В этом году найдено только 3 грамоты, но 2 из этих 3 — целые; это весьма редкая удача. Кроме того, погодные условия позволили работать на перспективных участках меньше, чем хотелось бы. Вокруг находок этого года поднят невероятный шум в СМИ и в Интернете, имеется уже очень много заметок о них. Среди них Зализняку пока не попалось ни единого достоверного известия. Очень много и непонимания, и просто личных выдумок журналистов.

Раскопки велись к югу от Кремля, на Троицком раскопе, в тех же участках, что и в прошлом году. Один соответствует 1-й половине XII в., второй — 2-й половине. По одной большой грамоте найдено и там и там (№№ 954 и 955 соответственно); кроме того, на раскопе второй половины XII в. найдена сохранившаяся в обрывках грамота № 956, которую мы также кратко упомянем.


Грамота № 954; предв. 1-я четв. XII в.



грамотаѿжирочькаиѿтѣшька
къвъдовиноумлвишильцевице
моупошибаешисвиньѣцюжѣапъ
несланъдрька∙аесипосоромилъко
ньцьвъхълюдинь∙сооногопо^лоу
граматапрокънижетабы^с∙ожее
ситакосътворилъ

С разделением на слова:
Грамота ѿ Жирочька и ѿ Тѣшька къ Въдовиноу. Млви Шильцеви: «Цемоу пошибаеши свиньѣ цюжѣ? А пънесла Нъдрька. А еси посоромилъ коньць въхъ Людинь: со оного по^лоу грамата про къни же та бы^с, оже еси тако сътворилъ».

Один из авторов грамоты Жирочко (Жирочка) хорошо нам известен: это знатный боярин Людина конца, встречающийся уже в нескольких грамотах. Адресат — Въдовинъ; такое имя раньше не встречалось. К сожалению, неясно, что это — притяжательное прилагательное (тогда это «сын вдовы» или «сын человека по прозвищу Вдова») или существительное на –ин как исполинъ, хозяинъ (тогда это прозвище «Вдовец»).

Слово ‘скажи’ записано как млви. Это, разумеется, можно считать опиской или сокращением; но примечательно, что данное слово представлено в берестяных грамотах как мълъви (новгородский рефлекс), мълви (стандартный древнерусский) и даже млъви (на первый взгляд напоминает старославянский, но сейчас мы знаем, что это ещё один новгородский диалектизм). Только этого варианта — вовсе без еров — и не хватало; и замечательным образом известно, что в языках со слоговым л легко возникают варианты с глайдами — призвуками как перед л, так и после. В болгарских и македонских диалектах засвидетельствованы все четыре варианта. Так что млви здесь может быть фонетическим написанием, прямо передающим слоговое л.

Коммуникативная структура грамоты двухэтажная: Жирочко и Тешко обращаются не прямо к Шильцу, а пишут Вдовину, чтобы тот сделал Шильцу некоторое заявление. Окончание дательного падежа (--еви) в Шильцеви сразу относит грамоту в довольно древний период; в Новгороде оно гаснет во второй половине XII в. (в то время как, например, в украинском сохраняется до сих пор). Имя Шильць — от Шило; эти прозвища были популярны, прозвать человека Шило есть много оснований (ср. совр. фамилии Шилов, Шильцев).

После ‘скажи’ идёт, как обычно в грамотах, прямая речь. ‘Чему (почему) пошибаешь…’ — глагол пошибаеши и есть самое трудное место в этой грамоте. Пока будем условно переводить его как «пошибать» (что делается нередко): у Шильца надо спросить, почему он «пошибает» чужих свиней. Явно это какое-то предосудительное действие, и Вдовин должен задать вопрос не с тем, чтобы Шильца похвалить.

Далее говорится о том, что некая Нъдрька понесла. По контексту Нъдрька — женское имя, но ни на какое нормальное славянское имя оно не похоже. Не исключено, что между ъ и д на бересте есть слабые следы з-образной фигуры; но если там никакого з и нет, единственное, что остаётся предположить — что з случайно пропущено, и видеть здесь имя «Ноздрька», от слова ноздря. В НПЛ фигурирует человек по имени Ноздрьча, т. е. с учётом цоканья — Ноздрьца; тоже уменьшительное от Ноздря, но суффикс другой. От этого слова в современном русском языке уменьшительное образуется плохо из-за чисто механического препятствия — стечения согласных (здрк, здрц); в древности, до падения редуцированных, этого препятствия не было. Летописный персонаж — мужчина, но возможно, что это некое семейное прозвище, и он родственник нашей Ноздрьки, ибо упоминается как раз в период, к которому относится наша грамота (под 1118 г.). Слово понесла наводит на всякие вольные и фривольные ассоциации, но в контексте обвинения естественно считать, что понести — значит донести, сообщить о преступлении. В современном русском глагол понести с речью не связан, но уже поносить — прекрасным образом; и значит как раз говорить нечто порочащее. В древнерусском языке даже слово понос значит поношение; ещё у Пушкина два значения слова обыгрываются: «изнемогая животом… и болен праздностью поносной». В грамоте № 538, посланной от попадьи к попу, попадья предостерегает мужа, что о некотором компрометирующем его деле (которое она не конкретизирует из осторожности) пошли толки: Что оу тебе было, а пошло к Онании, а нинеце проноситсѧ ѿ Кюрьѧка, т. е. ‘а теперь это разносит Кюрьяк’.

Итак, мы видим, что на Шильца понесли, т. е. донесли, а далее его вина усугубляется: он осрамил весь Людин конец. Перед нами первое встретившееся нам упоминание Людина конца в берестяных грамотах — несмотря на то, что археологи копают именно в Людином конце уже тридцать лет. Первое упоминание Людина конца в летописи — под 1194 годом, т. е. находка еще и удревняет это название лет на 80. Отметим, что в летописи он очень редко называется Людинь конець, с мягким н (всего 5 раз на десятки с –ъ), и в историю вошёл именно как Людин конец, а не Людинь. Но грамота показывает, что более древняя форма — с –ь, и это притяжательное прилагательное он людинъ ‘человек’. Жители Людина конца называли себя просто «люди» — в этом нет ничего необычного, самоназвания очень многих народов значат именно это.

Слово ‘весь’ выглядит как въхъ, с новгородским –х- вместо –с- (что уже давно и хорошо известно), но что важнее — с ъ (а не ь) после в. Такие формы отмечались и раньше, но долгое время считалось, что это результат отвердения в после падения редуцированного. Данная грамота (как и ряд других, найденных в последние годы) — ранняя, с полностью сохранёнными редуцированными, но ъ на месте ь уже налицо. Следует признать, что ер здесь появился по ассимиляции с гласным следующего слога. Теперь ясно, что вьзѧлъ в грамоте № 915 — не описка, а результат такой же точно ассимиляции: перед мягким согласным идёт ь, перед твёрдым — ъ независимо от этимологии.

Далее: со оного полоу. «Онъ полъ», другая сторона — название «противоположной» части Новгорода. В новгородской летописи (летописание всегда велось на Софийской стороне) онъ полъ — это Торговая сторона, противоположная Софии; и здесь имеется в виду она же (так как Людин конец, где найдена грамота, находится на одном с Софией берегу Волхова). В грамоте видим поразительно ценное для историка скопление, упоминаются два района города — Людин конец и Торговая сторона.

С Торговой стороны приходит грамата; в тексте представлено как написание грамота (строка 1), так и грамата, более точно отражающее греческое γράμματα ‘буквы’, ‘письмо’, ‘litterae’, и является знаком ориентации писавшего на «престижную» манеру письма; кое-какая выучка и знание неординарных вещей у него были. Он старался писать по-стандартному, в частности, написал посоромилъ, а не с новгородским окончанием –е (посоромиле), старался не допустить смешения о и ъ (кроме Нъдрька и къни), но вот как будет по-книжному въхъ, не знал, и записал диалектную форму.

Грамота с Торговой стороны про къни, т. е. про коней. Почему же окончание В. мн.–и, а не -ѣ? Зализняк затрудняется дать ответ; либо это фонетическое смешение ятя с и (но для начала XII в. это немного рано, первые надёжные примеры — середина века), либо морфологическое смешение И. мн. с В. мн. (но это совсем рано, так как расцвет этого явления относится вообще к XIV в.). Более вероятно первое; конечно, есть дешёвый вариант с опиской, но к нему прибегать надо в последнюю очередь. Письмо про коней, с которыми Шилец сотворил «то же» (т. е. «пошибал»). Отметим, что значение ‘была’ передано как бы^с <бысть>: это аорист, сам по себе книжная форма, да ещё и по-книжному записанный с титлом (как и со оного по^лоу). Видимо, это ещё один признак ориентации автора на престижную манеру письма (кстати, аорист тут по смыслу не совсем уместен; он значит скорее «грамота стала», а не «была»).

Интересен синтаксис грамоты: все не первые предложения вводятся союзами, а со оного полоу грамата… — нет. По-видимому, это соответствует изъяснительному отношению, которое мы бы сейчас передали двоеточием: «Ты осрамил весь Людин конец: даже с того берега пришла грамота…»

Итак, мы видим, что Шильцу предъявлено формальное обвинение в очень серьёзном деле, которое срамит весь его район перед Новгородом. Через вопрос чему? ‘почему?’ строятся многие формальные обвинения в летописи. Новгородцы, собираясь изгнать Всеволода Мстиславича в 1136 году, составили список обвинений: А се вины его творяху… 2, «чему хотелъ еси сести Переяславли?». В 1270 году бунтующие новгородцы шлют князю Ярославу на Городище, исписавше на грамоту всю вину его: «чему еси отъялъ Волховъ гоголиными ловци, а поле отъялъ еси заячими ловци? Чему взялъ еси Олексинъ дворъ Морткинича? Чему поималъ еси серебро на Микифор ѣ Манускиничи и на Романѣ Болдыжевичи и на Варфломѣи? а иное, чему выводишь от нас иноземца, котории у насъ живуть?». Жирочко и Тешко — администраторы Людина конца, Вдовин — скорее всего уличанский староста (начальник улицы, где живёт Шилец). Если Ноздрька — родственница летописного Ноздрьцы, то она представительница ещё одного района — Неревского конца. В таком случае Шилец обвиняется в злодеяниях не только против Торговой стороны (Славенского конца), но и Неревского. Так что же он делает со свиньями и конями? Мы возвращаемся к загадочному глаголу пошибати.

Глагол пошибати прозрачен морфологически: в нём корень –шиб-, который представлен в словах вроде ушибить; означает удар, как правило несмертельный (в отличие от корня би-: убить, перебить, бойня, бой). Прямой перевод — «ударяет, бьёт» — можно отвергнуть; едва ли это навлекло бы позор на весь Людин конец. Конечно, есть слово зашибить, можно представить, что он бьёт так, что свиньи уже лежат мёртвые, но это всё не очень вероятно.

Интересующий нас глагол представлен в древнерусских памятниках — прежде всего церковных уставах Владимира и Ярослава. Правда, там речь идёт о боярских дочерях и жёнах, а не о чужих свиньях. Соответствующая статья там выглядит так: Аще кто пошибаеть (в др. списках пошибеть) боярскую дчерь или боярскую жену. В списке грехов, подсудных не князю, а церкви, есть существительное пошибание в составе такого списка: роспусты ‘разводы’, смильное заставание ‘заставание в блуде’, умыкание, пошибание. Все словари переводят пошибати как ‘насиловать’, и только словарь XI—XIV вв. ставит знак вопроса. Это значение выведено только из контекста; кроме того, там есть особая статья Аще кто умчить дѣвъку или насилить.
Имеется средневековый перевод этих уставов на латынь, выполненный на Украине под польским влиянием и сохранившийся в позднем списке XVIII в. Там пошибание переведено как stuprum ‘бесчестье, разврат, насилие’, пошибати — estuprare, то есть от этого круга значений уйти нельзя.

Итак, если пользоваться только древнерусским материалом, то получится, что Шилец насилует чужих свиней (а своих, получается, можно?) и коней (можно спросить: почему не кобыл?), и это, действительно, срам и позор на весь его район. Однако если обратиться к материалу современных северных говоров, то можно найти и другое, на взгляд Зализняка, более вероятное решение.

Глагол пошибать имеет много значений в современных говорах (соответствующий том СРНГ уже вышел), в том числе: ‘испортить, изуродовать, искалечить’ (коня). Есть существительное пошибка, имеющее весьма характерный набор значений: 1) болезнь, порча, напускаемая колдуном; 2) инфекционная болезнь скота, эпизоотия. Такая семантика связана c традиционным русским представлением, согласно которому болезнь скота непременно насылается колдуном, и в случае эпизоотии «лихого человека» тут же ищут. Это, действительно, тяжкий позор для Людина конца. В Новгородской первой летописи в 1115 году — время, соответствующее дате грамоты — отмечен гигантский мор на лошадей: А Новѣгородѣ измьроша коня вся у Мьстислава и у дружины его. Наверняка искали виновных: не исключено, что грамота отражает одно из обвинений, выдвинутых в то время.

Сравнительная мягкость тона не должна нас удивлять: это грамота «для своего человека», призванная погасить дело городского масштаба.

В ответ на вопрос слушателя: «не выяснить ли, есть ли болезни, от которых страдают и свиньи, и лошади?» — Зализняк ответил: «колдун может наслать на свиней свинскую болезнь, а на лошадей лошадиную».

Перевод: ‘Грамота от Жирочка и Тешка Вдовину. Скажи Шильцу: «Зачем ты насылаешь порчу на (менее вер.: насилуешь) чужих свиней? [Об этом] донесла Ноздрька. Ты осрамил весь Людин конец: с Торговой стороны [пришла] грамота, она была о конях, с которыми ты сделал то же самое»’.



Грамота № 955 вызвала в СМИ бешеное возбуждение; было допущено огромное количество ошибок при стремлении к сенсации любой ценой. Во многих статьях повторялось утверждение, согласно которому российские лингвисты доказали, что русский мат не заимствован от монголо-татар, а существовал и до татарского ига. Любому здравомыслящему лингвисту понятно, что доказать такое утверждение — все равно, что доказать, что русский язык славянский.

Грамота относится к середине XII в. Общий вид её крайне необычен. В левой части листа расположен текст, разделённый на три раздела, начинающихся каждый с инициала (инициалы книжного типа раньше не встречались в берестяных грамотах, и такое разделение текста — а не простое «строка за строкой» — тоже). В правой части видна неясная фигура, возможно, святого или святой, и в центре красивый «дважды мальтийский» крест:


Тексты читаются отчётливо, картинка еле видна. Возможно, сперва была нарисована картинка, а потом от грамоты оторвали первый слой, а на втором написали текст: писавшая (мы увидим, что автор — женщина) видела картинку и старалась её обходить. Не исключено также, что была стопка берестяных листов, и наш лист был подкладкой под лист, на котором нарисовали картинку; при этом она отпечаталась на нашем листе. В любом случае подобный тип документа встречается впервые, и, как нередко в таких случаях, возможно, среди уже известных берестяных грамот есть документы, в которых эти же черты выражены менее чётко и потому ранее не замечены.

Начнём с последнего и самого понятного раздела документа, который, судя по содержанию, является припиской. Этот раздел начинается с большого инициала «Р»:



Рѣклати
такъмилоуша
въдаи:в̃:гриве
невецѣрашенеи

Текст легко делится на слова и переводится. В нормализованной орфографии (широко представлены бытовые смешения) он выглядит так:

<Рекла ти такъ (или: тако) Милоуша: въдаи :в̃: гривьнѣ вечерашьнѣѣ>.
‘Так сказала тебе Милуша: отдай вчерашние две гривны’.

Милуша (вообще-то это имя может быть и мужским, и женским, но из рѣкла видно, что Милуша — женщина) обращается к своему адресату (из адресной формулы, о которой речь впереди, видно, что адресат тоже женщина) в связи с денежными делами. Это деловое письмо от женщины к женщине: сейчас нам известно не так и мало таких писем, и практически всегда они очень интересны. Милуша просит отдать две гривны, о которых вчера шла речь (может быть, она обещала что-то своей контрагентке, а сейчас сочла, что пора платить). Обратим внимание на то, с какой лёгкостью Милуша берётся за перо: разговор был только вчера, а уже сегодня он продолжается в эпистолярной форме.

В отличие от третьей, первая часть — кроме адресной формы — сперва кажется крайне тёмной:



Ѿмилоушѣкъ
марьнѣкосивѣ
ликеепъехатибъе
изасновида

Остановимся пока на том, что понятно: на адресной формуле. Ѿ Милоушѣ къ Марьнѣ — ь здесь замена для е, и имя адресата — Марена. Марена уже известна нам по целому ряду берестяных грамот, и лучше всего, пожалуй, знаком с ней А. А. Гиппиус, посвятивший её семье целый ряд работ. Это жена новгородского боярина Петра Михалковича, представителя князя в сместном суде князя и посадника, игравшая, как уже известно, большую роль в его семье и в новгородском обществе вообще. Из грамоты № 794 (от Петра к Марене, т. е. от мужа к жене): ‘Если станет князь наделять купцов и пришлёт к тебе, то ты ему скажи: «Ты, князь, [этим] ведаешь. Кого из мужей мор прошлой зимой унёс, те…»’ — мы видим, что с Мареной советовался новгородский князь по такому частному делу, как «наделение» купцов. В грамоте № 798 читаем: ‘Поклон от Завида к… Тому из твоих сыновей, у которого есть зерно, прикажи, чтоб отдали дань Марене…’ — т. е. Марена могла собирать и дань. В грамоте № 849, посланной Петром Демше, видим, что Марена распоряжается деньгами Петра: ‘Дай Микуле Кишке гривен шесть, взявши у Марены. Приведя его сам, дай в присутствии Марены. А если попросит Ярко, то тому не давай’. Сейчас археологи нашли уже дом Марены и Петра: богато украшенная утварь, пряслице с именем Марены и другие артефакты.

Пётр фигурирует в 17 берестяных письмах — он абсолютный чемпион по этому показателю. Они укладываются во временной интервал 20-х—70-х годов XII в., таким образом, мы знаем, в какие годы он жил. В 1155 году Пётр и Марена выдали дочь замуж за сына Юрия Долгорукого — это один из всего двух случаев в древнерусской истории, когда князь женился не на княжне. Таким образом, перед нами письмо к знатнейшей даме древнего Новгорода, породнившейся с княжеским домом.

В дальнейшем тексте выделяется слово пъехати <поѣхати> ‘поехать’. В последней строке читаем за Сновида: Сновид — имя уже известное нам по грамоте, найденной на том же участке. Что значит «поехать за кого-то»? Напрашивается трактовка, согласно которой это то же, что «пойти за кого-то» (то есть замуж), только в случае, если невесте надо ехать в другой город. Такая версия держалась долго, пока данные диалектных словарей не продемонстрировали, что «другой город» здесь совершенно не обязателен. В народном употреблении свадебная лексика с этим корнем связана не с дальней поездкой, а с ритуальным свадебным поездом — из дома невесты в дом жениха. Таких слов в говорах известно 25: свадебный поезд может называться и поездá (причём это не pluralia tantum, а вариант женского рода: такая большая поездá), участники процессии — поезжатые, поезжань и т. п. В картотеке Уральского университета в Екатеринбурге обнаружено вологодское уехать ‘выйти замуж’, с примерами: Уехали все, никто в девках не остался; засиделась в девках, не уехала вовремя.

Между пъехати и за Сновида идёт отрезок бъеи, который можно почленить только бъ еи (сочетание ъе несколько похоже на ы, и был соблазн прямо читать бы и, но это всё же ъе). Бъ едва ли может значить бо, потому что в Новгороде бо не встретилось ни разу: это киевское слово. Таким образом, это ‘бы’: либо бы с графическим эффектом ы→ъ, либо просто бъ с утратой ы, как в современном языке. Еи — ‘ей’; фраза имеет ярко разговорный синтаксис: «выйти бы ей за Сновида».
Осталось самое трудное. Что значит косивѣликее? Отрезок этот можно разделить по-разному, но наиболее вероятно, что это (с учётом графических замен) Косѣ Великѣи, т. е. ‘Большой Косе’ — перед нами имя (вернее, прозвище) предполагаемой невесты Сновида. Замена ѣ на и в данном случае, в отличие от предыдущей грамоты, сложностей не вызывает: эта грамота моложе на 50 лет, и середина XII века — уже вполне законное время для такого фонетического перехода. То, что дальше опять говорится еи, тоже вполне нормально — это местоименная реприза (‘Большой Косе-то, пойти бы ей за Сновида’), распространённая в современных языках, например, романских, и обычная в русской разговорной речи; разговорный синтаксис этой фразы и так очевиден.

Большая Коса, вероятно — дочь Марены; по предположению М. Бобрик, перед нами письмо от свахи (уже известна грамота 731, обращённая к свахе Ярине), сговорившей Марене зятя. Про другую дочь Марены (возможно, Настасью), мы знаем, что она вышла замуж за князя. Возможно, что Большая Коса — это не имя собственное, а термин для старшей незамужней дочери, стоящей первой в очереди на выданье (у неё не расплетённая девичья коса).

И тут мы переходим к средней части грамоты. Сразу предупредим: не всю её можно выписать на доске в аудитории.


Начинается она со слова Маренко; это обращение к Марене в звательном падеже. К её имени добавился суффикс –к-: такое варьирование вообще было обычным в этой семье. Муж Марены, Пётр, примерно в половине писем называется не Петръ, а Петръкъ (Петрок), так что отождествление Петра и Петрока было сделано не сразу. Фрагментированная грамота № 956, найденная в этом сезоне на том же участке, что и письмо к Марене, начинается: Ото Михаля… (дальше неинтересно, денежные дела, упоминаются гривны и т. п.). Очень вероятно, что этот Михаль — отец Петра Михалковича; но в отчестве сына он фигурирует как Михалъко. Получается, что три члена этой семьи пользовались именами с суффиксом –ък- и без него равноправно.

При таком обращении, конечно, добавляется некоторая фамильярность: и это не случайно. Следующее слово — пеи ‘пей’, записанное уже с переходом ии > еи. Но это не приглашение Маренке выпить: перед нами императив не второго лица, а третьего, ибо следующее же слово на современный слух звучит как назаборный текст: хорошо известное обсценное слово из пяти букв, стоящее в именительном падеже, а не в звательном. Так сказать, ‘пусть ..... пьёт’.

У журналистов, писавших об этом тексте, возник понятный соблазн представить его как матерную брань. Хотя то, что это не так, и было объяснено журналистке, интервьюировавшей новгородскую экспедицию, все равно такие тонкости, как «императив второго или третьего лица», меркнут перед простым и ясным желанием сенсации. В одной из статей (журнал «Итоги») было написано так: «В берестяной записке жительница Новгорода по имени Милуша просит свою приятельницу Марину (sic) вернуть должок и в порыве чувств кроет ту благим древнерусским матом»/i.ixnp.com/images/v3.21.0.2/theme/silver/palette.gif" target="_blank">http://i.ixnp.com/images/v3.21.0.2/theme/silver/palette.gif); background-color: transparent; width: 14px; height: 12px; background-position: -944px 0pt; background-repeat: no-repeat; text-decoration: none; visibility: visible; vertical-align: top; display: inline;" class="snap_preview_icon" id="snap_com_shot_link_icon" alt="" />. Эта фраза, написанная ради того, чтобы совместить слово мат со словом благой, не имеет ничего общего с действительностью. Ни с каким оскорблением употребление обсценной лексики не связано; никаких попыток грубо обругать адресата Милуша не делает. Для того, чтобы понять это, надо представлять исторические корни того, что ныне мы знаем как матерщину. А с этим у журналистов тоже, мягко говоря, многое оставляет желать лучшего. Уже говорилось о небывалом «доказательстве» домонгольского происхождения мата. Процитируем эту же статью подробнее: «По крайней мере десятки филологов изучали происхождение крепкого русского словца и написали по этому вопросу толстые научные труды. Большинство ученых сходится во мнении: матерные, грубые ругательные слова укоренились в языке русичей в период татаро-монгольского ига. <…> Но постулат, что русичи не могли им достойно ответить, пока не переняли матерщину у обидчиков, скорее всего ошибочен. Его опровергает уникальная находка - берестяные грамоты XII века, написанные, ясное дело, еще до нашествия татар».

В этом пассаже буквально всё — полная чушь, типичная журналистская утка. Никакие «десятки филологов» не изучали происхождение мата, никаких толстых трудов на эту тему не существует; есть несколько толковых статей, в т. ч. статья Б. А. Успенского «Мифологические основы русской экспрессивной лексики» (2-й том собрания трудов). Ни один лингвист не считает мат татарским заимствованием. Такая легенда существует, но это не больше, чем легенда, распространённая в застольных разговорах (и её история, между прочим, в статье Успенского рассматривается): всем филологам, интересовавшимся этим вопросам, прекрасно известно, что все русские обсценные слова имеют древние индоевропейские корни и являются исконными.

Мат имеет специфические, очень древние свойства. Можно рассказать, какую глупую, подлую, циничную вещь сморозил кто-либо, и пересказать её: ты не несёшь ответственности за эти слова. Но процитировать, как кто-то сматерился, нельзя: ты сматеришься сам, это столь же неприлично, как и для того человека, кто это сделал первым. В духовных стихах говорится: «По-матерну возбранишися, в шутках или не в шутках — Господь почтёт за едино». Что это за свойство? Это же свойство есть у сакральной лексики: запрет на упоминание имени божества в иудаизме, запрет на кощунство и передачу чужого кощунства. Это может свидетельствовать об общих корнях того и другого.

И действительно, мат задействован в ряде древних сакральных обрядов. У славян известны обряды, где традиционно используется сквернословие. Они связаны с плодородием земли (при севе) и с плодородием человеческим (на свадьбе, где в известный момент исполняются «срамные песни» и эротические частушки). Архаичная особенность русской культуры: долгое сохранение табу (вымарывание матерных слов из изданий классиков и т. п. — чего нет на Западе: там «эти слова» тоже не рекомендуются в приличном обществе, но такого изгнания и полного табу там нет).

Оказывается, что в русском эротическом фольклоре есть такое же точно восклицание, как в этом письме Милуши : «пей + любое обозначение вульвы». Это глубоко архаичный образ, восходящий к фундаментальному индоевропейскому мифу об оплодотворении Земли, Матери-Сырой-Земли, Деметры — активным началом: Деушем, Зевсом, Юпитером и др. Земля пьёт дождь, проливающийся с неба, и плодоносит. Современное — «дождь напоил землю» — восходит к такому же образу. Не случайно Зевс оплодотворяет Данаю в золотом дожде. Есть работа Никиты Ильича Толстого о белорусском фольклоре, где есть выражения: «пьян, как мать» и «пьян, как земля» (имеется в виду напоённость Матери-Сырой-Земли). Он же связывает вульгарное бухой ‘пьяный’ с набухать.

Таким образом, восклицание: “пей, мать”, “пей, земля” и даже “пей, п....” — надо понимать как сакральное заклинание с древним, глубоко поэтическим смыслом: «да наполнится, да будет напоено оплодотворяющим началом рождающее лоно!» В устах свахи Милуши почти наверняка это цитата из «срамной песни», которая будет звучать на свадьбе, и она хочет сказать: «Маренка, да пусть же свадьба состоится!»

На вопрос — зачем Милуша это писала Марене? — Зализняк ответил: «Если Милуша сваха, то писала по рабочей линии».