19 просмотров

Моя мамочка родилась в казачьей семье на Дальнем Востоке 10 декабря 1928 года. Великий патриот! Любила Родину не на словах, а на деле. В годы войны трудилась, как могла, рано лишившись родителей. Работала в школе пионервожатой, на железной дороге. Работая на железной дороге стрелочницей, говорила, что чувствует себя, как пограничник на посту, поэтому строго следила за чистотой стрелок, быстро готовила маршруты. Мамочка родила четверых детей: 3 дочерей и сына. Нас воспитывала в любви к литературе, песне, родине. Она читала наизусть почти всего "Евгения Онегина", знала массу стихов Лермонтова, Маяковского. На почётном месте в нашей небольшой квартире стояла этажерка с книгами. А ещё мама всегда и везде пела: на огороде во время прополки, в кухне, когда мыла посуду, при домашней уборке... - всегда! Светлая ей память. Моей мамочки не стало 25 августа 2015 года....

В колонках играет - думы

Настроение сейчас - философское

Александр Куприн – один из лучших повествователей о любви. Его истории больно трогают душу, от них щемит сердце, они вызывают поток слёз, солёных, чистых, почему-то освежающих….
Героини его прекрасны: Олеся, Суламифь. «Поэтическая грусть» - да, именно такое ощущение после знакомства с ними. И повести названы их именами.
Символична природа в повести «Олеся»: это болото, на краю которого сказочная избушка, где живут Мануйлиха с внучкой, это весна с бурливыми сверкающими ручейками, с возбуждённо кричащими воробьями, с волшебной ночью любви. Не менее чарующа природа «Суламифи»: пьянящий виноградник, зелёный ковёр вместо постели, а над влюблёнными кедровый шатёр. «Время прекращает своё течение и смыкается над ними солнечным кругом».
Поражает сила любви этих девушек, превращающихся в влюблённых женщин прямо на наших глазах. Любовь, настоящая, всегда жертвенна. Влюблённый в первую очередь думает о любимом, а потом о себе. Для Олеси главное, чтобы был счастлив её возлюбленный. «Скажи мне: покамест ты был со мною, был ли ты счастлив?» - взволнованно спрашивает она любимого. И получив утвердительный ответ, радостно заключает: «Никогда ты обо мне не вспомнишь дурно или со злом». Это для неё главное. Она уходит из жизни любимого, оставив ему на память нитку коралловых бус и тёплые воспоминания.


Более трагично уходит Суламифь. Она погибла от руки Элиава, посланного ревнивой царицей Астис, чтобы убить влюблённых. Мудрый Соломон был спасён красавицей Суламифь, - вот поэтому любовь «бедной девушки из виноградника и великого царя никогда … не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь, потому что каждая женщина, которая любит, - царица, потому что любовь прекрасна!» Суламифь умирает со словами благодарности своему любимому за любовь. И мы сегодня вспоминаем эту юную женщину как символ великой и бескорыстной любви.



«Всё суета сует», кроме любви, любви, которая «дороже богатства, славы и мудрости, которая дороже самой жизни, потому что даже жизнью она не дорожит и не боится смерти», - утверждает Куприн.
Об этом и другое его любовное произведение – «Гранатовый браслет». И мы окунаемся в музыку слов, зачарованно вслушиваемся в бетховенскую сонату и ловим каждый звук письма Желткова, обрёкшего себя на смерть, так как без любви нет ему смысла жить: «Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слёзы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко».
И я уже не верю генералу Аносову, утверждающему, что настоящей любви сейчас не встретишь, я больше верю ему, когда он говорит о том, что жизнь Верочки пересекла «любовь, о которой грезят женщины». Она есть, эта любовь. Важно её не пропустить, узнать, оценить, поверить ей.



Поверить. Не поверила Шурочка в силу любви подпоручика Ромашова (повесть «Поединок»), эгоистично думала только об устройстве собственной жизни – «тайное, гадкое, слизкое» коснулось чистой любви, и она погибла. У Куприна совсем не так, как у Гейне: «Она была достойна любви, и он любил её, но он был недостоин любви, и она не любила его». У Куприна: она недостойна любви, и она не любила его, а он был достоин любви, и он любил её. Любовь в повести превратилась в засаду «с приманкой и петлёй». И попался Игорь Ромашов в эту петлю. Не увидела этой любви, а скорее, испугалась её героиня «Поединка». Я думаю, она не стала от этого счастливее. И в большом городе, даже если её муж поступит в академию, она скоро затоскует в окружении притворства и бездушия.
Убит человек. А вместе с ним погибли его мысли о любви, жизни, смерти…. И кто знает, может повесть, что тайно от всех писалась Ромашовым, была первым штрихом так и не состоявшегося таланта. А характер у этого молодого офицера был, вот потому он вступается за солдата: «Нельзя бить человека, который не только не может тебе ответить, но даже не имеет права поднять руку к лицу, чтобы защититься от удара. Не смеет даже отклонить головы. Это стыдно!» Такое сказать старшему по званию может только сильный духом человек. Ужасают в повести картины солдатского быта: «Ромашов наблюдал, как какой-нибудь рассвирепевший ротный принимался хлестать по лицам всех своих солдат поочерёдно, от левого до правого фланга. Сначала беззвучный взмах руки и – только спустя секунду – сухой треск удара, и опять, и опять, и опять… В этом было много жуткого и омерзительного».
Повесть «Поединок», конечно, шире любовной темы. Здесь Куприн заставляет нас всматриваться в армейскую жизнь. И думать. Думать о силе и слабости, о том, как тяжело мечтателю в жестоком армейском мире, о том, что «бьют только того, кто боится, что его побьют». О том, что тяжело чувствовать, как мимо проходит время, а ты ничего не можешь изменить. Как важно заниматься своим делом. О том, что «никогда не надо делать человека, даже в мыслях, участником зла, а тем более грязи» (слова Назанского из повести «Поединок»). О том, почему одни офицеры кончают жизнь самоубийством, другие беспробудно пьют, третьи унижают слабых, «совращают неопытных крестьянских девчонок», а четвёртых, лучших, убивают.
И мы понимаем, что так продолжаться долго не может. Это время бесправия и унижения должно закончиться. Кроваво, страшно, но должно закончиться. В этом страшном мире даже любовь не может расправить свои светлые крылья. Её надо освободить от законов этого ужасного миропонимания, почитающего только силу, власть и деньги. Как жаль, что в этом мире пал офицер Ромашов с его чистой душой, светлыми мыслями и жаждой жизни!



Но всех тяжелее, горше мне было после прочтения повести «Яма». Всё отвратительно, грязно, помойно в жизни падших женщин, изображённых Куприным. И душа, и мысли, и желания у них какие-то извращённые. Они заворожённо провожают палача, казнившего 11 бунтовщиков, а сейчас попользовавшегося одной из них, как половой тряпкой; они подобострастно исполняют любое желание самого низкого мужчины, выпрашивая у него бутылочку пива или лимонада. С этими женщинами можно поиграть и бросить, забыть, как что-то ненужное, растоптать уже растоптанное. Обуянный чистыми помыслами студент Лихонин захотел спасти хоть одну из этих пропащих женщин – позвал с собой Любу. А она поверила, распахнула ему своё сердце и душу. Не смог он быть просто другом – любовником стал. Обучал разным наукам Любу и друзей для этого звал. А потом она надоела студенту, и он её выставил, выбросил, как ненужную вещь. И вот голодная, потрёпанная, униженная Любка возвращается в дом терпимости. Лобызает руку Эммы Эдуардовны, которая её безжалостно избивает, пока Женька не вступилась за неё, «кинулась на экономку, вцепилась ей в волосы, сорвала шиньон и заголосила в настоящем истерическом припадке». Страшна судьба этой Женьки. Заразилась она сифилисом и, поняв, что спасения для неё нет, начала мстить всем мужчинам, сознательно заражая их этой страшной болезнью. Вот только пожалела гимназистика Колю Гладышева. Женька повесилась. И полетела жизнь в тартарары! Вот уже умерла прежняя хозяйка дома Анна Марковна, вот уже сбежала из дома Тамара, отравилась Вера, погибла в драке Манька Беленькая. Жалкая, нелепая, пустая, бессмысленная жизнь! Почему Куприн посвятил эту повесть юношеству и матерям? Может быть, чтобы те не приближались к этой страшной жизни, чтобы дорожили чистотой юности и радостями материнства? А может, чтобы мы увидели и в этих падших женщинах человеческое, увидели и ужаснулись такой жизни, что вынуждает женщину идти на панель.



Последняя страничка перевёрнута. Сборник из пяти повестей прочитан. Конец 19-го века и начало 20-го как-то стали мне ближе, дороже. Купринское ранимое сердце понятнее. Я не одинока в любви к Куприну, и это радует.
Предлагаю вам познакомиться с ещё одной читательницей этого замечательного русского автора - с Людмилой Личи, видео с которой я нашла на просторах Интернетеа

В колонках играет - любовь
Первые стихи Александр Блок написал в пятилетнем возрасте.

В 17 лет с будущим поэтом случилась первая любовь. И влюбился он не в ровесницу, а в женщину 37-ми лет, Ксению Садовскую. Поначалу все было чинно и немного напоминало дешевый бульварный роман: он полоскал рот одеколоном, она томно вздыхала и каждый вечер приглашала в гости. Однажды он остался на ночь. Страсти кипели, по отъезду они продолжали слать друг другу письма, но через 4 года романа Блок поставил твердую точку в отношениях. А Ксения все еще помнила о нем и даже не знала, что все четыре года их бурных отношений он посвящал ей стихи. Лишь будучи при смерти, от врача узнала она о посвящениях. А после ее кончины в личных вещах были обнаружены письма от влюбленного гимназиста Александра Блока. Они аккуратно лежали в стопочке и были перевязаны алой лентой.

Ксения Садовская

Свою единственную жену Любовь Менделееву, дочь великого ученого, он встретил на семейном ужине. Люба сразу понравилась юноше, но потом пыл немного остыл. Но вот Блок увлекается символизмом и провозглашает Любу Прекрасной Дамой. Она стала воплощением женственности и красоты, начались ухаживания, и последовала свадьба.

В первую же брачную ночь Александр сказал жене: «Я не могу считать тебя Идеалом и при этом использовать как… дрянную девку. Нам не нужно это пошлое воплощение страсти. И ты, и я мы найдем утешение в других — мы свободны. Но ты для меня все, и ты мой идеал». Эти слова расстроили молодую и хорошенькую девушку. Именно эта свобода любви и стала основной линией жизни Блоков.
Буквально через пару лет после свадьбы Любу полюбил земной и восторженной любовью Андрей Белый, друг Александра Блока. Очень недолго женщина пыталась сопротивляться, ведь свобода была провозглашена изначально. Завязался бурный роман. Они катались по городу, встречались, а Блок выходил к ним всегда мрачный, но ничего не говорил. В то время он даже выглядел всепрощающим мучеником.

До конца жизни Александр Блок посвящал стихи своим возлюбленным, но всегда подчеркивал, что женщин в его жизни всего две: Люба и «все остальные».



«Ни нужда, ни цензура, ни дружба, ни даже любовь его не ломали; он оставался таким, каким хотел быть», – писала жена Александра Александровича Любовь Дмитриевна Блок.






Александр Блок и Любовь Блок

Неизменна была любовь Блока к России. О ней его боль, его стихи....

Послушайте песни на стихи Блока:

Мой дед, Тарасов Мирон Иосифович, участник трёх войн: гражданской, финской и Великой Отечественной. Он был саблистом, все войны прошёл на коне.

Некоторые говорят, что во время войны с фашизмом конница - слабое звено Советской армии. Конечно, Вторая мировая война - это война машин, поэтому понятно и резонно, что количество кавалерийских корпусов перед войной уменьшилось до 5, кавалерийских дивизий — до 18 (4 из них дислоцировались на Дальнем Востоке), горных кавалерийских дивизий — до 5 и казачьих (территориальных) кавалерийских дивизий — до 2. После всех сокращений Красная кавалерия встретила войну в составе 4 корпусов и 13 кавалерийских дивизий. Общая штатная численность кавалерийской дивизии составляла 8968 человек и 7625 лошадей, кавалерийского полка соответственно 1428 человек и 1506 лошадей. Таким образом, мнение о том, что Сталин, Ворошилов и Буденный хотели выиграть войну «верхом» является банальным мифом.

Кавалерийские корпуса Красной армии оказались самыми устойчивыми соединениями РККА в 1941 году. Им удалось выжить в бесконечных отступлениях и окружениях первого года войны. Кавалерия была, в первую очередь, единственным средством, позволявшим осуществлять глубокие охваты и обходы, а также совершать эффективные рейды в тыл врага. В начале войны, в 1941–1942 годах кавалеристы сыграли важнейшую роль в оборонительных и наступательных операциях, по сути взяв на себя роль мотопехоты Красной армии, так как в это время численность и боеготовность этих соединений в РККА была незначительной. Конница, таким образом, до появления в Красной армии моторизированных частей и соединений была единственным маневренным средством оперативного уровня.


Дедушка служил в 53-ей Ставропольской кавалерийской дивизии К.Мельника, так называемой группе Доватора. Попали на фронт уже в июле 1941 года.




Первым заданием группы был рейд по тылам 9-й армии. Такой рейд, естественно, не мог радикально изменить обстановку на фронте. Однако он вынуждал немцев отвлекать силы на охрану тылов и создавал проблемы со снабжением. Что интересно, в сводке «Совинформбюро» группа была прямо названа казачьей, 5 сентября сообщалось: «Кавалерийская казачья группа под командованием полковника Доватора проникла в тыл фашистов и в течение продолжительного времени громила фашистские войска и коммуникации». Пройдя по тылам немцев, кавалеристы Доватора в начале сентября вышли в расположение 30-й армии. Произошло это как раз во время для того, чтобы принять деятельное участие в битве за Москву. Вскоре группа Доватора была преобразована в 3-й кавалерийский корпус. Сам Доватор получил звание генерал-майора.

Плечом к плечу с армией Рокоссовского корпус Доватора от рубежа к рубежу отходил к Москве, сдерживая натиск немецких танков. Самоотверженный ратный труд конников был оценен командованием. 26 ноября 1941 года корпус Доватора стал 2-м гвардейским, входившие в его состав две казачьи дивизии стали 3-й и 4-й гвардейскими кавалерийскими дивизиями.

С 1943 года, когда механизированность Красной армии улучшилась и были отлажены механизмы танковых армий, конница стала играть важную роль в решении специальных задач во время наступательных операций. Красная конница во второй половине войны осуществляла прорыв в глубь обороны противника, образовывала внешний фронт окружения. В случае, когда наступление шло по шоссейным дорогам приемлемого качества конница не могла поспеть за моторизированными соединениями, но во время рейдов по грунтовым дорогам и бездорожью кавалерия не отставала от мотопехоты. К преимуществам кавалерии можно отнести её независимость от горючего. Её прорывы на большую глубину позволяли РККА экономить силы пехоты и танкистов, обеспечивая высокий темп наступления армий и фронтов. Количество кавалерийских и танковых частей в Красной армии было практически одинаковым. Танковых армий в 1945 году было 6, кавалерийских корпусов — семь. Большая часть и тех и других носила к концу войны звания гвардейских. Если выражаться образно, то танковые армии были мечом Красной Армии, а красная конница — острой и длинной шпагой. Использовались в Великую Отечественную войну и полюбившиеся красным командирам в Гражданскую тачанки. Иван Якушин, лейтенант, командир противотанкового взвода 24-го гвардейского кавалерийского полка 5-й гвардейской кавалерийской дивизии вспоминал: «Тачанки тоже использовались только как средство передвижения. При конных атаках они действительно разворачивались и, как в Гражданскую войну, шпарили, но это было нечасто. А как завязался бой, так пулемет с тачанки снимают, коноводы коней уводят, тачанка тоже уходит, а пулемет остается».



Казаки-кавалеристы воевали почти на всех направлениях советско-германского фронта. Исключением, пожалуй, был позиционный фронт в лесах и болотах под Ленинградом и Волховом. Мой дед участвовал в обороне Сталинграда, где был тяжело ранен. Он награждён медалью "За оборону Сталинграда".

Мужество конников вспоминают и враги. Из воспоминаний итальянского офицера: «Перед нами встали какие-то казаки. Это черти, а не солдаты. И кони у них стальные. Живыми нам отсюда не выбраться». А это строки из письма погибшего фашиста: «Одно воспоминание о казачьей атаке повергает меня в ужас и заставляет дрожать. По ночам меня преследуют кошмары. Казаки - это вихрь, который сметает на своем пути все препятствия и преграды. Мы боимся казаков, как возмездия всевышнего».


Кавалерия нашла себе применение и в конце войны.

В Австрии в феврале 1945 года мой дед награждён медалью "За Отвагу".

Об использовании кавалерийского корпуса в Восточно-Прусской операции писал Константин Рокоссовский: «Наш конный корпус Н.С. Осликовского, вырвавшись вперед, влетел в Алленштайн (Ольштын), куда только что прибыли несколько эшелонов с танками и артиллерией. Лихой атакой (конечно, не в конном строю!), ошеломив противника огнем орудий и пулеметов, кавалеристы захватили эшелоны». Показательно, что Рокоссовский подчеркивает, что кавалеристы наступали на танки, спешившись. Именно это была классическая тактика использования кавалерии против моторизированных частей. При встрече с танковыми соединениями, всадники спешивались, а коней уводили в безопасное место прикрепленные к каждой кавалерийской части коноводы. В бой с танками красные кавалеристы вступали в пешем строю.






При создании материала использованы сайты:
http://myhistori.ru/blog/43305086726/Kak-krasnaya-kavaleriya-voevala-protiv-nemetskih-tankov
http://www.soldatru.ru/read.php?id=745

А.П.Чехов
46
НЕВИДИМЫЕ МИРУ СЛЕЗЫ
(РАССКАЗ)
— Теперь, господа особы, недурно бы поужинать, — сказал воинский начальник Ребротесов, высокий и тонкий, как телеграфный столб, подполковник, выходя с компанией в одну темную августовскую ночь из клуба. — В хороших городах, в Саратове, например, в клубах всегда ужин получить можно, а у нас, в нашем вонючем Червянске, кроме водки да чая с мухами, ни бельмеса не получишь. Хуже нет ничего, ежели ты выпивши и закусить нечем!
— Да, недурно бы теперь что-нибудь этакое... — согласился инспектор духовного училища Иван Иваныч Двоеточиев, кутаясь от ветра в рыженькое пальто. — Сейчас два часа и трактиры заперты, а недурно бы этак селедочку... грибочков, что ли... или чего-нибудь вроде этакого, знаете...
Инспектор пошевелил в воздухе пальцами и изобразил на лице какое-то кушанье, вероятно очень вкусное, потому что все, глядевшие на лицо, облизнулись. Компания остановилась и начала думать. Думала-думала и ничего съедобного не выдумала. Пришлось ограничиться одними только мечтаниями.
— Важную я вчера у Голопесова индейку ел! — вздохнул помощник исправника Пружина-Пружинский. — Между прочим... вы были, господа, когда-нибудь в Варшаве? Там этак делают... Берут карасей обыкновенных, еще живых... животрепещущих, и в молоко... День в молоке они, сволочи, поплавают, и потом как их в сметане на скворчащей сковороде изжарят, так потом, братец ты мой, не надо твоих ананасов! Ей-богу... Особливо, ежели рюмку выпьешь, другую. Ешь и не чувствуешь... в каком-то забытьи... от аромата одного умрешь!..
— И ежели с просоленными огурчиками... — добавил Ребротесов тоном сердечного участия. — Когда мы
47
в Польше стояли, так, бывало, пельменей этих зараз штук двести в себя вопрешь... Наложишь их полную тарелку, поперчишь, укропцем с петрушкой посыплешь и... нет слов выразить!
Ребротесов вдруг остановился и задумался. Ему вспомнилась стерляжья уха, которую он ел в 1856 году в Троицкой лавре. Память об этой ухе была так вкусна, что воинский начальник почувствовал вдруг запах рыбы, бессознательно пожевал и не заметил, как в калоши его набралась грязь.
— Нет, не могу! — сказал он. — Не могу дольше терпеть! Пойду к себе и удовлетворюсь. Вот что, господа, пойдемте-ка и вы ко мне! Ей-богу! Выпьем по рюмочке, закусим чем бог послал. Огурчика, колбаски... самоварчик изобразим... А? Закусим, про холеру поговорим, старину вспомним... Жена спит, но мы ее и будить не станем... потихоньку... Пойдемте!
Восторг, с которым было принято это приглашение, не нуждается в описании. Скажу только, что никогда в другое время Ребротесов не имел столько доброжелателей, как в эту ночь.
— Я тебе уши оборву! — сказал воинский начальник денщику, вводя гостей в темную переднюю. — Тысячу раз говорил тебе, мерзавцу, чтобы, когда спишь в передней, всегда курил благовонной бумажкой! Поди, дурак, самовар поставь и скажи Ирине, чтобы она тово... принесла из погреба огурцов и редьки... Да почисть селедочку... Луку в нее покроши зеленого да укропцем посыплешь этак... знаешь, и картошки кружочками нарежешь... И свеклы тоже... Всё это уксусом и маслом, знаешь, и горчицы туда... Перцем сверху поперчишь... Гарнир, одним словом... Понимаешь?
Ребротесов пошевелил пальцами, изображая смешение, и мимикой добавил к гарниру то, чего не мог добавить в словах... Гости сняли калоши и вошли в темный зал. Хозяин чиркнул спичкой, навонял серой и осветил стены, украшенные премиями «Нивы», видами Венеции и портретами писателя Лажечникова и какого-то генерала с очень удивленными глазами.
— Мы сейчас... — зашептал хозяин, тихо поднимая крылья у стола. — Соберу вот на стол и сядем... Маша моя что-то больна сегодня. Уж вы извините... Женское что-то... Доктор Гусин говорит, что это от постной
48
пищи... Очень может быть! «Душенька, говорю, дело ведь не в пище! Не то, что в уста, а то, что из уст, говорю... Постное, говорю, ты кушаешь, а раздражаешься по-прежнему... Чем плоть свою удручать, ты лучше, говорю, не огорчайся, не произноси слов...» И слушать не хочет! «С детства, говорит, мы приучены».
Вошел денщик и, вытянувши шею, прошептал что-то хозяину на ухо. Ребротесов пошевелил бровями...
— М-да... — промычал он. — Гм... тэк-с... Это, впрочем, пустяки... Я сейчас, в одну минуту... Маша, знаете ли, погреб и шкафы заперла от прислуги и ключи к себе взяла. Надо пойти взять...
Ребротесов поднялся на цыпочки, тихо отворил дверь и пошел к жене... Жена его спала.
— Машенька! — сказал он, осторожно приблизившись к кровати. — Проснись, Машуня, на секундочку!
— Кто? Это ты? Чего тебе?
— Я, Машенька, относительно вот чего... Дай, ангелочек, ключи и не беспокойся... Спи себе... Я сам с ними похлопочу... Дам им по огурчику и больше расходовать ничего не буду... Побей меня бог. Двоеточиев, знаешь, Пружина-Пружинский и еще некоторые... Прекрасные всё люди... уважаемые обществом... Пружинский даже Владимира четвертой степени имеет... Он уважает тебя так...
— Ты где это нализался?
— Ну, вот ты уже и сердишься... Какая ты, право... Дам им по огурчику, вот и всё... И уйдут... Я сам распоряжусь, а тебя и не побеспокоим... Лежи себе, куколка... Ну, как твое здоровье? Был Гусин без меня? Даже вот ручку поцелую... И гости все уважают тебя так... Двоеточиев религиозный человек, знаешь... Пружина, казначей тоже. Все относятся к тебе так... «Марья, говорят, Петровна — это, говорят, не женщина, а нечто, говорят, неудобопонятное... Светило нашего уезда».
— Ложись! Будет тебе городить! Налижется там в клубе со своими шалаберниками, а потом и бурлит всю ночь! Постыдился бы! Детей имеешь!
— Я... детей имею, но ты не раздражайся, Манечка... не огорчайся... Я тебя ценю и люблю... И детей, бог даст, пристрою. Митю, вот, в гимназию повезу... Тем более, что я их не могу прогнать... Неловко... Зашли за мной и попросили есть. «Дайте, говорят, нам поесть»...
49
Двоеточиев, Пружина-Пружинский... милые такие люди... Сочувствуют тебе, ценят. По огурчику дать им, по рюмке и... пусть себе с богом... Я сам распоряжусь...
— Вот наказание! Ошалел ты, что ли? Какие гости в этакую пору? Постыдились бы они, черти рваные, по ночам людей беспокоить! Где это видано, чтоб ночью в гости ходили?.. Трактир им здесь, что ли? Дура буду, ежели ключи дам! Пусть проспятся, а завтра и приходят!
— Гм... Так бы и сказала... И унижаться бы перед тобой не стал... Выходит, значит, что ты мне не подруга жизни, не утешительница своего мужа, как сказано в Писании, а... неприлично выразиться... Змеей была, змея и есть...
— А-а... так ты еще ругаться, язва?
Супруга приподнялась и... воинский начальник почесал щеку и продолжал:
— Мерси... Правду раз читал я в одном журнале: «В людях ангел — не жена, дома с мужем — сатана»... Истинная правда... Сатаной была, сатана и есть...
— На же тебе!
— Дерись, дерись... Бей единственного мужа! Ну, на коленях прошу... Умоляю... Манечка!.. Прости ты меня!.. Дай ключи! Манечка! Ангел! Лютое существо, не срами ты меня перед обществом! Варварка ты моя, до каких же пор ты будешь меня мучить? Дерись... Бей... Мерси... Умоляю, наконец!
Долго беседовали таким образом супруги... Ребротесов становился на колени, два раза плакал, бранился, то и дело почесывал щеку... Кончилось тем, что супруга поднялась, плюнула и сказала:
— Вижу, что конца не будет моим мучениям! Подай со стула мое платье, махамет!
Ребротесов бережно подал ей платье и, поправив свою прическу, пошел к гостям. Гости стояли перед изображением генерала, глядели на его удивленные глаза и решали вопрос: кто старше — генерал или писатель Лажечников? Двоеточиев держал сторону Лажечникова, напирая на бессмертие, Пружинский же говорил:
— Писатель-то он, положим, хороший, спору нет... и смешно пишет и жалостно, а отправь-ка его на войну, так он там и с ротой не справится; а генералу хоть целый корпус давай, так ничего...
50
— Моя Маша сейчас... — перебил спор вошедший хозяин. — Сию минуту...
— Мы вас беспокоим, право... Федор Акимыч, что это у вас со щекой? Батюшка, да у вас и под глазом синяк! Где это вы угостились?
— Щека? Где щека? — сконфузился хозяин. — Ах, да! Подкрадываюсь я сейчас к Манечке, хочу ее испугать, да как стукнусь в потемках о кровать! Ха-ха... Но вот и Манечка... Какая ты у меня растрепе, Манюня! Чистая Луиза Мишель!
В зал вошла Марья Петровна, растрепанная, сонная, но сияющая и веселая.
— Вот это мило с вашей стороны, что зашли! — заговорила она. — Если днем не ходите, то спасибо мужу, что хоть ночью затащил. Сплю сейчас и слышу голоса... «Кто бы это мог быть?» — думаю... Федя велел мне лежать, не выходить, ну, а я не вытерпела...
Супруга сбегала в кухню, и ужин начался...
— Хорошо быть женатым! — вздыхал Пружина-Пружинский, выходя через час с компанией из дома воинского начальника. — И ешь, когда хочешь, и пьешь, когда захочется... Знаешь, что есть существо, которое тебя любит... И на фортепьянах сыграет что-нибудь эдакое... Счастлив Ребротесов!
Двоеточиев молчал. Он вздыхал и думал. Придя домой и раздеваясь, он так громко вздыхал, что разбудил свою жену.
— Не стучи сапогами, жёрнов! — сказала жена. — Спать не даешь! Налижется в клубе, а потом и шумит, образина!
— Только и знаешь, что бранишься! — вздохнул инспектор. — А поглядела бы ты, как Ребротесовы живут! Господи, как живут! Глядишь на них и плакать хочется от чувств. Один только я такой несчастный, что ты у меня Ягой на свет уродилась. Подвинься!
Инспектор укрылся одеялом и, жалуясь мысленно на свою судьбу, уснул.

В колонках играет - победа
Я горжусь Своей РОДИНОЙ! Это наша страна победила фашизм! Это у нас даже дети воевали, не жалея себя. Помните! Марат Казей погиб в бою. Он должен был быть просто пятиклассником, а стал отважным партизаном. Погиб в бою, подорвав себя и фашистов.


Лёня Голиков тоже рано повзрослел. Он был отличный партизанский разведчик. Был в его жизни бой, который Леня вел один на один с фашистским генералом. Граната, брошенная мальчиком, подбила машину. Из нее выбрался гитлеровец с портфелем в руках и, отстреливаясь, бросился бежать. Леня - за ним. Почти километр преследовал он врага и, наконец, убил его. В портфеле оказались очень важные документы. Штаб партизан немедленно переправил их самолетом в Москву. Лёня погиб под селом Острая Лука зимой 1943 года, когда особенно лютовал враг, почувствовав, что горит под ногами у него земля, что не будет ему пощады...


Валя Котик. Он родился 11 февраля 1930 года в селе Хмелевка Шепетовского района Хмельницкой области. Учился в школе №4 города Шепетовки, был признанным вожаком пионеров, своих ровесников.
Когда в Шепетовку ворвались фашисты, Валя Котик вместе с друзьями решил бороться с врагом. Ребята собрали на месте боев оружие, которое потом партизаны на возу с сеном переправили в отряд.
Присмотревшись к мальчику, коммунисты доверили Вале быть связным и разведчиком в своей подпольной организации. Он узнавал расположение вражеских постов, порядок смены караула.
Фашисты наметили карательную операцию против партизан, а Валя, выследив гитлеровского офицера, возглавлявшего карателей, убил его...
Когда в городе начались аресты, Валя вместе с мамой и братом Виктором ушел к партизанам. Пионер, которому только-только исполнилось четырнадцать лет, сражался плечом к плечу со взрослыми, освобождая родную землю. На его счету - шесть вражеских эшелонов, взорванных на пути к фронту. Валя Котик был награжден орденом отечественной войны 1 степени, медалью "Партизану Отечественной войны" 2 степени.
Валя Котик погиб как герой, и Родина посмертно удостоила его званием Героя Советского Союза. Перед школой, в которой учился этот отважный пионер, поставлен ему памятник.


Война застала ленинградскую пионерку Зину Портнову в деревне Зуя, куда она приехала на каникулы, - это неподалеку от станции Оболь Витебской области. В Оболи была создана подпольная комсомольско-молодежная организация "Юные мстители", и Зину избрали членом ее комитета. Она участвовала в дерзких операциях против врага, в диверсиях, распространяла листовки, по заданию партизанского отряда вела разведку.
...Стоял декабрь 1943 года. Зина возвращалась с задания. В деревне Мостище ее выдал предатель. Фашисты схватили юную партизанку, пытали. Ответом врагу было молчание Зины, ее презрение и ненависть, решимость бороться до конца. Во время одного из допросов, выбрав момент, Зина схватила со стола пистолет и в упор выстрелила в гестаповца. Вбежавший на выстрел офицер был также убит наповал. Зина пыталась бежать, но фашисты настигли ее... Отважная юная пионерка была зверски замучена, но до последней минуты оставалась стойкой, мужественной, несгибаемой. И Родина посмертно отметила ее подвиг высшим своим званием - званием Героя Советского Союза.



11 июня 1944 года на центральной площади Киева были выстроены части, уходившие на фронт. И перед этим боевым строем зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении пионера Кости Кравчука орденом красного знамени за то, что спас и сохранил два боевых знамени стрелковых полков в период оккупации города Киева...
Отступая из Киева, два раненых бойца доверили Косте знамена. И Костя обещал сохранить их.
Сначала закопал в саду под грушей: думалось, скоро вернутся наши. Но война затягивалась, и, откопав знамена, Костя хранил их в сарае, пока не вспомнил про старый, заброшенный колодец за городом, у самого Днепра. Завернув свой бесценный клад в мешковину, обваляв соломой, он на рассвете выбрался из дому и с холщовой сумкой через плечо повел к далекому лесу корову. А там, оглядевшись, спрятал сверток в колодец, засыпал ветками, сухой травой, дерном...
И всю долгую оккупацию нес пионер свой нелегкий караул у знамени, хотя и попадал в облаву, и даже бежал из эшелона, в котором угоняли киевлян в Германию.
Когда Киев освободили, Костя, в белой рубахе с красным галстуком, пришел к военному коменданту города и развернул знамена перед повидавшими виды и все же изумленными бойцами.
11 июня 1944 вновь сформированным частям, уходившим на фронт, вручили спасенные Костей замена.




Черниговщина. Фронт подошел вплотную к селу Погорельцы. На окраине, прикрывая отход наших частей, оборону держала рота. Патроны бойцам подносил мальчик. Звали его Вася Коробко.
Ночь. К зданию школы, занятому фашистами, подкрадывается Вася.
Он пробирается в пионерскую комнату, выносит пионерское знамя и надежно прячет его.
Окраина села. Под мостом - Вася. Он вытаскивает железные скобы, подпиливает сваи, а на рассвете из укрытия наблюдает, как рушится мост под тяжестью фашистского БТРа. Партизаны убедились, что Васе можно доверять, и поручили ему серьезное дело: стать разведчиком в логове врага. В штабе фашистов он топит печи, колет дрова, а сам присматривается, запоминает, передает партизанам сведения. Каратели, задумавшие истребить партизан, заставили мальчика вести их в лес. Но Вася вывел гитлеровцев к засаде полицаев. Гитлеровцы, в темноте приняв их за партизан, открыли бешеный огонь, перебили всех полицаев и сами понесли большие потери.
Вместе с партизанами Вася уничтожил девять эшелонов, сотни гитлеровцев. В одном из боев он был сражен вражеской пулей. Своего маленького героя, прожившего короткую, но такую яркую жизнь, Родина наградила орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, медалью "Партизану Отечественной войны" 1 степени.




Надя Богданова
Её дважды казнили гитлеровцы, и боевые друзья долгие годы считали Надю погибшей. Ей даже памятник поставили.
В это трудно поверить, но, когда она стала разведчицей в партизанском отряде "дяди Вани" Дьячкова, ей не было ещё и десяти лет. Маленькая, худенькая, она, прикидываясь нищенкой, бродила среди фашистов, всё подмечая, всё запоминая, и приносила в отряд ценнейшие сведения. А потом вместе с бойцами-партизанами взрывала фашистский штаб, пускала под откос эшелон с военным снаряжением, минировала объекты.
Первый раз её схватили, когда вместе с Ваней Звонцовым вывесила она 7 ноября 1941 года красный флаг в оккупированном врагом Витебске. Били шомполами, пытали, а когда привели ко рву - расстреливать, сил у неё уже не оставалось - упала в ров, на мгновение, опередив пулю. Ваня погиб, а Надю партизаны нашли во рву живой...
Второй раз её схватили в конце 43-го. И снова пытки: её обливали на морозе ледяной водой, выжигали на спине пятиконечную звезду. Считая разведчицу мёртвой, гитлеровцы, когда партизаны атаковали Карасево, бросили её. Выходили её, парализованную и почти слепую, местные жители. После войны в Одессе академик В.П.Филатов вернул Наде зрение.
Спустя 15 лет услышала она по радио, как начальник разведки 6-го отряда Слесаренко - её командир - говорил, что никогда не забудут бойцы своих погибших товарищей, и назвал среди них Надю Богданову, которая ему, раненому, спасла жизнь...
Только тогда и объявилась она, только тогда и узнали люди, работавшие с нею вместе, о том, какой удивительной судьбы человек она, Надя Богданова, награждённая орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1 степени, медалями.





Памяти 13 миллионов детей, погибших во Второй мировой войне

Тринадцать миллионов детских жизней
Сгорело в адском пламени войны.
Их смех фонтаном радости не брызнет
На мирное цветение весны.

Мечты их не взлетят волшебной стаей
Над взрослыми серьезными людьми,
И в чём-то человечество отстанет,
И в чём-то обеднеет целый мир.

Тех, кто горшки из глины обжигают,
Хлеба растят и строят города,
Кто землю по-хозяйски обживают
Для жизни, счастья, мира и труда.

Без них Европа сразу постарела,
На много поколений недород.
И грусть с надеждой, как в лесу горелом:
Когда ж подлесок новый станет в рост?

Им скорбный монумент воздвигнут в Польше,
А в Ленинграде – каменный Цветок,
Чтоб в памяти людей остался дольше
Прошедших войн трагический итог.

Тринадцать миллионов детских жизней -
Кровавый след коричневой чумы.
Их мертвые глазёнки с укоризной
Глядят нам в душу из могильной тьмы,

Из пепла Бухенвальда и Хатыни,
Из бликов пискаревского огня:
"Неужто память жгучая остынет?
Неужто люди мир не сохранят?"

Их губы запеклись в последнем крике,
В предсмертном зове милых мам своих...
О, матери стран малых и великих!
Услышьте их и помните о них!
(А. Молчанов)

Войска Юго-Западного (генерал-лейтенант, с 17.12.1942 г. генерал-полковник Н.Ф. Ватутин) и Сталинградского (генерал-полковник А.И. Еременко) фронтов в районе Калача и Советского замкнули кольцо. В окружение попали 22 дивизии и более 160 отдельных частей немецкой 6-й армии (генерал-фельдмаршал Ф. Паулюс) и частично 4-й танковой армии общей численностью 330 тысяч человек.

Единственным средством самого минимального снабжения оставались военно-транспортные самолеты, которые в большинстве своем сбивались советскими истребителями и зенитчиками. В некоторых из этих самолетов находилась почта противника.
Мой дед воевал под Сталинградом, там был тяжело ранен. Значит, это его заслуга, что фашисты так неуютно чувствовали себя здесь. Я горжусь своим дедом! Горжусь советскими воинами!

Прочтите эти письма фашистов, пришедших на нашу землю, чтоб уничтожить нас. Прочтите и не забывайте.

23 августа 2942 года:
«Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле. Мы достигли желанной цели – Волга. Но город еще в руках русских. Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это безумие.»

Ноябрь 1942 года:
«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов! Сталинград - это ад! Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты…»

Последнее письмо датировано 4 января 1943 года:
«Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. 58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Время перешло на сторону русских.»"...Подаю весточку о себе, положение у нас очень серьезно. Русские окружили армейский корпус, и мы сидим в мешке. В субботу нас атаковали, было много убитых и раненых. Кровь текла ручьями. Отступление было ужасным. Тяжело ранен наш командир, у нас теперь нет ни одного офицера. Мне пока везет, но сейчас мне все безразлично ..."
Из писем Эриха Отто.


"...Мы находимся в довольно сложном положении. Русский, оказывается, тоже умеет вести войну, это доказал великий шахматный ход, который он совершил в последние дни, причем сделал он это силами не полка и не дивизии, но значительно более крупными..."

Из письма ефрейтора Бернгарда Гебгардта, п/п 02488, жене. 30.XII.1942 г.


"...Каждый день мы задаем себе вопрос: где же наши спасители, когда наступит час избавления, когда же? Не погубит ли нас до того времени русский..."

Из письма гаупт-вахмистра Пауля Мюллера, п/п 22468, жене. 31.XII.1942 г.


"...Мы переживаем здесь большой кризис, и неизвестно, чем он закончится. Положение в общем и целом настолько критическое, что, по моему скромному разумению, дело похоже на то, что было год тому назад под Москвой".

Из письма генерал-лейтенанта фон Гамбленц жене. 21.XI.1942 г.



"23 октября. Пароль: Сталинград.

28 октября. Здесь настоящий ад. Пикирующие бомбардировщики и артиллерия.

29 октября. Жаркий для меня день... Жуткая деятельность русской авиации.

2 ноября. Ночью колоссальная деятельность авиации. Из головы не выходит мысль, что твой конец близок. Наши атаки безуспешны. Ротный старшина Лар убит.

3 ноября. Унтер-офицер Фридрих убит.

8 ноября. Снова и снова воздушные налеты. Никто не знает, будет ли он жив через час..."

Из дневника унтер-офицера Иозефа Шаффштейн, п/п 27547.


"15 января. Сколько времени будем мы еще влачить это жалкое существование и будет ли вообще когда-нибудь лучше? Нас все время подкарауливает враг. Один другому желает смерти. Так как мы в окружении и нам не хватает боеприпасов, то мы вынуждены сидеть смирно. Выхода из котла нет и не будет".

Из дневника офицера Ф.П. 8-го легкого ружейно-пулеметного парка 212-го полка.


"10 января. Ровно в 6 час. на западе начинается жуткий ураганный огонь. Такого грохота я еще никогда не слыхал. Целый день над нами летает бесчисленное количество самолетов, сбрасывающих бомбы под гул орудий. 13 января. ...У меня сегодня какие-то странные предчувствия. Выйдем мы отсюда или нет?"

Из дневника унтер-офицера Германа Треппман, 2-й батальон 670-го пехотного полка 371-й пехотной дивизии.


В этих письмах нет эйфории, как в начале войны, и есть признание в наших рядовых и командирах более чем достойных воинов, которые одержали в битве на Волге победу.

В дневнике уже цитированного унтер-офицера Иозефа Шиффштейна имеются и следующие записи:

"8 декабря. С едой становится все плачевней. Одна буханка хлеба на семь человек. Теперь придется перейти на лошадей.

9 декабря. Всех ослабевших лошадей закалывают и съедают.

10 декабря. Голодать чертовски тяжело.

11 декабря. Никаких надежд на улучшение. Сейчас мы познали цену хлеба.

12 декабря. Сегодня я нашел кусок старого заплесневевшего хлеба. Это было настоящее лакомство. Мы едим только один раз, когда нам раздают пищу, а затем 24 часа голодаем..."


"...У нас здесь дела неважные, еды очень мало: буханка хлеба на три человека на два дня и очень скудный обед. С какой охотой я поел бы сейчас болтушки, которой дома кормят свиней. Хоть бы разок наесться досыта, мы здесь все страшно возмущаемся... У нас опять очень много обморожений".

Из письма ефрейтора Рихарда Круга, п/п 21632, брату. 29.XII.1942 г.



"...Сегодня для меня было бы величайшей радостью получить кусок черствого хлеба. Но даже этого у нас нет."

Из письма обер-ефрейтора Вильгельма Бейссвенегер, п/п 28906, родителям. 31.XII.1942 г.


"...Три врага делают нашу жизнь очень тяжелой: русские, голод, холод. Русские снайперы держат нас под постоянной угрозой..."

Из дневника ефрейтора М. Зура. 8.XII.1942 г.


"...Вчера мы получили водку. В это время мы как раз резали собаку, и водка явилась очень кстати. Хетти, я в общей сложности зарезал уже четырех собак, а товарищи никак не могут наесться досыта. Однажды я подстрелил сороку и сварил ее..."

Из письма солдата Отто Зехтига, 1-я рота 1-го батальона 227-го пехотного полка 100-й легко-пехотной дивизии, п/п 10521 В, Хетти Каминской. 29.XII.1942 г.


"...У Иозефа Гросса была собака, ее песенка тоже уже спета, - я не шучу..."

Из письма унтер-офицера Хуго Куне, п/п 28906 Д, I.I.1943 г.


***

"...26 декабря. Сегодня ради праздника сварили кошку".

Из записной книжки Вернера Клей, п/п 18212.


"...Эльза, я не хочу наводить на тебя тоску и не стану много рассказывать, но одно я тебе могу сказать: скоро я погибну от голода..."

Из письма солдата Рефферта жене. 29.XII.1942 г.


"...Над многими, которые в прошлом году и не думали о смерти, стоит сегодня деревянный крест. За этот год множество народу у нас рассталось с жизнью. В 1943 г. будет еще хуже. Если положение не изменится и окружение не будет прорвано, то мы все погибнем от голода. Никакого просвета..."

Из письма обер-ефрейтора Георга Шнелля, п/п 16346 С, родителям. I.I.1943 г.


25.10.1941 г.
Мы находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам много убитых. Русские оказывают ещё очень сильное сопротивление, обороняя Москву, это можно легко представить. Пока мы придём в Москву, будут ещё жестокие бои. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть. У нас пока двое убитых тяжёлыми минами и 1-снарядом. В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода – мы пропали, потому что русские имеют слишком много людей. Я слышал, когда мы покончим с Москвой, то нас отпустят в Германию."


3.12.1941 г.
Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах и около тебя рвутся гранаты и мины.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху)

30.11.1941 г.
Моя любимая Цылла. Это, право говоря, странное письмо, которое, конечно, никакая почта не пошлёт никуда, и я решил отправить его со своим раненым земляком, ты его знаешь – это Фриц Заубер. Мы вместе лежали в полковом лазарете, и теперь я возвращаюсь в строй, а он едет на родину. Пишу письмо в крестьянской хате. Все мои товарищи спят, а я несу службу. На улице страшный холод, русская зима вступила в свои права, немецкие солдаты очень плохо одеты, мы носим в этот ужасный мороз пилотки и всё обмундирования у нас летнее. Каждый день приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших братьев, а конца войны не видно и, наверное, не видеть мне его, я не знаю, что со мной будет завтра, я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться в живых. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русские победить невозможно, они…
(Из письма Вильгельма Эльмана.)

5.12.1941 г.
На этот раз мы будем справлять Рождество в русском “раю”. Мы находимся опять на передовых, тяжелые у нас дни. Подумай только, Людвиг Франц убит. Ему попало в голову. Да, дорогой мой Фред, ряды старых товарищей всё редеют и редеют. В тот же день, 3.12, потерял ещё двух товарищей из моего отделения… Наверное, скоро нас отпустят; нервы мои совсем сдали. Нойгебауэр, очевидно, не убит, а тяжело ранен. Фельдфебель Флейсиг, Сарсен и Шнайдер из старой первой роты тоже убиты. Также и старый фельдфебель Ростерман. 3.12 погиб также наш последний командир батальона подполковник Вальтер. Ещё ранен Анфт. Бортуш и Коблишек, Мущик, Каскер, Лейбцель и Канрост тоже убиты.
(Из письма унтер-офицера Г. Вейнера своему другу Альфреду Шеферу.)

5.12.1941 г.
Милая тетушка, присылай нам побольше печенья, потому что хуже всего тут с хлебом. Ноги я уже немного обморозил, холода здесь очень сильные. Многие из моих товарищей уже ранены и убиты, нас всё меньше и меньше. Один осколок попал мне в шлем, и на мину я тоже успел наскочить. Но пока я отделался счастливо.
(Из письма солдата Эмиля Нюкбора.)

8.12.1941 г.
Из-за укуса вшей я до костей расчесал тело и настолько сильно, что потребовалось много времени, пока всё это зажило. Самое ужасное – это вши, особенно ночью, когда тепло. Я думаю, что продвижение вперёд придётся прекратить на время зимы, так как нам не удастся предпринять ни одного наступления. Два раза мы пытались наступать, но кроме убитых ничего не получали. Русские сидят в хатах вместе со своими орудиями, чтобы они не замёрзли, а наши орудия стоят день и ночь на улице, замерзают и в результате не могут стрелять. Очень многие солдаты обморозили уши, ноги и руки. Я полагал, что война
закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе… Я думаю, что в отношении русских мы просчитались.
(Из письма ефрейтора Вернера Ульриха к своему дяде в г. Арсендорф)

9.12.1941 г.
Мы продвигаемся вперёд донельзя медленно, потому что русские защищаются упорно. Сейчас они направляют удары в первую очередь против сёл, - они хотят отнять у нас кров. Когда нет ничего лучшего, - мы уходим в блиндажи.
(Из письма ефрейтора Экарта Киршнера)

11.12.1941 г.
Вот уже более недели мы стоим на улице и очень мало спим. Но так не может продолжаться длительное время, так как этого не выдержит ни один человек. Днём ещё ничего, но ночь действует на нервы…
Сейчас стало немного теплее, но бывают метели, а это ещё хуже мороза. От вшей можно взбеситься, они бегают по всему телу. Лови их утром, лови вечером, лови ночью, и всё равно всех не переловишь. Всё тело зудит и покрыто волдырями. Скоро ли придёт то время, когда выберешься из этой проклятой России? Россия навсегда останется в памяти солдат.
(Из письма солдата Хасске к своей жене Анне Хасске)

13.12.1941 г.
Сокровище моё, я послал тебе материи и несколько дней назад – пару ботинок. Они коричневые, на резиновой подошве, на кожаной здесь трудно найти. Я сделаю всё возможное и буду присылать всё, что сколько-нибудь годится.
(Из письма ефрейтора Вильгельма Баумана жене)

26.12.1941 г.
Рождество уже прошло, но мы его не заметили и не видели. Я вообще не думал, что мне придётся быть живым на Рождество. Две недели тому назад мы потерпели поражение и должны были отступать. Орудия и машины мы в значительной части оставили. Лишь немногие товарищи смогли спасти самую жизнь и остались в одежде, которая была у них на теле. Я буду помнить это всю свою жизнь и ни за что не хотел бы прожить это ещё раз…
Пришли мне, пожалуйста, мыльницу, так как у меня ничего не осталось.
(Из письма ефрейтора Утенлема семье в г. Форицхайм, Баден)

27.12.1941 г.
В связи с событиями последних 4 недель я не имел возможности писать вам… Сегодня я потерял все свои пожитки, я всё же благодарю бога, что у меня ещё остались мои конечности. Перед тем, что я пережил в декабре, бледнеет все бывшее до сих пор. Рождество прошло и я надеюсь, что никогда в моей жизни мне не придётся пережить ещё раз такое Рождество. Это было самое несчастное время моей жизни… Об отпуске или смене не приходится и думать, я потерял все свои вещи, даже самое необходимое в последнем обиходе. Однако не присылайте мне ничего лишнего, так как мы должны теперь всё таскать на себе, как пехотинцы. Пришлите лишь немного писчей бумаги и бритву, но простую и дешёвую. Я не хочу иметь с собой ничего ценного. Какие у меня были хорошие вещи и всё пошло к чёрту!... Замученные вшами мы мёрзнем и ведём жалкое существование в примитивных условиях, к тому же без отдыха в боях.
Не подумайте, что я собираюсь ныть, вы знаете, что я не таков, но я сообщаю вам факты. Действительно, необходимо много идеализма, чтобы сохранять хорошее настроение, видя, что нет конца этому состоянию.
(Из письма обер-ефрецтора Руска своей семье в г. Вайль, Баден)

6.09.1942 г.
Сегодня воскресенье, и мы, наконец, можем постирать. Так как моё бельё всё завшивело, я взял новое, а также и носки. Мы находимся в 8 км от Сталинграда, и я надеюсь, в следующее воскресенье мы будем там. Дорогие родители, всё это может свести с ума: по ночам русские лётчики, а днём всегда свыше 30 бомбардировщиков с нашей стороны. К тому же гром орудий.
(Из письма солдата 71 пд Гергардта (фамилия неразборчива))

8.09.1942 г.
Мы находимся на позициях в укреплённой балке западнее Сталинграда. Мы уже продвинулись до стен предместья города, в то время как на других участках немецкие войска уже вошли в город. Нашей задачей является захват индустриальных кварталов северной части города и продвижение до Волги. Этим должна завершиться наша задача на данный период. До Волги отсюда остаётся ещё 10 км. Мы надеемся, конечно, что в короткий срок возьмём город, имеющий большое значение для русских и который они так упорно защищают. Сегодня наступление отложили до завтра; надеюсь, что мне не изменит солдатское счастье, и я выйду из этого наступления живым и невредимым. Я отдаю свою жизнь и здоровье в руки Господа Бога и прошу его сохранять и то и другое. Несколько дней тому назад нам сказали, что это будет наше последнее наступление, и тогда мы перейдём на зимние квартиры. Дай бог, чтобы это было так! Мы так измотались физически, так ослабли здоровьем, что крайне необходимо вывести нашу часть из боя. Мы должны были пройти через большие лишения и мытарства, а питание у нас было совершенно недостаточным. Мы все истощены и полностью изголодали, а поэтому стали бессильными. Я не думаю, что наша маленькая Ютхен голодает дома, как её папа в этой гадкой России. В своей жизни мне приходилось несколько раз голодать в мои студенческие годы, но я не знал, что голод может причинять такие страдания. Я не знал, что можно целый день думать о еде, когда нет ничего в хлебной сумке.
(Из неотправленного письма ефрейтора Ио Шваннера жене Хильде)

26.10.1941 г.
Сижу на полу в русском крестьянском доме. В этой тесноте собралось 10 товарищей из всех подразделений. Можешь представить себе, какой тут шум. Мы находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от Москвы.
Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр земли. Никогда ещё бои не были так жестоки и тяжелы, и многие из нас не увидят уже родных.
(Из письма солдата Рудольфа Руппа своей жене.)

***
15.11.1941 г.
Мы здесь уже пять дней, работаем в две смены, и пленные работают с нами. У нас развелось очень много вшей. Прежде поймаешь когда одну, когда три, а вчера я устроил на них облаву. Как ты думаешь, милая мама, сколько я поймал их в своём свитере? 437 штук…
Я всё вспоминаю, как отец рассказывал про войну 1914-1918 г., - теперешняя война ещё похуже. Всего я написать не могу, но когда я вам расскажу об этом, у вас глаза полезут на лоб…
(Из письма фельдфебеля Отто Клиема.)

3.12.1941 г.
Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое уже пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста метрах и около тебя рвутся гранаты и мины.
(Из письма солдата Е. Зейгардта брату Фридриху, г. Гофсгуст.)


3.12.1941 г.
Хочу сообщить тебе, дорогая сестра, что я 26.12 сбил русский самолёт. Это большая заслуга, за это я, наверное, получу железный крест первой степени. Пока мне повезло взять себе с этого самолёта парашют. Он из чистого шёлка. Наверное, я привезу его целым домой. Ты тоже получишь от него кусок, из него получится отличное шёлковое бельё… Из моего отделения, в котором было 15 человек, осталось трое…
(Из писем унтер-офицера Мюллера сестре.)

Многие солдаты и офицеры вермахта, осознавая безнадежность положения, сдавались в плен еще до решения Паулюса о капитуляции. Те, которые ждали решения командующего 6-й армии, понесли большие потери. Лишь за две недели окруженный противник потерял свыше 100 тысяч человек.

Паулюс сдался советским войскам 2 февраля 1943 года. Вместе с ним в плен попало около 113 тысяч солдат и офицеров 6-й армии - немцев и румын, в том числе

22 генерала. Солдаты и офицеры вермахта, мечтавшие побывать в Москве, прошли по ее улицам, но не как победители, а как военнопленные.

17 июля 1944 года через город были проконвоированы 57 600 военнопленных, захваченных войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. А менее чем через год советские воины водрузили знамя над рейхстагом.

Источник: rg.ru