Цитата сообщения Ивалон Его книги и удивительные фото, также его стихи...


"В ИСТОРИИ ОСТАЛОСЬ СЕМЬ ЧЕЛОВЕК, ВЫШЕДЬШИХ С ПРОТЕСТОМ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО ВТОРЖЕНИЯ НА КРАСНУЮ ПЛОЩАДЬ" (прогресс все-таки есть: теперь на протест против вторжения в Украину вышло 50 тысяч)
"И в чехословацких событиях были деятели культуры и журналисты, которые — кто от советского воодушевления, кто от рабской зависимости, кто из желания подтвердить преданность строю, партии и вождю — высказывали одобрение и поддержку, в которой, по любому счету, ни партия, ни строй, ни вождь не нуждались. Решение принималось без малейшего учета так называемого общественного мнения, роль которого стремилась к нолю. Тест на преданность через ноль многие проходили, обойдясь уже без стыда. Тем более что потом времена исторических решений превратились в эпоху исторических ошибок, вожди стали героями анекдотов, и те, кто одобрял и поддерживал, стали жить гармонично и трепетно, словно ничего не было. Да и было ли? Было. В истории остались семь человек, вышедших с протестом против советского вторжения на Красную площадь, и жестокая частушка из пяти слов о военном корреспонденте Карле Непомнящем, погибшем в авиакатастрофе вертолета в Чехословакии, когда он вез агитационные листовки. «Протянул Непомнящий ноги братской помощи»…
Хотя эту помощь, понятно, организовывал не он. Он просто не отказался. Как и я от заметки.

Это большой талант — дар неучастия.

Мой друг, великий кинорежиссер Георгий Николаевич Данелия, когда ему позвонили с предложением поддержать военное вторжение на Украину, объяснил, что он не вполне владеет информацией, чтобы принять решение, и предложил в законодательном порядке запретить деятелям культуры подписывать письма в поддержку решений, которые и без того уже приняты."

"СТЫДНО МНЕ

Cтыд не грех. Стыд — дитя греха. Может быть, стыд это покаяние за содеянное неточное движение души, осознанную слабость, или неосознанное признание права неправедной силы на твой страх или на твое безразличие.

Стыд, если его не подавлять, может выполнять функцию внутреннего реле, слабым своим током способного отключить систему от большой подлости. Или включить сознание для неприятия лжи как аргумента для принятия решения, которое временно облегчает жизнь. Тебе кажется, что ты меняешь ее ненадолго — до новых обстоятельств, и объясняешь это своему стыду: мол, потерпи, все вернется на свои места. И тебе кажется, он, понимая, утихомиривается, перестает мешать твоему выбору. А он просто покидает тебя. И ты живешь, словно как раньше. Комфортно и покорно. Однако это, может быть, уже другая жизнь.

Я берегу свой стыд. Он не дает себя забыть и мучает меня с августа шестьдесят восьмого. Нет, явился он позже, когда, имевший обыкновение вырезать и наклеивать в большой альбом все заметки, вплоть до неподписанных информашек (такая была тогда культура публикаций), я хвастался перед женщиной, за которой ухаживал, своими журналистскими достижениями. Она читала напечатанное, потом подняла глаза и спросила, все ли вклеенное написал я?

— Да!

— И это?

Там была крохотная информация без подписи о митинге на московском заводе «Динамо», рабочие которого одобрили ввод советских войск в Чехословакию.

— Понимаешь, я так не думал. Это было редакционное задание, которое дали мне — стажеру, даже не корреспонденту. Я не мог его не выполнить. И такой митинг действительно был.

Женщина заплакала, встала и ушла.

Я не вырвал заметку из альбома. И не вытащил из жизни. Это был мой пепел. Мое реле. Мне неприятно вспоминать эту историю, но не помнить ее мне не дает стыд.

И в чехословацких событиях были деятели культуры и журналисты, которые — кто от советского воодушевления, кто от рабской зависимости, кто из желания подтвердить преданность строю, партии и вождю — высказывали одобрение и поддержку, в которой, по любому счету, ни партия, ни строй, ни вождь не нуждались. Решение принималось без малейшего учета так называемого общественного мнения, роль которого стремилась к нолю. Тест на преданность через ноль многие проходили, обойдясь уже без стыда. Тем более что потом времена исторических решений превратились в эпоху исторических ошибок, вожди стали героями анекдотов, и те, кто одобрял и поддерживал, стали жить гармонично и трепетно, словно ничего не было. Да и было ли? Было. В истории остались семь человек, вышедших с протестом против советского вторжения на Красную площадь, и жестокая частушка из пяти слов о военном корреспонденте Карле Непомнящем, погибшем в авиакатастрофе вертолета в Чехословакии, когда он вез агитационные листовки. «Протянул Непомнящий ноги братской помощи»… Хотя эту помощь, понятно, организовывал не он. Он просто не отказался. Как и я от заметки.

Это большой талант — дар неучастия.

Мой друг, великий кинорежиссер Георгий Николаевич Данелия, когда ему позвонили с предложением поддержать военное вторжение на Украину, объяснил, что он не вполне владеет информацией, чтобы принять решение, и предложил в законодательном порядке запретить деятелям культуры подписывать письма в поддержку решений, которые и без того уже приняты.

Дар участия — не меньший талант.

Маленькая информационная заметка без подписи оказалась важнейшей прививкой, заставившей меня думать не только о последствиях слов и поступков, но и о самих поступках и словах. Я никого не осуждал за то, что человек думал и поступал не так, как я ему определил по симпатии. Бог ему судья и сам он себе адвокат. Его право любить, что он считает нужным, или ненавидеть, верить или говорить, что веришь, даже лгать себе и другим — его право. Не я писал заповеди, не мне их проверять.

Но и у меня есть право: стыдно мне. За ложь, за фальшь, за попрание человеческих прав и международных договоренностей, какой бы страной они ни нарушались. Моей родной — особенно. Ну что поделаешь? Слышу эту восторженно-угрожающую белиберду: мотивы, выгоды, обстоятельства — и стыдно… Прямо глаза долу.

В Тбилиси, ночью 9 апреля 89-го года, я оказался на проспекте Руставели, когда советские солдаты крушили мирный митинг. Как свидетель, описал все, что видел своими глазами: избиение без разбора, газ, погибших, и отправил заметку в «Литературную газету», где работал. Из Москвы мне сообщили, что в ЦК партии решили, как все было на самом деле, и предложили напечатать пропагандистскую фальшивку. К моему старому стыду мог добавиться новый, но коллеги из «Молодежи Грузии» выручили меня. Они напечатали текст в том виде, в котором я отправил его в Москву. И фотографии.

А статью Тани Чантурии, собкора «Известий», об этих событиях ее газета не напечатала. Перед ней встал выбор — сохранить стыд или работу. Она ушла из газеты.

Когда-то сидели мы с Александром Николаевичем Яковлевым, умнейшим человеком, фронтовиком-инвалидом, верившим в коммунистические идеи, в возможность поставить государство на службу человеку, а к концу жизни ставшим из секретарей ЦК по пропаганде аргументированным антикоммунистом. Имевший доступ к секретным материалам советских спецслужб, он видел масштабы разложения народа: предательство друзей, всеобщее доносительство, духовное уродство многих деятелей культуры, науки, искусства, писателей, военачальников, политических и хозяйственных лидеров, которые потом, в новом времени, вполне приняли образ «приличных» людей.

— Я живу словно в аквариуме с прозрачными стенками. Говорю с вменяемым человеком, а знаю анамнез его нездоровья.

Он сознавал, что человек может развиваться и нормально, если жизнь меняет взгляды. «Расстриги» достойны понимания и уважения, если обретенный образ мысли искренен. Достойны понимания и те, к кому были применены жестокие меры принуждения к сотрудничеству, — порог боли у всех разный. Жизнь, здоровье и свобода близких, которыми как инструментом пыток (да и собственно пытками) пользовался строй, дают право понять этих несчастных, поставив себя на их место. Но ведь значительная часть сексотов и стукачей действовала добровольно, корыстно, не мотивированная ни «высокой» идеей, ни страхом за собственную жизнь. Ради освободившихся в коммуналках комнат от посаженных ими соседей, ради новых постов, ради внеочередных изданий, ради хороших квартир, дач, привилегий, главная из которых — быть в обойме приближенных к власти и обласканных ею.

Я не провожу параллелей. Сегодня, слава богу, речь не идет о потере жизни. Только о потере лица. Убеждения — сильный аргумент. Они у всех разные. И принимать людей приходится такими, какие они есть. У них просто другая система ценностей. Многие не прячут свой стыд. Да, он у них называется иначе. Например, национальная гордость, или чувство глубокого морального удовлетворения, или политическая выгода. Не враги и те, кто после рекомендательно-угрожающего звонка «придуривается» понимающим высокие государственные интересы за возможность продолжать свою работу. И даже те, кто «задрав штаны, бежит за комсомолом», прилагая усилия, чтобы оказаться в перечне предпочтительных строю лиц, тоже не враги. Они, знаете ли, такие духовные коммерсанты, патриоты режима, который сегодня на дворе. Каким бы он ни был. Им не страшно потерять лицо, потому что его у них нет. А какой патриотизм может отразить человек, не имеющий лица. Образ безликих людей не создаст образ страны. А у моей страны образ есть. Это сумма людей, имеющих лицо и составляющих достоинство ее и славу. И эту страну, эту Россию я люблю. И горжусь ей.

Президент назвал часть своего народа национал-предателями, а стыдно мне. Он герой. Провел и выиграл Олимпийские игры, присоединил Крым — ликуйте! Большинство и ликует, но какая-то часть граждан выпала из единого торжественного порыва. Кому-то не радостно, а тревожно. Мы обрели Абхазию (или не обрели?), потеряли Грузию. Мы обрели Крым, потеряли Украину… Кого еще из бывших братьев мы потеряем на пути «собирания земель»? Да и победы какие-то стыдноватые. У самых близких берем. Кто там следующий? Молдавия? Казахстан?

Чего сердиться, что не все подданные хотят войны с братом, хотя ситуация располагает «откусать» что-то исторически дорогое нам. Остальные-то счастливы пока. Будем продолжать жить дальше. Только теперь это будет другая жизнь.

Без стыда."
http://www.novayagazeta.ru/columns/62819.html

Тбилиси. 9 апреля 1989 года. Через час эти «экстремисты» будут жестоко подавлены советскими войсками. Двадцать человек погибнет. Время, в котором мы сегодня живем, началось в эту ночь