Не было задора писать на эту тему — хохмачей без меня много, и лиц, озабоченных психическим здоровьем посетителей тренингов, тоже хватает — но тут как-то попались сразу 4 текста так чудно иллюстрирующие друг друга, что, пожалуй поделюсь.





Текст № 1:



Пишет Виктор Мараховский:



Минутка версий.



У меня, ув. друзья, есть одна дерзкая гипотеза по поводу популярности инфоцыганства. Она короткая, но очень обидная.



1) Подавляющее большинство инфоцыган продают упакованное в разные слова магическое пространство (ну там Ресурсное Состояние или Благожелательную Вселенную, под которую надо подстроиться) — которое готово исполнять желания и давать ништяки.



2) Это магическое пространство — реально самые ранние сумерки человечества, древнючее суеверие, известное как Мана, Оренда, Маниту, Удах и Ваканда. Неопределённая, бесформенная космическая сила, полная внезапных подарков и столь же внезапных ужасов.



3) Причина, по которой эта неолитическая хрень вернулась в XXI веке и расселась в мягких мозгах как в креслах, банальна:



- XXI век уникален тем, что в нём принято быть абсолютно религиозно безграмотным. В смысле вообще, совсем ничего не знать о религии (потому ли, что «там антинаучная фигня», потому ли, что «мне не нужны посредники для общения с Богом») - не просто допустимо, но и даже почтенно.



Я провёл этой весной ряд занудных допросов вполне образованных и интеллигентных ув. современников — и выяснил, что средний ув. современник, образованный и интеллигентный, не знаком даже с букварями тех религий, которые исповедовали его предки веками.



Но чувствует себя при этом норм.



Современник атеистический твёрдо выучил, что религии фигня. Современник «самостоятельно верующий» твёрдо выучил, что человеку не нужны всякие попы, муллы, раввины и ламы и прочие охмуряющие ксендзы, а также их архаические книжки. Следовательно, углубляться в азбуки религий в лучшем случае бессмысленная трата времени, а в худшем признак неинтеллектуальности и непрестижности.



Итог: когда к этим ув. современникам являются шаманы с верованиями, с которыми на самом деле буквально скакали дикари в пещерах — ув. современники в силу безграмотности массово не опознают в них тёмное колдунство. Тем более что тотемы, монстры и мелкие божки этого колдунства теперь зовут себя квазипсихологическими, псевдотехническими и ложнофинансовыми именами.



- Василий, зачем вы прыгаете и колотите в бубен?

- Это я вхожу в аудиоментальный резонанс.

- А что это вы на стене охрой понарисовали женщин и автомобилей?

- Это визуализация моих целей. Это продвинутая практика.

- А-а, тогда понятно. Попробуйте ещё продеть в нос вот это.

- Это что, куриная кость?

- Нет, это психофокусировка ваших намерений.

- Ааа! Конечно, дайте две.



[источник]



 

Текст № 2:



Пишет Алексей Чадаев:



К тексту Мараховского.



Я давно про это думаю. Как ни странно, это касается не только религии, но и философии. Именно классический философский фундамент — основное средство «страховки» от Всё Объясняющих Учений. Есть некий пороговый, минимальный уровень гуманитарной культуры, начиная с которого ты понимаешь, что любой аффтар, предлагающий «универсальную теорию всего» — это либо сознательный мошенник, либо, что чаще, сам первая жертва своего невежества.



Кстати, о методологах. Давно заметил, что на щедровитянство куда охотнее клюют люди с техническим или естественнонаучным образованием, нежели с гуманитарным, и этот дисбаланс в среде ММК довольно сильно чувствуется. Собственно, моя единственная сущностная и глубинная претензия к ним всегда была в том, что это такая попытка отделить мышление от культуры, объявив его чем-то вроде набора абстрактных алгоритмов. Отсюда и обзывалка про «искусственный интеллект».



Но согласитесь, насколько же это заманчиво — оказывается, не надо штудировать всех этих античных греков и средневековых схоластов, продираться сквозь трактаты Нового времени или зубодробительных немецких философских классиков; достаточно «поймать схему» — и всё, ты уже можешь мыслить!



…Однако, как говорил Василий Иванович в известном анекдоте, «есть нюансы»…



[источник]



 

Вот думаю, молодцы авторы, хорошую сатиру пишут, смешную. Ну, у тьюторов-то, которые коучи личностного роста, конечно, всё сложнее, но это ж шарж, гротеск, гипербола, другие умные слова...



Какой там шарж... Через 15 минут по прочтении включаю одну бизнес-радиостанцию и в эфире корреспондентка с почтительным придыханием опрашивает некоего титулованного и многократно премированного радиоведущего и, по совместительству, тамаду и гуру личностного роста, которого зовут Константин Михайлов. И всю эту «сатиру» он выдаёт на голубом глазу: Вселенной для вас ничего не жалко, ни денег, ни роскошных автомобилей, ни начальственных должностей; но люди не хотят мечтать, они боятся потерять свой кусок хлеба; я вот мечтал, без посредников попросил Вселенную дать мне возможность реализоваться, кое-что пообещал взамен, и многое получил (почти дословно воспроизвожу).



Я даже немного изумился, ибо мне казалось, что инфоцыгане всё же толкают свой разбодяженный товар где-то в подворотнях и тёмных парадных бескрайней Сети, а от света немножко прячутся (о Блиновской не было слышно «обычным людям», пока она не вывела на стадион армию своих почитательниц). Стал искать тексты этого Михайлова (глубоко, впрочем, не копал). Совсем лютую дичь, типа «попросите Вселенную» — не нашёл (всё же интервью это особый жанр, «устно» люди говорят иногда неосторожно много), но обнаружил кое-что получше, текст № 3:



«― Со стороны можно подумать, что Вы всего добились. Остались ли профессиональные мечты и где Вы себя видите через пять лет?



― В качестве цели вижу впереди некий Культурный Центр, который объединил бы под своей гостеприимной крышей курсы и классы самого широкого спектра творческих дисциплин [...] Надеюсь, что Вселенная что-то придумает с окупаемостью такого центра: государство, спонсоры, часть платных мест – я не знаю. Я просто верю, что это каким-то образом будет возможно.»



Не правда ли это прекрасно? В этом столько непосредственности, это так свежо!



Я затею проект, который будет работать на мою известность и репутацию, и, пусть так, будет немножко благотворительным, я ж Вселенной пообещал быть добрым (о ставке директора-президента-основателя говорить не станем, её может и не быть, «image is money»).



А содержать эту богадельню будет Вселенная. «Вселенная даёт». Вот государство — это хорошая Вселенная. Спонсоры — тоже неплохая. Чувствуете, как запахло просветлением?



Кстати, Константин Михайлов — это сын народного артиста РСФСР Александра Михайлова, который много раз воплощал на экране образ простого русского мужика. Но это так, «эрудитам на заметку», к делу это не относится.



 

И напоследок, реальный текст типа «Вселенная любит вас и хочет дать вам денег, но вы боитесь мечтать и заплатить за тренинг» — я всё же нашёл. «Они, эти, которые — существуют».



Текст № 4:



«Представь, как выглядела, звучала и ощущалась бы жизнь твоей мечты? Каков был бы твой идеальный день?

Надеюсь, тебе удалось представить эту желанную жизнь во всех красках, звуках и великолепных ощущениях внутри и снаружи твоего тела.

И раз тебе удалось это представить, ты можешь это получить. Видимо, это один из законов Вселенной. Невозможно достичь того, чего не можешь вообразить.

И как только ты это представляешь себе во всех ярких звуках, красках и ощущениях — мозг начинает пытаться приблизить тебя к этому. Потому что Вселенной не жалко. У неё есть больше, чем ты можешь взять.»



 

Материнское сердце в детках,

а детское – в камне.

Пословица

Ребёнка с первых дней жизни учат различать мужское и женское потребление, прежде всего в одежде. Так, забирая новорождённого из роддома, люди стараются сразу же обозначить пол: девочкам одеяльце опоясывают красной лентой, мальчикам – синей. При подборе первой одежды стараются девочке покупать то, что поярче, мальчику – более умеренные тона.               С первых месяцев мальчику примеряют штанишки, девочке – платьица. И так всю жизнь мальчики и девочки живут в разных субкультурах с чётко очерченными границами.

Детские игры жёстко делятся на мальчишеские и девичьи. Соответственно индустрия игрушек производит товар с учётом этой субкультурной границы.

К взрослому возрасту различия мужского и женского потребления становятся столь очевидными, что редко у кого возникают сомнения в их естественном происхождении. Мужчина есть мужчина, а женщина – женщина. Малейшие нарушения субкультурных границ потребления вызывают насмешки, а то и жёсткие санкции со стороны окружающих...

Половые различия между мужчинами и женщинами, определяющие набор ожидаемых образцов поведения, обычно обозначаются как гендерные различия или гендерные социальные роли. Половые различия в отличие от различий, являющихся результатами процесса полоролевой идентификации – усвоением субъектом психологических черт и особенностей поведения, характерных для людей определенного пола, – определяют деление общества на две социальные группы: мужчин и женщин.

Актуализация социально-психологических исследований гендерных различий связана с проблемами устойчивости и стабильности семьи, роли супругов в воспитании детей, особенностей социальной адаптации мужчин и женщин...

Полоролевая идентификацияявляется одним из ведущих механизмов социализации в любом обществе. Она сопровождает реализацию многих других механизмов, таких как социальная оценка желаемого поведения, подражание, конформизм и других...

Динамика процессов полоролевой идентификации в противоречивых условиях современной социализации способствует появлению негативных социально-психологических явлений. Нельзя не отметить нарушения данного механизма социализации, когда выраженность маскулинности и фемининности (эталонов мужественности и женственности) либо отсутствует, либо не соответствует биологическому полу. Такие нарушения полоролевой идентификации возникают чаще всего при неправильном воспитании, например, когда родители очень хотели мальчика, а родилась девочка, которую они воспитали как мальчика, и наоборот. Иногда это происходит, если в воспитании ребенка принимает участие только один родитель, представляющий эталон только мужского или только женского поведения. Возникает путаница ролей, приводящая к нарушению нормальных отношений с представителями другого пола. Иногда на процессы полоролевой идентификации может негативно повлиять даже мода, если она нацелена на устранение различий в стиле одежды, манерах поведения и характерных социальных проявлениях мужчин и женщин. Влияние моды ярко выражено в западных странах, где динамика новых явлений социальной жизни является более высокой, чем на востоке.

В России некоторые процессы полоролевой идентификации во многих семьях были нарушены после Великой Отечественной войны, когда миллионы русских детей росли без отцов. Отсутствие отца влекло за собой неизбежное увеличение родительской власти матери. До сих пор немало российских семей характеризуется главенствующей ролью матери в воспитании детей и второстепенным влиянием отца. Такое положение затрудняет адекватное усвоение маскулинных и фемининных черт в детском возрасте.

Так, американский психолог и социолог Ури Бронфенбреннер, исследуя различия воспитания и социализации в России и Америке (60-70-е годы), обратил особое внимание именно на гипертрофированную роль русской матери в воспитании детей:

"Два мира детства: Дети в США и СССР". – М., 1976

С его точки зрения такая роль влечет за собой подобие матриархата, когда мать, взяв на себя всю ответственность за ребенка, сопровождающуюся чрезмерной заботой и тревогой, снижает воспитательные функции отца. Этот процесс усугубляется тем, что количество женщин, окружающих ребенка в период детства, значительно превышает количество мужчин.

В итоге Бронфенбреннер делает вывод о том, что дети в России скорее всего будут менее самостоятельными, чем американские, имеющие больше социальных возможностей для реализации своей инициативы и активности – качеств, которые отцом развиваются в большей степени, чем матерью.

Стоит отметить, что анализ Бронфенбреннером воспитания и социализации детей в России и Америке включал в себя много других социальных и феноменологических факторов, таких как влияние коллектива и общественности на ребенка, типичные модели родительской заботы, роль идеологии и других. Конечно, социализация в современной России отличается от социализации в 60-70-х годах. Но некоторые особенности влияния гендерных различий сохранились до сих пор во многих семьях...

Вот лишь некоторые издержки маминого воспитания: 

♦ Мужчина становится зависимым от матери, которая не дает ему проявить самостоятельность. Про таких говорят: «Ты женат на своей маме». Такие мужчины являются как бы психологически недозревшими. А создание семьи - шаг ответственный и требующий определенной автономии от родителей.

♦ Мужчина постоянно испытывает чувство вины перед своей матерью, которое активно ею насаждается: «неблагодарный», «хочешь бросить меня одну», «ты будешь причиной моей смерти» и т. д. Мама манипулирует своим сыном через здоровье, жалобы на свою судьбу, тяжелую жизнь, одиночество и т. д. Он не любит свою мать из-за этого, и подсознательно переносит эту нелюбовь на всех женщин (т. к. ожидает от них чего-то похожего на поведение матери).

♦ Воспитывая сына одна, женщина часто «отыгрывает» на нем свое настроение. Если ей хорошо, весело, жизнь представляется в розовых красках, она весела и ласкова со своим ребенком. Если ей плохо и тоскливо, она выливает на него свои переживания. Она может отругать его, наказать. Эта непредсказуемость поведения матери часто так травмирует ребенка, что он эмоционально отдаляется от своей матери и подсознательно сохраняет такую позицию по отношению к другим женщинам всю свою жизнь...

Ключи от твоей силы и свободы

лежат у матери под подушкой.

Из русских сказок

ИСТОЧНИК:

По материалам книг:

1. "ПОЧЕМУ СУЩЕСТВУЕТ МОДА?" 

Москва, 2002

2. Е. Андриенко

«СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ»

Москва, 2004

3. Александр Свияш

"СОВЕТЫ БРАЧУЮЩИМСЯ, ЗАБРАКОВАННЫМ И 

СТРАСТНО ЖЕЛАЮЩИМ ЗАБРАКОВАТЬСЯ"

Москва, 2004

Я уже как-то писал, что музеи – это национальный русский спорт (хоть массовое сознание это обстоятельство и не отрефлексировало). В статистику лезть лень, но что-то вроде: в РСФСР было порядка 500 музеев, а в РФ в начале 2000-х уже около 5000 (неформальные экспозиции и прочие «уголки краеведа» учёту не поддаются). Разумеется, это преимущественно не «эрмитажи», а небольшие музеи-квартиры, мемориальные комнаты, например, каких-нибудь местночтимых литераторов, организованные провинциальными энтузиастами (пишу это на случай, если кто всполошится «куда идут наши налоги»). Преуспевают в создании музеев энергичные вдовы известных в прошлом (и не очень известных) актеров, скульпторов и т.д. Конечно, эта активность порой имеет привкус эдакого создания синекуры своими руками и для себя, ну и что с того? Музеи создают отставные офицеры, сельские учителя, переселившиеся в провинцию старые московские художники, да кто только не создает. Есть ещё музеи-аттракционы для туристов, но это не моя тема.



Мне это не кажется странным. Музей в России есть образ рая, это у меня так ещё в детстве в голове сложилось. Долгое время я не видел (допускаю, что это дефект моего зрения) в окружающем меня мире ни одного пространства, созданного людьми, которое в такой же мере было бы наполнено любовью, преданностью делу (не стесняющейся самой себя, что важно), ощущением смысла, стиля.



Я, грешный, тоже не прочь основать какой-нибудь музей. Ну, не настолько хочу, что бы что-то для этого делать, но мне как-то уютно от мысли о «своём» музее, я когда о нём думаю – засыпаю лучше...



Один (не самый важный) ключик к вопросу о том, откуда берётся эта тяга к мемориализации, мне тут недавно встретился в сетевых дискуссиях. Просматривал мельком, к тому же это был пересказ, но вот, что вроде написал один левак: «никто вашего Есенина в СССР не запрещал, просто в России народ такой государственник, что за государственный запрет поэта готов принять отсутствие его государственного культа».



«Хм, а что-то в этом есть» – подумал я через несколько дней после прочтения. Применительно к музеям: музей (поэта, героя, события и т.д.) есть место публичного почитания (поэта, героя, события и т.д.). Только то, что может быть предметом гласного открытого почитания является подлинно, неотменимо существующим, присутствующим в культурном ландшафте и определяющим его (в той или иной степени). Есть в этом нечто от религиозных практик, не просто так вспомнилось слово «местночтимые». Как-то так...

 

Где-то рядом с темой музеев есть ещё и тема маленьких локальных (локальность не обязательно географическая) культов некоторых отраслевых советских начальников (эти маленькие культы тоже приводят иногда к возникновению маленьких музеев). Нет-нет, речь не о Сталине-Берии, и не о тех, кто был официально прославлен ещё до 1985-го, вроде директора ЗИЛа. Бывали такие управленцы, прежде всего директора фабрик, школ, НИИ и т.п., которые оставили по себе необычно долгую память (хотя и в узком кругу).



Долгая память «в народе» сама по себе ни к каким явным последствиям, как правило, не приводит; а вот генерация чиновных или состоятельных почитателей-наследников, объединённых памятью об учителе – это вещь интересная. При наличии ресурсов и желании их аккумулировать такое «братство» может многое сделать к вящей славе своего учителя (и к своей собственной выгоде).



Я близко встретился с этими маленькими культами в самом начале века, когда, после омертвения 1990-х, начала возвращаться кое-какая жизнь в старые стены научных и учебных заведений. Сначала, наблюдая в одном техникуме (у меня там была «тема для сотрудничества»), за созданием мемориала давно почивших директоров, я по легкомыслию счёл, что людям просто нужно чем-то заполнить «ленинскую комнату».



Потом, кое-что стало яснее:

Во-первых, возвеличивая отца-основателя, поднимаем статус учреждения, это понятно, хотя, и «выглядит не очень».

Во-вторых, здесь налицо тяга к обретению/изобретению своей собственной основательной, развитой культурной традиции, каковая традиция оказывается (в такой оптике) самоценной, во всяком случае превосходящей по значению предмет почитания. «Культура есть культивирование культа», как каламбурил один мой приятель.

В-третьих, почитаемые директора оказались крупными руководителями дорожной отрасли в прошлом, а поскольку среди актуальной (на тот момент) генерации руководителей дорожников были их реальные и самопровозглашённые наследники и ученики, то обозначить своё учреждение ещё и в качестве «места имеющего большое символическое значение» весьма дальновидно.



В общем, применительно к обстоятельствам места и времени, всё разумно. При желании, можно описать явление с применением модных слов типа «символический капитал» и «формирование локальной идентичности».



Кстати, один из административно-хозяйственных работников, которому был посвящён тот маленький мемориал, писал лирические стихи, много писал (что, естественно, «нашло отражение в экспозиции»); это далеко не редкое хобби для того поколения «видных руководителей».

 

Лет 15 назад я познакомился с несколькими немолодыми людьми, которых объединяла совместная работа в 1970-х годах под руководством Ивана Холода в «управлении строительства Олимпийской деревни» (не помню точное название структуры). Это был круг бизнесменов и управленцев средней руки. Вероятно, их связывала не только память, но и взаимовыгодная прагматика, но меня впечатлило, насколько для них всё это было значимо: «а помните как Холод...», «а вот Холод говорил», «вот ты с Холодом не работал, а Холод в таких случаях...»



Самое замечательное, что у этой маленькой компании был свой маленький музей (так назывался, предположу, что это мемориальный уголок или музейная комната).



Недавно получил безмолвный привет из прошлого: нашёл в архивах отсканированные фотографии, они были экспонатами того самого музея. На фото, как я понимаю, конец 1970-х и, возможно, 1980-й годы. Попытался разобраться кто есть кто на снимках, пока не особо преуспел (узнал только заместителя предсовмина СССР Игнатия Новикова), зато нашёл небезынтересные сведения о том, что Брежнев выражал сомнения в целесообразности проведения Олимпиады.





Записка Л.И. Брежнева к К.У. Черненко, 25 декабря 1975 года:

«Как-то сложилось таким образом, что нами принято решение провести спортолимпиаду в СССР. Стоит это мероприятие колоссальных денег. Возможно, этот вопрос нам следует пересмотреть и отказаться от проведения олимпиады. Знаю, что это вызовет много кривотолков, но при решении этого вопроса, наверное, надо исходить из того, что на первый план выдвигаются вопросы о стоимости этого мероприятия.

Некоторые товарищи подсказали мне, что есть возможность отказаться от этого мероприятия, уплатив какой-то небольшой взнос в виде штрафа. По этому вопросу я тоже хотел бы знать твое мнение. Кроме колоссальных расходов в этом деле есть и такой вопрос, что из опыта проведения подобных олимпиад в прошлом, могут быть разного рода скандалы, которые могут очернить Советский Союз. Следует вспомнить при этом ФРГ и другие места. А в отношении Советского Союза думаю, что наши враги особенно постараются в этом.

Если на этот счет у тебя тоже есть сомнения, может быть, сегодня в порядке обмена мнениями затронуть этот вопрос на Политбюро».



О достоверности пока ничего не скажу, но стиль чудесный (и, кстати, довольно характерный для неформальных документов того круга и эпохи; как выразился один недобрый исследователь — «всё выражено обтекаемо и со следами чтения плохой лирики»); «как-то сложилось таким образом» – это отчётливый сигнал о том, что Л.И. предлагает «проработать вопрос», а не «искать крайних». Впрочем, об этом — в другой раз...



А теперь фотолетопись — Холод, Брежнев и Олимпийская деревня:

Л.И. Брежнев, вероятно, инспектирует общепит в Олимпийской деревне. Иван Холод слева от Генерального секретаря.

В конце 2021 года в неактуальном ныне «facebook» было опубликовано несколько десятков портретов учеников и преподавателей Московской средней художественной школы работы Владимира Анатольевича Иванова (р. 1956, г. Владивосток).



Реакция зрителей была странноватая. Часть публики отметилась отзывами в стиле «не смейте очернять наши замечательные 1990-е, там было клёво всем, кроме совков» и поплевалась ядовитой слюной. Часть пожаловалась на то, что портреты ну уж слишком мрачны и вгоняют в неиллюзорную депрессию, «нельзя ж так с людьми» (пример).



Мне всё изображённое на картинах показалось узнаваемым, половина моих тогдашних коллег по НИИ (особенно из тех, кто был постарше) к середине 90-х стало выглядеть примерно, как преподаватели кисти художника Иванова: та же смесь измученности, тихой депрессивности, гордости и обиды.



А очень занятной показалась мне реплика одной из учениц, из числа запечатлённых 30 лет назад: «мы были не грустные – мы были крутые».



Хм... А ведь ведь это относительно тонкий момент. Подозреваю, что довольно специфический для определённой эпохи.



Я постарше этих школьников с портретов (напоминаю, перед нами не студенты, а школяры), но думаю, что понимаю о чём речь. Мы тоже в советской школе были «крутые» (в разной степени, конечно) в смысле мрачноватые, «ершистые», «демонстрирующие независимость», иногда прямо диковатые, почитавшие за «урон чести» проявить по отношению к «училкам» любезность или лояльность (и это у нас ещё был «интеллигентный класс»!). И, в целом, педагогами эта манера воспринималась с пониманием, по крайне мере до тех пор, пока «ершистость» не принимала характер личного вызова или хулиганства.



Было что-то такое разлито в воздухе, «культурный стандарт эпохи», вероятно: это подростки, у них трудный возраст, «они входят в жизнь», первая любовь, первые разочарования, «перестройка организма» и прочее. И мрачность (напускная или нет) была каким-то «свидетельством о праве» на эту подростковую неудобность, точнее — гарантией того, что «у ребёнка проблемы» по-честному, а не просто скверное воспитание и желание поглумиться.



В такой картине мира рассчитывать на самоотдачу и увлечённость учеников нельзя (увлекать — задача учителя). И вообще, главная наука, которую должен преподавать учитель с большой буквы «У» это — «быть человеком» с большой буквы «Ч» (за этой большой буквой числилось богатое содержание). «Главное воспитать хороших людей», как-то так говорили. А «культурный стандарт эпохи» это такая штука, которую и воплотить не получится, и игнорировать невозможно. Хотя, некоторым удавалось воплощать. У нас был учитель русского, что называется «сильный словесник», вот он буквально соблюдал приоритеты условного «культурного стандарта». Он говорил: «Что бы дать вам материал, мне достаточно 20 минут урока, остальное время мы будем говорить о том, что важнее правописания. Кто-нибудь с вами говорит о порядочности? А о любви?» И он мог себе позволить делать именно так — материал и правда усваивался. Но это был особый человек.



Не хочу сказать, что унылость незнакомых мне школьников-художников объясняется только таким «общественным договором» в отношении подростков: думаю у них было много причин быть невесёлыми, не обусловленных ни переходным возрастом, ни стереотипами восприятия, а у портретиста было ещё больше причин видеть мир, лежащим во зле и упадке. Но, робко предположу, что без влияния «культурного стандарта» не обошлось (на картинах 1990-е, но «культурный стандарт» оставался отчасти в силе, примерно по той же причине, по какой продолжали кое-как функционировать «лежачие» предприятия).



Ещё подумалось, вне всякой связи художником Ивановым и его картинами: вот это «прописанное в коде» терпимое отношение к подростковой «сложности» прямо противоречит классической модели мастера и подмастерья, в которой ученик должен демонстрировать самоотдачу, трудолюбие, готовность пожертвовать своим «человеческим» (в том числе и человеческим достоинством) ради того, что быть возведённым в достоинство мастера; а наставник в этой пьесе должен быть строг, деспотичен, социопатичен, до фанатизма предан своему ремеслу и не склонен к снисходительности.



Нет-нет, я не про эти банальности, что обще-обязательная обще-образовательная школа антипод «средневековому» школению и готовит не мастеров, а социализированных человеко-единиц, потому она и «обще-». Мне сейчас это всё не интересно (хотя нюансики там есть презанятные), а интересна именно фигура мастера.



Мастер — в такой оптике — оказывается одновременно и выше «обычного человека» (он же мейстер, достопочтенный магистр!) и ниже его же, ибо претерпел нечто унижающее, даже оскверняющее. Что бы стать чем-то большим, чем «обычный человек», вначале нужно стать чем-то меньшим, чем он («нигредо», «альбедо», «рубедо» — это что-то близкое? впрочем, я в этом не разбираюсь, просто «музыкой навеяло»). Расхожее «хороший человек не профессия»— с этого ракурса играет другими красками: профессионал оказывается антиподом «хорошего человека» (в том числе и потому, что на «хорошего человека» тоже нужно учиться).



Вечный сюжет: страдающий подмастерье и безжалостный мастер, который то ли продал душу дьяволу за своё непостижимое мастерство, то ли сам дьявол. Кстати, давно не попадалось мне произведений, излагающих такую историю мастера и подмастерья. Последнее, что встречалось, было 10 лет назад:

«19-летний Эндрю Ниман (Майлс Теллер) — первокурсник престижной нью-йоркской консерватории по классу ударных. Это замкнутый юноша... У Эндрю нет ни друзей, ни девушки, но его это вполне устраивает: он хочет стать великим барабанщиком и целыми днями репетирует до кровавых мозолей. Шанс на величие материализуется в виде крепкого, лысого, как бильярдный шар, пожилого мужчины в черном: это Флетчер , руководитель знаменитого джаз-ансамбля при консерватории. Он зовет Эндрю к себе. Первое же, что тот видит, придя на репетицию: Флетчер, обложив четырехэтажным матом и виртуозно доведя до слез какого-то несчастного тромбониста, выгоняет его к чертям собачьим.

...до последней минуты (а впрочем, и после нее) непонятно, кто он: педагог с нестандартными методами, идущий на крайности, чтобы найти нового Чарли Паркера, или все-таки психопат, получающий удовольствие от унижения студентов.»



Кстати, у этого фильма непереводимое название: «Whiplash». У нас перевели как «Одержимость», что неплохо. Пишут, что буквальный перевод «работа из-под палки», но это ложный друг переводчика, ибо в нашем выражении имманентно содержится принудительность и сопротивление этому принуждению, а «Whiplash» история о том, как человек сам себя отдаёт во власть жестокой «палочной дисциплины», даже навязывает себя, что бы «пройти школу у настоящего мастера».



К слову, сюжет, конечно, вечный, но и в русском, и в советском искусстве представлен слабо. Из позднесоветского вспоминаются два фильма (смутно вспоминаются, без названий и подробностей), в которых подросткам предлагалось именно жертвовать, страдать и переступать через «обычного человека» в себе: один фильм был про балет (ещё бы), а другой про большой спорт (прыжки с трамплина, кажется). То обстоятельство, что «Большой балет» и «Большой спорт» в ССССР наличествовали, как-то с этими сюжетами связано.



Впрочем, в сети была года 4 назад ещё одна история, только не художественная, закончилась она судебным (условным) приговором «строгому наставнику»: «Отвратительно играешь, отвратительно занимаешься». И в этой истории деспотичный мастер присутствовал, а одержимого ученика не было...



Следя за этой историей, я испытал сложное чувство. С одной стороны, как-то слишком рельефно подстветилось, то что настоящее мастерство покупается страданием. Когда видишь (слышишь, читаешь и т.д.) какую-нибудь «вещь» старой школы (или сделанную на её уровне) нужно понимать, что такое совершенство достигается (за малыми исключениями) только слезами, кровью, болью. Вероятно, есть люди, у которых развито такое восприятие: смотрят на фантастический резной комод XVIII века и видят за ним (и вместо него) плачущих маленьких подмастерий (и, быть может, утрачивают способность любоваться тонкостью работы). В этом смысле Высокое искусство без-человечно, потому что «человеческое» в человеке сопротивляется этому совершенству. А с другой стороны, стало страшно за Высокую школу (в широком смысле) — вдруг та дикая история оказалась бы поводом для «канселинга» классического искусства.



Впрочем, я слишком распрыгался «мысью по древу».

На картины посмотрите, они того стоят: ссылка

Кассия Сенина:



«Начала читать недавно одного товарища, живущего в Испании и проводящего экскурсии по разным тамошним интересным местам. Читаю со смешанными чувствами. Вот, например, несколько постов:



"Наше средневековье. Богатые торговые, портовые города очень сильно изменились за последние 500 лет. И это понятно. Там деньги, там власть, там престиж и роскошь. В наших «депрессивных» регионах, забытых богом и людьми все осталось так, как и было раньше. Провинцию Леон до сих пор называют огородниками. Но есть в этом определенная прелесть. Во-первых, история осталась и в городах и, особенно, в горных деревушках. До сих пор здесь нет туч туристов и нашествий пляжников. Так что, и в деревушках, и на горных тропах безлюдно. Иногда мои попутчики спрашивают: а что, в деревне никто не живет? Нет никого на улицах. Бывает и так. А бывает и так, что в деревне живет несколько человек, и среди них дедок лет 95ти. С ним так интересно поговорить, что здесь было в начале прошлого века. Это ценный опыт."



"Деревенька Бульнес. Удивительное место. Дорог туда нет. Есть извилистая тропа между скал. Живет в этой деревне постоянно только один человек. Зосе хозяин бара-ресторана. Летом тут, конечно весело! А вот зимой… Мы зашли к нему, чтобы хоть какую то денюжку оставить и помочь человеку. Взяли кофе и оставили чевых в пять раз больше. Брыкался, ругался! Победила дружба."



"Деревушка Пиорнедо. Уникальное место!

Испанцы обозначают ее как объект культурного достояния человечества. Это кельтская деревня, сохранившаяся в наилучшем виде и состоянии. Так кельты и жили до конца 70х годов прошлого века. Хозяйка одного из домов-пайос рассказала, что родила свою дочь в таком доме, что не было в 1976 году ни света, ни радио, ни телевидения. Настоящее средневековье. При этом дом не топился. Огонь в очаге разводился только для приготовления пищи. Дом грели домашние животные, которые тут же и жили. В домах не было труб. Дым выходил через соломенные крыши.

В общем, когда я здесь побывал первый раз я был в шоке от увиденного!

А вы когда-нибудь видели такое?!"



(Коммент: "Это правда. Совершенно необычные впечатление. Стены домов стоят так пару тысяч лет, ремонтируются только, да крыша меняется. Представляете?!")

 

А вот напиши кто-нибудь что-то подобное про российскую деревню - сразу бы посыпались комменты: фуу, какая отсталость, средневековье, лапотники, ходят до ветру в дырку, никогда электрочайника не видели, живут вместе с коровами, холопы... Причем так бы и сами россияне в первых рядах писали. А отличие-то в чем, если в целом смотреть? Почему одно "средневековье" всех умиляет, а другое нет? Ведь, поди, средний цивильный чел точно так же не захотел бы жить в захолустной испанской деревне, как и в российской: смотреть люблю, а так нет. Разве что климат теплее и пейзаж красивее, это да.



[конец цитаты, источник]



 

Почему, почему...



Это всё, конечно, хорошие вопросы.



На них даже некий ответ дать можно — например, потому, что условному крестьянскому дому не 2000 лет. Как писал Тихомиров, «у нас никто не живёт в доме своего деда, потому, что при жизни этого деда дом три раза горел» (цитирую по памяти). А нынешний деревенский дом построен во второй половине XX-го и весь в заплатах и отметинах, приобретённых за последние 60 лет: наличников нет, или от них осталось лишь слабое подобие, окна «в одно стекло», полдома пластиковым сайдингом обито, на фасаде ТВ-тарелка... Можно ещё что-нибудь вспомнить...



Но есть и другие вопросы.



Ну, ладно, где-то переосмыслили и задекорировали всю эту «непричёсанную реальность» под что-то стильное и романтичное, положим так.



Всё ли можно эстетизировать и романтизировать? Всё ли нужно? Всё ли должно?



На любую ли аудиторию можно воздействовать приёмами эстетизации и романтизации? Положим, можно добиться того, что бы та или иная деревня «всех умилила» (а умиление — монетизировали), положим . Но ведь кого-то это и оттолкнёт? Быть может, это отторжение и эти гипотетические отторгающие более ценны?



Являются ли все эти «неповторимые места, которые хранят в себе неповторимую атмосферу» продуктом пиара и маркетинга? Только ли продуктом пиара и маркетинга они являются? А если «не только», то значимо ли это «не только»? Или маркетинг всё обессмысливает и даже оскверняет?



В зрелище толпы (или группки) мелких клерков съехавшихся со всего мира, что бы прикоснуться к древним камням, отведать «неповторимой атмосферы» и выпить чего-нибудь «крафтового», что является определяющим? Древние камни или толпа мелких клерков, скупающих впечатления, а также (о, ирония истории) «аутентичные» «зеркальца и бусы»? Или нет такого вопроса, а есть взаимовлияние, в результате которого, конечно, и древние камни как-то «проституируются», но и толпа чуть облагораживается?



За скобками оставляю всю коммерческую часть, типа «а есть ли у нас достаточно платёжеспособной публики» для ещё 1000 «туристических деревень» и нужны ли они этой публике? В исходном тексте не про коммерцию, а про «умиление».



P.S.: При всём при этом, наведение эдакого романтического флёра на реальность мне всегда казалось чем-то крайне вкусным и притягательным. Просто вопросов это не отменяет.

Юджин Смит запечатлел «галльские деревни» до того, как их население сократилось до нескольких стариков, живущих при баре для туристов. 1951 год, проводы в армию.