"МОЛИЛИСЬ БЫ ВЫ СВЯТИТЕЛЮ СПИРИДОНУ ТРИМИФУНТСКОМУ"
«МОЛИЛИСЬ БЫ ВЫ СВЯТИТЕЛЮ СПИРИДОНУ ТРИМИФУНТСКОМУ»
Сейчас уже самой не верится: неужто было такое время, когда можно было подолгу сидеть «при ногу» старца, внимая богомудрым словам архимандрита Иоанна (Крестьянкина)? Правда, случалось это нечасто – старца всячески «оберегали» от посетителей. И картина обычно была такая – батюшка выходит из храма, а множество паломников, приехавших в монастырь на совет к старцу, бросаются к нему.
– Батюшка, – кричит через толпу какая-то женщина, – сын пропал месяц назад. Может, жив или убили его?
Старец оборачивается к плачущей женщине, но поговорить им не дают. Какие-то люди (охранники, что ли?) отпихивают женщину от старца, а его самого быстро-быстро ведут через толпу, профессионально подхватив под руки. Только женщина не унимается, бежит за старцем и кричит, захлёбываясь от слёз:
– Батюшка, родненький! Сын единственный! Матерь Божья, спаси, помоги!
И тут батюшка как-то выворачивается из рук охранников и благословляет женщину, утешая её:
– Жив ваш сын и скоро вернётся.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
Вот так и общались со старцем – на ходу, на бегу, чаще письменно, передавая свои вопросы через келейницу Татьяну Сергеевну и через неё же получая ответ. А сын той женщины уже наутро приехал домой.
Но всё же бывали и на нашей улице праздники, когда батюшка Иоанн (Крестьянкин) подолгу и подробно беседовал с людьми. Вот почему ярко помнится осень 1988 года в Псково-Печерском монастыре. Тепло, небо синее, а клёны светятся таким золотым сиянием, будто это не кроны, а нимбы над храмами. Монастырское начальство вызвали в Москву, и архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорит, выйдя из храма:
– Ну вот, начальство от нас уехало. Остались только мы, чёрные головешки.
Батюшку, как всегда, окружает народ, и короткая дорога до кельи превращается в двухчасовую беседу. Кто-то ему приносит стул, мы рассаживается у его ног на траве. И вопросы идут за вопросами:
– Батюшка, что такое перестройка?
– Перестройка? Перепалка-перестрелка.
– Батюшка, благословите нас с мамой переехать в Эстонию. Мы в Тапу хороший обмен нашли.
– Как в Эстонию? Вы что, за границей хотите жить?
Слушаю и недоумеваю: ну, какая же Эстония заграница? А перестройка – это... Это же время митингов, восторга и опьянения свободой. Но каким же горьким было похмелье, когда обнищала и распалась великая держава. Эстония стала заграницей. А в горячих точках и у Белого дома вскоре пролилась большая кровь.
Но пока над головой синее небо, и застенчивая девица с румянцем во всю щёку спрашивает батюшку, как доить коров. Кто-то морщится, не скрывая насмешки: мол, с таким пустяком обращаться к архимандриту? Но для девицы это не пустяк – у неё в монастыре послушание доярки, а коровы, бывает, брыкаются и не даются доить. От смущения девица говорит шёпотом, а вот ответ батюшки слышен всем:
– Был у меня в детстве случай. Одна корова давала много молока и вдруг стала возвращаться с пастбища пустой. Начали следить за коровой и обнаружили, что на водопое у реки она всегда забредает в ту заводь, где, мы знали, водились сомы. Подплывают к ней сомики и пьют молоко. Губы у сомика мягкие, нежные, а корове нравится нежность. Поняла, как надо доить?
– Как сомик, – улыбается девица.
– Как сомик.
* * *
Разные вопросы задают старцу, но главный вопрос – как жить?
– Батюшка, я недавно крестилась и хочу теперь бросить работу, чтобы жить возле монастыря и молиться Богу, – рассказывает паломница из Норильска, преподавательница музыки, лет пятидесяти.
– Значит, вы хотите стать безработной? – уточняет старец. – А за электричество как будем платить?
– Как за электричество? – переспрашивает женщина и осекается, понимая, что даже в деревне надо оплачивать счета за электричество и на какие-то средства покупать хлеб. – Батюшка, подскажите, как же мне жить?
– Надо бы всё же доработать до пенсии. Пенсия нам крылышки даёт.
– Батюшка, – продолжает расспрашивать паломница, – а православным можно лечиться лекарствами?
– Почему же нельзя? Врачи от Бога.
Эту паломницу я знаю. Мы обе недавно крестились в монастыре, там и познакомились, попав под опеку строгих богомолок в чёрном, предрекающих скорое пришествие антихриста и чувствующих его вездеприсутствие в мире. Нам с моей новой знакомой это пока не понятно, и богомолки-«ревнительницы» просвещают нас: чай и кофе – напитки бесовские. Обувь на каблуке тоже бесовская, ибо каблук на самом деле копыто, и понятно чьё. Ну а про то, что в аптеках торгуют бесовской химией, а искусство – это зловонные миазмы преисподней, тут и говорить нечего. А ещё «ревнительницы» убеждают нас, что надо одеваться благочестиво, и вскоре преподавательница музыки появляется в храме, одетая, как они: чёрный платок в «нахмурку», повязанный по самые брови, кособокая сатиновая юбка до пят и грубые большие мужские башмаки. Смотреть на этот маскарад как-то неловко. Однако уже через неделю «ревнительницы» обряжают во всё чёрное и меня.
А дальше картина такая. Иду я через двор монастыря этакой маскарадной чёрной вороной, воображая себя благочестивой, а батюшка Иоанн (Крестьянкин) смотрит из окна своей кельи на моё благочестие и стучит по стеклу, пытаясь что-то сказать. Келья батюшки на втором этаже, окна уже заклеены к зиме, и что он говорит – никак не разобрать.
– Батюшка, не слышно! – отзываюсь я снизу.
И тогда архимандрит Иоанн присылает ко мне своего письмоводителя Татьяну Сергеевну, чтобы передать, мол, батюшка просит вас не одеваться в чёрное.
Переоделась я в свою обычную одежду, и «ревнительницы» так запрезирали меня, что с той поры я лишилась ценной информации о бесовских свойствах чая, а также искусства. В общем, пью чай, читаю Тютчева, а ещё люблю хорошую живопись и дивной красоты павловопосадские платки. Платки – это тоже из той осени: на совет к старцу приехали художники, муж и жена. Оба пишут пейзажи и участвуют в выставках, а для заработка (семья многодетная) расписывают на фабрике платки. Жена, чуть стесняясь, достаёт из сумки и показывает их. А платки – чудо, праздник радости в красках! Но муж, похоже, смотрит на эту фабричную подёнку иначе, рассказав чуть позже, как его срамил некий «ревнитель», говоря, что надо расписывать храмы, а не бабье тряпьё. Словом, художники смиренно просят батюшку благословить их оставить мирское искусство, чтобы писать исключительно иконы. Помню ответ старца:
– Иконописцов и без вас хватает, а мир заболеет без красоты.
А ещё батюшка говорит нам про те «самодельные кресты», когда человек отвергает данный ему Господом путь ко спасению – не хочет нести крест кормильца многодетной семьи или ухаживать за больными родителями, но выдумывает для себя в горделивом мудровании особую «духовную» жизнь. Мы переглядываемся – это про нас. У каждого из нас своя подёнка, свои скорби и те тяготы жизни, от которых хочется сбежать в монастырь или уйти сгоряча из семьи. Сколько же семей, уже находившихся на грани развода, сохранилось тогда благодаря старцу! Но об этих семьях надо рассказывать особо. А пока скажу о главном уроке, полученном тогда от старца: с креста не сходят – с креста снимают, а бежать от креста – это бежать от Христа.
Но как же нелегко порою нести этот данный Господом крест! Помню, я пожаловалась тогда батюшке на свои скорби, а вскоре получила от него письменный ответ:
«Дорогая моя многоскорбная Нина! А я ведь вас позову к подвигу – идти дальше за Христом, идти по водам, одной верой преодолевая скорбные обстоятельства жизни своей. Уже многому научило вас страдание, многое приоткрыло из сокровенных тайн духовной жизни, а сколько их ещё впереди, но цена их страдание.
А вам, дорогая Нина, говорю не от себя, но от святых отцов:
“Что успокаивает в лютые времена душевного бедствия, когда всякая помощь человеческая или бессильна, или невозможна? Успокаивает одно сознание себя рабом и созданием Божиим; одно это сознание имеет такую силу, что едва скажет человек молитвенно Богу от всего сердца “да свершится надо мною, Господь мой, воля Твоя”, как и утихает волнение сердечное от слов этих, произнесённых искренне, самые тяжкие скорби лишаются преобладания над человеком”.
Это вам на те дни, когда мгла застилает небо над головой и Господь, мнится, оставил создание Своё.
Божие благословение вам и О.
“Одно мне предписывает плоть, другое – заповедь.
Одно – Бог, другое – завистник.
Одно – время, другое – вечность.
Горячие проливаю слёзы, но не выплакан с ними грех”.
И вот выплачем и спасёмся. Храни вас Господь, а мы о том молиться будем.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)».
Как же меня поддерживали в те трудные годы письма и молитвы архимандрита Иоанна! Батюшка-солнышко, батюшка-утешитель и батюшка с мученической судьбой. Из лагерей он вернулся с перебитыми пальцами на левой руке, но о годах заточения избегал говорить, пресекая все разговоры о том. И всё же однажды, не утерпев, я спросила:
– Батюшка, а страшно было в лагерях?
– Почему-то не помню ничего плохого, – ответил он. – Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах.
Вот это и было главным при встречах со старцем – ощущение незримого Благодатного Света, льющегося на нас с небес, а с Богом и в скорби легко.
* * *
Однако вернусь снова в ту осень, когда архимандрит Иоанн (Крестьянкин) подолгу беседовал с людьми.
– Батюшка, – жалуется старушка, – полжизни стоим в очереди на жильё, а живём и доныне всемером в комнатушке. Теснота такая, что внуки спят на одной кровати валетами и друг другу подбородок ногой подпирают.
Следом за старушкой жалуется мужчина и почти кричит, рассказывая, как он десять лет отработал в горячем цеху ради обещанной заводом квартиры, но после перестройки завод приказал долго жить. И что теперь делать?
– Молились бы вы святителю Спиридону Тримифунтскому, – говорит батюшка, – и были бы давно с жильём.
Записываю на всякий случай имя святителя Спиридона Тримифунтского, хотя и не собираюсь молиться ему. Проблем с жильём у меня нет. Точнее, есть. Но, после того как наша семья всего четверть века отстояла в очереди на двухкомнатную квартиру, получив в итоге однокомнатную, мы уже не ждём ничего от властей. Правда, с очереди нас не сняли, обещая дать положенное, но, судя по срокам, посмертно. Так что у нашей семьи теперь другие планы – купим дом возле монастыря в Печорах, благо деньги для этого есть. Нет проблем, если ты при деньгах. Но вот что странно – позже я уже почти в безденежном состоянии купила дом возле Оптиной пустыни, а тут и с деньгами не получалось никак. Более того, каждый раз, как я отправлялась по объявлению о продаже дома, в ноги вступала такая боль, будто в пятки вонзили иголки. Доковыляю кое-как, а дом уже продали или раздумали продавать. Промучилась я полгода в поисках дома, а потом спросила архимандрита Иоанна:
– Батюшка, да почему же у меня никак не получается купить дом в Печорах?
– Потому что ваше место не здесь, а в Оптиной пустыни.
Прости, Господи, моё невежество, но ни о какой Оптиной пустыни я в ту пору и не слыхивала, усвоив из слов старца единственное: меня хотят изгнать из моих любимых Печор. Пришла я с этой обидой к моему духовному отцу архимандриту Адриану, но и тот благословил съездить в Оптину пустынь. Съездила. Не понравилось. Руины храмов и горы мусора вокруг. Монастырь ещё только начинали восстанавливать. И мерзость запустения на святом месте поражала настолько, что я тут же отправилась к архимандриту Кириллу (Павлову) с жалобой на старцев, выселяющих меня непонятно куда.
Помню, как улыбался отец Кирилл, слушая мои причитания, а потом сказал, благословляя на переезд:
– Благодатная Оптина, святая земля.
Как же благодарна я теперь Господу, поселившему меня на этой святой земле, но какой же трудной была дорога сюда!
– Мы у Господа тяжёлые хирургические больные, – говорила мне позже одна монахиня. – У каждого своя гордынька и своя корона на голове. А Господь жалеет нас, неразумных, и лечит уже хирургическим путём.
Словом, переезду в Оптину предшествовала та «хирургия», когда отсекалось всё, чем тщеславилась, бывало, душа. Сбережения съела инфляция. А то, что казалось прежде значительным: литературный успех, публикации, жизнь в кругу знаменитостей – всё стало ненужным и уже немилым, когда тяжело заболел сын и умирала, казалось, мама... В квартире стоял тяжёлый запах лекарств, под окном ревело моторами московское шоссе, и в сизом тумане выхлопных газов было порою нечем дышать. Как же мы мечтали тогда о деревне и о глотке, хотя бы глотке, свежего воздуха! Но пока я привередничала, не желая переезжать в Оптину, цены на здешние дома, стоившие прежде дешевле дров, возросли настолько, что были уже не по карману.
Вот так и свершилось то, о чём заранее предупреждал батюшка Иоанн (Крестьянкин): над головою чёрное небо в тучах и такая отчаянная беспросветность, что я уже даже не взмолилась, а возопила к святителю Спиридону Тримифунтскому, умоляя помочь. Помощь пришла незамедлительно, и я лишь твердила про себя: так не бывает. Но так было. И вскоре мы уже купили дом возле Оптиной пустыни, где и стали оживать, возвращаясь к жизни, мои родные. Помню, как сын, пролежавший в больнице четыре месяца, сначала неуверенно вышел в сад, а потом убежал купаться на реку, и вот уже мы, как в прежние времена, плаваем с ним наперегонки. И мама снова прежняя мама. Вот она несёт с огорода редиску и радуется, что взошла морковь.
Особо любимых угодников Божиих много. Но святитель Спиридон Тримифунтский был в моей жизни первым святым, через которого открылась та бездна милости Божией, когда на опыте узнаёшь – Господь не даёт испытания свыше сил, но всё ко благу и всё промыслительно. И я так полюбила святителя Спиридона, что ежедневно читала ему тропарь:
«Собора Перваго показался еси поборник и чудотворец, богоносне Спиридоне, отче наш. Темже мертву ты во гробе возгласив, и змию во злато претворил еси, и внегда пети тебе святые молитвы, Ангелы, сослужащие тебе, имел еси, священнейший. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления».
Помню, как в Оптину пустынь приехала на всё лето семья Воропаевых с детьми, а снять жильё не получалось никак. Пришли они ко мне грустные и говорят, что никто не берёт с детьми на квартиру и придётся им отсюда уезжать.
– Давайте, – предлагаю, – читать тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому.
Начала читать, а дети смотрят на меня с недоумением, не понимая слов тропаря.
Вот и пришлось рассказывать им о святителе Спиридоне, ибо тропарь – это краткое его житие. Тут за каждой строкой своя история, и особенно детям понравилось про то, как «змию во злато претворил еси». Было это во времена страшного голода. Пришёл к святителю Спиридону бедняк и заплакал, рассказывая, как просил у богача взаймы хлеба для своей голодающей семьи, а тот отказался дать что-либо без денег.
Через сад в это время проползала змея, и святитель тронул её посохом, превратив незаметно для бедняка в слиток золота. Отдал он золото голодающему, велев выкупить его у богача обратно, когда будет хороший урожай. Потом голод миновал и был такой обильный урожай, что земледелец с лихвой расплатился с богачом за взятый взаймы хлеб и, выкупив золото, вернул его святителю Спиридону. Святой отнёс золото в сад, и слиток по его молитве превратился обратно в змею, тут же ускользнувшую из сада. Всё это происходило на глазах изумлённого земледельца, дабы уверился и возблагодарил Господа, неизменно пекущегося о нас…
Святителя Спиридона Тримифунтского всегда почитали на Руси как покровителя бедных, бездомных, страдающих. В честь него возводили храмы и называли улицы, взять хотя бы знаменитую Спиридоновку в Москве. А в те трудные годы, когда восстанавливали разорённую Оптину пустынь и всё вокруг лежало в руинах, в монастыре ежедневно читали акафист святителю Спиридону Тримифунтскому…
Рассказала я детям, как дивно помогает святитель Спиридон, и мы уже с большим воодушевлением прочитали тропарь и акафист ему. Только кончили читать, как окликает меня с улицы соседка:
– Хочу сдать на лето садовый домик какой-нибудь семье. Нет ли у тебя таких знакомых?
– Есть! Есть! – закричали тут разом все Воропаевы.
С тех пор каждое лето они жили в этом «своём» домике.
* * *
Ровно год я читала ежедневно тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Ничего не просила, но лишь благодарила от всей души. А через год пришла телеграмма с известием, что мне надо срочно выехать в Москву для получения двухкомнатной квартиры.
Приезжаю, а инспекторша по жилью смотрит на меня огнедышащим взором и говорит, задыхаясь от ярости:
– Всех блатных наизусть знаю, но такого блата, как у вас, ещё не видела!
Ничего не понимаю. Какой блат? Откуда? Постепенно выяснилось – никто не собирался мне ничего давать. Напротив, начальство распорядилось дать эту квартиру каким-то нужным людям. Дело было уже решённым, как вдруг квартиру по очереди предоставили мне. Разгорелся скандал: почему «упустили»? И теперь инспекторша жаловалась мне:
– Нет, я же ещё и виновата. Да я, как лев, против вас боролась! Я себе голову сломала, вычисляя ваши связи. Всех вроде знаю, а тут – не пойму. Ну, хорошо, квартира ваша, но откройте секрет – кто за вами стоит?
– Святитель Спиридон, – отвечаю.
– Кто-кто? – не поняла инспекторша.
Но я уже не стала ничего уточнять. Впрочем, той квартирой мы владели недолго. Моя старенькая мама слабела с годами, а до монастыря было далековато ходить. Вот и обменяли мы престижную квартиру в центре на куда более дешёвую квартиру в зелёном «спальном» районе, чтобы купить новый дом возле монастыря.
Место здесь дивное и всегда красиво. На Рождество искрится под звёздами снег, а весной всё бело от цветущих яблонь. Воздух гудит от благовеста колоколов, а мы всей семьёй идём в храм. Мама часто крестится на купола Оптиной, а сын, опережая нас, уходит вперёд. Сколько живу здесь, а всё удивляюсь: да за что ж мне такая милость? И всё чаще вспоминается старенький батюшка Иоанн (Крестьянкин), вразумляющий нас, неразумных: «Промысл Божий управляет миром и судьбами каждого из нас». Всё так. Но поверила я этому уже только в Оптиной.
ДИТЯ ПОСЛУШАНИЯ
Однажды в Васкнарве после всенощной протоиерей Василий Борин беседовал с нами о Царствии Божием, что дороже всех земных сокровищ и превыше всего. Слова старого священника обжигали с такой силой, что душа уже устремлялась в горняя, но тут одна женщина сказала:
– Батюшка, в горняя, конечно, хочется, но и кушать хочется. А цены как бешеные растут. Колбаса втридорога, не укупишь, а кушать что?
– Эх вы, навоз едите и на навоз надеетесь, – сказал отец Василий, оборвав беседу.
– Вот и я такая же, – посетовала я незнакомке, выходившей со мною из храма, – не о Царствии Божием думаю, а о том, где денег достать.
– Вам денег дать? – достала кошелёк незнакомка.
– Да нет, тут другое. Благословили меня купить дом возле Оптиной пустыни, а денег не хватает.
– Давайте адрес, я пришлю. Сможете – отдадите, а нет – берите так.
– А вы что, богатенький Буратино? – обернулась я к ней, с интересом рассматривая красивую незнакомку в скромненьком платье от Версаче.
– Муж богатый. Но я вам из своих денег дам.
Так я познакомилась с будущей монахиней N, не догадываясь о том, что она уже втайне готовится к постригу и через девять лет уйдёт в монастырь, уладив, наконец-то, свои мирские дела. Дела же моей подруги с Кавказа (назову её так – люди ведь все живые) были настолько запутанными, что я не могла ничего понять. Как так – у её мужа есть уже двое младенцев на стороне и фактически другая семья, а он с ревностью собственника требует от жены раболепного повиновения, и она уважительно слушается его? А через девять лет я наблюдала завершение той кавказской истории, когда бывший муж целовал землю у ног этой кроткой женщины и благодарил Господа, пославшего ему ангела, благоустроившего его грешную жизнь. По-разному люди уходят в монастырь, но эта женщина приняла постриг лишь после того, как воцерковилась вся её прежде неверующая семья. Дети уже имели профессии и работали, а бывший муж, обвенчавшись с матерью своих детей, усердствовал в восстановлении храма и с упоением чадолюбивого отца показывал всем фотографии малышей, родившихся в новом браке.
Оптина пустынь. Схиигумен Илий (Ноздрев)
Многого я не знаю о моей подруге, всегда улыбчивой и, казалось, безмятежной. Твёрдо знаю одно – своей веры она никому не навязывала, но лишь молилась за ближних и жила в беспрекословном послушании своему старцу схиигумену Илию. Мне тоже очень хотелось научиться жить в послушании. Хотелось, а не получалось. И Господь послал мне в помощь подругу.
То, что послушание – бесов ослушание, я знала не хуже подруги. Но «буквоедское» понимание послушания вызывало во мне протест, а подруга была «буквоедкой».
Вот конкретный пример. Приехала подруженька ко мне погостить, а я уже купила дом возле Оптиной пустыни. У подруги был обратный билет на самолёт, а поскольку мне тоже надо было съездить в Москву, то решили мы ехать вместе. Я узнала расписание автобусов на Москву, а подруженька, признающая одно расписание – «как батюшка благословит», пошла в монастырь за благословением к старцу. Возвращается и говорит от порога:
– Ну всё, поехали. Батюшка благословил и сказал: «Сразу же бери вещи и уезжайте».
Интересуюсь: а на чём мы поедем? Ближайший рейс на Москву только в полдень, а сейчас, кстати, утро и на улице дождь. Но подруга моя – дитя послушания: для неё сразу – значит сразу. Подхватила наши вещи и спешит на остановку. Я за ней – пререкаемся, не замечая, как рядом с нами притормозил «Мерседес».
– Пойми, – говорю, – автобуса на Москву полдня ещё не будет!
А тут хозяин «Мерседеса» окликает нас:
– Вам в Москву? Садитесь.
Юркнули мы в тёплое нутро «Мерседеса», блаженно отогреваясь после стылого дождя со снегом. А хорошо всё-таки ездить по благословению старца – тут и «Мерседес» тебе подают. Однако сколько же стоит такое удовольствие?
Таксу до Калуги знаю, а до Москвы? Денег же у меня было в обрез. Но, когда в Москве мы достали кошельки, водитель даже обиделся:
– Да вы что? Не возьму. Я во славу Христа.
Вот она, радость благословенного послушания, когда всё ладится и все славят Христа.
Благословение старца ехать сразу же имело для моей подруги особое значение – на следующее утро у неё был билет на самолёт, а старец велел непременно съездить в Троице-Сергиеву лавру и разузнать об условиях поступления на регентское отделение семинарии. Рейсовый автобус прибывал в Москву уже вечером, в семинарию было бы не попасть. А так она успела съездить, всё разузнать и запастись необходимой литературой для своей дочери Елены, заканчивавшей школу в этом году.
О том, что Елена готовится поступать в семинарию, дома старались не говорить, зная гневливость неверующего отца.
– Не будет этого, запомни! – властно сказал он жене. – Хватит того, что ты меня опозорила на весь Кавказ, а дочку позорить не дам.
«Позор» же заключался в том, что подруга давно перестала носить бриллианты и богатые ювелирные украшения, подаренные ей мужем. Словом, она оказалась отступницей в той языческой среде, где на всё свои «табу» и предписания: в чём прилично и престижно появляться на приёмах и какие нынче в моде меха и духи. Муж подруги даже радовался, что жена не ходит с ним на светские приёмы, страшась увидеть рядом с собою «нищенку».
Между тем Еленка уже окончила школу и то готовилась поступать в семинарию, то бросала учебники, повторяя уныло:
– Папа всё равно ни за что не разрешит!
– А ты готовься, доченька, за послушание, – убеждала мать. – Так батюшка благословил.
Сколько же они молились тогда преподобному Сергию Радонежскому, выучив акафист святому почти наизусть!
До начала приёмных экзаменов оставалось четырнадцать дней, когда Елене явился во сне преподобный Сергий и сказал: «Иди ко мне». А 18 июля, на день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, в их город вошла кавказская война. Возле их дома разорвался снаряд, застрочили автоматы, и люди в панике хлынули в аэропорт. Самолёты брали штурмом, швыряя пачки долларов. И отец Елены заплатил немыслимые деньги, чтобы мать с дочкой улетели в Москву.
– Увози дочку, – кричал он жене срывающимся голосом, – хоть в семинарию, хоть на край света, лишь бы дочка осталась живой.
Еленка улетела в Москву в чём выбежала из дома – в одном сарафанчике. Других вещей у неё не было. И уже в самолёте она простудилась так сильно, что слегла с температурой под сорок. Готовиться к экзаменам она была не в силах, благо, что за послушание старцу изучила учебный материал заранее. Но к главному экзамену по пению она была фактически не готова. То есть музыкой Еленка занималась с детства, могла пропеть с листа любую вещь и даже объехала пол-Европы, солируя в детском хоре. Но православную музыкальную культуру не усвоишь вне храма, а в церковь отец запрещал ей ходить.
Помню, как возмущали меня эти запреты и я убеждала подругу, что ребёнок всё же должен ходить в храм, пускай и тайком от отца.
– Ты совсем как моя Еленка, – возражала она. – Та тоже мне говорит: «Папа ничего не узнает. Я ему с три короба навру – на дискотеку пошла, то-сё». А зачем мне такой ребёнок, который врёт, не стесняясь, в глаза? Я ведь спрашивала батюшку, как поступить, а он велел жить по заповеди «Чти отца своего…».
И мать учила дочь почитать отца:
– Давай лучше, доченька, дома помолимся, а то папа расстроится из-за нас.
И от этой кротости домашних умягчалось сердце отца. Нет-нет да и уступит просьбам дочери: «Ну уж, ладно, сходи». И Елена тут же бежала на клирос, желая единственного – петь для Бога и славить Его всю жизнь.
К экзаменам она успела разучить с регентом женского монастыря только одну вещь – «Разбойника благоразумного». И когда Елена спела её на приёмной комиссии, все притихли: голос – дар Божий, воистину талант.
– Пойте, пойте ещё, – попросили её.
– А я больше ничего не знаю.
– Как не знаете? А «Богородице Дево», «Достойно есть»? Вы ведь в церковь ходите?
– Редко, – заплакала Елена. – Не выгоняйте меня. Возьмите в семинарию уборщицей. Я полы буду мыть, всё, что скажете, вымою, а то папа второй раз не отпустит меня.
О дальнейшем мне рассказывала уже подруга:
– Ушла моя Еленка на экзамен и пропала, а я с утра у раки преподобного Сергия с колен не встаю. Плачу, молюсь, а время уже к вечеру. Смотрю, идёт моя Еленка и от слёз говорить не может. Только показывает мне один палец – это значит, что её приняли в первый класс.
* * *
Настоящая кавказская война началась много позже того времени, когда Елена поступила в семинарию. А тогда жизнь в городе моей подруги опять вошла в мирную колею и события прошлого они уже расценивали как мелкую заварушку или дворцовый переворот под канонаду. И совет старца уезжать с Кавказа муж моей подруги отверг как чепуху. А зачем уезжать, если жизнь налаживается? На Кавказе, наконец, было дело его жизни – фирма, вилла, много недвижимости, а большие деньги давали чувство неуязвимости. Между тем моя подруга, уже оформившая развод с мужем, получила от старца новое послушание – купить два дома: один возле Оптиной пустыни, а другой на Ставрополье, откуда они с мужем были родом. Зачем два дома одному человеку, я не понимала, но у подруги на всё был один ответ: «Так батюшка благословил».
Как раз в это время подруга получила родительское наследство и тут же истратила всё до копейки, купив хороший дом в родных краях. С покупкой же дома возле Оптиной ничего не вышло. То есть дом мы нашли, и бывший муж обещал выделить деньги не только на его приобретение, но и многажды больше, считая себя обязанным обеспечить достойную жизнь матери своих детей. Но когда этот человек, охотно вкладывавший деньги в недвижимость на Кавказе, осмотрел наш сельский объект недвижимости, то изрёк:
– Хижина дяди Тома. Нет, на эти фазенды с удобствами на грядках я денег никогда не дам.
Итогом поездки стал ультиматум – пусть моя подруга выбирает любой дом или виллу из его кавказских владений и возвращается с дочкой домой, а иначе ни она, ни дочь не получат даже копейки на хлеб.
Предприимчивая Еленка, не собираясь бросать учёбу, тут же устроилась в семинарии уборщицей. А подруга поселилась в доме на Ставрополье, чтобы, как благословил старец, перед уходом в монастырь отремонтировать его. В письмах подруги теперь сообщалось, как по великой милости Божией печник из храма, где она пела на клиросе, сложил ей бесплатно печь с камином, а ещё нашёлся покупатель на её шубу и теперь можно начать ремонт. Из писем угадывалось, что подруга бедствует, распродавая с себя последнее. И я досадовала, жалея её: да что за прихоть – благоустраивать дом, в котором не собираешься жить? Но подруженька у меня, повторю, дитя послушания, сокрушалась лишь о том, что никак не может выполнить благословения старца и вывезти с Кавказа свои и дочкины вещи – муж, мол, сразу заболевает при мысли, что дочка уже не вернётся домой. «Значит, надо терпеть и молиться, – писала она в письмах, – чтобы Господь даровал душе его мир».
Дом в станице на Ставрополье был, наконец, благоустроен. На окнах уже висели нарядные занавески, а в камине весело потрескивали дрова, когда грянула большая кавказская война. Город, где жил муж моей подруги, пылал в кольце огня, и очевидцы рассказывали потом – это был залитый кровью ад. Никакие самолёты и поезда оттуда уже не ходили. Телефоны молчали, а подруга с батюшкой снова и снова пытались дозвониться в пылающий город. Неожиданно ответила бабушка-соседка, оставшаяся умирать в этом аду.
– По-моему, ваши живы, – сказала она спокойно. – Я видела в окно, как ваш сын, муж и эта новая жена с малышами садились в машину. Правда, у подъезда их обстреляли – даже стёкла брызнули, но крови, кажется, не было.
А потом, уже из приграничного селенья, позвонил сын:
– Мама, мы живы и едем к тебе. Правда, машина у нас подбита, но едет пока. Мама, не волнуйся, у папы есть план, как пробиться… Мама, молись! – вдруг закричал сын. – Мы погиба…
Связь прервалась. Батюшка взял у помертвевшей матери гудящую трубку и, ничего более не услышав, велел пройти по станице, собирая людей на молебен.
Много людей пришло тогда на молебен. Граница здесь рядом, почти в каждом доме беженцы. И станичникам не надо было объяснять, что это такое, когда машина с детьми пытается прорваться под обстрелом через линию фронта. Молебны служили весь день – святителю Николаю с акафистом, Божией Матери с акафистом в честь иконы «Взыскание погибших», а потом Всем святым, в земле Российской просиявшим. Когда же по времени стало ясно – они не доехали, начали читать акафист святой великомученице Варваре, умоляя если не о жизни, то о «христианской кончине живота». Уже дочитывали акафист, когда кто-то крикнул:
– Едут!
И все бросились из храма навстречу покорёженной машине без стёкол, вихлявшей подбитым колесом. Люди целовали и обнимали приехавших:
– Родные, вы живы! Мы молились за вас!
А те уже входили в храм, плача и целуя иконы. Бывший муж положил земной поклон перед Распятием и сказал:
– Это чудо – мы живы! Батюшка, отслужи благодарственный молебен Спасителю. Будут деньги – отстрою храм.
Так появилась на приходе новая семья, уверовавшая во Христа, по их признанию, за миг до смерти. А дом на Ставрополье, как уточнил старец, благоустраивался, оказывается, для них. И надо быть беженцем, лишившимся не только всех своих сбережений, но и крыши над головой, чтобы понять, что это такое – у тебя есть дом, где в камине весело пылает огонь, а твоим детям приготовлена чистая постель.
* * *
Настоящей беженкой в этой войне, потерявшей дом и всё до копейки, оказалась, по сути, моя подруга, поселившаяся теперь возле Оптиной пустыни в чужом углу.
– Ну что, теперь в монастырь? – спрашивал её старец. – Все дела уже уладила?
– Батюшка, дочку бы ещё замуж выдать. Вы же сами благословили.
А дело было так. Когда старец благословил мать на монашество, а дочь на замужество, семнадцатилетняя Еленка сказала строго:
– Батюшка, только мне нужен такой муж, как мой папа, чтобы я слушалась его. Обещаете молиться?
– Помолюсь, – улыбнулся старец.
Женихи же попадались до того несерьёзные, что девица обидчиво говорила старцу:
– Батюшка, вы же обещали молиться.
– Я молюсь, – отвечал старец. – Подрасти сперва.
– Молитесь, молитесь… Плохо молитесь.
А потом женихов не стало. На отдалённом сельском приходе, где Елена работала регентом после семинарии, женихи были единственные – пять беззубых дедов. Храм был ветхий, холодный, и единственная печь не согревала его зимой. Но Елена была влюблена в свою работу, рассказывала с упоением:
– Ой, мамуля, какой у меня старичок в хоре – Паваротти! Правда, фальшивит слегка. А бабульки мои! Знаешь, какой у меня скоро будет хор?
Здесь, среди своих любимых бабулек, дедулек и высоких российских снегов, она постепенно смирилась с мыслью, что коротать ей свой век в одиночестве, уговаривая мать:
– Что ты ждёшь моей свадьбы, мама? Уходи в монастырь. Я для себя уже твёрдо решила – лучше остаться старой девой, чем плохую семью заводить...
Подруге уже шили подрясник для пострига, когда произошёл такой разговор.
– Как твои огурцы? – спрашиваю подругу, тоже имевшую свой город.
– А что, пора сажать?
– Да мы уже первые огурцы едим.
– Ох, сегодня же посажу! – спохватилась выросшая на асфальте моя подруженька-горожанка.
Кто-то сказал ей, что надо читать акафист святым равноапостольным Константину и Елене, чтобы огурцы быстрее росли. Подруга к старцу с вопросом: читать или не читать?
– Читай, – благословил он улыбаясь.
И вот читает она ежедневно акафист святым Константину и Елене и любуется на огурцы – растут. Вдруг приходит телеграмма: «Мама, благослови. Выхожу замуж за Константина. Твоя Елена». Оказывается, иконой святых равноапостольных царей Константина и Елены преподобный оптинский старец Анатолий (Потапов) благословлял молодых идти под венец.
Теперь наша Еленка – матушка Елена, жена священника. Когда это свершилось, подруга попросила у меня молока и съела тарелку творога.
– Как – ты же говорила, что молочного не ешь? – изумилась я, твёрдо усвоив за эти годы, что у подруги какой-то особенный желудок, не принимающий ничего, кроме хлеба и овощей.
– Всё я ем, – улыбнулась она, – и молочное люблю. Но, думаешь, это просто, когда ни дети, ни муж не веруют в Бога да ещё двое младенцев на стороне? Вот и считай – по году поста за каждого.
– Ты что, и за этих младенцев постилась?
– А как же? У меня сердце изболелось за них.
Трудно улаживаются мирские дела. Но когда они уладились, эта боголюбивая раба Божия приняла монашеский постриг, навсегда умерев для мира сего.
Нина ПАВЛОВА
Серия сообщений "Нина Павлова":
Часть 1 - КАМУШЕК
Часть 2 - Что мы теряем!..
Часть 3 - Что мы теряем!.. (окончание)
Часть 4 - ПАЛОМНИК С ВОСТОКА
Часть 5 - "МОЛИЛИСЬ БЫ ВЫ СВЯТИТЕЛЮ СПИРИДОНУ ТРИМИФУНТСКОМУ"
У каждого из нас бывают в жизни такие времена, когда естественная, от природы данная нам одинокость вдруг начинает казаться нам тягостною и горькою: чувствуешь себя всеми покинутым и беспомощным, ищешь друга, а друга нет… И тогда изумлённо и растерянно спрашиваешь себя: как же это так могло случиться, что я всю жизнь любил, желал, боролся и страдал, и, главное, служил великой цели — и не нашёл ни сочувствия, ни понимания, ни друга? Почему единство идеи, взаимное доверие и совместная любовь не связали меня ни с кем в живое единство духа, силы и помощи?.. 
Мне нужно навестить одну заболевшую сестру монастыря . Она лежит в больнице в Сосенском, это недалеко от Оптиной. И вот я еду на машине с водителем Михаилом. Дорога пустынна. В окна автомобиля светит нежное майское солнышко, вокруг яркая, сочная весенняя зелень. Время от времени в кабину вплывает нежный аромат черёмухи. Хорошо!
КАК СТАТЬ МУСУЛЬМАНИНОМ
Северный страж
Крест колокольни Спасо-Каменного монастыря 
Золотые дали 
