Боже,какая прелесь.Рассказ-просто чудо.
: Две палочки
Автор: istria
Пейринг: Том/Билл
Рейтинг: PG-13
POV Bill
I
Всё началось несколько лет назад, в тот вечер, когда я по обыкновению принимал ванну, утопая по горло в белой шипящей пене с запахом ягод. Пар осторожно поднимался к потолку, оседал на кафеле и стекал по нему струйками. Монотонно капала вода с носика крана. Всё это действовало усыпляюще, я уже помыл голову и просто расслаблялся, как вдруг ворвался Том, одновременно пнул за собой дверь и бросил глянцевый журнал в угол. Меня настиг холодный воздух, но не успел я возмутиться, как брат отпустил пальцы, которыми на бедрах сдерживал расстегнутые штаны, те гармошкой упали у его ног, и забрался ко мне, расплескивая воду, с придыханием, будто пьяный, всё повторяя: «Давай померяем?.»
Мой взгляд неожиданно скользнул с его лихорадочно блестящих глаз вниз. Упершись коленками в дно, Том ладонью поддерживал над водой набухшую плоть. Я раньше никогда не видел такого у Тома…
- Оп..пять Playboy читал? – вырвалось у меня, я инстинктивно отстранился, вжимаясь в край ванны. – Зачем залез? Я ещё не…
Том без слов засунул руку в пену и как-то сразу нащупал мой. Я вздрогнул и осекся, с удивлением осознавая, что меня парализует. Прохладные пальцы торопливо побегали туда-сюда, нервно поглаживая. Волшебство и ужас первой ласки. Я кусал губы, чувствуя, как у меня получается, как внизу пульсирует и твердеет. И бросало то в жар, то в холод.
Том перестал сосредоточенно вглядываться в пену, все равно ничего нельзя было разглядеть, хоть она и начинала потихоньку исчезать маленькими кружками, и поднял на меня круглые глаза. Растерянный, лохматый.
- Гигант! – сказал он громким шепотом. – Я полчаса мучался, искал самых красивых девок.. – Померяем? – вспомнил он тут же и приподнялся на коленях. Я тоже послушно заерзал, подтягиваясь на ягодицах, сел на край. Он с трудом сглотнул, восхищенно глазея на меня, – и, взяв одной рукой мой, другой - свой, стал приближаться.
У меня поплыло перед глазами, макушка Тома смазалась, и на него начала наезжать белая стена, – сплошная, без делений кафеля. Почему-то я всхлипнул, а на губах застыло: «Что делать-то?» Но Том опередил, подался ко мне, выгибаясь, вжимаясь горячим животом в мой и обхватывая обеими руками так, что было но, но хотелось ещё ближе.
Кровь стучала в ушах, мне казалось, что вот сейчас я продавлю ему живот, но тут что-то словно отхлынуло, – и я начал сползать под ним в воду, глаза закатывались от страшной истомы и слабости. Том уткнулся полураскрытым ртом в моё плечо и часто дышал. Он так и ушел под воду, когда я сполз по горло, но в следующую секунду уже фыркал и отряхивался.
- Что это было? – недоуменно шепнул он.
Я с трудом разлепил глаза и недовольно осмотрел его.
- Слезь с меня, идиот, – и стряхнул, не глядя. Кажется, он опять окунулся.
Я покидал ванную, нацепив первый попавшийся огромный халат отчима, под громкие звуки расплескавшейся воды и кашель Тома. В горле тогда почему-то застыл незнакомый комок. Хотелось выплакать. Или выплюнуть.
-
Ранние воспоминания более безобидные. Помнится, как я однажды бежал по газону к одноклассникам, нам с Томом лет по шесть было, – и тут кто-то подставил мне подножку.
Я рухнул на живот в мокрую траву. Все вокруг засмеялись..
Купол из голосов и смеха, так всегда бывает, когда оказываешься внизу, смотришь оттуда вверх, – а они все такие длинные, искаженные, лица как в кривом зеркале.
Том не смеялся, присел рядом и спросил, пока я восстанавливал дыхание, живой ли.
Я вскочил и, не помня себя, стал выдирать траву с землей, с корнями и бросать в смеющихся. Том хохотал над моей злобой.
- Смотри, попадешь ещё в старшеклассника! – пугал он.
- А я и в старшеклассника!.. – хорохорясь.
Я, наконец, остановился, раскрасневшийся, казалось, искрились даже кончики волос, и растерянно оглядел чумазые ладони. Том подошел и стал закатывать рукава моего свитера, чтобы не испачкать и не расстраивать маму.
Солнце гнездилось у него на макушке, на коротко подстриженных пушистых волосах, они золотились.
- А теперь – мыть руки! – скомандовал он.
- Бу! – я сделал вид, что хочу ущипнуть его за лицо.
- Бе. – увернулся брат и, схватив меня за свитер на груди, потянул за собой.
- Ты что, куда, на занятия опоздаем же, Том, ругать будут..
- Руки помыть, - он улыбнулся.
Кажется, только тогда я отчетливо осознал, что мы вместе. Что у любого другого мальчишки из нашей школы нет такого тыла. Я тогда ещё подумал, что я особенный. И мой Том, конечно, тоже.
-
Где-то через два месяца, после истории в ванной, о которой мы никогда не говорили, если не считать постоянных намеков брата на то, что у него длиннее, Том придумал прилепить зеркальце к носку кеды в школе.
Он подходил на переменах к девочкам совсем близко и высматривал, что они там прячут под юбками. Громко смеялся и стрелял в меня глазами. Я крутился поблизости и всё боялся, что это его зеркальце рассекретят, - и в лучшем случае он получит пощечину от какой-нибудь девчонки.
Так получалось, что пару раз Томку уже били девчонки – за хулиганство, порочащее их честь. Били обычно единожды, вкладывая в удар всю душу. Справедливо, наверное. А бедняга Том потом ходил со льдом у распухшей щеки, прятался от мамы, скулил, когда я поддразнивал..
- Почему ты не хочешь попробовать?.. – спросил он, вдруг так приблизившись ко мне, словно решил и сейчас воспользоваться своим зеркалом, будь я без штанов. Жарко, возбужденно дыша.
- Билл.. У некоторых трусики скатываются в трубочку, и.. – я почувствовал, что он водит чем-то твердым сквозь джинсы по моему животу. – Чувствуешь, Билл?.. – улыбался брат. – Затащить бы какую-нибудь в туалет.. Но они строят из себя..
Я крепко схватил его за запястья, не ожидая сам от себя такого гнева, и процедил сквозь зубы:
- Снимай свою игрушку, - или я тебя запалю.
Том недоверчиво отстранился, встряхивая руками, спросил разочарованно.
- Больной что ли?..
Мои занятия в тот день окончились раньше, чем у него. Именно больным я себя и чувствовал, несколько раз останавливаясь по дороге от сладких судорог, оживших в важной теперь части моего тела. Я проклинал Тома. Дыхание перехватывало, и я был близок к тому, чтобы трахнуть первое попавшееся дерево в подходящую щелку.
Даже несколько часов спустя, помогая маме выпекать шоколадный пирог на десерт, я все ещё озабоченно ёрзал на стуле, надавливая между ног, как тесто сминая, когда она отворачивалась.
Том пришел и уселся рядом. Уставший после тренировки, жаркий, резко пахнущий чем-то пряным, с примесью корицы, которую мы только что добавляли в пирог. Они попререкались с мамой на тему душа. Утирая мокрые виски, Том доказывал, что слишком голодный, чтобы вообще шевелиться, – и мама сдалась, подавая ему порцию побольше. Он ел, подпирая щеку рукой, абсолютно довольный, как котяра. Я напротив – дулся.
Мама вдруг почему-то сказала, с улыбкой оглядывая нас, что, когда мы были младенцами – Том часто сосал мой палец. Это происходило всякий раз, стоило нас уложить вместе в кроватку.
Мама смеялась: «Никакая соска не могла ему твой палец заменить!»
- А грудь? – деловито поинтересовался Том.
- Балбес, - улыбнулась мама.
На её месте я бы двинул Тому. Он уже почти лежал на столе и жадно ел торт, засовывая в рот осыпавшиеся крошки. Встретился со мной глазами и рассмеялся.
- Надо будет опять твой палец попробовать. Вдруг понравится?
- Палец ноги! – пошутила мама, смеясь.
- Ух ты! Согласен, Билл?
Вместо ответа, я со всей силы пнул его по ноге под столом. Грубая подошва вперилась в самую кость, от боли Том резко, со свистом, вздохнул. Он уставился на меня с такой обидой, а из уголка рта стекала шоколадная слюнка. Я вскочил, опрокинув стул, и бросился к выходу.
- Билл, ты же не съел ничего, - крикнула вдогонку мама.
- Обычное дело, - ответил я. – Когда готовишь – есть уже не хочется.
Во дворе было тихо и душно. Солнце садилось, на крыше полыхали его красные отблески, иногда по дороге проезжал одинокий велосипедист.
Эта деревня поначалу стала для нас с Томом просто кошмаром. Мы привыкли к движению, шуму, большим расстояниям. Но там мы терялись в толпе, в Лотише получалось выделяться.
Я пнул валявшуюся на пути деревяшку и прислонился плечом к теплой кирпичной стене.
- Что с тобой? – услышал вдруг за спиной голос Тома.
- А что с тобой? – вопросом на вопрос – золотое правило в затруднительных ситуациях. – Уйди, оставь меня в покое, идиот.
- Придурок. – спокойно ответил Том и развернул меня к себе с неожиданной силой. Чтобы удержаться на ногах, я схватил его чуть пониже плеч. Брат оказался так близко, почти вплотную – горячий, сонный, с тяжелыми верхними веками, золотистыми и влажными, словно их помазали маслом.
Мне казалось, я уже не дышу, – и отчаянно, от безысходности укусил его за нос, вцепился, как будто в попытке удержаться, выдыхая в него жар, что клокотал внутри, и невнятно рычал.
- Придурок! – повторил Том веселее, перепачканными шоколадными пальцами разжимая мои зубы, а у меня из глаз уже готовы были брызнуть злые слезы.
- Злюка ты, - обозвал опять Том, изучая моё перекошенное лицо, всё ещё удерживая мой рот, а я лязгал зубами и прикусывал сладкие подушечки его пальцев.
- А если я? – он тоже оскалился и потянулся к моему носу.
Я встретил его губами. Слегка откинул голову назад и обхватил своим его рот, оскал у Тома исчез сразу, мне достались расслабленные, пухлые, мягкие губы в шоколаде… «Вот это да.» - подумал я, облизывая их, и любопытный язык сам пробрался внутрь: горячо, скользко, так хорошо.
Том засунул руки ко мне под футболку, провел по ребрам и прижал к стене, отстраняя. Отрываясь. Я выругался: «Куда?»
- Тебе что, - он потрясено сглотнул, читая по моему лицу. – Понравилось со мной целоваться?..
Я прищурился. Спросил зло:
- А тебе? Нет?
Он выглядел таким растерянным, как трехлетний. Зрачки во все глаза, черные-черные. Я обхватил его за пояс, прижал и стал засасывать влажную, оттопыренную нижнюю губу, нежно-нежно, чтоб наверняка понравилось.
Том запрокидывал голову и потихоньку оседал, слабо хватаясь за мою футболку. Я поднял руки вверх, продевая ему подмышки, мокрые, как у меня, и ладонями придержал тяжелый затылок. И только в этот момент я понял, что имела в виду мама, когда говорила кому-то из подруг, что, если мы окажемся похожими на своего отца, то будем очень чувственными.
Ещё я подумал, что так бывает, когда просто безразмерно доверяешь кому-то.
И тогда – просто падаешь ему в руки.
Я хотел было обнять Тома, чтобы он совсем не свалился, но тут хлопнула дверь, и совсем рядом послышался голос отчима, – мы отскочили друг от друга, одновременно вытирая рты руками. Я бросился в сторону, с удивлением замечая, что колени подгибаются, и я впервые кончаю себе в штаны.
-
На следующей неделе у нас обоих появились постоянные подружки, сейчас не помню даже их имен.. Но первая страсть, наверное, настолько яркая, что от неё не деться никуда.
В одну темную осеннюю ночь, паршивую погоду которой выдавал только ветер, свистящий за плотно задернутыми шторами, Том пришел ко мне в комнату.
Он нерешительно потоптался около кровати, прерывисто сопя, а потом, как ухнул, залез под одеяло, грея об меня ледяные пятки, и поцеловал робко-робко куда-то в затылок.
Я улыбнулся в подушку, продолжая притворяться спящим, хотя проснулся уже от одной полоски света в приоткрывшейся двери, куда он сначала заглядывал.
Том осторожно просунул руки под пижаму и погладил мою спину, поперек, немножко шершавыми пальцами, мурашки побежали вниз по позвонку, а он вдруг зашептал, жалобно, точно плакать собрался:
- Ну Билл…Билл..
И я не мог больше проявлять мужество, развернулся и крепко прижал к себе.
Тома слегка потряхивало.
- Мы же чокнутые! – шепнул я ему в ухо и провел там языком по всем изгибам. – Что делать-то? И сейчас – и потом.
- Это ты виноват, между прочим, - сказал моей шее Том.
- Да, это я, конечно, прибегал к тебе в ванную с порно-журналом!
- Нет, это я, конечно, целовал тебя в губы под окном маминой спальни… - отбивался братик, приближаясь к моему рту. Я улыбнулся, дернулся нетерпеливо.
- Блин, ну где ты там?! И перестань трястись!
Он вдруг привстал на руках, вглядываясь в меня в этой темноте, и я мог руку дать на отсечение, что улыбка у него сейчас – лукавая. Я поднял ладонь, прикасаясь к теплому лбу, несколько волосков выбилось у него из дредов, они неожиданно щекотнули – и я стал пушить их двумя пальцами, а Томми уткнулся мне в рот этим лбом, сам как-то бережно целуя мне шею там, где билась в артерии кровь.
Говорить такое грешно, но я больше никогда не был настолько счастливым и умиротворенным, как в ту ночь. Том никуда не девался, не отстранялся, называл меня по имени, пах, как в детстве, нашим запахом и ещё чем-то приятно-терпким.
Это не был секс. Мы не знали – как, но не могли перестать везде целовать друг друга и купались в сперме. Её было нереально много.
Утром, до того, как все поднялись, Том украдкой набил стиральную машину нашей одеждой и включил стирать. Я в это время отмокал под душем, совершенно обессиленный, думая о том, что если брат заглянет сейчас ко мне, то я просто умру и всё.
Уснул там, а он пришел и несколько минут будил, ошалевший от страха, что я заболел и не проснусь. Смешной такой, растрепанный, полураздетый.
Это Тома у нас считалось не разбудить. Лет до десяти подъемом занималась мама, каждое утро, поливая его из чайника, а однажды сказала: «Твой близнец – вот и любуйся».
Слово было точное, Том был во сне хорошенький и безобидный, как плюшевый мишка.
Каждое утро я поднимался от звонка будильника и бежал к нему. Врубал Нэну и начинал прыгать на постели. Спящий брат подскакивал на матрасе и просыпался злой – настолько, что хватал и стягивал мои штанины, а я продолжал прыгать с голым задом, потому что у него был точно такой же – это ведь все равно, что посмотреться в зеркало.
Том наконец присоединялся ко мне, передразнивал Нэну, бил пятками друг о друга, щекотал – не мишка уже, а бесёнок. Всё заканчивалось с приходом мамы: она выключала музыку.
- Отнеси меня отсюда, - жалобно попросил я Тома, или только хотел попросить, дрожа на быстро остывающей эмали ванной. - Он кое-как вытер меня полотенцем и взрослых позвал.
Я вправду сильно заболел тогда. К тому моменту, как за мной пришли, я уже ничего не соображал: поднялась температура.
-
Том написал мне потом своим корявым почерком, клонившимся влево, вслух разговаривать об этом мы смущались, - что секс убил страх.
Страх победил в те ночи, когда я в бреду кричал его имя, и приходилось зажимать мне рот, казалось, что сразу догадается мама., потому что на воре шапка горит, а я был невменяемый и заглатывал его пальцы.
Он не написал, я понял сам, что Том, как какой-нибудь язычник, боялся гнева небес. Или попросту – совести.
Тогда мы почти фанатично переключились на музыку. Я догадывался, что со страстью отчасти может сравниться только слава.
-
Наши отношения с братом перешли в область «всё - и ничего». И каждое прикосновение для меня было – секс. Единственно возможный, за который друг перед другом не краснеешь. Я коллекционировал их маниакально в своей памяти.
- Напиваюсь на Oktoberfest, Том вдруг запускает руку мне в волосы и пару секунд поглаживает голову. Никто из друзей не замечает, я пьяно дремлю на лужайке, его коленка совсем рядом, даже чувствуется тепло, и от счастья в глазах расходятся радужные круги. Я потягиваюсь и прижимаюсь, будто невзначай, щекой к его коленке.
- Во время турне нас селят в один номер, он укладывается, отвернувшись. Среди ночи я прислоняю ладонь к его спине и считаю удары сердца. Оно бьется мне в руку часто-часто, словно хочет ко мне, я считаю удары, как барашков, но почему-то не спасаюсь от бессонницы.
- Однажды я засыпаю в машине, зажатый между Томом и Густавом, когда подъезжаем к месту, Том расталкивает меня. Вверху мутно светит фонарик. Вглядевшись в мои сонные глаза, он вдруг нагибается и шепчет: «Косой!» - и в ту же секунду, пока я набираю воздух в легкие, что парировать, его прохладные губы прижимаются к ушной раковине, задерживаются на чуть-чуть. Мой возмущенный вдох со стоном вырывается наружу.
- Ну-ка мне скажи! – просит Густав.
Том добродушно улыбается.
- Ты этой шутки не оценишь.
А я нервно жую его дреду и ёрзаю на сидении.
II
Дождь лил как из ведра. Том сидел у меня в номере, жестикулировал, доказывая, что мы уже не маленькие и сами сможем себя продюсировать.
Я брал чипсы из пакетика, зажатого у него между ног, и очень сомневался.
Том замолкал, когда гремел гром, и мы смотрели в окно, дожидаясь, когда стихнет, и новые молнии отразятся в стекле.
Мне хотелось взять Тома и накрыть нас одеялом с головой. Мы делали так, когда были малышами. Шептались там. Такие придумывали сказки!
После нескольких минут уже ногу было страшно высунуть. Мир казался враждебным. Только под одеялом нам вдвоем тепло и хорошо. Наверное, вспоминали, как в животе у мамы.
А потом, зная, как страшно, я пытался выпихнуть из-под одеяла Тома и смеялся, когда он протестующе вопил и хватался за меня.
Мама любила неожиданно просовывать к нам руку и трогать, например, за попку. Мы хором взвизгивали, рывком подтягиваясь друг к другу, подальше от краев.
А она осторожно стягивала одеяло. Мы смотрели, вытаращив глаза, и первые секунды от страха её не узнавали.
- Эй! – Том щелкал пальцами перед моим лицом.
Я заметил, что засунул руку за новой порцией чипсов и так задумался.
- За маникюр не страшно, мм? – улыбнулся Том. – Крошки под ногтями будут.
Я засунул чипсы в рот и после демонстративно облизал черные ногти. Острая паприка.
- Помнишь, мы под одеяло залазили, Том?..
Он только начал вникать в вопрос, как громко продзинькал его мобильный.
Том посмотрел и поморщился.
- Ну нафиг они такое мне шлют? Фанаты..
- Что? – машинально, без интереса спросил я.
Прогремел гром.
- Опять майку задирал, Билли, - Том показал фото моего бледного живота на экранчике.
- Блин. Некрасивый какой.. – расстроился я.
- Красивый, - возразил Том. – У меня такой же почти.
- Разве? Ненакачанный.. Потрогай, – я сморщился от смеха, дразня его, задрал и быстро опустил футболку, как на концертах. Серьезные фотографы и операторы не любили этого. Говорили, детское порно, и всегда вырезали на официальных видео.
- Прекрати задирать, - сказал Том многозначительно. – Дурашка.
Я от обиды слегка выпятил губы и снова выставил свой голый живот.
- Помнишь, под одеялом?.. – бессвязно спросил я.
С Томом можно было бессвязно, он же близнец.
Он некоторое время смотрел на живот, а потом поднял на меня мрачные глаза.
- Сейчас сюда придет кое-кто.
- Мне одеться и уйти? – я раздосадовано облизал губы.
- Разденься и останься, - хмыкнул Том, отшвыривая пустой чипсовый пакетик в центр комнаты.
Пришла девушка. Коксни. Как с обложки журнала, за ней - шлейф легкого парфюма. И где Том только таких находил? Проституток..
- Ничего, что нас двое? – смущаясь, поинтересовался он.
Я вздохнул, отступая к двери. Вот такую фразу и таким тоном Том вполне мог бы сказать маме, когда рождался. Если бы умел говорить.
- Двое? – удивился я вслух. – Знаете, я не люблю такого. Коксни.. – я помахал рукой перед глазами, прочищая картинку. Совсем с ума посходили. Она ответила: «А мне нравится»
- Тебе пора, Билли, - Коксни стала раздеваться, а Том вернул меня сам стягивал мою футболку. Я растерялся, когда он положил мне руку на бок и подтолкнул к постели. Я лег.
Скоро мы оказались втроём на кровати. Мы с Коксни совершенно обнаженные, она на мне, Том сверху, - так её в меня вдавливает, нечем дышать.
Коксни целует мне шею, но всё моё внимание сконцентрировано на руках Тома, что гуляют по моим влажным бедрам.
- Том.. – хрипло зову я брата, напрягаюсь, бедная Коксни зажата между нами, он находит мои руки, прижимает запястья к кровати, в этот момент что-то словно лопается, и я вхожу в жаркое, чужое. Коксни прикусывает мои соски и громко стонет.
Я понимаю, что не могу кончить, это душит, сам не замечаю, как начинаю плакать от неудовлетворения. Том испуганно ладонями вытирает мне щёки.
Он никогда не любил моих слёз… Наверное, потому, что совсем маленькими, как по цепной реакции, мы плакали оба, несмотря на то, кто из нас ушибся и кто капризничал.
Бабушка с этим очень боролась. Она говорила мне, когда Том разбивал коленку и мой рот уже зеркально начинал кривиться «Билл, пожалей Тома» - и показывала, как надо дуть на ссадину и гладить по волосам. Его легкие пушистые волосы прилипали к вспотевшей ладошке, я старательно гладил, наш Том переставал плакать довольный и разомлевший. Бабушка объясняла, что помощь – не всегда солидарность. Мне кажется, он усвоил это лучше, чем я.
Я вспоминаю, наблюдая за тем, как Том снимает штаны, а Коксни перекатывается к нему и что-то шепчет на ухо, вспоминаю снова прошлое, но сравнительно недавнее.
Меня пожирало честолюбие. Я был намного честолюбивее Тома, ему-то всего и нужно было, чтобы девчонки на улице узнавали и пальцем показывали. Мне же хотелось покорить мир, вписать свое имя золотыми буквами в историю человечества.
Смешно звучит, но я так тогда мечтал об этом.
Были такие моменты, когда я стоял на сцене и забывал обо всем.
Музыка, ослепляющие софиты – и море людей, зал, который я всегда больше представлял, чем он был, немногим не Вселенная.
Я забывал, что мой брат – бабник. Мысленно каждой второй юбку задирает. Забывал, что я, в общем-то, несчастлив в любви, и не могу представить даже приблизительно девочку, которую смогу полюбить, а главное, довериться, как брату.
В тот день всё шло наперекосяк. На открытой площадке в пригороде Магдебурга нас осмеяли. Ведущий, прыщавый какой-то урод, долго меня передразнивал, прежде чем представить. Том только плечами пожимал, Густав советовал снять шотландскую юбку, но я не поддался, конечно. Я любил экспериментировать..
Вышел – оказался этому уроду по плечо. Гадко стало, но надо было петь, а не драться. Оглянулся на Тома – он снова только плечами пожал. Как будто говорил, что с них возьмешь, с этих уродов.
Вечером, пока никого не было дома, я плакал, уткнувшись в кухонный стол. От бессилия.
В какой-то момент почувствовал, что брат рядом. Пивом запахло и девчонками. Я поднял мокрые глаза на него, - очень интересно было узнать, как он смотрит.
Том побарабанил по мокрому деревянному столу, потом лизнул пальцы.
- Соль.. – пробормотал задумчиво.
Я молчал. Хотелось крикнуть: ну да, соль, я реву, я соленый, не сладкий, как ты от шоколадного пирога и мятных батончиков.
Том балансировал на площади своих узких ступней, рубашка не до конца застегнута. Конечно, можно было подумать, что от жары, но я другое подумал и сильней расплакался. Как будто отпечатки чужих пальцев увидел на его коже. Кикимора.
Я взвыл: Том вдруг выбил из-под меня стул – я оказался задницей на полу, в последнюю секунду пытавшись удержать меня, он грохнулся рядом на колени, ни мне, ни себе не смягчив удара.
- Ревешь? – угрожающе.
- Пьяный! – в ответ залепетал я. – То Мери, то Мадонна, то Магдалена, а я как же?. Драться мне не дал.. Да, я плохой, я соленый. Об меня всякие уроды вытирают ноги..
Всё, что на душе, сразу выпалил.
- Кристин, - глуповато улыбнулся брат.
- Уу! – я захлебывался.
Редко, но бывает, - когда чернеет вдруг мир и обваливается на тебя.
- А я? – повторял глухо, покачиваясь из стороны в сторону. – Сисек что ли у меня нет или другое что лишнее? Целовать не хочешь.
- Ты бредишь, - вслушался Том.
- Чем я хуже Кристин?! – выпалил я, сам от себя не ожидая, и не то, чтобы искренне недоумевая.
- Кретин.. Ревешь, – Том почесал в затылке, тоже покачиваясь. – Я тебя люблю.
Я громко охнул, роняя голову ему на плечо. Ни до, ни после, не слышал такого от Тома. Разве что во времена бабушкиного «Пожалей», мы повторяли за ней, что любим друг друга.
И вот эти три слова неожиданно, горячо, ни на что непохоже.
Отдаленно не похоже и на то, когда тысячи фанаток кричали мне их, я фанаткам не верил. Я даже начать икать перед Томом от волнения. Он гладил по спине, слегка прижимая, когда я снова издавал этот звук.
- Билли – романтик, - вдруг засмеялся он.
Я позже понял, что его слова могли значить всё, что угодно, и это меня уязвило. А ещё позже, может быть сейчас, наблюдая, как брат рядом сливается с Коксни, я понял, что уже неважно. Поворачиваюсь и начинаю щипать его ляжку, ногтями прихватывая кожицу. Он так увлечен, что ничего не замечает.
-
Я лежу, уставившись в белый потолок, и слушаю, как за окном льет дождь, по-прежнему, точно из ведра.
Том спит, уложив дредистую голову на смуглую женскую грудь. Мой взгляд не задерживается на ней, а останавливается на голом брате. Худой такой, длинный, ягодицы продолговатые, такая же, как у меня, скудная растительность между ног. Когда мы выросли?
Мой любимый кадр из нашего семейного видеоархива – вижу его – как мы с Томом на велосипедах удаляемся по засыпанной желтыми листьями аллее, абсолютно одинаковые, только одетые в разные цвета, - и вот кто-то из нас приближается ко второму – колесо к колесу, сползает немного и толкается плечом. Мама кричит, чтоб осторожнее – и отключает камеру. Из-за этого мы может втроем только догадываться – кто был кто. Упали ли мы тогда? Почему мама не снимала дальше? Никто не помнит – и это тайна, покрытая мраком.
Так хочется прикоснуться к нему сейчас. Я облизываю палец и засовываю ему в пупок. Повожу там. Теплый. Том во сне довольно улыбается, выгибается. Засранец.
Я повторяю, - и он притягивается к ласке, ко мне, обхватывая руками. Мы лежим нос к носу.
Я накрываю нас от Коксни и всего простыней, понимая, что ждал этого целую вечность, только вот теперь – боюсь разбудить. И так хорошо. Он мне прямо в лицо выдыхает.
Когда наш Монзун занял первое место, мы долго прыгали на кровати в отеле и не могли остановиться. Тогда никак по-другому не представлялось выразить радость. Мы прыгали до потолка и старались так схватить другого, чтобы свалиться. Это была всё та же забава утр, кто окажется сверху – у того день хорошо пройдет. Тогда мне повезло. Я плюхнулся на пол, на Тома, надеясь, что не поломал ему ребра – и нас стало опять накрывать. Мы уже оба боялись. Я сжимал его руки, такие мягкие, безвольные, что хотелось плакать, а он смотрел опрокинуто, потом прошептал с ощутимым усилием «Мне в туалет надо, Билл, отпусти».
- Томка, - зову я тихо сейчас.
Он нехотя открывает глаза, задевая ресницами. Мы смотрим друг на друга и так лежим...
