-Ты знаешь, он же Кай...Капризный мальчишка. Хо-лод-ный.
-Я поняла из какого материала сделан А. ... Фарфор.. Красивый и тонкий..
Даже скорей фаянс.. Легче бьется. (с).
-А ты и он 'ими' были? (с)
- Я бы еще не раз пощекотала тебя этим острым ножом! Ты ведь так смешно дрожишь. Ну, да ладно! Я отвяжу тебя и выпущу на волю! Можешь убираться в свою Лапландию. Только беги, что есть силы, и отнеси эту девочку во дворец Снежной королевы к ее милому дружку. Ты ведь слышал, что она рассказывала? Говорила она довольно громко, а ты вечно подслушиваешь! (с). Андерсен.
- А у меня ложка примерзла к шоколаду...
- Но и не Королева, ты что-то большое, то что греет... (с).
- Что ж ты глупая такая? Ты уже в свете своих фонарей совсем ослепла? Что ж беги безрассудно, беги не оборачивайся, беги так чтобы сдохнуть от судорог в коленях.
Прижимайся к Дьяволу крепче, ныряй в глаза и захлебывайся. Давай смелей, мы уже смеемся над тобой... (с)
- Никогда так нежно как сейчас меня не душили...(с).
- Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку. (с). Андерсен.

- Я - мастер,- он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой
"М".(с)
- А зато я смелая и сильная, а зато я младше, а зато...(с).
- А ещё мы гордые.
- Но я другому отдана и буду век ему верна! Осталось только определится которому из пяти...
- Девочка протянула ноги к огню, чтобы погреть их, - и вдруг... пламя погасло, печка исчезла, а в руке у девочки осталась обгорелая спичка. (с). Андерсен.

- Мы тогда *дружили*.
-А если почитать нашу с тобой переписку.. Два эмо-ребенка.
- Солено...
- Черт, мы ничего не ценили.
- Может стать первым после Бога. Верно и обратное, да?
- Не люблю его, не люблю, не люблю...У меня отняли игрушку...С которой я так и не наигралась.
-  Просто наркотик. Кай на одну ночь...А потом пусть катится ко всем чертям, ах нет, к своей Королеве....
- Блядь,я скоро ебнусь, от этого взгляда...(с).
- Да, легче...До крови...(с)
- Сладко?

В некотором царстве, в некотором государстве, за лесами, долами, морями жили-были на краю темного леса, старуха да дите нерадивое...Здесь луны такие, что дышать боль-но, и знаете, как-то безнадежно откровенно. За забором из костей, крови, сторожит равнодушная тьма.
- Эхх, выпьем, сына, где же кружка…
А за окном звенит цепью волк, воет…На полатях свернулись клубками гадюки, беспорядок, пряный запах алкоголя и дыма…А за заколоченными ставнями - холода.
- Знаешь, а люди любят осень, смешно, правда? Вычитали где-то, любят, любят, любят. Слушай, если твоя дурная ведьма повесится во-он на том крюке - кто меня снимать будет?
- Ежели смогу то… - мальчишка тяжело вздыхает, вертит в руках черную трубку. Здесь вечно живет тоска, ироничная, смешливая донельзя.
- Ох, чую всех переживу…От страха, ты же уронишь, непременно...
Рассеянное молчание, мальчишка не касается бутылки, у ведьмы на глазах слезы, размазанные по лицу мотком пряжи.
- Не смогу так, не смогу…Утоплюсь, в болоте с лягушками, веришь?
- Врешь…
В изразцовой печи горят письма, лунные, чужие. Алые ленты, малиновые, бирюзовые…Говорят, все счастливы, те, чьи чернила плавятся, сжимаются в пламени. Никто не вспомнит адресов, не нужно тревожить прошлое.
Заплаканная ведьма рассеянно мнет в руках змею. Сказывают, заходил сюда волшебник аглицкий, столетие назад, а гадюку возьми да потеряй. А метлу в тот год крысы сжевали, неурожай, засуха…
Что-то шумит, стучится в окно, мальчишка отворяет ставни, впуская вихрь кленовых и жирную летучую мышь, а в лапках - конверт, невероятно, добела чистый, штампы, числа, адреса…
Грозно пошатываясь, ведьма сползает со скамьи, в потемках нашаривая огромную лупу.
- Хорошо, ты только не рассказывай, испортит, как есть испортит, хотя и на порог не пущу… - и тихий смех сквозь слезы.
Ухал филин, и тихий рассвет, наполненный бесконечной, слезливой тоской нашего один-оче-ства.

А у нас ветры. Алиса нервно курит, сжавшись в комок, пытаюсь растормошить, но отворачивается, равнодушна и вечно смотрит в небо. Прижмется к оконной раме, молчит часами. А потом говорит что-то, тормошит плед, учит, учит, учит…

- Ты иллюзия, нет тебя, нет. Понимаешь? – Меряю шагами комнату, альтерэго горбится по-вороньи и кутается в шаль.

- Так выгони. Не сможешь, я тебе говорю. Меня любят, попробуй отрицать это. – Шаль пахнет табаком и  вишнями, по ночам Алиса кричит, врет, что снятся страшные сны.

А по утрам я боюсь разбудить её, пишу в тетрадях, в мельтешении расчетов и формул Его имя, издевательство.  Кому-то интересно, сколько будет, кому-то интересно как давно, кому-то интересно зачем.…А я складываю события мозаикой, тоже не могу согреется. А по ночам мы вместе сидим над книгами.

- Мы же уедем, обещаю, немного осталось. – Жалостливо, третий день юлю, а Аля - в плед, одно слово - эгоисточка.

- Немного.…Два года это совсем немного, да?! Два…Два…Два…

Аля…Дикий petit mort, оттого что ветер откровенен, будто бы чертова осень по венам. Крики, разбитый фарфор и холод, Алиса пахнет вишней. И хлопнуть бы дверью, оставив себя дрожать, размазывать туш по щекам, два, два, два…  

- Детка, ты бесполезна, понять бы это, ты не Королева, детка, далеко не...

И вдребезги. 

The End.

Уездный город N ехидно скалился продрогшей весной, а до тепла так далеко... Точеная безысходность марта, перрон, а я просто уеду, не до меня всем, не заметят. Здесь холодные весны, а там.…И главное – между - вагоны, вагоны, вагоны…

Много раз пытался сам заварить чай, такой, как здесь, безумно сладкий, обжигающий. Но нет, не хватало то ли опыта, то ли желания. Да и в теплых квартирах все не так, как в купе старого поезда следующего до…Неважно, когда ждешь все по другому, я жду, каждый раз зря.

Мы учились в параллели, сложно было потерять знакомого, в городе который от чего-то стал тесен. Тоненькая, хрупкая мышка, безразличные серые глаза, растянутый свитер. Говорят, любила мои стихи, сама что-то строчила в своих блокнотиках. Бездарное, чувственное, а я не читал. И теперь совсем рядом, на расстоянии ладони, потерянная, раскрасневшаяся от быстрого бега. Едва не опоздала, поезд почти ушел. А в руках кошелек, документы, книжки. Довольна, убежала?

Восемь часов, холодное купе, крепкий чай все, все что угодно. Мы незнакомы, молчим. Говорят, девочка вышла замуж, и больше не пишет, а ещё живет далеко. Говорят, работает редактором, одинока и холодна, курит... Говорят, публикуется, печатает романы, кормит голубей на площадях. Говорят…

- Эта весна, убивает, такая сука.…

Губы до крови прокусаны, ожидание и только. Я перед такой раздет и жалок, гол как церковная крыса.

- Скажи, как долго не виделись?

- Десять лет, представляешь, как время бежит…Нам – восемь часов, а потом не найдешь.

Говорят, говорят, говорят…Я грубо раздевал, девочка отлично играла. Прижималась ко мне мокрой щекой, шептала что-то. А я не мог остановиться, охваченный непонятным чувством – желание, ярость, желание. Нам немного осталось, да и то лишнее.… И старый поезд просто следовал до…

Ты знаешь, мне тоже снились странные сны. Дома, машины, дороги, лица. Беспомощная пустота тоненькими лапками прижимает, разглаживает швы на чертовом времени. Ночь и безумная скорость, ветер сушит слезы, и хриплый смех.

Это когда ты проваливаешься в пустоту, летишь, раскинув руки, и скоро все закончится, пройдет. Крики, где-то совсем далеко, в другом времени. Теплота змейкой растекается по венам, нежно, невозможно нежно…

И яркие огни трассы. Горьковатый запах одеколона в салоне, крики и ругань…Истеричка. Слышно как бьется чужое сердце в такт тротуару. Мне же почудилось, мне просто больно, хочется закричать, но могут услышать.

Ласковый рассвет в административном здании. У тебя глаза как ил, у меня чужая кровь на теле. Ты так осторожен, а я прячу улыбки. Кажется реки, безумно быстрые реки. И ветер разбивает стекла. Смеешься…

- Забери меня отсюда, прощу, забери! Я…не могу так больше…

- Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети. Абонент временно недоступен…

Я не хотела бы уйти в дожди, пытаясь спрятать несуществующие слезы, зябко кутаясь в потертый плащ. И давай сделаем так, чтобы было невыносимо жарко, и асфальт плавился. И чтобы люди в домах задыхались от духоты, и что-то съедало, скрадывало чувства. Вы будите спорить о чем-то, а может просто дышать, тяжело, то и дело, умываясь ледяной водой. И никто не заметит того, что ушла, а может и не захочет замечать. Все и без того прескверно. Тогда я схвачу ключи и выскочу из дома, босиком, чувствуя, как обжигает ноги дорога. Может быть, мне что-то будут кричать вслед, но скорее это окажется излишним. А потом ты уедешь, не знаю как я пойму это но.…Обещаю писать, каждую неделю, одно письмо в старом конверте. Обо всем на свете, кроме того, что когда-то было с нами. Ты не прочтешь, привычно разрывая листы.

Ты мне не снишся, ты мне не снишься, ты мне не снишь...

Ты войдешь и поставишь чайник, рассеянно погладишь рыжего кота. А за окном играет флейтист. Ты знаешь, в темноте все мужчины серы, можно обмануть себя, представив кого-то, чтобы слишком хорошо не.…А впрочем, мы не станем сейчас, слишком рано. Зато можно пить горячий чай, обжигая ладони и смеяться, закрыть глаза, подумав, что это не случайно, и ты останешься, навсегда. В этом доме на окраине, промокшей квартире, где не закрывают окна, рядом. Здесь, где все светилось покоем. А зачем обманываться?

- Куришь?

- Да, раньше когда уходили, чужие, с привкусом поцелуев. Сейчас так же ломаю сигареты. А ещё грызу яблоки, кислые, с кровью.

Здесь по утрам смеются дети, и тепло до невероятия. Часто дождливо, небо ниже  и откровенней, тоску не скрывают. Это смешно, когда запоминаешь голос, наизусть запоминаешь и ждешь. Лихорадочно и нервно, а потом улыбаешься, как будто смирилась, но помнишь.

- Знаешь, хочу украсть твой взгляд, хранить его на полке где ставят фото. А для этого нужно помнить, а для этого мало встречи.

- Ты, правда, думаешь, что запылившиеся взгляды так же красивы?
- Да нет, но люди хранят пустые фотографии. Ещё можно слова, сам голос, движения. Даже улыбки хотя здесь сложнее…

Мы сидим на полу и пьем чай из растрескавшихся кружек, ещё улыбаемся как дураки. Не друг другу, конечно же, так в пустоту. Это оказывается не сложно когда в твой дом приходит человек, небрежно разбрасывает обувь в прихожей…. И ты знаешь, что больше не вернется, разве что снова через много лет.

Абсурдная осень с запахом полыни, кофе. Ты лежишь, закрыв глаза, вдыхаешь дым и чувствуешь, как обжигает пальцы. Каждое утро улыбаешься, не играя, просто все такие смешные. Вправду же проще, хотя ты не веришь. И не встреч, ни расставаний. Только ты зачем-то пришел…

- У меня в этой жизни двойка по чистописанию, столько листов замарала. Наверное, просто оттого, что не хотела стараться. Знаешь часто бываю у одного человека… - Я отставляю кружку, запрокидываю голову и хитро смотрю на гостя.

- Часто…

-Да. У него очаровательная жена,дети. А когда-то плакал. Кричал, что ничего нельзя изменить. Смешной такой… Правда иногда думается, что было бы, если не…Я предпочитаю не останавливаться на этом, слишком все прошлое.

Да, я проживаю за каждого, кто был хотя бы жалкой тенью. Может быть, меняюсь как губка, впитывая чужой цинизм. Неважно, здесь теплое небо, по ночам падают звезды, как будто бы с хрустальным звоном. А я рассказываю сказки детям того, кто мог подарить маленький кусочек абсолютного счастья.

Мы целовались, в пустой квартире пропитанной сигаретным дымом вперемешку с надеждой, ничуть не обманывая друг друга. Смеясь над собой, отчаянно пытаясь забыться. Зная, что больше никогда не повторимся.

- Пообещай мне что будет больно…

Есть только пустота, ты осознаешь её, чувствуешь, как заполняет каждую клеточку тела, растекаясь по венам, нежно оплетает разум. И этот пафосный абсурд, мельтешащие люди, те о ком можно писать книги. А разве ты видишь их, осознаешь нелепость своего положения? Нет. Ты просто куришь, смотришь в небо. А этот город, он равнодушен к Одиночествам, даже уважает их. Ты смотришь в небо. Ты куришь. Ты…

Здесь все пропитано дымом сигарет, здесь никогда не остановятся часы. Знаете как это? Так…Холодное кофе. Душ по утрам, удавка-галстук становятся всенепременным ритуалом, уже трудно дышать и колет где-то сердце. Человек стремился, человек бежал, преодолевал препятствия, играл, а потом понял.  Вдруг, случайно, что бежать то некуда, и сейчас и тогда, но все равно продолжаешь, так, по инерции. И знаешь, что слился с небом, дышать не можешь. Часы не остановятся никогда. Тик-так, тик…

Можно отправлять письма в никуда и плакать. Только здесь, у огромного окна, рядом с бездонным небом. Только здесь, где нет привычек, осуждения. С каждой затяжкой вспоминать, того, кто ушел, кто никогда не вернется, оставив тебя расплачиваться по счетам совести. Ты же так много не успел сказать, ты же так отчаянно не пытался доделать.

- Здравствуй, а у тебя глаза красивые. Я вот… Цветы принес, шел по улице и вижу цветы, а снег, метель метет. Люди кутаются, зябко, как воробушки.  А цветам холодно, ну совсем как нам, понимаешь? Ты, конечно же меня не впустишь, а я продрог пока шел, руки вот исколол. Шипов хватает, и в жизни, знаю. Но холодно, отчаянно холодно…

Здесь низкое небо, давит, заставляет дышать. Вдох-выдох-вдох…Ты смотришь и куришь. Все давно потеряно. Распродано. Сын пишет письма, смеется над чем-то.  Здесь уважают одиночество, здесь лечат нелюбовью. А ты говоришь с ними на самой высокой крыше, и задыхаешься. И часы никогда не остановятся, ты вечно стоишь на пороге квартиры и руки исколоты. Тик-так, тик…

Мы подвешены над пропастями, самоуверенные. А я вот…Бегу за клубком, по лесу. За комом шерсти вперемешку с землей, грязными листьями. Скажите, я ненормален? Нет, что Вы, я бегу за клубком, по траве, мокрой от росы.

***

Просыпаюсь, щурясь от лучиков света, кто-то неплотно задернул шторы. В ноздри бьет запах валерианы, спирта. Тело почти не чувствуется под горой бинтов, кружится голова, встать страшно. Кроме меня в палате ещё трое, прямо на полу, сонно трут глаза. Мужчина лет тридцати, с огромными волчьими, а может и не.…Не суть, у него взгляд хищника, точно знаю. Девушка, тоненькая, тростинка, чем-то напуганная, в самом углу у вечно простуженного умывальника. Знаю, есть кто-то ещё, но его не видно, мне снова тяжело дышать и я падаю, может, теряю сознание, а ещё мне здесь колют что-то, наверное, снотворное.

***

Только вы не спрашивайте, зачем я делаю это, хорошо? Я же и сам не понимаю, мне кто-то сказал, или рефлексы.  Зато я знаю, что когда прибегу, будет тепло, там покой, там ждут, меня, понимаете? Я даже точно вижу это место, маленький дом на краю обрыва, там не зажигают света, бояться, что приду не я, может.…Неважно, я бегу за клубком, я знаю, мне осталось совсем немного.

***

Снова боль, эта чертова медсестра никогда не умела делать уколы. Вводит иглу медленно, по каплям цедя боль, которую можно получить сразу. Я терплю, только оттого что не могу говорить. Кажется, забыл как это делают, не чувствую ничего внутри, только сглатываю комки кровяной слизи. Девчонка срывается с места и что-то говорит ей. Поняла что ли? Второй раз вводят резко, я морщусь, скорее от неожиданности, пытаюсь кивнуть благодарно, но тело меня не слушается. Рывок и я в липком месиве. Бегу.

***

Нет, мне нельзя, нельзя падать. Я могу сломать что-то и не успеть. От клубка осталось совсем чуть-чуть, значит, я скоро увижу свой дом, дом на обрыве. Мне не нужно больше чувствовать боль, это скорее досада. От того, что не хватило сил удержаться на ногах, зацепившись за корягу.  Маленькую, стыдно даже. Рывком, поднявшись с сырой земли, пытаюсь дышать, чтобы успокоить себя. Терпеть, не помнить, не падать, терпеть…

***

Мне надоело лежать здесь, я, кажется, чувствую, как прихожу в сознание. Теперь это необыкновенно часто, нужно радоваться, меня спасут, если ещё не спасли. Я рад, несомненно, рад, только тянет  что-то, в голове шебуршит коготками, надоеда. Кажется, даже у меня была кошка, или маленький щенок, интересно, как он там? Хотя, скорее всего это я придумываю, но можно спросить у того, с волчьими.…Это он меня убил, сначала спас, а потом.…Теперь снова, за что же он не прощает?

***

Знаете, это прекрасно, только совсем провалился пол. Я иду, стараясь не скрипеть, вдруг разбужу тех, кто мне так дорог? В руке зажат клубок, то, что от него осталось, пара ниточек, которые послужат доказательством. В дальней комнате шепчут что-то, крадусь на голос, выпрямляю спину, чувствуя себя вором. Это так нелепо, воровать у себя мечту. По крыше стучат капли, одна падает на лицо, липкая. Утираюсь старым шарфом, смешным, потертым. Знаю, это подарок. Знаю. Шепот переходит в крик, резко, не давая, опомнится. Больно бьет по барабанным перепонкам, но у меня не хватает сил воспринимать, плакать. Разворачиваюсь и бреду к светлому проему, туда, где вечный дождь. Там  с неба падают липкие капли.

***

Меня целуют, в руки, нос, щеки. Смешно так, по детски. Проводят дрожащими руками по щеке, и я кожей чувствую улыбку. Вернулся, вернулся, правда, же? Внутри сбитое ликование, от чего-то сильно саднят колени, бежал куда-то? А неважно, я счастлив, неважно, слышите?! Осторожно открываю глаза. Ты удивителен и может быть, простишь меня, волчонок…

Позволь мне быть заливом но в губы не целовать...(с).

Зимой ветра удивительны. И можно ловить их, ощущая как на губах таят снежинки. А ещё они пахнут терпким отчаянием, врываясь в дом с ворохом снега. И не хочется выставлять его за дверь хоть, и кончик носа смешно покраснел от холода, а едкий кашель мучает несколько дней. Зато можно пить горячий чай, здорово, правда?

На самом деле теперь, когда в доме так много щелей отделаться от ветров нельзя, даже если хотеть, очень хотеть. А я и не знаю что делать, но и дедушка совсем не ругается. Только смеется, раскачиваясь в скрипучем кресле в такт нудным завываниям. А ещё у нас плед, один на двоих который я давно уступила и мы могли бы перебраться в город. Дед упрямится, говорит, что привязался к старой избушке на краю леса, но и я никогда не спорила, не находила в себе сил уехать. Зато каждое утро убегала на электричку, тихонько прокрадывалась мимо спящего дедушки, и, оставив записку, плотно закрывала за собой скрипучую дверь.

Это время - время обмана, лукавого и очевидного одновременно. Под снегом совсем не видно мусора, липкой грязи. И старые, покрытые мхом, трухлявые развалины становятся только бугорком, искрящимся бугорком на заснеженном поле. А когда-то я писала зимой сказки, читала дедушке, запинаясь от волнения. Сейчас они пылятся в старом альбоме, подписанном корявым детским подчерком.  Я стояла у окна трясущейся электрички и боялась дышать, нарушить совершенный узор на стеклах.

Мне говорили часто, что неплохо рисую, а под кроватью угольки, старый мольберт. Не люблю пейзажи и натюрморты, не живые, не чувствуются. Я редко беру в руки краски, только тогда, когда есть что рассказать хотя бы себе. Люди на картинах бледны, почти прозрачны и всегда несовершенны. А глаза ярким пятном искрятся ненавистью, страхом, может и счастьем. Никто не видел, как я рисую, да и итога тоже.

Оставался день до Нового года, в центре площадей появились елки, а витрины искрились  волшебными огоньками. У нас договоренность, мы верим в сказки. И каждую полночь, крадемся в гостиную, чтобы оставить свой, несомненно, самый-самый подарок. Обычно самодельную игрушку, старую книжку, картину…. И тогда, быть может, ощущаешь себя самым счастливым человеком на свете.

А ещё я очень люблю наблюдать за людьми, ловить их привычки, жесты, взгляды. Мне нравятся люди с изъянами, глубокими ранами где-то внутри. Ассиметричные, небрежно одетые, в старых потрепанных куртенках, разбитых очках. Невероятно теплые, с иллюзией надежной доброты. В общем, те, о ком можно написать историю. И каждый раз я ищу глазами в толпе неслучайную встречу.

Например,…Мальчишка, кажется, дремал, а я считала его вдохи. Идеальный герой девичьего романа, совсем недорогого, растрепанного, с рыжими от времени страницами. С россыпью веснушек на бледном, усталом лице. Я никогда не увижу его глаз, придумаю их и сама. Холодные, прозрачные льдинки, растворившиеся в чуть теплой воде. Скрытые  длинными крестницами. Я даже позволю сниться тебе ночами, заставлять меня думать, что потеряла что-то, а пока…Вдох-выдох, вдох…

Ты, маленькая мечтенка, просто очередная картина.

В каждом городе есть такие дома. Серые, с грязными парадными, непременно открытым чердаком. А люди в них пропадают, быть может, мечтают вырваться, сменяют друг друга, растворяясь в душном городском мареве. И иногда даже оставляют на прощание от себя частичку, корявую надпись на стенке, золотые монетки и розы, еловые ветки.  А кто-то останется, ну совсем, срастается со стенами, становится их частью. А дом не держит, и можно уйти, но ты остаешься, непременно остаешься, надеясь стать им.

И жил вроде бы как все. Неплохо зарабатывал, курил непременно дорогие, каждое утро уезжал, не надеясь вернуться. Простой человек, честно платит, здоровается с соседками, политик и бизнесмен. Ненастоящий, мелкий, но это и неважно впрочем. Честный гражданин совсем нечестного государства. Частичка своего дома, иногда растворяющаяся в толпе.

У него есть свой маленький секрет. Быть может, кто-то назвал бы постыдным, недостойным такого человека. И он понимал это, никто не узнает.…Да, да, никто. И каждый вечер, когда на улицах зажигаются фонари, усталые люди возвращаются с работы, согревая мысли горячим чаем, каждый вечер он достает из старого комода портрет. Неважно чей, потрепанный, с обожженными краями. А на старой рамке почти стерлась позолота, и имя давно нельзя увидеть. Человек нежно проводит рукой по стеклу, осторожно вынимает старое фото, чуткими пальцами обрисовывая каждую черточку почти исчезнувшего лица. Шепчет что-то, нелепое, странное. Может, жалеет о том, что было, или благодарит. А неважно, неважно, неважно.…И голос вплетается в кирпичную кладку, растворяется в стенах старого дома.

А наутро то что? Да ничего, просто он снова уходит. Усталость, работа, бесполезная суета. И уверенность в следующем дне, да и с чего бы отличатся ему от вчерашнего? Никто не подумает что он сумасшедший, у каждого есть свои секреты. Свои, а может и чужие. У них общий секрет. Постыдная тайна человека и дома.

А.А.Ф. Последнее... 

В комнате было сыро, за окнами завывал ветер. Книги давно покрылись слоем серой пыли, а по её руке бежал паучок. Дом ждал чего-то, совсем недолго ждал. Застыв, как упрямый доносчик. Малая толика верности…

- А ты все равно ничья. Бесхозный предмет, облезлая кошка, которую и не стоило бы и жалеть. Но рука каждого случайного тянется приласкать. Успокоить. А ты даже не актриса, ошибки очевидны. В этом доме давно хозяйничают тараканы, а тебе вечно холодно. Гостям покажется горьким твой чай, но никто не поморщится. И наверное это просто ошибка, пожалуйста, разубеди меня в себе. Побудь сварливой женой в застиранном халате, хоть раз приготовь мне обед. Щедро раздавай оплеухи маленьким детям, научись штопать рубашки. Ты же сможешь, тебе легко. И не будет мне казаться, что я теряю мечту,  Холодную мечту с дрожащим голосом, девчонку, которая придумала, что сама никогда не согреется.

Никто не знал больше этих стен. Да может оттого и оставшихся верными. Упрямо лил дождь, холодный, липкий. С воем пробирающийся по трубам, заставляющий закрывать окна. Может быть, совсем на немного остановилось время. Старые часы милостиво не пробили полночь, и больше никто не обернулся. Да и кому это нужно?

Ничья…

Слишком сложно пишется, говорится сквозь зубы. И серое небо, и растоптанные сигареты, за грязным окном падают листья. Товарищи, не пугайтесь, не надо, я перескочила в любимую осень. Немного осталось до самого верного лекарства из всех невозможных. И мерзкий будильник, озноб, горячий чай по утрам. Никто не нужен, ничто не нужно. Можно идти вперед, чуть заметно вздрагивая от очередного удара, оплеухи подаренной тебе кем-то дорогим и верным. Я все ещё верю, что смогу улыбаться, ну вот правда-правда! Три месяца на маленькое счастье, это не так уж и мало, поверьте. И будет острый запах травы, пыли и старой книжки. Ах, да жгучее желание жить, дышать, дышать, дышать…Интересно, кто будет держать мою руку зная, что больше мы не увидимся, кто будет шептать о преданности, смешной любви? Быть может, именно этот знакомец подарит мне букетик восхитительных желтых, маленькое солнышко, оно станет нашей разлукой. Те гранитные камушки любви, дружбы, преданности легко рассыпаются серой пылью. Не время зализывать раны, не время помнить, к чему кричать о прошлогодней слизи? Это безумный бег наперегонки с рассудком, вперед, туда, где горят огни, где тепло и ждут. И меня потеряют те, кому верила. А утром выпадет снег, первый, второй, третий…пятый так и останется лежать, укутывая дрожащую землю. Станет ослепительно холодно, одиноко. Зима.…И смешливая иллюзия, что сама никогда не согреюсь.

Здравствуйте.

Знаете, я такой же, как и все вы. Простой восьмичасовой рабочий,  дешевый и никому не нужный, как и товар. Да, да, те носки, влажные салфетки и крем от морщин может быть ценят больше меня, но я не жалуюсь. У меня есть облезлый диван, пробитый пол, и тараканы. По привычке каждый день возвращаюсь в свою берлогу,  одинок. Когда-то со мной жил старик, я снимал у него эту квартиру. Мы тогда сдружились с ним, сошлись на том, что не обращаем внимания на жизнь вне этой берлоги. Боялись наверно, но ни я, ни он не признавали этой слабости, в себе синхронно поставив крест на этом мире. А потом он просто умер и завещал квартиру мне. Наверно из-за одиночества, я не спрашивал.

Стылыми вечерами морозными кружатся, искрясь в огнях фонарей снежинки. И, кажется, сейчас счастье рядом, а вы верите сказкам? А на дворе промозглый ноябрь. Время, когда каждый звук отдается в душе мерзким кашлем, время, когда кто-то забывает в метро букетик алых гвоздик, время… Я простой восьмичасовой рабочий.

У меня появился маленький осенний друг. Просто моя фантазия, бред задохнувшегося от нехватки кислорода. Это был маленький звереныш, мой толстенький питомец с хохолком рыжей шерсти на затылке и коварной ухмылкой. Я кормил его сырой рыбой, мы вместе курили и пили ночами коньяк. Никто не звал его, он пришел сам, не постучавшись, и упрямо дожидался меня в глубоком кресле, том самом, который так любил мой мертвый старик.

Самая сказочная, наша осень. Мы много мечтали, питомец шептал по-детски наивно маленькие секреты, умело, вплетая слова в сигаретный дым. Кажется, этот  зверек знал больше обо мне, чем я сам, предугадывал мои слова, ловил мысли. Наверно так смешно, сутулый мужчина, потерявший все и маленький зверек из наивных мечтаний так просто говорят о невозможном и верят, верят, верят…

Просто не стоит воспринимать всерьез сказки. И говорить как это прекрасно и чувственно не нужно. Сегодня если не сложно не исправляйте моих ошибок. Не думай что я о себе, хорошо? Вдруг ты подумаешь правильно? Это первая закрытая запись.

- Хей, ты сегодня мне дашь уснуть?

А я не люблю когда скрипят кровати, и не нужно так на меня смотреть. Тонула только один раз в жизни, это неприятно. У тебя такой взгляд, что мне кажется, я снова захлебываюсь, ты первый кто.…А впрочем, неважно, спасибо, что выключил свет, милый.

- Я разве мешаю? – Наивный взгляд и полуулыбка. На тебя всегда действовало. Вот и сейчас. Только обнимать меня не стоит, и я не люблю прикус дешевого пива на своих губах.

- Хмм.…А какой у него ник? – И после третьей попытки отправить меня спать такая доброта. Забавно, главное чтобы завтра Дима ответил на мой телефон. Я не стану больше спасать людей. Все равно не умер бы, а я чувствую себя блядью. Долгая возня у компьютера, личное сообщение. Ты целуешь меня в щеку и отворачиваешься к стене. Это так мило, что мне стыдно за малейший шорох.

А мне так часто говорят, что все в порядке, что я перестала верить. И знобит ещё… «Мне даже танцевать некуда». И мое глупое \справимся\. Заметил ли? Но у нас же все неважно.

- Ты чего не спишь? – Успела. Не стоит этого знать….

- Нет, у меня все в порядке, разговариваем. Да, ему на работу рано. У меня нет температуры, просто здесь холодно. – Как я не люблю когда ты смотришь мне в глаза. Кажется, что все знаешь. Все знаешь и прощаешь. Нам.

- Все хо-ро-шо…. – В привычной манере растягиваешь слова, и голос немного успокоил. И  я  качаю головой. Иногда мне кажется, что цепляюсь из-за ощущения надежности, просто боюсь уйти. Или мне страшно сделать кому-то больно. Тебе, ему, нашим друзьям, просто знакомым. Как хорошо, что ты совсем не умеешь читать по глазам. Улыбаешься…

Так непривычно ночевать в чужом доме. А ещё за окном горят фонари, тянет на улицу, но ты же не составишь мне компанию, правда? Да и не поймут. Милиция и твоя мама.

Я тебя не люблю…

Постоянно опаздываю. Это особенный талант, появился недавно и не выведешь. Десять минут растерянно оглядываюсь уже уверенная что кое-кто спутал остановки. Но ты находишь меня сам, обнадеживает. Так хочется признаться в чем-то, очень-очень важном, но я снова молчу. И мы говорим, просто ни о чем. Вы разные и мне противно даже сравнивать, но я делаю это. Только взгляд похож чем-то, совсем немного. Такая же терпкая насмешка. И никто не играет.

Наверно мы зря не зашли в больницу, нам было нужно. Я совершенно не знаю своего города и мне безразлично чье-то осуждение я же просто хочу поговорить. А ещё люблю рельсы. И так жарко, а скоро кладбище. До следующей станции, да? А может быть по кругу.…Ошиблась.

Наверно путано, но тот день помню, как в тумане, а дополнить некому. Ну что поделаешь. И за что я люблю тот город?

Ты что-то говоришь, а я почти всегда молчу. Мне хочется, мне очень хочется так. Дьявол, какие у тебя глаза.…В них не падаешь, здесь слишком толстый лед, чтобы утонуть вот и барахтаюсь как щенок. Но зато, какие о-щ-у-щ-е-н-ь-я…(с).

И невозможно спокойно. Зачем-то делаю вид, что не замечаю. Ничего не замечаю. Спорим о том что, по сути, не важно. Но я, как и Каренина не могла танцевать. Привычка, положение в обществе… Ты обнимаешь меня. Кроткая заминка, глупая философия, каждый останется при своем мнении. Просто если позволишь я запомню это. Можно?

- Ты чего? Идем?! - Беру его за руку и тяну к станции. Всего десять шагов, это совсем немного.

- Погоди ты... – Мне это совершенно странно, избегаю смотреть в твои глаза. А потом, кажется что падаешь, вниз, вниз, вниз.…И тебе нравится это. Пощечина и жалкая попытка ненависти. К себе ли?

 - Заслуженно…

Значит, ты его не любишь…

Не знаю, поймет ли кто. Мне важно только что скажешь ты. Написала потому что надоело держать в себе, врать сестре. Это ничего не изменит, просто захотелось сказать что-то. И немного почувствовать. Заново.

Я разве не говорила тебе как здесь душно? Ты точно знаешь, что смог бы заставить меня никогда не уйти, но это же глупости. В этой жизни моя роль для тебя невозможно банальна, да и не жалко. А ещё я остро ненавижу каждое свое увлечение. И трижды заменяя \хочу\ на \так должно\....Это просто желание быть кем-то, это просто очередная блажь. Я пишу слишком путано, ниточка теряется. Оно очень просто, да, ненавижу, как я это делаю. Несоизмеримый пафос, мне обычно заметен после пяти минут от написания. Нам же придумают красивый эпилог, правда? С тонким запахом утреннего кофе, осеннего ветра и роз. Я так хочу, но мои желания редко учитываются. Это так же хорошо на самом деле, а ещё с самого утра не получается написать ни строчки. Из тех, что не о себе, знаешь такое? Хотя, кажется, давно пора научиться. Отсутствие желания и как следствие…Скоро август.

В этой комнате так пыльно, что воздух почти не проникает в легкие. Человек сидит на окне, свесив ноги. Человек курит, задыхаясь, заглатывает копоть и дым, серую пыль. Взгляд устремлен куда-то вдаль к огромному пятну на темном небе, туда, где волны бьются о скалы. Ему хорошо, ему совершенно спокойно, осознание своей несомненной правоты проникает все глубже с каждым вздохом. И даже лень стряхивать пепел, вся сигарета летит в серую траву и немедленно вспыхивает ярким огнем. Он герой, который чист, романтик сумевший достать любому звезду с неба, просто ему только что было так тяжело и воздух застывает ртутью в воспаленном горле, а где-то внизу равномерными капельками ударяется о край миски вода. Тот человек хороший, он пишет изумительно сладкие стихи о любви, отчаянно лжет. В его глазах горит огонек, когда за окном шумит дождь. Гений букв идеально сложившихся в слова о чистом как снег Герое чьих-то романов. С неба каждую ночь падают маленькие, неяркие звезды. Человек сидит на окне, свесив ноги, он просто больше не хочет врать. Никому.

Я хочу разделить себя. Разрезать кухонным ножом, чтобы всем досталось. Никто в обиде не будет. Наверно я тварь, он не станет для меня целым миром. Это все слишком тонко, у меня нитки спутались. Не хочу, не хочу проснуться. Страшно, здесь просто страшно. Накручиваю себя ужасно. Нужен кто-то рядом,  вместе будем смотреть на звезды, можно? Постоянно нуждаюсь в тепле, а сама ни капли. Жадина. А впрочем, а знаешь…Я снова зарываюсь. И права не имею так говорить. Но мы же…Мы будем?