Мне сегодня приснилась дверь.
Говорила она со мной.
Мне сегодня приснилась дверь.
Говорила она с тоской.
Дверь сегодня приснилась мне,
Не пустила меня она.
И стою я теперь в окне,
Чтоб шагнуть позже из окна.
Всё решили тут без меня,
За меня всё решили тут.
Но вот дудки. Дождавшись дня,
Разорву я сплетенья пут.
Не пустила, и что теперь?
Лучше б коврик пришёл во сне.
Он бы лучше, чем эта дверь
Боль мою смог понять во мне.

Ты мог споткнуться, но ушёл,
И это очень хорошо,
Так и весна тебе за это,
Вино, и слава, и сонеты,
Но только нет твоей вины
В том, что пусты и не нужны
Они. Ты дальше резво шёл,
И это очень хорошо.

Кто видел бессмертье в культурных слоях,
Придавленный сверху свершившимся прахом
И непостижимым живыми размахом
Того, что грядёт, тот, себя утая,
Лежит между сотней глухих мостовых,
Как золото мягок, обманчив и тих.

Он понял на стену влезавшую тьму,
Бежал, бил в набат, восклицал, умирал,
Впадал в забытье, был велик и был мал,
Воскрес и сквозь ночь стало видно ему.
Теперь и сидеть не зазорно, раз свет
Создал сам себе в каждой тысяче лет.

И лоси ступают над ним не спеша,
Копают рогами и валят деревья,
Высказывают разнородные мненья
И лбы друг у друга с разбегу крушат.
Так громко, что даже не слышно совсем
Их доводы в межвековой полосе.

Но верим – однажды умрут и они,
Всегда побеждает досужая вечность,
Не важно, насколько живём мы беспечно:
Наступят однажды прекрасные дни,
В которых опять оглушит тишина,
Собой озарив слой культурный до дна.

Как будто ближе тьма, когда уходят все,
И слышат тени приходящее молчанье
И мысли тонут на столе, в шкафах, в весне,
Не посещающей нас с разочарованьем,
Как будто выстрел в непонятной полосе.

Тут есть уверенность, и нет её вполне,
Приди, коснись неприкасаемых рукою,
Жизнь и судьба изменят вмиг тебе с другою,
С той, что на этот раз на правильной волне.
С той, что рождается довольной на войне.

Такие разные: одних сверкает взгляд,
Другие могут рассуждать и быть любимы,
И даже ты богаче многих, и кричат
В тебе те силы, что в других не повторимы,
Но ведь всегда есть монитор, печенье, чат.

Сидит спиной, и мир без временно чужой,
Бессмысленный от невозможности быть чем-то,
Быть кем-то, кто рождён и кто любим посмертно,
И лишь от форточки распахнутой свежо,
Да и от лампочки свет яркий несусветно.

Тут хоть слонов пускай, хоть бегай в колесе,
Как хорошо, невозмутимо, благородно,
Нет ни врагов, ни высших целей, ни друзей,
Ну, то есть есть Друзь, даже три, но всё бесплотно,
И только ближе тьма, когда исчезли все.

Мы могли подружиться, я с птицею этой,
Недовольно сидящей на ветке холодной.
Мы могли обсудить бы с ней зиму и лето
И сияние звёзд над пустыней бесплодной.

Потому что у нас одинаково бьётся,
Потому что вся жизнь наша тщетна и бренна,
Потому что нам хочется места под солнцем,
Но никто нас не слышит в огромной Вселенной.

И сижу я на стуле, надутый и важный,
И слетаются мне отовсюду зарплаты,
И прекрасно, казалось бы, только вчерашний
День такой же был, кажется. Вроде, так надо.

Это нужно, нормально, удобно, полезно,
Потому что такое уже приключалось,
Это в первую очередь всем интересно,
Пусть не знают они, где конец, где начало.

Вот и нам с этой птицей неведомо тоже,
Для кого и зачем, почему и откуда?
Так что избранный путь наш не столь уж ничтожен –
Мы сидим, молча, мёрзнем и ждём лишь простуду.

Уж она-то придёт. Ну, а нет – не обидно,
Ведь не всякой же твари грипп дан сверхурочно:
Птичий ли, человечий, ехидный, невидный –
Незаслуженно он не достанется точно.

Глаза заметает песком. Это март.
Я молод учить, но учиться не стар,
Быть может, взойду на бархан – и усну,
Но к чёрту такую с песками весну,
Хоть, может, за мной и идут, и придут –
А всё же не так уж и плох был уют
Минувшей, покойной, загадочной тьмы,
Где были мечты, и надежды, и мы,
И времени столько, что можно его
Бросать было горстью и как из снегов
Лепить толстых баб, вместо носа морковь,
И да, предсказуема рифма, – любовь.

Есть много теперь обывательских их,
Тех слов, что ложатся с охотою в стих,
А так не менялось всё, просто текло,
И волны стояли одна за одной,
Взберёшься, почешешься, гулко зевнёшь,
А раньше бывало то спазмы, то вошь,
То просто смятение чувств и идей
И много иных несусветных затей,
Которым, наверное, нужно бы быть,
Но только уже слишком скучно, и быт
Под них не подстроится так, как тогда,
Хоть, с дюны глядя, это и не беда,
Скорее, забавно. И звёзды молчат,
Как я, оглянувшись вперёд, в тьму и чад.

Можно жить даже там, где ничто не растёт,
Где жара или где нескончаемый лёд,
Где отсутствует свет и ещё кислород,
Потому что жена лучше, чем всё иное.
Так женись – это действие очень простое,
Если только не против женитьбы жена,
А ведь пренебрегать мненьем этим не стоит,
Ведь жена не бутьль дорогого вина –
Не засунешь ты в погреб пылиться её,
Чтобы в праздник открыть и распить с ней вдвоём.

Кстати, скоро же праздник – ещё один день
В браке. Брак – это вам не про тень на плетень.
В браке ясность нужна, кто есть муж, кто – жена,
Потому что они же одна сатана,
Да и, собственно, так ли плоха эта тень
На плетене, но стоит всегда опасаться,
Чтоб в пределах гнезда грубость, скука и лень
Пребывали. А там, за плетенем, хоть двадцать
Будет леней и скук пусть и разных теней,
И неясных соседским глазам плетеней.

После можно поспать, после можно поесть.
Это «после» нам делает славу и честь.
И не важно, что вдвое прибавка родни –
Мы и сами себя умножаем на три,
А порою на пять, и завидуют все
Нашей новоявлённой семейной красе.

Мы стояли у стен из бетона,
Слыша, как заходили вагоны
В депо.
Потому что зима, много снега,
Поездам неуютно под небом
Им же холодно будет в степи,
И кругом
Лишь стена, и вагонозавод.
Мы стоим у стены и кропим
Первый лёд
Солью вод.

И пожали бы руку соседу
В перерыве законом обеда,
Но его не дадут без труда,
Труд – ведь это почти что еда,
Только в степени выше второй,
То есть больше чем просто едой
Он является, будучи ей,
И от мысли нам этой теплей.

А составы пускай отдохнут,
Им нужнее комфорт и уют,
Ведь еда не положена им,
Ведь они испускают кто дым,
Кто вообще ничего, только стук
От колёс. И приятен сей звук
Сотням рук, что скрепились вокруг,
Словно смёрзлись: друг другу мы друг.

Серый, милый бетон – наши лица
В нём видны, да и он отразится
На нас.
И за ним пробегут и задремлют,
За спиною же вьюгою древней
Сам себя заметёт горизонт,
Скроет с глаз
И себя, и тебя, и завод,
Труд, обед, что угодно другое –
Мысли, чувства, сомненья, и вот
Даже небо в сугробы уйдёт,
Неуютное, серое, злое.

Винограда такого нигде не найдёте,
Как у нас, за полярным-то кругом.
Солнце силу свою отдаёт здесь природе,
Так что вместе с детьми и супругой
Приезжайте скорее пасти к нам оленей –
Ведь ещё не размыты дороги.
Ваши серые будни на белые сменим
И наденем вам унты на ноги.

Пригодишься, хоть кем бы ты раньше работал,
Для охоты, еды и растопки.
Тундра больше чем жизнь. И всегда здесь суббота,
Или пятница, если ты робкий
И не можешь заставить работать медведей,
Гравитацию, холод и юрту
На себя. Ведь весна не к любому приедет
Снежным майским надрывистым утром.

Но мы паспорт дадим – с ним теплее живётся,
И всегда опознать можно будет:
Ведь и волк не сожрёт, и лосям не жуётся
Эту книжицу. К осени людям
Реки вынесут, тихо помянут стаканом,
На снегу запись цветом известным
Добросовестно сделают, всё без обмана –
Слишком зябко тут лгать, если честно.

Возможно, что здесь и непросто плавать,
Дышать тяжело и ходить опасно,
Но лучше прожить десять лет в стоглавой,
Чем сто в безголовой и непричастной
К тому, на котором привычно думать,
С которым спокойнее даже спится.
Прохожий ведь не потому угрюмый,
Ведь не потому так безлики лица,
А просто скорей вопреки и, даже,
Напротив: зачем расточаться всуе?
Пускай англичанин с французом мажет,
Числом задавив без надежд на красу и
На точность оттенков и интонаций,
На гибкость и ловкость в случайной фразе –
Живёт на планете немало наций,
И нет, ведь не то, чтобы от сей в экстазе,
Но просто с нею легко в одиночку,
Когда не с толпой и поточной массой.
Ведь вся эта чудь рождена на кочках,
В чащобинах мысли, вне форм и расы.
Конечно, когда рот откроют хором –
Смешается всё и не будет слышно,
Как тихо считает Марена моры,
Следя, как бегут по Буяну мыши.

Спят невесты в янтаре,
Как медведи в январе,
Потому что на дворе
Новый год, темно и сыро,
Потому что вырви глаз,
Руку, ногу, череп, таз –
Всё сломает и предаст
Ночь-тоска и лёд-проныра.

Ты сидишь на ёлке, ждёшь,
Чтобы в пол впиталась ложь,
Ведь по ней ты не пройдёшь –
Слишком зябко будет пяткам.
Только шарики горят
Из златого янтаря
И глаза, хотя их ряд
Выглядит довольно кратко.

Может, кто-то б подошёл
И невесту бы нашёл,
Но пока обманчив пол –
Нет ни шанса на удачу.
Ты же не подпустишь их,
Водкой пахнущих, больных,
С холода, со льдом, слепых –
Пусть не просят и не плачут.

Для того ты и сидишь
Ниже звёзд, но выше крыш,
Ждёшь, поёшь, искришь, следишь
За рождественским гаремом.
Я б тебе доверил жизнь,
Если хочешь, вот, держи,
На иголки, как ежи,
Нанижи и будет в тему

Этот маленький концерт:
В норку с ёлки, значит, смерть.
Видно, совами гореть
Будут до рассвета ночи.
А невесты убегут,
Разобьются, сгинут тут,
И за ними не придут
Те, кто хочет.

Пологий склон. Скользишь на попе,
Олени, лоси и бобры –
Все спят, всех снег в себе утопит,
Морозы к трупам столь добры,
Что сохранят их для потомков.
Ты хочешь воскресить любовь?
Она воспрянет из обломков,
Но никогда не станет вновь
Такой, какой была вначале,
И даже той, что пред концом
Могла увидеть ты очами:
Ведь по-иному различают
Глаза лицо у мертвецов.

Придёт весна и лёд растопит:
Начнёт мир гнить, вонять, чернеть,
И черви селятся в утробе,
Чтоб после бабочкой лететь
И сеять в мире разложенье,
Чтоб чувства расцвели полней
И чтобы до изнеможенья
В душе чужой ждать отраженья,
Горя скоплением огней.

Так вот, когда из прежней плоти
Взрастёт колючий огурец,
Не удивляйся: в этом роде
Всё происходит по природе –
Люби, любимой будь. Конец.

Снимите шляпу, господа,
Бежать бессмысленно и глупо,
И глаз галактик смотрит в лупу
На вас, и вздыбилась вода
В тазу Ондатра. Не беда –
Он справится с нежданным валом,
И, раз уж время миновало,
Не станет нервы, как всегда,
Впустую тратить. Кто-то марки
Усядется считать в углу.
Остатки спят под тенью лун,
И им как мёртвому припарки
Падения небесных тел.
Пускай волнуются все те,
Кто бодрствует, не занят делом:
От скуки вечной оголтелой
Пусть скупят красную икру,
Чтоб пир среди чумы с холерой
С полынью, всыпанной сверх меры,
Пляша, спеша с утра в нору,
С того, которого уже
Быть не должно на небосводе,
Но всё же, вопреки природе,
Оно пришло стократ свежей
В связи с нежданною удачей
В сей несусветно ранний час.
Мир выжил без труда, и, значит,
Не зря остатки спят. Как раз
Проснутся на восходе жизни,
Под песней утренней пройдут.
Долой же шляпу, хитрый плут –
Настало время коммунизма.

Богиня, сжигали костры в честь тебя,
Сидя средь степи, озираясь пугливо,
И жёны котлы заунывно скоблят,
В которых уже не нет ни щей, ни подливок,
Но верили – хряка дадут небеса,
И золото, может быть даже случится,
Что всё совместится, как дождь и гроза –
И хряк золотой озарит наши лица.

К нему подойдут только младшие, так
Предсказано было и сбудется вскоре,
Ведь старших не примет божественный хряк,
И с волей его тут никто не поспорит.
Чуть позже разделим его на один,
А может на ноль – мы ж считать не умеем.
Богиня – взываем. Свинюшка – приди.
А то сколько можно: всё лоси да змеи.

Опасные твари, их пасть сеет смерть,
Пусть даже рога они сбросили в чаще.
Да чтоб им всем в бездне бездонной сгореть.
Мы вздрогнем от поступи, ночью звучащей,
Лосиной. И змеи не лучше во всём,
Они нам и мать, и обед, и одежда,
Но однообразье лишь скуку несёт,
И мы оттого жизнь влачим как невежды.

Вот если бы хряк, или, может, котёл,
Да шут с ними, плуг, и ярмо, и секира –
Сойдёт что угодно, а то ведь гнетёт
Без золота ужас, нам нужно кумира,
Чтоб нёс он хоть что-то, чтоб шли мы за ним,
Чтоб письменность дал нам, сидя в зале тронном.
И вот потому шлём тебе в небо дым,
Богиня, ты слышишь, будь к нам благосклонна.

Промокнешь, хлюпаешь, лежишь,
Как серая степная мышь
В норе. Гуляет по дворам,
То вечно сыт, то вечно пьян,
Народ. Ему и невдомёк,
Что норка, мышка, степь, промок.

Что полка книг, что крепкий чай,
Окно, балкон как каланча,
Пельмени и крупа в мешке,
И чуб спросонья на башке.
Так неестественно вдвойне,
И весело, и странно мне.

Мышь и народ, народ и мышь.
Сидишь, глаголами молчишь,
Они внизу, вверху, кругом,
Как воздух наполняя то,
Во что войдут: пусти в нору –
И ими станешь поутру.

Да и какая там нора –
Останется одна дыра,
Квартира будет, скука дней,
И сытость, и вино, верней
Всё то же, только мышь уйдёт –
Мышь не живёт, там, где народ.

Материальна мысль, но всё ж
Она как мышь, но только ёж:
Пусти толпу, и в голове
Останутся от силы две
Идеи, да и те, поверь,
Не стоят мысленных потерь.

Есть сложный путь – убить их всех,
Больших, и маленьких, и тех,
Кто хуже их, так как «как все».
Останови их карусель,
Убей толпу. Убей народ –
Тогда и мышь с ежом придёт.

Как-то вдруг теплее стало,
Знаешь же, что всё пройдёт,
Но на встрече запоздалой
Не успел намёрзнуть лёд.

Не случилось окрылиться,
Но зато прекрасен вид –
Пусть не волк и не орлица,
Пусть из ботекса те лица,
Ну и что, раз знаменит.

Ходишь очень осторожно,
Как русалка без хвоста,
От инъекции подкожной,
Оттого, как много можно
С министерского поста

Получить. Из кабинета
В кабинет, из года в год,
От планеты до планеты
(Хоть с последним как-то это…
Нам не так теперь везёт).

Но зато движенье явно,
ВВП растёт кругом,
И борьбу ведём исправно
С внешним внутренним врагом.

Но порой теплее станет:
Взглянешь впопыхах вперёд –
Видишь, что ни на экране,
Ни в могиле, ни в кургане,
Даже в прахе и в тумане
Нет тебя, ведь всё пройдёт.

И вот очередной ноябрь проходит.
Но ничего не происходит за окном.
Летят ракеты и судачат о погоде.
Потом пьют чай и разбредаются на том.

Так остаёшься пустотой в своём кармане,
Обедом съеденным, уснувшим комаром,
Что вроде бы и есть, но всё ж обманет
Сей лёгкий дар сплошным отсутствием даров.

Вот потому однажды замолкаешь,
Давая шанс всем, кто желает, говорить.
То тут, то там речь то одна, а то другая
Звучать начнёт: вон, в кучку сбились технари,

А здесь уже гуманитарии клубятся,
Дымится пеплом немудрёный разговор,
Диалектическая музыка стагнаций,
Средь них стоишь, молчишь, ночной зловредный вор.

Ведь дома есть большая банка помидоров,
И пара чистая носок, трусов, бумаг.
Пусть делят дураки все яблоки раздора,
Надеясь фруктом дефицит изжить ума.

Ведь не случится ничего. Уйдёшь. Осядет
Тень солнца на ковре, прах неба в грязи льда.
Пройдёт ноябрь. Для природы норма, кстати,
Что всё проходит, не меняясь никогда.

Рыльце в пушку.
Хитрый хорёк.
Сунул башку
В птичий ларёк.
Бегай теперь
В тёмных лесах.
Сумрачный зверь,
Сеющий страх.

Выйди к реке –
Выпей воды.
Выйди к муке –
Выпей еды.
Выйди к норе,
Выводок свой
Ты поскорей
Глубже укрой.

Ведь не должны
Знать все кругом,
Как вы нежны
В детстве своём,
Как вы смешны,
Глупы вы как.
Чтоб с вышины
Всякий дурак
Не посмотрел,
Спутавши чин
Тысячей дел,
Сотней причин.

Хитрый хорёк.
Знал всё и вся.
И невдомёк
Всяким лосям,
Где он и как
Смерть принесёт –
Только лишь страх,
Трепет и гнёт.

Ты не можешь сходиться, как истинный ряд,
Вот, и уши, и шапка, сам видишь, горят,
Ну, и что, что стучишься, что осень прошла –
Переедешь в берлогу, спать ляжешь,
Пищу даст в изобильи наваристый шлак,
И поить станет щедро из лужи дуршлаг,
Может быть, с нематодами даже.

Жизнь тогда расцветёт на тебе и в тебе,
Будет ехать, удобно сидя на горбе,
Ножки свесив, а может быть щупальцы – тут
Не поймёшь среди этих живительных пут,
Где, какие и чьи части тела.
Им не важно, где быть, ведь, пока их везут –
Всюду весело и оголтело.

Будет внутренний мир переполнен вдвойне,
Будет кризис, наверно, быть нужно войне,
Не с тобой, но с твоим соучастьем,
Чтоб плотнее клубились и мхи, и трава,
Чтоб нашли себе пищу и мышь, и сова,
И гармонию мира, и счастье.

Пей кефир или спирт, чтоб разбавить народ,
Подожди – может, счастье само и пройдёт,
Словно кот, словно сытый морской кашалот,
Что, глядишь, не сегодня – так завтра в твой рот
Жить поселится. Что там кабы да грибы,
Если свежие в голову лягут гробы,
Превращаясь в такую воздушную пыль,
От которой потом зацветает ковыль,
Да и почки, как видишь, совсем уж не те –
Заплетаются в гнёзда в твоём животе.

Так что сплюнь и стряхни – пусть подохнут вокруг:
Смерть – твой самый надёжный и преданный друг,
Ей тылы подставляй – их прикроет она,
Распугав рожей мелкую свору.
Станет тихо, пустынно. Сидишь у окна,
Хорошо, благодать, даже смерть не видна:
За спиной ведь она в эту пору.

Маленькие, глупенькие ветки,
Слабенькие, хрупкие снежинки.
Вешаешь на ниточках конфетки –
Гнутся. Но блестят глаза – в новинку,
Что растут конфеты на деревьях.
Ну, а где ж ещё, подумать если?
И раскинулась среди теней явь
Новая, и кажется чудесней
Угол, из которого взметнётся
Через дом, блистая, паутина.
Шишки и жемчужины, свет солнца
Отражают грани ярких льдинок.

Сочетание цветов и красок.
Шарики. Кто знал, что так возможно?
Некоторым не хватает сказок.
И они того не знают. Сложно
Дать другим уверенность, что чудо
По себе само бывает тоже,
И не то, чтоб даже неоткуда,
И не то, чтобы не вышел рожей,
Но вот заяц, например обычный,
Шоколадный, и в фольге шуршащей,
Вроде и волшебный, и привычный,
Потому что самый настоящий.

Пусть вязкими будут мысли твои,
Когда прибегут бунтари,
Чтоб словно в смоле застревали они,
Оставшись навечно внутри
Тебя, чтоб на месте сидеть не могли
Ни ноги, ни ленностный зад,
И тело твоё не валялось в пыли,
Пусть даже движение в ад
Придётся к себе применить впопыхах –
И что же? Вдвойне веселей,
Раз пред неизбежностью трепет и страх
Проводит тебя до дверей
И скинет. И ветер. И вязкая мысль –
Повиснешь, как с носа сопля.
Останется только держаться. Держись,
Сияй и других ослепляй.

Знаешь, это война – уходили на бой
И не ждали, что кто-то решится другой
Путь пройти, подставляя под выстрелы грудь,
Им давая спокойно в тылу отдохнуть,
Потому что не может быть этих других –
Только ты, а, вернее, они. Сапоги
Будут впору. Пусть только лопата в руке –
Даже проще идти, раз идёшь налегке.

Что, в уюте теплей и надёжней вдвойне?
Может быть, потому, что нельзя наравне
Стать с подобным величием и не сгореть,
Ведь сгореть – это много сложнее, чем смерть:
Умирают в постели – в метели горят,
Потому что морозы не выдержат взгляд,
Пули – это такой боевой атрибут –
Но сраженье не в них – бой сердцами ведут.

Это всё лишь слова, так смешно верить в них,
Потому что писать глупый пафосный стих
Очень просто, особенно если всегда
Для него есть достойная в небе звезда.
Вышине доверяй, а не текстам о ней,
Полагаясь на прочность бесплотных огней,
Опираясь на то, что нельзя отступать,
И не веря, что воля бывает глупа.

Потому что однажды послышится взрыв,
И ты будешь один, кто, собою прикрыв
Целый мир, станет ярче любого и тех,
Кто остался в живых без особых помех,
Отдавая возможность другим быть собой
И продолжить отстаивать жизнь пред войной,
Даже если понять будет сверх ваших сил,
Что вы есть, потому что вас кто-то прикрыл.

Выгнув спину
В половину
От того, как можно выгнуть,
У окошка
На немножко
Сядешь щуриться зелёным
Взглядом
Рядом
Сердца льдину
Греть в лучах, что бьют сквозь кроны
Острым неприкрытым светом
Солнца. За стеклом есть лето
Круглый год.
Безмерно горд
Этим фактом, пухл и твёрд
Разум от того, что можно
Не идти и не спешить:
В доме словно ни души.
Это ощущенье ложно –
То проскочит клоп осенний,
То, гремя кастрюлей, Ленин
Промелькнёт,
Но только вот
Говоришь себе о ветре,
Оставаясь в километре
От других за счёт стекла
Потолка, и стен, и пола
(Не какого-то мужского).
Но нога так отекла,
Что не усидеть на месте.
Выпьешь сока граммов двести –
Спать пора.
Тепло. Нора.
Вихри воют со двора.
Наполняются изгибы
Занавесок ерундой...
А, вообще, за всё спасибо –
Это пусть и не Карибы,
Но зато всегда с едой.

Маяки вопросительно смотрят на нас,
Не решаясь отвесть несмыкаемых глаз
От того, что связало все числа и дни,
Оттого, что наивны по-детски они.
Светят… Волны ломают… На скалах стоят…
И не помню уже, кто они, а кто я…
Гипнотический смысл. Не пойти бы ко дну.
Видишь звёзды любые? Хотя бы одну?
Горизонт, бесконечная мгла, корабли,
Подлый чек с недоданной морковкою-фри.

Я бы вынес подобное, только не он,
Тот, который был в истину с детства влюблён.
Древний способ вернуть равновесие в мир –
Голос дать звонкой глотке мобильных мортир.
Ведь не зря же он носит с собой взрывпакет,
Динамит, гексоген… В общем, вышел ответ,
Что первично: материя, или же дух.
Напрягутся все мышцы, сознанье и слух.
Упадут в тёплый пепел развеянной лжи.
Только главное сдуру, смотри, не скажи –
Это слишком бесценно, чтоб так произнесть,
Между строк, между дел, между вечностью… Несть
Им числа, и их шум поглотит краткий миг,
Легион через правду пройдёт напрямик.

Направление: север, восток или юг,
Даже запад – вернутся, окончивши круг.
Не помогут размеры, и масса пуста,
Ветру тяжесть мешает замешивать волны.
Ты бы мог стать подобием птицы дрозда?
Пусть тяжёлые сердцем замкнут круг свой полный.
Эти циклы Вселенной… Как в ступе вода…
Путь извилист, но где то сияет звезда…

Не ходи в сад, мальчик: знаешь,
Там сегодня волчьи стаи
Воют, бурю вызывают,
Жаждут крови от тоски,
Чтоб порвать твои одежды,
Плоть кусать, глотать, и, прежде,
Разрывая на куски
Душу страхом.
Но не бойся.
Жди.
Уляжется в ветрах
Вой.
Дожди.
И снова осень…

Мальчик, там, в саду, деревья,
Там кусты, трава, скамейки,
Гномьи прячутся семейки,
Как в аду, во льду крадут
Влагу, и ещё напевней
Кличут филины беду.

Ты такую ночь видал ли?
Для прогулок ты не мал ли?
Выйдет леший стародавний
Встретить гостя из глубин,
Крючковатый, кособокий,
Длинноногий, ясноокий,
С тусклым серебром седин.
Зубы точит.
Ждёт средь ночи.
Кушать хочет.
И русалки,
Словно галки,
Подлетают, тянут руки.
Не сходи с дорожки, звуки
В сердце не впускай себе.
Фонари их остановят.
Свет их манит. Свет их ловит.
Мало ли, кто жаждет крови
Чьей, пока ты на тропе
И покуда держат ноги,
Если и глаза не врут.
Парк во тьме, кто по дороге,
А иного до берлоги
Стащат. Выживших, в итоге,
Подсчитаем поутру.

Мысли о нём,
Мысли огнём,
Числа пучком,
Слёзы лучком,
Лучик царьком,
Лучше знаком,
Меж пола дном
И потолком.
Вычурный гном
В тысячу ом.

Вот, например,
Сила добра
В области мер
Тот, кто нам брат,
Тот, кто нам уж,
Светел и свеж,
Тот, кто нам нуж-
Ен, и всё ж меж
Тем без него,
Там одного.

Пишут гюрза,
Жмут на газа,
Жмут нам глаза,
Выжмут – слеза,
Выйдут – гроза,
Выдуть покой,
А по низам
Ползать порой,
Странный такой,
Старой строкой.

Вот впереди
Есть огурец.
Ест огурец.
Если конец.
Панцирь кругом.
Вихри, витки.
Спрячешься в дом –
Слышишь шаги
Через окно
Мысли о нём.

Из тверди возникнет твердь,
Из камня возникнет камень,
Из смерти возникнет смерть,
И вот между валунами
Родился рогатый зверь,
Что Мамонтом назовётся.
Он вышел из-за морей
И выше всего под солнцем.

Так бивни его рогов
Направлены вверх лопатой,
Так мало его врагов,
Так мало для счастья надо –
Ходить и гулять везде,
Повсюду копать и чудо
Найти и в сухом гнезде,
И в скрытых в песке верблюдах.

Бывает, взойдя на холм,
Глядит в вдыхает смело
Сквозь хобот лесов и дол
Цвета. Но большое тело
По пояс сидит в земле,
Просевшей под этой массой.
И днём, и в кромешной мгле
Он роет ходы и трассы.

А следом течёт вода
И мочит слоновьи пятки.
Он терпит, как и всегда,
Без слёз, но и без оглядки,
Ведь сзади всё тот же след,
Продавленный мощной тушей.
Ведь сзади уже тот свет,
И жалко дать бездне душу.

Но годы минули прочь,
Вода прибывает в лужах,
И это не превозмочь,
Ведь где-то же мамонт нужен.
И кто-нибудь, может, ждёт.
Иди и не стой на месте,
Иначе увязнет тот
Огромный зверь в жидкой меси.

Воды уже до ушей,
Но Ной непреклонен в правде:
Не влезет в ковчег уже.
И хобот грустит. И за день
Исчезла вся твердь. Но слон
Мохнатый не тонет, и даже лучше
Ему (видно, сделан он
Из массы вполне плавучей).

Приятен морской простор,
Преград нет совсем для глаза,
Не видно ни древ, ни гор,
Ни прочей земной заразы.
Ведь это почти полёт –
Там, где-то внизу, селенья,
И плавать бы так хоть год,
Хоть два – просто наслажденье.

Но птицам охота спать,
А плавать не все умеют,
И вот их несчётна рать
Садится ему на шею,
На бивни, на хобот и
На всё, что торчит над морем,
Безжалостны так они,
Хоть их и понятно горе.

И мамонт не может плыть
Пот сотнями тонн пернатых,
И тонет, и жизни нить
Порвётся… Но нет, ребята,
Ведь мамонт – не то, что кит,
Он рыба. И под землёю
От дна и ко дну прорыт
Проход этой тушей злою.

Чтоб сесть не могли уже,
Чтоб лапы не вязли в луже,
Чтоб боль заглушить в душе –
Садись у реки и слушай,
Как рёв долетит со дна,
Круша вековые льдины,
Как тяжко. Мечта одна:
Уменьшиться вполовину.

Он роет, почти не ест,
Орёт, дабы сжечь побольше
Жиров. Если сбросить вес,
То Ной его впустит тоже.
Тогда можно выйти в свет
Мохнатым, ведь это модно...
Прошло десять тысяч лет –
Но как-то совсем бесплодно.

Воруют, лгут, разносят стыд,
Отъевши непомерно лица,
Что стали рожами на вид
От нежелания трудиться
И не пролазят никуда,
Всё заседают, заседают,
Суды, туды-сюды, вода,
Что в ступе мутная такая.

А на работе хорошо:
Когда уже подохли кони,
И, что могли, давно в мешок
Сложили и снесли, и в схроне
Томят, хоть не в моём. Ну, что ж,
В моём оливки, шоколадка,
Лимон, текила, кеды, нож
И вилка – в общем, всё в порядке.

Да и к чему мне миллион?
Тут и пять тысяч слишком много:
Размена нет в столовой. Вон,
Стой с миллионом у порога
Голодный. Лучше сто рублей,
Или пятьсот, не больше тыщи.
За две все скажут мне: «Налей,
Раз ты богатый, а не нищий».

И я налью. Чего уж там,
Ведь по одной Земле все ходим.
Вот потому и красота
Мне ежедневно на работе.

Лебедь белокрылый
Сел на подоконник.
С озверевшим рылом
Бегает покойник
Под окном и ищет
То, чего желает:
Славы, счастья, пищи,
И любви, и рая.

Бедный ты покойник,
Чем тебя утешить?
Чем твоей погоне
Подсобить. Ты спешен
И бежишь куда-то,
Бьёшься хищно в двери,
Воешь за оградой,
Ржёшь, как сивый мерин.

Днём угомонится,
Свесившись с карниза,
Есть закажет пиццу,
Включит телевизор,
Сходит на работу,
В лесопарк для бега,
А потом, в субботу,
В клуб, на дискотеку.

Выпьет, потанцует,
Погрустит немножко…
Но опять гарцует
Лебедь за окошком,
И томит, и ноет.
Крови… Жизни… Силы…
Вновь восстанет с воем
Мёртвый из могилы.

Не помню, как было пространство насыщенно,
Блуждали порою воители тыщами
На нём, но не смели наполнить его,
Совсем разделённые до одного
Пустыней, в которой излишен песок,
И воздух, и даже заряда кусок.

Зачем информация? Тихо без памяти,
Без лишних запретов, без нищих на паперти,
Без этих планет, этих звёзд посреди
Упрямого в общем абсурде пути,
Где времени нет, чтоб писать, и читать,
И даже падение стоит труда.

Но время пришло, хоть его прежде не было,
Упало удушливой вязкою небулой,
Как краб, или лошади как голова,
И долго пустыню дождём поливал,
Но канул навеки секундный поток,
Оставив лишь то, что зовётся «ничто».

Возможно, явилось бы что-то потом,
Однако, раз просто закончилось то,
Что может «потом» от «сейчас» отделять,
Уже невозможно ни «впредь», ни «опять».
А, значит, бессмысленно переменяться
Пространству простых и просторных простраций.

Мне хочется видеть и стол, и обои,
Но только бы было среди них нас двое,
И лишь бы всё было легко нам с тобою,
Пусть позже нас станет хоть семь или трое,
Не важно, раз есть нам, куда подрасти:
Полезная масса не может быть лишней,
К тому же не сбить нас с прямого пути
С началом от уток на травке под вишней.
Кто эхо от кряка услышит? Проверь:
Судьба наступает, закрой смело дверь
И спать, потому что так ночь коротка,
Едва её хватит на те сновиденья,
Которые нам припасло проведенье,
Но слаще реальная жизнь молока
Сгущённого, или того же варенья
Вишнёвого, только не губ или глаз,
Не хитро спросонья промолвленных фраз –
Ведь сладость всегда через сердце проходит,
И всё хорошо в нашей личной погоде,
Надеюсь, что всё обоюдно, и вроде
На пару в три сигмы доволен и рад,
Что так статистически значимо мне,
И можно хоть сто раз в году, раз нас двое,
Портьеры менять на вечернем окне,
И заново клеить любые обои.

Кто помнит то первое чувство, наверно
К тому не вернётся вовеки оно,
Да, впрочем, потребности нет непомерной
Нам в нём – всё равно ведь, что дно, что окно.

Но прежде, вонзаясь холодною сталью
В сердца окружающих густо людей,
Как взгляды коварно и страстно блистали,
Как жаждали боли, страданья, смертей,

И только один на один оживали:
Что это за тайна, доступная всем,
Когда кто угодно читает скрижали,
Пытаясь вписать от себя пару тем?

Нет-нет. Единение не для убогих,
А средний в толпе либо вор, либо плут:
Зевнёшь – и уже крепко связаны ноги,
И шею сжимает упругий хомут.

А после, когда не живёшь, – только помнишь,
Тона и черты, числа и имена,
Стараясь уже не шуметь, взором скромным
Смеша дошколят, одуревших с вина.

Быть может, достаточно воспоминаний?
Везёшь их как в гору, и нет им конца,
Их мёртвое тело не скрыто в тумане,
Не спрячешь на них за вуалью лица.

Быть может, клинок? Впрочем, можно и просто
Гранату использовать или напалм:
Пусть соотношенье один к девяноста –
Есть шанс, если первым на них ты напал.