John Fowles – The Ebony Tower (1974) |
По его мнению, сравнивать Брака с Пикассо, Матиссом и «компанией» – значит ставить великого человека на одну доску с великими подростками.
– Они это знали. Он это знал. Да и вообще все знают, кроме чертовой публики.
Дэвид не стал спорить. Старик произносил имя Пикассо так, что оно приобретало неприличное звучание.
***
Свет-то не сошелся клином на голых грудях, а?
***
– Вы боитесь человеческого тела.
– Просто меня больше интересует разум, чем половые органы.
– Да поможет бог вашей жене.
***
– Чертова геометрия. Не годится. Не помогает. Все пробовали. Псу под хвост. – Глаза Бресли смотрели на Дэвида с отчаянной сосредоточенностью, почти впивались в него. Старик явно потерял ход мыслей.
Мышь подсказала:
– Создавать – значит говорить.
– Нельзя писать без слов. Линии.
Девушка окинула комнату взглядом. Голос ее звучал очень ровно:
– Искусство есть форма речи. Речь должна опираться на то, что нужно человеку, а не на абстрактные правила грамматики. Ни на что, кроме слова. Реально существующего слова.
– И еще: идеи. Ни к чему.
Дэвид кивнул. Мышь продолжала:
– Отвлеченные понятия в самой своей основе опасны для искусства, потому что отвергают реальность человеческого существования. А единственный ответ фашизму – это реальность человеческого существования.
***
Дэвид разглядывал старинный стол из потемневшего дуба – исцарапанный, потертый, покрытый вековой патиной; сколько старческих голосов прозвучало здесь за столетия, голосов, отгонявших прочь угрожающую, беспощадную приливную волну! Как будто у времени бывают отливы.
***
– Завидую вам, ребята. В мои молодые годы девушки были не такие.
– Я полагал, что в двадцатые годы они были восхитительны.
Старик поднял палку в знак категорического несогласия.
– Полнейший вздор, мой друг. Не представляете. Полжизни уговариваешь, чтоб она легла с тобой. И полжизни жалеешь, что легла.
***
Три года вдалбливают тебе, как надо правильно писать. И чем дольше учишься, тем меньше знаешь. И вдруг встречаешь этакий нелепый старый мешок с костями и видишь, что он делает все наоборот. И все твои маленькие победы и достижения оказываются ничтожными.
***
Просто берите кисть и работайте. Это мой совет. А умные разговоры пускай ведут те несчастные гомики, которые не умеют писать.
***
Жестокость стекла: прозрачно, как воздух, и непробиваемо, как сталь.
***
Наивная мысль: если он сам способен изменить, то почему не способна она? Это было бы нелогично. Не отказывает же себе каждый из них в других удовольствиях: во вкусном обеде, в покупке нарядов, в посещении выставки. Они даже не осуждают своих друзей за то, что те проповедуют сексуальную свободу. Если они и выступают против чего-либо, так это против канонизации нравственных норм. Супружеская верность или неверность – это дело вкуса; так же, как делом вкуса может быть пристрастие к тем или иным кушаньям или к тканям, которые они вместе выбирают для штор.
***
Ее доброта, ее откровенность; блаженны невоспитанные.
***
Когда человек ничем не рискует, не принимает никаких вызовов, он превращается в робота. Секрет старика в том, что он не терпит никаких преград между собой и тем, что изображает; и дело тут не в том, какую цель преследует художник или какими техническими приемами он пользуется, а в том, насколько полно, насколько смело идет по пути постоянной переделки самого себя.
***
Пожалуй, уже слово «абстракция» говорит само за себя. Художник боится, как бы его живопись не отразила его образа жизни, а возможно, этот образ жизни так дискредитировал себя, художник так старается устроиться поуютнее, что он невольно стремится замаскировать пустотелую реальность с помощью технического мастерства и хорошего вкуса. Геометрия. Безопасность, скрывающая отсутствие какого-либо содержания.
***
Отвратительная, мстительная несправедливость заключалась в том, что искусство глубоко аморально. Как бы человек ни усердствовал, все равно он останется в проигрыше: все достается свиньям и ничего – тем, кто имеет заслуги. Котминэ беспощадно продемонстрировало: то, с чем он родился, при нем и останется. Он был, есть и будет порядочным человеком и вечной посредственностью.
***
Дэвид страдал, как может страдать человек, понесший тяжелую утрату – утрату не того, чем обладал, а того, что познал.
***
Она появляется с беспощадностью настоящего; на ее лице – спокойная радость; вполне естественно, что он тут, где же ему еще быть. И он придает своему лицу выражение такой же уверенности.
***
Он сдается тому, что осталось: абстракции.
Рубрики: | Романы Интеллектуальная проза * * * * * Замечательная книга |
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |