Послушайте симфонию весны.

Войдите в сад,

Когда он расцветает,

Где яблони,

Одетые цветами,

В задумчивость свою погружены.

Мы ночью одни. На полу в полусне 
Разложим подушки, чтоб не было страшно. 
Подушка к подушке, и только мурашки 
От ветра бегут со спины по спине. 

Синицы влетают окну в капюшон. 
Обнявшись за шторой, стоим на коленях. 
Мурашки нас приняли за муравейник - 
Кто перышко тянет, кто нитку нашел. 

Стрекозы поют, и на шторе цветок 
От ветра дрожит, ветер смотрит с балкона 
На нас, чтоб узнать по спинному наклону 
Где север, где запад, где юг, где восток.

О, радость утра ясного весной!

Ты ласточек навеяна крылами.

Вы, незабудки, споря с небесами,

Так празднично убрались бирюзой.

О, летний день! Сияя над землей,

Ты теплыми даришь ее лучами

И мака знойными во ржи цветами

И жаворонка песней заливной.

О, золотистость осени печальной!

Скорбь увяданья, грусти красота

И журавлей отлет зарей прощальной.

О, зимней ночи жуть и нагота!

Зловещий ворон в белизне хрустальной

И лунный свет, и глушь, и немота...

К. Р.

Что шептали цветы предрассветной росе –

То и я бы сказал, но не знаю тех слов.

Как парит альбатрос над волной в синеве –

Так и я бы летал в тишине твоих снов.

Я уйду в глубину, а вернусь с высоты,

Я сбегу от себя – и меня встретишь ты…

Утром солнечный луч часто видит тебя:

Так хочу взгляд такой подарить тебе я!

Так, как берег встречает шальную волну –

Я тебя обниму – и в тебе утону,

Я узнаю, как ветер влюблен в паруса,

Чтоб наполнить тебя и увлечь в небеса.

И хочу я стать всем, что касалось к тебе,

И учусь видеть так, если б был я волной,

Ветром, берегом, солнцем, росой на заре…

Я всегда бы парил над тобой в синеве!

Я учусь видеть так, если б был я тобой –

Я бы понял, зачем ты сегодня со мной.

Когда-нибудь летал ты наяву,

Быть может только-лишь во сне.

А я вчера, коснувшись глади моря,

Скользнул руки крылом по ласковой воде.

И вслед за стайкой резвых рыб,

Скользящих под зеленою волною.

Парил меж морем-небом, плыл.

Где солнца тот черед сменяется луной.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Огласительное слово на Пасху святителя Иоанна Златоуста

Кто благочестив и Боголюбив — насладись ныне сим прекрасным и радостным торжеством! Кто слуга благоразумный — войди, радуясь, в радость Господа своего! Кто потрудился, постясь, — прими ныне динарий! Кто работал с первого часа — получи ныне заслуженную плату! Кто пришел после третьего часа — с благодарностью празднуй!

Кто достиг только после шестого часа — нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь! Кто замедлил и до девятого часа — приступи без всякого сомнения и боязни! Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит.

Я, Франсуа Вийон, школяр,

В сем пятьдесят шестом году,

Поостудив сердечный жар,

И наложив на мысль узду,

И зная, что к концу иду,

Нашел, что время приглядеться

К себе и своему труду,

Как учит римлянин Вегеций.

 

Bийон — его псевдоним — фамилия воспитавшего его родственника, парижского священника. Рождённый и воспитанный в среде парижского мещанства в эпоху обнищания и кризиса Франции после «Столетней войны», Вийон оказался среди «деклассированных». Будучи студентом Парижского университета (в 1443 году Вийон поступил на "факультет искусств" - подготовительный факульетт Парижского университета) и получив в 1452 звание магистра, Вийон принимал участие в разгульной жизни школяров; вскоре Вийон оказался замешанным в уголовных преступлениях.

 

 

В студенческие годы принял участие в озорной проделке, похитив вместе с однокашниками из владений мадам де ла Брюйер межевой камень, имевший не вполне приличное прозвище ("Pet au Deable"). Этому событию было посвящено одно из ранних произведений Вийона «Le Romant de Pêt-au-Deable» (ныне утерянное).

 

Латая прорехи ночного эфира,

зеленое пламя отважно бушует.

Над кроною древнего дерева мира

мой Ангел летает. Сорока ворует

блестящие кольца из старых шкатулок.

Тускнеет зеркальная гладь, лабиринт 

разгадан и раны любовных прогулок

в заморских Сатурна садах исцелит.

Развалины стен , защищающих город,

терновник опутал, волшебным "touch wood!"

замок открываю... пусть птицы-невзгоды

весенние гнезда заботливо вьют.

Дракон повзрослел, уминая свой ужин,

мне свинку-копилку в дорогу дает.

И голосом добрым- "Зови, если нужен!"-

напутствует мой новогодний поход.

О, доброе время! Вернувшимся эхом

рождаешь надежду. Мы Храм на крови

построим из солнечных зайчиков,смеха

счастливого в сердце всесильном Любви.

Две жизни вместил тот единственный вечер.

Не знали тогда увидимся ль вновь.

Счастливой случайностью может быть встреча

И лишь не бывает случайной любовь.

И не был случайным придуманный повод

Тебе позвонить в тот завьюженный день.

Замкнул наши души невидимый провод

Невидимый ток двух влюбленных людей.

Случайной не может быть необходимость

Когда невозможно минуты прожить

Без той кого сердце назвало любимой

Без той кого надо ещё заслужить…

Андрей Дементьев.

Художник Мстислав Павлов.

В 1821 г. один французский путешественник-энтузиаст добирается до французского г. Дендеры и, потрясенный, открывает для себя Дендерский Зодиак. За огромные деньги он выкупает потолочный камень и с колоссальными трудностями привозит его во Францию.
С этого момента (1821 г.) Дендерский Зодиак оказывается в центре внимания европейской общественности, хотя пока только на уровне специалистов-востоковедов.
1832 г. В №6 “Телескопа” является первая русская публикация о Дендерском Зодиаке, в которой излагается история открытия феноменального памятника, а также приводится его общее описание. На публикацию откликается талантливый русский египтолог, оппонент знаменитого французского ученого Шамполиона в толковании иероглифики, И.А. Гульянов – друг Чаадаева и, через него, знакомый Пушкина. Через 2 года после упомянутых событий, имея возможность сосредоточиться в деревенском уединении, Пушкин создает свой поэтический отклик на Дендерское чудо.

ОВЕН

Октябрь уж наступил –
уж роща отряхает
Последние листы
с нагих своих ветвей,
Дохнул осенний хлад,
дорога промерзает,
Журча еще бежит за мельницей ручей,
Но пруд уже застыл
сосед мой поспешает
В отъезжие поля с охотою своей,
И страждут озими
от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.

Овен, как видим, обозначен у Пушкина начальным “о” и окающей огласовкой первых 6 строк, перевиваемой задиристым “а” двух последних.
 

Могучий, девственный, в красе извивных линий,
Безумием крыла ужель не разорвёт
Он озеро мечты, где скрыл узорный иней
Полётов скованных прозрачно-синий лёд?

И Лебедь прежних дней, в порыве гордой муки
Он знает, что ему не взвиться, не запеть:
Не создал в песне он страны, чтоб улететь,
Когда придёт зима в сиянье белой скуки.

Он шеей отряхнёт смертельное бессилье,
Которым вольного теперь неволит даль,
Но не позор земли, что приморозил крылья.

Он скован белизной земного одеянья,
И стынет в гордых снах ненужного изгнанья,
Окутанный в надменную печаль.


СТЕФАН МАЛЛАРМЕ
перевод М.Волошина

Земная жизнь моя - звенящий,

Невнятный шорох камыша.

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

Вдали мелькают торопливо

В исканьях жадных корабли.

Спокойной в заросли залива,

Где дышит грусть, как гнет земли.

Но звук, из трепета рожденный,

Скользнет в шуршанье камыша -

И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа.

И понесется в мир свободы,

Где вторят волнам вздохи бурь,

Где в переменчивые воды

Глядится вечная лазурь.

Мирра Лохвицкая.