Как называются - не знаю.

Гаврило Азинович: есть еще сила у болгарского народа!

Очень рьяно помогал садить деревья.

Я, конечно, хочу радоваться жизни каждый день. Хочу просыпаться поутру здоровым и бодрым, чтобы не болели кости и не трепыхалось в разнобой сердце, чтобы мысли в голову приходили чистые и спокойные. Я хочу говорить близким тихие и ласковые слова, хочу, чтобы вдохновение не оставляло никогда, и друзья не уходили, затаив обиду, а родители всегда были живы и здоровы. Хочу, чтобы сын был добрым и справедливым, хочу дожить до старости, сохранив свежесть мыслей и чувств. Я много хочу в этой жизни, но в реальности, к сожалению, все не так происходит, а скорее наоборот. Каждый день - это бой с самим собой, с обстоятельствами, болезнью. Радость - редкая гостья за мои столом, а с горечью я рожден и повенчан. Слова мои - яд, отравляющий жизнь другим; мысли - мрак, заражающий вокруг живущих; а всякое действие или поступок вносят хаос и разлад. Все это сказано не для красного словца, а из ежедневного печального опыта. Я так чувствую себя, но всей душой стремлюсь вырваться из плена трехмерного. Я вижу белую птицу, пролетающую надо мной. Она притронется к голове моей своим легким крылом, и сомнения уходят прочь. Запоет она дивным голосом, и сердце наполнится нездешним веселием. Жизнь - не счастье, а только путь к нему; любовь - не начало, а венец всему; радость - не цель, а только хлеб для души, укрепляющий ослабевшую, усталую душу.
Каждое явление и всякая вещь на земле - это только отблеск горнего мира. Здесь отчасти мыслим, отчасти чувствуем, отчасти живем. Все, что сполна, будет там, за краем. И вера истинная, и божественная любовь, и счастье совершенное, и бесконечная радость...

Мы не видим лица завтрашнего дня, мы даже не знаем, увидим ли свет нового утра. Оглядываемся назад и едва различаем цепь событий и лиц, и не можем соединить их в единое полотно. Что-то стерлось и пожелтело от времени, что-то прожигает совесть стыдом; обрывки фраз, мыслей, случайные встречи, разлуки и невосполнимые потери. И настоящий день смутен будто сон. Мы видим близких своих и друзей как через запотевшее стекло, а все предметы вокруг, и дома, и деревья - будто покрыты слоем вековой пыли. Наши думы мимолетны, желания неуправляемы, а слова пусты, как шелуха. Чего хотим, куда идем, зачем живем?
Мы знаем точно, что где-то есть синее небо и ослепительный свет, где воздух чист и хрустально прозрачен, так что видно далеко, до самого горизонта. Над снежными вершинами высоко парит горный орел, а из недр земных бьют сладкие холодные воды. На лицах жителей улыбка и покой, слова их молнией пронзают душу, а откуда-то сверху, из лазурных небесных сфер доносится музыка, уносящая нас ввысь, туда где нет ни боли, ни уныния, ни бед.
Все это видится нам ясно, но только во сне. Пробудившись, мы снова возвращаемся в сырую туманность долины. Идем как слепые, спотыкаясь и падая, ошибаясь и страдая. Надеемся, что скоро подует свежий и веселый ветер, разгонит хмарь, и будет светлый ясный день...

Болгары не празднуют День Победы, потому что воевали на стороне Гитлера. 9 мая мы все вместе пошли в городской парк, чтобы посадить деревья на фестивальной аллее. Были там два человека, прошедшие войну: Антонио Конти, директор фестиваля в Риме, служивший в армии Муссолини (в белой рубашке, с лолпатой), и серб Гаврило Азинович, директор фестиваля в Белграде (стоящий позади итальянца), который сражался в рядах сербских партизан против немцев и тех же итальянцев. Они мило улыбались друг другу. Гаврило подшучивал, но это было безобидно, потому что Антонио ничего по-сербски не понимал. В конце-концов, на закрытии, серб вышел на сцену и эмоционально поздравил всех с Днем великой Победы. В ответ ему были жидкие аплодисменты, а Антонио напрягся и побледнел. Так что тень войны не растворилась совсем, она жива, разделяя европейцев на две половины. И неизвестно еще, что ожидает нас в будущем...

Говорить на одном языке - это не значит произносить одни слова. Можно жить в одной семье, общаться каждый день, быть знатоком родной речи, но при этом не слышать и не понимать самых близких людей. А можно встретить на улице незнакомца, не разумеющего ни слова по-русски, но по жесту, по взгляду, по интонации, и еще неведомо по чему, - понять: это - родственная душа.
Не колебания воздуха - один язык, а вибрация души. Не общие слова утратили строители Вавилонской башни, а способность понимать себя и других.
И как услышать брата своего, если в тебе самом разлад? Душа желает одного, мысль стремиться к другому, плоть алчет третьего, противоположного духу. Вечная смута и непрерывная брань - это современный человек. Боюсь, что самому ему не вырваться из этой паутины, не найти общий язык с людьми и дорогу к живому Слову. Здесь нужен шум в небесах в блистаниях огненных языков, нужно, чтобы небо отверзлось и свет, сходящий оттуда, растерзал ветхость нашего существа; чтобы открылись наши глаза и наши уши, и мы увидели бы мир в новом свете, услышали бы божественную музыку бытия, поняли не только друг друга, но и птиц, зверей... Один знакомый монах мне сказал недавно: "Как страшно: Дух Святой сходит на всех; только одних сжигает в пламени страстей, а других преображает светом." Мысль, конечно, не бесспрорная, но любопытная...

Охотился за ним долго, но безрезультатно. Объектив слабоват.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Эти цыгане заметили, что снимаю, потребовали мзды или угощения. Пришлось угостить.

Мы с ним подружились. Жаль, имени не сказал. Днем жарко, решил попить...

Этот снимок сделан прямо с площади. Это местные цыгане вино попивают.

А это главная площадь города, где был просмотровый зал. Она всегда так пустынна, как будто вымерли все. Удивительно!..

А это сама гостиница, которая называется, как и все здесь, "Долна Баня". За столами видны участники фестиваля. Здесь обедали, спорили, общались почти круглосуточно.

Это вид с балкона моего номера на гору Риглу ( ее снежная вершина виднеется за первой грядой гор). Снято часов в 7 утра по местному времени. Каждое утро просыпался пораньше, чтобы полюбоваться на этот пейзаж, подышать чистейшим, сладким горным воздухом.

Вообще-то - это танцы с огнем, которые почему-то проводятся на одной из софийских площадей среди бела дня.

Патриарший собор Александра Невского в Софии был построен русским царем Александром III после освобождения Балкан от турок. Внутри находится довольно в плачевном состоянии и нуждается в серьезнейшей реставрации.

Да, поздравляю всех с прошедшим праздником Победы!

Что-то есть в этих скороспелых перелетах. Два часа лету туда, еще час на машине к подножию горы Риглы, в чудное место под названием Долна Баня, что в переводе на наш великодержавный обозначает - курорт в долине, - и ты в другом мире, отрезанный от однообразия будней, от суеты и трудов. Хотел три дня помолчать, посмотреть кино, подышать горным воздухом. Не тут-то было! Братья-болгары быстро меня раскусили, сербы с македонцами поддержали, и все три дня и три ночи провели в непрерывных беседах наполовину по-русски, наполовину по разно-славянски, с небольшими перерывами для сна и для просмотра кино. Кино, надо сказать, было слабенькое, зато друзей приобрел много. И это главный итог поездки. Чуть позже обещаю небольшой фотоотчет с короткими комментариями. Может, вам будет любопытно...

Лето еще не началось, а я уже летаю. Только что вернулся из матери русских городов, а завтра с утра лечу в Болгарию на фестиваль. Потом Курск, Орел, Выша... И много раз в Киев туда и обратно, потому что вчера заключил договор на очень большую вещь. Будем летать и работать...

А в Киеве теплынь да благодать! Цветет сирень и яблони, и все остальные плодоносные деревья. В воздухе стоит пьянящий аромат, важно гудят шмели и пчелы, а разнаряженные толпы неспешно движутся по Ботаническому саду. Унылым контрастом смотрятся редкие помаранчевые и блакитные флаги на площадях, таких же расцветок палатки, где уставшие пассионарии выкрикивают хрипло имена вождей. Им бы на волю, в сад или на Днепр с удочкой.
Нет никакой революции, есть мелкие разборки между кланами и власть имущими. Они думают, что делают историю, они считают, что строят государство. Они ошибаются. Те, кто строил великую Киевскую Русь лежат в пещерах Лавры. Они снисходительно смотрят с высоты вечности на суету и тщету временщиков, пытающихся разделить веру, язык, народ. Такое уже было. Во времена княжеских междуусобиц владимирцы, например, считали киевлян иностранцами. И Андрей Боголюбский (святой между прочим) жестоко раззорил Киев, предал грабежу не только дома и палаты, но и само сердце Святой Руси - Киево-Печерскую Лавру. Вся эта рознь привела к тому, что перестала существовать Киевская Русь, вытоптанная Батыевой конницей. Понадобилась не одна сотня лет, чтобы прозвучали слова святого Сергия о тройческой нераздельности и неслиянности. Все мы разные, дети славянские, от Белого моря до Черного, но нас соединяет единый и непобедимый дух, наша вера, свое, неповторимое воззрение на мир. Если разделится этот дух, то рухнет славянский мир. На обломках его будут бродить другие половцы, печенеги или гунны. Среди русских берез будет звучать другой, неведомый язык; он будет призывать других богов.
Вы скажете - это фантастика, но вспомним другие великие цивилизации, которые ушли, оставив на поверхности земли лишь слабые следы. Виною всякого распада являются высокомерие, беспамятство и гордыня.
Что бы ни было, но я надеюсь, что и через тысячу лет над горами Киевскими и холмами Московскими будет стоять теплынь, будет цвести сирень, а влюблюенные будут говорить друг другу трепетные слова над Днепром или Москвой-рекой. Надеюсь очень, - на славянском языке...

Когда усталость берет свое, я всегда вспоминаю епископа Василия Родзянко. Летом 1998 мы снимали его в Петербурге и Царском Селе. Он приехал на родину с группой русских эмигрантов и так получилось, что одному из них не хватило номера в гостинице. Просто ошибка вышла. Владыка - добрая душа, конечно, предложил ему кровать в своем двухместном номере. А господин тот, оказывается, не только страшно храпел, но еще и громко разговаривал по телефону со всем миром. За счет владыки, естественно. Почти неделю владыка Василий не спал совсем. У него отказали ноги, он с трудом говорил, но при этом мужественно переносил выпавшее на его долю испытание. По утрам он выходил в садик при царскосельской гостинице и некоторое время дремал. Я сидел рядом и охранял его покой. Дивные мысли приходили ко мне в эти минуты.
В последний день мы решили прокатить владыку на катере по питерским каналам и Неве. Не бескорыстно, конечно, но с намерением заснять это на пленку. С большим трудом мы погрузили его в катер, а потом произошло чудесное перевоплощение. Удивительные виды северной Пальмиры до того восхитли старца, что он воспрял духом. Вспомнил, как они с матушкой, будучи молодоженами, совершили свадебное путешествие в Венецию. Вспомнил деда, родителей, свою молодость. А на середине Невы вдруг сказал замечательную речь, свое завещание будущим поколениям.
Когда мы, наконец, пристали к причалу, произошло еще одно чудо. Владыка, словно забыв свою недельную бессоницу и немощь, сам взобрался на берег и пошел к автобусу так быстро и твердо, будто выросли у него крылья, или кто-то невидимый нес его над асфальтом. Этот душевный подъем продолжался у него несколько дней до тех пор, пока мы не проводили его на самолет, уносивший его в Америку.
В тот вечер мне стало очевидно, что не мы носим в себе божественный дух, а дух носит наше бренное, болезненное и слабое тело. Эту мысль подтверждает и образ старца Николая Гурьянова с острова. Кто видел его, наверное, помнит, что он до последних дней не ходил, а летал или бегал. А было-то ему уже за 90.
Желаю всем бодрости духа, ярких впечатлений и светлых воспоминаний!

Легко сказать: отдай свою жизнь,- когда и малой вещью поделиться жалко. А каково было им, безусым, не целованным юнцам, не успевшим вкусить радости и горечи жизни, когда они вместо свидания с любимой, были брошены в адский котел войны и смерти для того, чтобы положить свою душу, и чтобы мы могли вдыхать весенний запах цветущей сирени, слушать музыку, доносящуюся из соседнего дома, видеть восторженные глаза сына, или просто стоять под теплым летним дождем и радугой, перекинувшейся от одного края небес к другому.
Мне стыдно слушать, когда о них говорят: они были пьяницы, безбожники, а не герои. Разве Господь, изрекая, - "нет больше той любви, когда душу свою полагают за други своя",- имел ввиду только христиан?
Многие мученики жизнь свою проводили беспутно, но в какой-то момент, когда вели мимо христиан на казнь, сходила на них Божия благодать, они становились в один строй с обреченными, проливали свою кровь и приобщались к сонму святых. Никто не спрашивал их: крещены ли они, потому что они крестились собственной кровью.
То же можно сказать и о тех, кто погиб, защищая нас.
Я почитаю этот праздник больше, чем какой-либо другой.
Я удивляюсь, почему его не включают в круг церковных праздников. Победу над Мамаем празднуем, над поляками - тоже, не говоря уже о Полтаве и Бородине, а день последней Победы остается сугубо светским событием.
Может, прежние герои были благочестивее наших дедов?
Или не пришло еще время?
Или воинства небесные не помогали нам и чудес было мало?
Хорошо бы отметить этот день торжественным церковным торжеством. Пока есть еще живые герои...

По просьбе друга стал вспоминать, что же говорили об этом отцы, с которыми пришлось общаться. Вот что вспомнилось сразу.
Владыка Василий (Родзянко): "Мы думаем, что это уныние, а это просто - химия. Выпей витаминов, пойди в лес, отдохни, и все как рукой снимет.
Еще говорил он, что признак настоящего уныния - это чрезмерная деятельность. Человек трудится как муравей, стараясь заполнить внутреннюю пустоту. В этом смысле большая часть современного человечества пребывает в унынии.
О.Василий Ермаков, служивший в Серафимовском храме, любил повторять слова преподобного Серафима Саровского: "Веселие не грех, потому что оно согревает душу. Улыбка от души, а смех от живота. Уныние - матерь всех грехов, а угрюмость - печать сатаны."
Он сравнивал человека унывающего с евангельским расслабленным.Когда ничего не хочешь и не можешь, когда парализовано все: и ум, и чувства, и тело. Это - тяжелая болезнь, которую порой не может вылечить ни один человек, только Господь силой Своего Духа.
При этом о. Василий учил, что уныние нужно побеждать кончиками пальцев, то есть, не браться за большие дела, а делать что-то простое, примитивное. Оживут пальцы - оживет и душа. Важно, чтобы попался тебе опытный духовный врач, который не станет тебя нагружать обличениями в прошлых грехах и примерами жизни святых. Доброта, любовь и терпение - вот три лекарства, которые должен иметь в своей "аптечке" духовник. Этими лекарствами многие смертельные недуги исцеляются...

Был у меня во ВГИКе мастер - замечательный драматург, искренний, честный человек, живший и писавший сердцем. Он свято верил в справедливость на земле, в то, что мир и человека можно изменить к лучшему. В конце жизни он разуверился в этой утопии, принял крещение, но годы бессмысленной и жестокой борьбы сделали свое дело. Он очень много пил, это была болезнь. Он и умер в таком состоянии, отказавшись принять укол от нарколога. Мне звонили его родственники, но я не мог приехать и чем-то помочь, потому что у самого было обострение болезни, так что едва передвигался по комнате. Укол ему все-таки поставили, но было поздно.
Меня мучила совесть от того, что не приехал тогда. И вот однажды, примерно через полгода после его кончины, глубокой ночью раздался телефонный звонок. Сквозь сильные помехи я, конечно, узнал неповторимый голос своего мастера. Я удивился: "Разве можно ОТТУДА позвонить?" Он сказал, что трудно, но все же можно. От растерянности я смог спросить только: "Как вы ТАМ?" Он ответил: "Хорошо, очень хорошо; во всяком случае значительно лучше, чем прежде. Нет суеты земной. Недавно закончил новый сценарий..." Я был потрясен: "Как, ТАМ можно писать сценарии, снимать кино?!!" "ЗДЕСЬ все можно, - отвечал мне мастер.- ЗДЕСЬ все как на земле, только нет шелухи и бессмыслицы..." На этом тонкая связь прервалась и я проснулся. Впрочем, все было так реально, что я до сих пор не уверен: был ли это сон? А еще я вспомнил, что это было утро Баговещения Пресвятой Богородицы. Не смог больше заснуть, пошел на ранюю службу, молился с особым чувством. После этого душа моя успокоилась: у мастера все хорошо. И очень часто посещают мысли: если все так, как рассказал мне мастер, то, значит, земная наша деятельность не напрасна. Мы станем заниматься ТАМ тем же, чем занимались здесь, только на другом уровне... Стало быть, нужно ревностно и добросовестно совершенствовать свои профессиональные навыки, чтобы там не осрамиться... Такие помыслы. Странные...

"Человек, посвящающий свою жизнь алгебраическим уравнениям, не понимает ничего в культивировании простого лука-порея, ведь это само по себе процесс не менее сложный. Тот, кто посвящает себя выращиванию лука-порея, слабо подготовлен к исследованию тайн астрономической туманности. Противоположность ошибке - не есть правда, и, прежде всего, противоположность правде - не ошибка. И пока человек не стал богом, правда на его языке выражается через противоречия. И каждый идет от ошибки к ошибке по пути к истине". А.Сент-Экзюпери

Сначала замешаем цемент. Потом покроем шпаклевкой и долго будем шкурить, задыхаясь от белой едкой пыли. Разведем краску ведрами, раскрасим все, вымазавшись по уши, так что потом придется руки оттирать жесткой щеткой. Почти до крови. Дальше будем висеть будто ленивцы на лесах, в жутко неудобных позах, едва дотягиваясь кисточкой до нужного места. Ночью, конечно, придется переворачиваться с боку на бок от нытья костей, а утром в прямом смысле стаскивать себя с постели. И все сначала...
Это не записки бывалого штукатура-маляра, это будни обычного русского иконописца, который решил заняться фресками - делом одухотворенным, возвышающим сердце и ум, приобщающим самого художника и тех, кто созерцает образы, к божественной, нетленной красоте...
Впрочем, я не об этом хотел сказать.
Хотел сказать вот что: если ты решился встать на путь исправления души, служения Истине, то не жди одних только приятных и сладостных минут вдохновения и полета. Для того, чтобы хоть немного приподняться над сумраком этого мира, нужно много замешивать "цемента", глотать горькой пыли, набивать кровавых мозолей. Должно немало пролить слез и вытерпеть сердечной боли, а когда, наконец, небо откроется и хлынет сверху несказанный свет, то доведется увидеть в себе не столько добродетели и достоинства, сколько безобразие и несовершенство. И ты, ждавший этого момента всю свою жизнь, столько претерпевший из-за него, падешь ниц перед этим всепроникающим светом и восплачешься горько: недостоин я этого небесного чертога, недостоин радости и блаженства!
Чем ближе человек к Богу, тем острее это чувствует. На грязном полотне и большие пятна незаметны, а на белом, чистом полотне души - даже малая капля грязи - это катастрофа. Поэтому плачут святые о своих грехах до самого конца, даже больше, чем закоренелые грешники.
Будем делать на земле пыльную и грязную работу в собственной душе, не ожидая здесь ни награды, ни утешения, но уповая на радость жизни будущего века. Глаза не видят этого и ум слеп, но душа, птица зоркая, радуется в предчувствии, в предвидении. И этого довольно, чтобы не унывать и не отчаиваться здесь.

Сокрушенно - не значит разбито, и смиренно - не значит сломано. Я сокрушаюсь о своем окаянстве, плачу о своих грехах; преклоняю колена перед красотой и кротостью Божества; но никогда не склоню выю перед хамством и пошлостью, перед самодурством начальствующего, потому что это уже называется не смирением, а раболепием и трусостью. Приходя к Богу, мы часто занимаемся самоуничижением, одеваемся в какие-то рубища, чтобы все видели, что мы не от мира сего; где нужно и не нужно поминаем имя Божие, крестимся на показ, безволие считаем добродетелью, отрекаемся от знаний и навыков, которые получили раньше, считая их крамольными и бесовскими. Кто научил нас этому? Бабушки в церкви, которые еще вчера выступали на комсомольских собраниях, или юные батюшки, начитавшиеся древних патериков и возомнившие себя старцами?.. Я много говорил на эту тему с владыкой Василием (Родзянко). Человек он был весьма доброжелательный, но выходил из себя, когда слышал чье-то утверждение:"Мы в церкви восстанавливаем все, как было до революции." "Вы не знаете, - горячился владыка,- как было до революции, а я знаю, потому что вырос в Сербии в среде эмигрантов, которые бережно хранили все, что вывезли с собой из старой России. До революции в в русской церкви все было не так!.. Не говоря уже о более ранних временах..."
Конечно, должно пройти время. Хотя бы лет сорок, как у израильского народа в пустыне, чтобы выросло и духовно окрепло поколение, не помнящее страну зла.
Наверное, мы - всего лишь навоз или удобрение, на котором вырастут и зацветут дивные цветы. Но что-то тревожно стало в последнее время. Слишком агрессивна и нетерпима становится наша среда в отстаивании ложного образа веры. А мудрые люди и старцы по-тихоньку уходят. Их образ искажается теми, кто жил с ними рядом (пример - о. Николай Гурьянов), а письменных свидетельств они, в большинстве своем, не оставили. Конечно, Бог из камней сотворит себе детей, если захочет, или обрушатся на нас скорби и испытания, чтобы сокрушить вознесшиеся и очерствевшие сердца. И только "сердце смренно и сокрушенно Бог не уничижит"...

Бывает же так: Пасха, весна, тепло, наконец! - а все мы думаем и говорим о достоплачевном. Начало недели вернуло нас к началу восьмидесятых, в трехлетку сиятельных похорон, а в конце седмицы ушли два истинных служителя красоты. Ищу в себе скорбь и почему-то не нахожу. Может, я привык к смерти? В годы, когда довелось служить псаломщиком, главными обрядами в церкви были Крещение и отпевание. Чин погребения я до сих пор помню наизусть, включая сто осьмнадцатый псалом. А сколько лиц "безславных, безобразных, не имущих вида" лежало передо мной. Тогда все время одолевала мысль: это не человек, это всего лишь его одежда, старая, прохудившаяся. Человек где-то рядом, это чувствовалась всегда, иногда было трудно читать и петь; а иной раз чудные строки Иоанна Дамаскина летели свободно, легко, будто птицы:"Кая житейская сладость бывает печали непричастна?.." И потом долго внутри сиял непонятный лунный свет. Прав был Серафим Саровский, когда утверждал: душа знает, куда она идет; и рай и ад еще здесь, на земле начинаются. Это чувствует не только сам человек, но и все окружающие. Есть старики, от которых извергается раздражение, ненависть, зависть, злость, а есть их ровесники, от которых веет чистотой, тихостью, мудростью, любовью. Одни побеждены этой жизнью и грехом, а другие прошли море греховное яко по суху, с годами с них сошла вся житейская шелуха и ржавчина, и сердцевина заблистала золотом добродетелей. Был у меня в Питере один замечательный и настоящий друг - Александра Николаевна Щекотова. Ей было 85 лет, мне - 25, но мы могли общаться часами на разные темы, и все никак не могли расстаться. Она ушла к Богу в 88 лет и ее погребение я вспоминаю как светлое церковное торжество.
О. Дмитрий Дудко как-то сказал:" Для кого-то смерть потеря, а для меня преобретение. Я теряю все, что некрасиво, больно, грешно, а приобретаю светлое, вечное, нетленное. Я покидаю землю, где правит грех и князь мира сего, а преобретаю Небо, новую землю, источающую молоко и мед, где нет холода и тьмы, где нет болезни и горечи, где лев с ягненком рядом возлежат, а откуда-то сверху доносятся дивные ангельские песни."
Мне хотелось бы привести эти слова тем, кто оставил нас сегодня. Я думаю, они заслужили свою новую землю, прикоснувшись к вечности еще здесь. Я с уважением отношусь к ним обоим.
Помянем!..