) и поняла, что такое взросление, что такое иная жизнь - это когда долго пялишься в знакомые цифры, и знакомы они исключительно благодаря цепкой памяти, а вот имя совсем ни о чём не говорит, как ни щуришься, как ни пыжишься, остаётся немо.
Многих я так и не вспомнила - как они попали в мои контакты, как я говорю - коготки, колготки - и что меня заставило их когда-то занести. знаю, что это не только вежливость записывать под диктовку рядом со стоящим над душой новоиспечённым. В противных случаях я делаю вид, что пишу, или пишу, но в итоге не сохраняю.
Значит, что-то меня связывало с ними - от минуты до большего временного отрезка.
Сегодня перепутала пачку бумажных платков - вместо чистой взяла пачку исписанных телефонами платков - был когда-то тайничок. С минуту призадумалась, но не раздумывая больше, использовала на насморк и на вытирание со стола, так и не зная, чьи были телефоны. От этого - легче.
Я часто хочу записывать то, что внутри кучкуется, но рвота от голода будет сильнее, чем от переедания.
У меня теперь всё так: я голодная, но есть не хочу. У меня слипаются глаза, но я не хочу уходить в сон. И так изо дня в день. Всё на странном противоречии, которое я намереваюсь понять, но уверена, что нет в нём никакого противоречия.
Я пишу в голове о сотне глобальных штук, а записываю вот эту херь.
Молодость, наверное, отличается (во всех смыслах "отлична") чёткостью. Хочу спать - дыц - отрубился. Хочу любить - на, насквозь, хочу ударить - наотмашь, хочу напиться - реанимация, не хочу никуда - НЕТ. Хочу быть кислотно-ярким или хочу потеряться, причём я даже не об одежде. Не о материальной одежде.
А сейчас я вынуждена совмещать *последнее слово произносить мерзким тоном*. По ряду причин. Утром я одеваюсь уже не с виденьем того, как меня будут освобождать от этой одежды тем же днём или вечером, а - чтобы удобно было работать и в редакции, и в грязи, и спать на смене, и пойти на завтрашнее выступление, и играть "элегантную стерву" в новом ромином фильме, и не замёрзнуть на остановках. И я подбираю платье на брюки, накидываю рубашку, кидаю шарф, срываю его, выбегаю. Вот этот прикид, из всего выше сказанного - и есть моя жизнь. Платье на брюки. "Хорошо, не наоборот", - вырвется у каждого,) Но дело в том, что хаха - хаха, а наоборот и было моей жизнью. Подростковость моя отличалась даже не брюками на платье, а - трусы на голову, если продолжать метафору. яркие!! и галстук! и - кис-кис. и - шуба в ногах. И было это не по вынужденным обстоятельствам, а - так сегодня!! всегда - сегодня!! всегда было сегодня и какое-то сбстрактное, не менее бросающееся будущее. Будущее на каком-то расстоянии, а не вслед за сегодня. Через поле неизвестно чего. Вот это болотистое-золотистое поле и есть взросление.
Мне снился молодой Бродский, читающий перед комиссией стихи зрелого Бродского, будто ему их задали на дом, и поле для сообщения. И я поняла, что надо прийти, и сразу лицо Герды, как единственный пароль при входе, при разрешении доступа на страницу. Мой фэйсконтролёр, сикьюрити мой, который смотрит на моё усталое и проявленное раздевающей весной лицо и говорит:
Деточка, тебе ещё рано в это заведение. Неизвестно, за что оно заведёт.
Но сегодня бы её молчаливое лицо сказало: Вам уже поздно. Это молодёжный клуб.
Да прибедняюсь, конечно, вход с таким сикьюрити свободный, да вот только чем дольше меня нет, тем ответственнее и сложнее запаковывать в заросшее поле - текст прожитого виртуального отсутствия. Тем обширнее поле тем.
- пусть это будет что-то типа снимающего шляпу)
