Мысли превышают гигабайты скорости.

Слишком низко, чтоб оставаться на этой плоскости.

Рано закрываются глаза от резкости

Звука или чей-то чрезмерной конкретности.

Мужчины на жердочках, женщины в ревности

И к себе, и к другим, от бесправидной верности.

Я остаюсь на последней тональности

Между лаской и теми, кто верит в формальности.

Слава богу, нет правды, извергам брошенной.

За любимыми - бой и травы нескошены.

Нелюбимые бьются, как волны на пристани.

Нам с тобой не понять примитивные истины.

Я играюсь с огнем, что заранее холоден.

Понимаю лишь тех, кто от времени голоден.

Никогда нам не слышать счастливые прихоти,

Не пользуясь видимым сверкающим выходом.

Ни несчастья, ни боли страдающих  вольников,

Нам душу травили ветра с подоконников.

Усталыми пальцами мучать желания.

Нас оставляли вдвоем с подсознанием.

И, может быть, тысячу, а, может быть, триста

Нам лет утопать на дне неказистой

Реки равнодушия. И прячется скованность.

За нашими спинами ветер и молодость.

Твои сестры друг друга красивее.

Твои братья - герои харизм.

Я тебя оставляю с ними.

Я тебе отдаю всю жизнь.

 

Громко сказано, слышно легче.

Осуждают все те, кто мудрей.

Ну, а может, заняться нечем

Или ищут приют для идей.

 

Я писала бы эту повесть

Еще тысячу летних дней.

Я тебе оставляю совесть.

А сама становлюсь смелей.

 

Не трясутся при встрече колени,

И глаза не горят огоньком.

Забывая тебя постепенно,

Я тебя сохраню на потом.

И брезжит свет лимонных огоньков.

Ночной Москвы обманчивая сила.

По мостовой - звенящий стук шагов.

Наверно, бродит чей-то нелюбимый.

 

На набережной пробок винных бой.

У кабаков столпились чьи-то жены.

И кто-то отправляется домой -

Сверля глазами, кто-то напряженный.

 

И фонари рисуют на воде

Своих лучей игристые оттенки.

И в этой оживленной темноте

Летели в воду белые митенки.

 

И за ветрами, под бродячий лай,

Во дворик отправляются студенты.

Но среди этих перелетных стай

Всегда есть клерк, читающий газеты.

 

Скоро рассвет и почерствеет небо.

Откроют двери дорогие магазины.

Но, как и прежде, по столичным скверам

Будет бродить чей-то нелюбимый.

Кто-то сходил сума от бешенства,

А мы - от одиночества.

Они сами себе покупают вешалки,

А другим и связываться не хочется.

Время летит незаметно,

Как уличный говор замылевается в памяти.

До новой жизни еще пару куплетов,

А вы все вчерашнее никак не оставите.

Нам холодно, страшно.

Во всей непредсказуемости - жестокая скука.

И, по-моему, уже абсолютно не важно

Кто остается после глупых поступков.

Кто нам воду будет к кровати носить,

Шкафы своим борохлом закидывать?

А самое мерзкое то, что не у кого и спросить,

Не то, что там на кого-то расчитывать.

Скоро солнце встанет,

Рассветы с закатами за лесом скроются.

Последняя кошка последнюю пристань оставит.

И мы уж тогда заживем. Так, как нам хочется.

Если бы ты был тем, кем я тебя хотела видеть,

Все могло бы выйти по другому.

Если бы ты мог меня действительно обидеть,

Я бы не бросалась в этот злачный омут.

 

Если б я была одной из тех, что к тебе по средам

Приходят, улыбаются и врут,

Приветствуют родню и всех соседей,

А те - давно молчат, но не поймут,

Вам с Гордостью, конечно, было бы попроще,

Вам с Разумом вообще спокойно бы жилось.

Ну извините, уродилось жестче

И самомнение,  и нежелание грызть кость.

 

А долго ль ты еще протянешь?

В холодном ветре мимо проходящей пустоты.

В итоге, вероятно, ты застанешь

Себя, кричащего от немоготы.

 

И что тогда? Ни денег, ни друзей, ни смерти.

Ну а они - по-прежнему молчат.

Сезоном осень разливается на сердце.

 А за окном немая, волчья благодать.

 

 

 

 

В каком же мы с тобой возрасте должны были встретиться?

Чтобы тебе было 15, а я моложе на пару лет?

Или, может быть, в 30? А земля вокруг нас еще вертится.

Мы бы строили дачу, рожали детей, клали паркет.

При каких обстоятельствах? И не в дурной компании.

На работе, учебе. В театре, кино?

В конце то концов, - в Перу, Португалии.

Но только не в это гнилое окно

Наши лица пихали по-глупости сами.

Пили по многу, молчали в упор.

Ничего в этом толком не понимали,

А я не могла начать разговор.

Я не нужна ни тебе, ни друзьям, ни позору.

Просто странно такое с душой вспоминать.

Мы не слышались век, наверное, с тобою.

Мы не видились где-то с тобой минут пять.

 

Я нашла что-то очень мило-подростковое. Спрашиваете, зачем тогда бред выкладывать? (Если, конечно, тут осталась хоть одна живая душа) Просто, приятно.

 

Ты уходишь слишком рано,

Не пожелав спокойной ночи.

А я зализываю раны.

При этом знаю, что не хочешь.

Мы были слишком нерешимы,

Глупы и как-то не сошлись

Мои глухие пантомимы

И твоя полуволчья злость.

Я не успела излечиться,

А ты не знал зачем лечить.

А вдруг, могло бы получиться?

Календарями рвется нить.

Календарями рвется слабость.

Ты не приходишь, да не зову.

И что же нам теперь осталось?

"Привет" при встрече на углу.

И что ты ищешь, где теряешь.

Я стала тихой и смурной.

Ты никому не возвращаешь

Проникновенный голос свой.

Мы не любили, мы желали.

Мы не хотели, но могли.

А время быстро поменялось.

И карты заново легли.

А ты не просишь и не знаешь.

Во мне не грусть, а смольный дым.

И кто-то за тебя решает

И убеждает как храним.

Не спорю, все забыто, сухо,

Зашито мертвою иглой.

Но иногда под вечер глухо

По сердцу бьет мне запах твой.

 

Что ты смотришь глазами серыми?

Что ты ищешь у меня на лице?

Ты помнишь, мы всегда уходили первыми

От себя, друг от друга, чаще - от всех.

Что ты светишь обманно чистыми,

Что ты просишь аккуратно молча.

Я помню, когда-то были лучистыми,

А теперь эта бездна необратимо пуста.

Ты выбрал самую лучшую тактику -

Давить на жалость сжимая слова.

Сокращая при этом мою мини-галактику

До размеров выбеленного листа.

На кого ты смотришь так страшно и бережно,

Кому еще лезешь внутрь не спросив?

Может, на мне застывало доверие,

А, может, чувствует вселенная вся.

Я не знаю, но черт тебя дернул родиться

Со взглядом дождливых тревожных небес.

Я, надеюсь, там чайка наконец приютится,

И оставит меня лазуревый бес.

 

Устают даже птицы летать

И теряться в лазуревом свете.

Признаюсь, я устала искать

Среди черных белую лебедь.

 

И, наверное, не там я ищу.

Ничего, скоро будет лето.

Я себя и своих научу

Вместо грязи тянуться к свету.

 

Ну а ты, зачем ты пришел?

Разбавлять виски в стакане?

Смотреть дешевый футбол?

Мять почву у меня под ногами?

 

Послушай, я слишком стара

Чтоб показывать чернь и обиды.

Послушай, я так молода,

Я герой этой глупой корриды.

 

Ах как я хотела бежать

От натиска серого гнета.

Да некого только держать

И не держит меня смелый кто-то.

 

Слава богу, нет жалости в лесть

И души неприкаянной силы.

Я сама в розоватый рассвет

Убегу к неизвестным красивым.

 

У них пальцы будут тонки

И глаза с глубиной океана.

И слова далеки - далеки..

Где-то там, где редеют кораллы.

 

Где-то там, где хороший абсент

И приятно разумные лица.

А тебе - до Камчатки билет.

У меня все должно получиться.

 

 

 

 

Мы как-то недоломали

Кусочки лета, остатки прошлого.

Мы как-то недолатали.

Свои же раны сырыми брошены.

Мы как-то недохотели,

Недопросили себя у господа.

Мы как-то недолетели

До независимо светлого острова.

Незавенчанными героями,

Непроплаченными облигациями.

Мы, уже с другими устоями,

Не собираемся возвращаться.

Иногда намекаем друг другу зрачками,

Холодными лицами в полночные замяти.

А днем - прекрываем очками

Мотивы ночной неприкаянной памяти.

На бумагу плохо ложится лирика.

Слова режут зубы двухлетней давности.

Мне было дано родиться сатириком,

А я нарываюсь на отсутствие жалости.

А я нарываюсь на старые почести,

В объемах которых плебейская ниша.

А тебе не хватает одной мелочной точности -

Кто на кого и серьезно ль обижен.

Мы как-то недохотели

Золотыми стать на черни неведенья.

И как-то недолетели

До нас свежие добрые сведенья.

Мы остаемся контекстом,

Пометками в библиографии.

Несобранным полупротестом,

Излишками биографии.

Мы просто недожелали,

 Недомечтали, не поняли смысла.

И все это время над нами

Как-будто угрюмая совесть повисла.

Мы режем друг другу ребра

 Глазами, словами и книгами.

Мы делаем все слишком поздно.

Не знаем   кому и надо ли.

Как-будто последние возгласы

Тонуших на пристани горечи.

Залитые ромом и возрастом,

Мы будем скитаться здесь до ночи.

А утро размоет отрывками

На памяти ссадины голосом.

Я не помню тебя и урывками,

Но помню как пахнут волосы.

Мы брошены в это безумие

Других, знающих правила.

Ты - от боязни к скалозубию,

А я просто так тебя там оставила.

Мы портим свои "отношения",

Которых, и впринципе, не было.

Мы мстим за свои упущения

Себе же, в бесправии веровать.

Скажи мне, кому ты рассказывал

О глазах моих черных и совестных?

Кому ты грехи все вымаливал

Или счастия складывал повести?

Хотя, что мне до этого пастора,

Что, спасая от вечной погибели,

Мою душу "по стенке размазывал"

Тебе так, чтоб другие увидели.

Мы не видим друг друга в агонии

В пространстве, сюжете и времени.

Мы эпиграфы этой истории.

Мы волхвы незнакомого племени.

Собирай свою душу по ниточкам,

Заплетай ее чаще в случайности.

Сделай так, чтобы я ненавидела

Еще больше, чем бывает "до крайности".

Мы скитались бы вечно, да ленимся.

Но не просим отвсех развлечения.

Не прощай меня, пусть золотом стелится

Твоя глупость и мои огорчения.

 

 

Я начинаю трескаться по частям,

Распадаясь на атомы и минисистемы,

Растекаясь на истинно разные полюса,

Делюсь на страницы, новеллы и сцены.

На улице как-то по-прежнему душно

И ветер в лицо мешает дышать.

Мой дом окружают фальшивые души,

И так я  не научилась сама окружать.

У мальчика - ружья, у девочки - стрелы.

Холодными пальцами теплую сталь

Мы гладим подобно Адаму и Еве,

Только в отличии от нас им свезло убежать.

Не в музыке счастье, в дешевом сиропе

Из лести и почестей, облитом на нас.

И в том, как скрываемся мы автостопом,

Избегая замыленных лирических фраз.

Я разлетаюсь, не чувствуя землю.

Я хожу по придуманным синим холмам.

И я обожаю свои же проблемы -

Берегу и ценю этот уличный хлам.

Скоро солнце расстает, заря опустеет.

И останется тот, кто всеми любим.

У кого в волосах ветка сирени,

А в руках документы с пометкой "скорбим".

У тех, кто знал правду - рядами морщины,

А приемники колят другим эфедрин.

И то, что когда-то называлось "мужчиной",

Теперь, разве что, герой пантомим.

Не мечтаю быть богом и чертом под утро,

Мне достаточно сильных разумных людей.

Но не сходятся карты в конце почему-то

И единственный слушатель - Верный Морфей.

Вы простите, я скоро научусь улыбаться

И от счастья гореть по пустым пустякам.

Я скоро совсем научусь не стараться.

А пока - дайте волю моим мерзким словам.

 

 

 

Мне в синеве ночного небосвода

Виднеются родимые черты.

И в этой музыке завеяло природой,

Которую не знал пока что ты.

И в этой музыке запахло пряным дымом.

Не в сладости, а в мятной пелене.

И старые слова становятся другими,

И в самой закромешной глубине

Горит фитиль измученный, но яркий,

Моих мечтаний рыжая звезда.

Что по московским улицам и паркам

Летит, бросая семена.

Летит для тех, кто так же свеж и молод,

Не меряя подошвами долги,

Кто на жаре и в самый жудкий холод,

По-прежнему - бродячие волки.

И по Москве неспавшей вечной тенью

Они плетутся, не теряя пыл.

Подмигивая каменным растеньям.

В замену воздуха - седой табачный дым.

В замену страсти - переборы струн.

А вместо ласки голос еле слышный.

И, не дай Бог, я случаем коснусь

Рукою грубою о край богряной выси.

Мне б так лететь, тебя писать и ставить

Все деньги на неверные ходы.

Мне б так проигрывать, но важно чтоб оставил

Ты мои ленты у лазуревой воды.

Чернее ночи ты моих глаз не видел,

Когда стояла я пред временным судом.

Как забывала всех, кто меня обидел,

И как не получилось об одном.

И правда, стрелки на часах маэстро

Меняют судьбы в выраженьи лиц.

Оставив память прежнего оркестра

Над голосами перелетных птиц.

 

Ты споришь так же, как бы спорил Фауст

С моей неразделенной правотой.

И, если б я себе тогда не помешала

Своею антиженской прямотой,

Уже б, наверное, лежала

В палате умственно больных

И за тебя бы принимала

Врачей и изредка родных.

 

Ты за своей собачей долей

Ползешь давно считая дни.

А если б дали тебе волю,

Причем верха, а не они,

Ты мчался бы целуя ветер

И нес любимых на руках.

Ты был бы искренне в ответе,

А не за допотопный страх.

 

А как бы мог ценить и верить.

Лететь, ваять и вдохновлять.

А ты за медной грузной дверью

Решил себя с землей сровнять.

 

Да ладно, черт с ним, сколько было.

И сколько лет уже прошло.

Сколько видали, сколько снилось -

Все вереницей лишних слов.

И сколько мне еще прибудет,

И сколько я еще могу.

В  калейдоскопе моих судеб

Не видно жалкую твою.

И, может, как-то на рассвете

Мы встретимся случайно здесь.

И волосы потреплет ветер,

И будет слышать город весь

Как непосредственно и вольно

Ты задаешь вопросы мне.

А после ночи алкогольной

Ты, явно, не совсем в себе.

А я, ехидно улыбаясь,

И сквозь обрывки серых фраз

Я разглядеть в твоих пытаюсь

Память своих черных глаз.

На паперти нежности, на гильотине безумия

Мы кромсаем останки своих же грехов.

И если б страдали от малодумия

Все было бы проще, и был бы готов

Тот, кто однажды решил пошутить

И придумать таких, с затертым штрих кодом,

Что в итоге решат ему отомстить

За свои молчаливые войны с народом.

Кто-то жаждит расплаты, кто-то верит в себя.

Все чего-то хотят и чего-то не могут.

А ты просто услышь на последок меня,

Может проще покажется в пыльной дороге.

Захламляя динамики и полки шкафов,

Заставляя других во что-то не верить,

Мы портим свою бирюзовую кровь,

Распахнув восприятия алые двери.

И тот, кто играл в этой пьесе чертей,

За собой оставляет белые перья.

И кто не стоял очередей,

А мистическим образом становится первым.

Над лазуревым небом, слышишь, роса

Покрывает алмазами синие дали,

Отражая твои неземные глаза

На другой стороне гранитной медали.

На другой стороне космических снов,

Под сахарной пудрой и прозрачной оправой,

По путям самовыжженых словом следов.

Нам с тобой очень мало в итоге осталось.

 

А самое страшное в этом во всем, что мне тебя все еще жалко.
И ты мог бы приходить, кидать свои ботинки куда попало.
Заседать и разговаивать так, что не выгонишь палкой.
Но это все слава богу меня уже миновало.
Я на ассоциациях строила эту иллюзию.
К несчастью природа моя такова.
Мне так ненавистны посторонние люди,
Что псевдородных могу приковать.
К своей всепрощенности и пылкости нрава.
Секундное "злость" на секундное "мир".
По остаткам разломанной переправы
Я возврещаюсь в статичную жизнь.
Твоей упрощенной души конституции
Помимо отчаянья и нелепой судьбы,
Помимо неверия и лиц проституции,
Нехватало еще священной воды.
Тогда б ты сошел за несчастного мальчика
В монашеской рясе из своих же проблем.
Но как-то святого в тебе недостаточно,
А может и впринципе в тебе этого нет.
И это единственный маленький плюсик
Для скучных, красивых, усталых подруг.
И это единственный повод струсить
И не наступать мне в замкнутый круг.
И не возвращаться к наивным желаньям
Неопытно грязной девичей души.
Но для этого надо обладаь воспитаньем
И компанией милых интересных мужчин.
Для этого надо видеть надежду,
Смотря в зеркало, холить-лелеять себя.
Для этого надо другую одежду
И немного другой складик ума.

Мне начинает не нравится то, что я делаю
И перестает удивлять то, чего я хочу.
И во всей этой недодвадцатилетней дилеме
Логика в том, что я хотя бы плачу.
И руки не те, и фантазия в мыло,
Считается "лень" усладой богов.
Но я, слава богу, у вас не просила.
И как- то мало с тех пор появилось врагов.
Как-то мало с тех пор осталось друзей.
Я про тех, что спины сгибали и рвали
Моих неудач чудной колизей.
Они на другой планете остались.
Они другою отравой питались.
А я все молчу и глазами снимаю
С высоты парапета любимые дали.
А то, что не нужно все это, - я знаю.
А что вам вообще в этом городе нужно?
Где б жить, чтоб не думать о скорости?
Или затертый, усталый наушник
Решил просто выкинуть меня из реальности?
На долю секунды или на год.
Я в какой-то иной неясной формальности.
Только горло под вечер дико дерет.
И душу скребсти устали уж кошки.
Не жалобы наши летели из окон,
А вычурность граней. Становится тошно.
Становится жалко пропащее время.
Я плохой рисовальщик, никчемный хозяин.
Но меня, слава богу, никто не жалеет.
А то бы прибавилось еще и бесправие.

Я из холодного колючего города

Возвращаюсь в родные столицы края,

Что мне по-странности искренне дороги.

Где посткиевской Русью пахнет земля.

Где на Чистых прудах молоды и нетрезвы

В хороших компаниях живут вечера.

Где во всепоглащающей массовой бездне

Я по частям вспоминаю тебя.

 

Я тебя собираю осколками времени

По летнему пуху июльских дворов.

Я тебя заплетаю в живые растения.

Пусть и сам ты на это уже не готов.

Неплохое кино, скучно-бедные люди.

Где ты взял эту нечисть беспринципного дна.

Самое жудкое то, что за это и любят

Молодные нимфетки таких как тебя.

Ты так стар, дорогой мой, одинок и несчастен,

Что становится жалко ленивую тварь.

Ты так молод, родной мой, что плюешь на напастья.

Втихоря заливая жестокий февраль.

Втихоря прикрываясь плохим самочувствием,

Неладной зарплатой и погодной хандрой,

Ты теряешь всех тех, кто бы принял с сочувствием.

Всех тех, кто тебя бы поймал с мостовой.

 

Проклятый фонарь и бессовестный ветер.

Безуспешно пытаюсь на страх подловить

Свое каменно-тухлое грязное сердце

И ночной красотой время убить.

Но лишь счастье широкой столичной душонки

Разрывает озябшее тело мое.

Угнетает лишь пыль и крахмал в распашонках.

И сквозняк в моем доме как-то нудно поет.

Не ладится рифма, не клеется слово,

Отдушиной мерзкой май отдает.

Забыли про ленты и на счастье подковы.

А жизнь самодурно как-то идет.

Как-будто мы где-то чего-то не слышали.

Отвлеклись на дешевую шутку иль треп.

А теперь отмеряем знакомыми крышами.

Зато знаем кто честен, а кто в истине врет.

И многоэтажных коробок диверсия

Мне ближе речных позолоченных рук.

И в огнях куполов ночная процессия

Приятней напыщенных полуподруг.

Ты в этой вселенной особая станция.

Моих неудач и ничтожных побед.

Ты темно-прозрачная лиц махинация.

Ты мне подстилка и  авторитет.

 

И на фоне любимого города нежется

Серо-синий кристалик болеющих глаз.

И кровавой зарей равнодушие режется.

А кому-то обидно немного за нас.

 

 

Для меня весна - аллергия. Под окном кричащие дети.

Для меня апрель - как февраль, только обувь не жмет.

Я так не хотела пылиться на этой планете,

Забвая о радости, когда тебя где-то ждут.

Тишиною холодной кричащие старые стены

Заставляют прощать временные грехи.

Я в чем-то прозрачном нахожусь по колено.

И трудно становится куда-то идти.

Кому-то писать. И чего-то не стоить.

Просиживать время, уповая на зной.

Никто не хотел даже изредка спорить.

А повышенных звуков не хватало порой.

И взять себя в руки. И взять всех в уздечку.

Ломать и стирать устаревшую пыль.

Но можно, конечно, заснуть так навечно.

И не тормошить статичную быль.

Не знаю. Не верю. Иль не пытаюсь.

Кому подарить скупой нигилизм.

Чем вы не довольны, когда я возвращаюсь?

От чего вы грустите, когда пора уходить?

Если б я хоть немного разбиралась бы в людях..

И еще бы чуть-чуть разбиралась в себе.

Видеть бы на столешнице судеб

Тех, кто икренне верен тебе.

Зло  неверно, любовь - мать корысти.

И как не остаться одной в дураках.

Все сводится, к горю, к изящности кисти.

И к маленькой искорке в небесных глазах.

И если б что-то еще поменялось,

Если б кто-то из нас все забыл.

При том, что мы не старались

И каждый из нас уходил.

И как в твоих серых и грустных

Не видеть позор и вину.

А люди, по-прежнему гнусно,

Копают на их глубину.

Ты так же неистово бледен

И собою совсем не любим.

При том, что на мысли не беден

И чем-то ничистым храним.

Зачем тебе эти пустые

И скомканно-мятые люди?

Мы кажемся очень простыми.

А сам ты сине-колючий.

А сам ты бедный и старый:

Скрипучие кости, щетина.

Но лет тебе, впринципе, мало.

Ты скучный псевдомужчина.

А если б все переделать.

Вернуться лет эдак на пять.

Ты был бы красивым и смелым,

Если б однажды не запил.

Если б однажды собачьей

Тебя не загнали бы палкой.

Тобою гордилась бы мама.

И меня никогда бы не знал ты.

Но возвращаться не стоит,

Порода важна в свое время.

Тебя все равно кто-то споит,

А может и даже пристрелит.

Не мне рассуждать о морали.

О плюсах и минусах правды.

Но как бы я не наплевала,

Немножечко все-таки жалко.

Наверное, такая природа,

Уменье жалеть сгнивший разум.

А может, против народа

Я становлюсь безобразной.

Мне подарили стремленье

Ценить красоту и свободу.

Надоело искать приключенья,

Хотелось на чистую воду.

И все, что теперь меня лечит -

Хорошее слово в блокноте.

А тебе оправляться и нечем.

Ты остался на камерной ноте.