gazeta-pravda.ru/content/view/13459/

Интернет-версия газеты \\\\\\\\\\\\\\\"Правда\\\\\\\\\\\\\\\"

Поэт, лауреат Государственной премии РСФСР имени А.М. Горького Ольга ФОКИНА в беседе с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО

В истории неразделимы Ленин, Октябрьская революция и советская эпоха, но толкование их, отношение к ним, конечно, весьма разные. Можно даже сказать так: последнее двадцатипятилетие стало временем агрессивного кривотолкования всего, что связано с великим прорывом народа к справедливости в нашей стране. Это понадобилось, дабы оправдывать утверждающуюся несправедливость.


Противно слушать лукавцев, изощряющихся в лицемерии не только перед другими, но и перед собой. Зато честный голос совести всегда отраден. Такой голос я услышал во время недавней поездки в Вологду, где живёт и работает Ольга Александровна Фокина — одна из талантливейших поэтов России, отметившая в прошлом году своё 75-летие.

Её имя известно давно. Всходило оно одновременно с именем другого выдающегося вологжанина — Николая Рубцова, и мне, ещё тогда полюбившему стихи Рубцова и Фокиной, но не знакомому с ней лично, хотелось ныне узнать, что же думает она о нашей прежней и теперешней жизни.

Нет, я не задавал ей для беседы специально ленинскую тему. И даже не помнил перед встречей, что когда-то, в далёком 1980-м, она опубликовала в «Правде» на эту тему свою статью. Всё получилось само собой, по ходу разговора. А как получилось, вы прочитаете сейчас.

«Ленин и Октябрьская революция — для миллионов таких, как я»

Это и есть советская атмосфера

— Давайте начнём, Ольга Александровна, не с моего вопроса, а с того, чем вы сами хотели бы начать.

— Тогда вот с этой телеграммы. Нашлась совершенно случайно, а напомнила о многом.

— Можно читать?

— Конечно.

— «Вологда, Фокиной Ольге Александровне. Прочёл в «Правде» заметки о Ленине. Растроган, взволнован до глубины души. Умная, светлая у тебя головушка, Оля. Неизменно радуюсь, встретившись с твоими строчками. Михаил Алексеев».

Замечательно! Это же крупнейший писатель, фронтовик, откликается на статью автора из молодого поколения. Значит, следил за вашими публикациями — и вот счёл нужным поддержать.

— Меня, да и не только меня, от души поддерживали многократно. Словом и делом. Такая была советская атмосфера — дружелюбная, взаимной заботы, взаимопомощи. Тот же Михаил Николаевич Алексеев, когда я кончала Литературный институт, дал в журнале «Москва», который он редактировал, большую подборку моих стихов. С фотографией, где мы были вместе.

— А в каком году институт окончили?

— В 1962-м. На следующий год, в мае, проходило четвёртое совещание молодых писателей, участницей которого я стала. И к открытию его «Правда» напечатала моё большое стихотворение «Черёмуха». В числе первых назвал моё имя, открывая совещание, и первый секретарь ЦК комсомола Павлов. Вот, дескать, среди нас фельдшер из

Архангельской области Ольга Фокина…

— Видимо, публикация в «Правде» не случайной была?

— Тогда актуально звучала тема связи поколений, отцов и детей, а «Черёмуха» моя как раз об этом.

— Уверен, не только тема сказалась, но и талант.

— Вы же представляете, что значило для начинающего поэта напечататься в «Правде». Огромное событие! Так что «Правда» для меня — святое. Я и сейчас читаю её.

— Спасибо. Ещё я помню в нашей газете начала 70-х статью известного литературного критика Валерия Друзина, посвящённую молодым поэтам, где шла речь о Николае Рубцове и о вас. Хорошо он написал, тепло и, думается, очень точно.

— Недаром я говорила о поддержке. Для нас, которые из деревни, из глубины России, это было особенно важно… А с Колей Рубцовым у нас много общего. По рождению оба архангельские: у него — Емецк, у меня — Верхняя Тойма. Потом оба вологодскими стали. Он в Тотьме жил. Слышите? Тотьма, Тойма… Про мою Тойму стихи у меня были, и песню на эти стихи пел Северный народный хор:

Зелёной поймой

Струится Тойма,

За той за Тоймой

Ой, золотой мой…

— Великолепно звучит. Красиво.

— В том году, когда я окончила Литературный институт, Коля туда поступил. И в семинар того же Николая Николаевича Сидоренко, у которого училась я. В общем, мы с ним — как брат с сестрой…

Заповедано отцом и матерью

— Скажите, а статью о Ленине для «Правды» когда вы написали?

— Это был январь 1980 года: начиналась подготовка к 110-й годовщине ленинского рождения.

— Вас редакция попросила?

— Да. Но я точно так же написала бы и без «заказа». И сегодня — тоже. Потому что писала абсолютно искренне и потому что для меня советское время, которое началось с Ленина, как было, так и осталось самым замечательным!

Вот сейчас Октябрьскую революцию и её вождя пытаются всячески принизить, даже отвергнуть. Я же всегда говорю: Ленин и Октябрьская революция — это для миллионов таких, как я.

У меня отец и мама, про которых я рассказывала в той правдинской статье, из бедных крестьян. Их судьба, а значит, и моя, была предопределена. А Советская власть круто повернула к лучшему. Если бы не война, какая бы жизнь была…

— Ваш отец погиб?

— Его в 1943-м отпустили с фронта по ранению, и умер он дома. Месяц только прожил. Успел принять после родов сына — брата моего самого младшего, на шесть лет моложе меня.

— Как назвали?

— Володей.

— Жив?

— Да. Окончил Институт культуры в Ленинграде, заведовал Домом культуры, потом работал в райкоме партии Верхнетоемском, а затем много лет редактором районной газеты «Заря».

— Там же?

— Да, в родном районе.

— А у мамы как сложилось?

— Нас пятерых подняла. Жизнь прожила вдвое большую, чем отец. Он в 42 года умер, а она почти в 84.

— Всё время работала в колхозе?

— Конечно. Без колхоза ни отец, который бригадиром был, ни мама себя не мыслили. Очень дорожили всем общественным. И нас мама наставляла, чтоб мы дорожили. Знаете, какое первое моё стихотворение было напечатано в районной газете? Тогда мне, наверное, не исполнилось и четырнадцати лет:

Жил-был у бабушки

серенький козлик,

Вот как, вот как —

серенький козлик.

Бабушка козлика

очень любила,

Бабушка козлику

пожню скормила.

Бабушка, ты бы, того,

осторожней,

Всё-таки, знаешь,

колхозная пожня…

В общем, дальше я выступала в защиту социалистической собственности.

— Мамино воспитание?

— От мамы. Однако и своё понимание появлялось. Сегодня чуть ли не хорошим тоном считается ругать колхозы, но ведь коллективная жизнь и общий труд многим помогли выстоять в самые трудные годы. И когда колхозы рухнули, для скольких это обернулось большим несчастьем. Для моего брата Николая, например. Он всю жизнь был колхозником, а иную жизнь не принял. Есть у меня стихотворение про судьбу Николая:

Под берёзой

нетверёзый

Распластался

мужичок:

Распустили

все колхозы, —

Он остался

ни при чём.

Член колхоза

сорок лет он, —

Никуда не убегал!

На колхоз

Зимой и летом

конюшил,

косил,

пахал.

Конюх — не механизатор!

Выдаёт ему на пай

Тракторист-приватизатор

Кнут, хомут, телегу...

«Дай, —

Говорит мужик, —

лошадку!»

А приват ему в ответ:

«Не проблема,

я — не жадный!

Но ведь их в натуре нет.

Знаешь сам, что их

на мясо

Извели, на колбасу,

Так что, парень,

запрягайся:

Сани сами не везут».

Под берёзой нетверёзый

Распластался мужичок...

Есть вопросы? —

Нет вопросов!

Есть верёвка. Есть сучок.

— Неужели покончил с собой?

— Нет, он не покончил, но всё равно трагедия. Помню, прихожу к нему домой, а он с приятелем крутит и крутит одну пластинку: «Враги сожгли родную хату…» Ему предлагали вступить в разные ОАО, которые создавались на месте колхоза, но он наотрез отказался: «Был колхозником — колхозником и умру».

— Вы тоже тяжело переживаете происшедшее с нашей деревней?

— Очень тяжело. Я каждый год по три-четыре месяца живу в деревне и вижу, что там делается. Лес уже подступает буквально к домам, скоро возле крыльца грибы можно будет собирать. Земля не пашется, луга не убираются. Молоко — 35 рублей литр, потому что мало кто держит коров. Только бывшие доярки в основном, а им уже за 80. Молодёжь с коровой не хочет связываться — лучше что-нибудь перепродавать…

А вот наша мама до смерти держала корову. Благодаря ей во время войны сумела нас подкормить.

Вдохновение рождалось чувством общности

— А когда вы начали сочинять стихи?

— Рано. Лет четырёх. Помню, сочинила такую частушку:

Под окошечком растут

Зелёные цветочки.

Мама, любишь ли меня

На сыром окошке?

«Да ты что, — говорит мама, — окошко-то почему сырое?» Отвечаю: «А это я выросла большая, уехала далеко, ты плачешь — и окошко сырое от слёз».

Мама грамотная была. Окончила четыре класса церковно-приходской школы (отец — всего полкласса) и до самой смерти помнила стихи, которые учила в школе. Бывало, во время войны уберётся вечером со скотиной, приляжет на лежанку русской печи, а мы вокруг неё. И она нам или сказку рассказывает, или читает стихотворения.

— Какие же?

— Ну, например, такое:

Домик над рекою,

В окнах огонёк,

Светлой полосою

На воду он лёг.

В доме не дождутся

С ловли рыбака:

Обещал вернуться

Через два денька.

Но прошёл и третий,

А его всё нет,

Ждут напрасно дети,

Ждёт и старый дед…

Это стихотворение Плещеева, и его знают уже не только мои дети, но и маленький внук Фёдор.

— От прабабушки стихотворение…

— Да, одно из самых первых, которые я слышала. И колыбельные мама пела нам пушкинские, лермонтовские. Необыкновенная была она, хотя простая колхозница. Много дорогого у меня от неё.

А потом слушала я песни в колхозном застолье. Соберутся на коллективный праздник, поедят, выпьют бражки и запоют.

— А что пели?

— Долгие песни, как тогда говорилось: «Златые горы», «Хазбулат удалой»... Мама сама на эти праздники уже не ходила («она со смерти тятиной не хаживала в пир», как сказано у меня в стихах), но нас отпускала. Мы слушали, ей потом рассказывали. И на некоторые полюбившиеся мелодии я затем сама стала сочинять свои трогательные слова. Хожу за земляничкой в угоре и сочиняю…

— Вы сказали, что первое ваше стихотворение появилось в районной газете, когда вам было около четырнадцати лет.

— Примерно так. Я писала тогда стихи о Ленине, о Сталине, о борьбе за мир. Иногда меня спрашивают: «А как вы относитесь к тем своим стихам?» Дескать, не стыдно ли теперь? Нет! Я же писала совершенно искренне, писала о том, что чувствовала:

Любимый Сталин, вождь, учитель,

Примите пламенный

привет.

Живите, счастия

хранитель,

Вы много, много, много

лет.

— Это, может быть, даже к юбилею сталинскому, в 1949-м?

— Да нет, вдохновение! Удивительное дело, как рождается оно. В это время мы трудно и бедно жили. Но вот представьте, разожгу вечером костёр, готовлю ужин. Мама на колхозной работе, а мы, пока она вернётся, должны были сварить еды, наносить воды, корове травки нарвать… Так вот, поставлю на костёр чугунок с картошкой или какую-нибудь похлёбку из щавеля, а в душе у меня звучат слова и мелодия гимна: «Союз нерушимый республик свободных / Сплотила навеки великая Русь…»

Вы понимаете, я ощущала, что всё это действительно так, что всё вокруг и вообще в нашей стране — моё, родное, дорогое. И поднималось вдохновение.

— Я тоже рос в селе, в военные и послевоенные годы. Мне это знакомо. Жизнь трудная, но, бывало, тебя вдруг переполнит такое чувство причастности к народному, великому, радость и гордость за страну, которая победила в неимоверно тяжёлой войне…

— Именно переполняло это чувство! Разве можно его предать?

— Очень понимаю, когда вы говорите, что Ленин и Октябрьская революция — для таких, как вы. Добавлю: как мы.

— И когда стали Ленина вовсю чернить, а праздник Октябрьской революции вдруг отменили, я не могла не ответить. Стихами отвечала. О том, что во мне навсегда:

В бок — студило, сверху —

лило,

Под ногами — хлюпало...

Но над нами —

Знамя плыло! —

Это было любо нам.

Никогда не позабуду,

Как в колонне топали

Мы от школы до трибуны —

Кто в каком пол`охале!

«По долинам

и по взгорьям...»

«Шёл отряд по берегу...»

Что пройдут беда и горе,

Пели мы — и верили!

Жить прекрасно, жить

не праздно

Призывали лозунги,

И касанье флагов красных

С глаз снимало слёзы

нам...

Этот день теперь —

«не праздник»?

«Так, одно название»? —

Можно флаги перекрасить,

Не сменить — сознание.

— Прекрасно! Как много вы смогли в этих честных строках выразить… А тревога за страну когда у вас появилась?

— Да во время «перестройки». Чем дальше, тем больше воспринимала её как самую настоящую трагедию. Спать не могла. Дети никак не могли оттащить от телевизора. Тогда-то у меня, считавшейся поэтом сугубо лирическим, а не публицистическим, стали рождаться очень прямые и горькие стихи:

Не разлагайте атом:

Энергия — убьёт!

...Пока сидим по хатам:

Кто думает, кто пьёт,

Кто лозунги малюет

В поддержку и в протест...

Мы прежде были люди,

А нынче — кто мы есть?

Голодные-дурные,

Без принципов-идей,

Простые составные

Гадюк-очередей:

За запахом куриным,

За хрюшкиным мослом...

Зато внедряем рынок,

Зато Союз — на слом!

Зато, не зная брода,

Зовёт нас в воду власть,

Зато кругом свобода

Обманывать и красть!

Зато — не «друг для друга»,

А «каждый для себя»,

От севера до юга —

Живи, греби, ребя!

Земной поклон — богатым,

Тройной — на бедных —

гнёт. —

Не разлагайте атом,

Энергия — убьёт!

— Сильно. То, о чём вы здесь написали, чувствовали многие, но вы нашли точные и яркие слова…

— Писала, как всегда, про то, что трогало душу, а подчас и переворачивало. Скажем, потрясла судьба коров, ревущих и умирающих от голода. Некий предприниматель взялся было с животных доллары стричь, да ничего не вышло. И бросил коровушек в запертых каменных стенах…

— Да, стихи ваши отразили время.

— Вся жизнь моя в моих стихах. Все настроения, перепады настроения, радости и горести — всё тут.

Забота была во всём

— Вы стали очень известным поэтом, лауреатом Государственной премии РСФСР. Конечно, это — явление таланта. Но всё-таки советский образ жизни, советские условия на творческом росте вашем тоже сказались?

— А как же! Об этом можно говорить и говорить…

— Вот был в вашей биографии Литературный институт имени А.М. Горького. Вы уже в школе решили туда поступать?

— Нет, путь к институту был интересный. Стихи мои появлялись в школьной стенгазете, а шестиклассницей впервые осмелилась послать кое-что в «Пионерскую правду». Приходит ответ. Смысл такой: пока напечатать не можем, но свои новые стихи присылайте. И подпись: Герман Флоров.

А слева на редакционном бланке, где напечатан был этот ответ, — памятка юнкору. Мелким, убористым шрифтом давались очень полезные советы, как писать. Например, старайтесь писать не сразу обо всём, а о чём-то одном, то есть тему определяйте; старайтесь начатое закончить, мысль свою выразить отчётливо и ясно… Словом, продуманная такая памятка — для меня она стала одним из первых уроков творчества.

— Получается, что «Пионерская правда» тоже позаботилась о начинающем поэте в далёком селе.

— Послушайте дальше! Когда я потом, годы спустя, приехала поступать в Литературный институт, ко мне приходит знакомиться студент-пятикурсник. Мороженое принёс. Я у него спрашиваю: «А откуда вы про меня узнали?» — «Да ваше стихотворение в стенгазете нашей напечатано». Оказывается, отобрали стихи поступающих абитуриентов, в том числе мои, для институтской стенгазеты, и он прочитал. Называет себя: Герман Флоров.

Спрашиваю: «А вы не работали в «Пионерской правде»? «Да, — говорит, — работал и работаю». Вот вам встреча.

— Удивительно! Встреча ученицы с учителем…

— О Литературном институте я услышала уже после окончания семилетки, когда поступила в Архангельское медучилище. Окончила его с красным дипломом, и у меня была возможность без экзаменов пойти в мединститут, который был через дорогу. Но… я уже печаталась в «Северном комсомольце», меня приглашали на писательские семинары и собрания. То есть литература всерьёз потянула.

Короче говоря, после всяческих колебаний решила я так: в мединститут не иду, а еду пока работать по специальности. Подала заявление, чтобы меня направили в мой родной район. И правильно сделала…

— Значит, вот почему на Всесоюзном совещании молодых писателей говорилось о фельдшере из Архангельской области?

— Поэтому. А правильным считаю принятое решение потому, что там, в селе, среди новых впечатлений, у меня стихи пошли, пошли и пошли… За год — больше ста. Из них отобрала десять по своему вкусу, отпечатала на машинке в районной газете и послала в Литинститут. На заочное отделение, поскольку содержать меня было некому.

— Каков же был ответ?

— Получаю из Москвы бандероль. Раскрыла, а там журнал «Москва» (тогда он только начал выходить), и в этом номере подборка стихотворений Виктора Фёдоровича Бокова. К ней надпись: «Ольге Фокиной с любовью к её стихам».

Знаменитый поэт такое написал!.. У меня голова кругом пошла. А в сопроводительном письме он объяснил, что ему дали рецензировать присланные мною стихи, и он рекомендовал меня для поступления в Литературный.

— Смотрите: Михаил Алексеев поддерживает вас, Виктор Боков…

— Алексеев — это уже позднее. А тогда вместе с отзывом Бокова пришло письмо секретаря приёмной комиссии Нины Александровны Бондаревой. В нём говорилось следующее: вопрос не стоит о том, чтобы допустить вас к экзаменам на заочное отделение, это вроде бы само собой разумеется, но мы хотели бы видеть вас на отделении основном; только просим ответить, знакомы ли вы со стихами Марины Увераевой.

Это я так прочитала её размашистый почерк. Но ведь я слыхом не слыхала про такого поэта. И пришлось признаться: нет, со стихами Марины Увераевой, к сожалению, не знакома.

Тогда уже совсем радостное письмо: «Дорогая Оля! Поскольку вы даже фамилии Цветаевой не слыхали, стало быть, не можете ей подражать. Выезжайте». А там вторым рецензентом был Александр Александрович Коваленков, автор знаменитой песни «Солнце скрылось за горою», так ему показалось, что я подражаю Цветаевой…

Ну вот сомнения у них отпали — еду.

— Уверенно поехали?

— Что вы! Надо же экзамены сдавать, в том числе по иностранному языку, а у меня немецкий только за семь классов. Приходит ко мне сразу Нина Александровна: чем помочь? Я объясняю, что всё равно не поступлю, с иностранным проблема.

Она задумалась. Потом говорит: «А в дипломе-то у вас какой язык?» «Латынь», — отвечаю. И слышу радостное: «Так у нас латынь никто не принимает — мы от экзамена освободим вас!»

— Значит, очень хотели принять.

— Именно! Такое время было и такое отношение к нам, провинциалам. Я ведь первый раз в Москву ехала! Действительно, внимание к человеку «из глубинки». Вот это — Советская власть и её отношение к нам, которых хотели вывести в люди, разглядев какой-то талант.

— О многом это говорит.

— Безусловно. И потом продолжилась забота. Поселили нас сперва на дачах в Переделкино, а когда ко второму курсу сдали общежитие, ко мне пришли «с поклоном» директор и комендант: хорошо бы организовать в общежитии медпункт. Занялась этим по специальности. Поехала на улицу 25-го Октября в Центральную аптеку, закупила необходимые лекарства, кушетку и прочее. Стал работать медпункт под моим началом. В итоге, кроме повышенной стипендии, которую я начала получать со второго курса, мне ещё все четыре оставшихся года платили ставку лаборанта.

Вот так состоялась моя судьба. Прямо скажу: благодаря Советской власти. По-разному это проявлялось, но я чувствовала постоянную заботу о себе. Кроме лаборантской зарплаты, мне предоставили отдельную комнату, что было очень удобно для работы. Журнал «Молодая гвардия» предлагал на рецензирование стихи. И очень дружная, интересная была жизнь в институте: вечера, конкурсы, соревнования, лыжные походы… Провинциалкой себя уже не ощущала — мы были одна семья.

Всё лучшее из советского времени — свет в завтрашний день

— Ольга Александровна, вы уже говорили о том, что травмирует вас в нынешней жизни. О состоянии деревни, об отношении к советскому прошлому. А что ещё вы сегодня особенно не приемлете?

— Вопиющую и возрастающую бездуховность, когда на вершину благополучия возносится рубль или даже точнее — доллар. По-моему, это беда страшная: деньги превыше всего. А духовность наша, великая культура вроде бы уже и не нужны.

Я была потрясена, когда брат сообщил мне, что собираются закрывать Литературный институт. Тот самый, который сыграл огромную роль не только в моей жизни, помог создать мощный пласт советской литературы. И вот — попал в чёрный список!

Володя написал, что в этом списке также Ленинградский институт культуры, который он окончил. Да и наш Вологодский государственный педагогический университет признан «неэффективным». Как понять? В моей голове не укладывается.

— Невольно вспоминаешь: Ленин призывал молодёжь овладевать знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. Советская власть школы и вузы открывала, причём на высочайшем уровне, теперь же ищут поводы их закрыть. И странно, что вовсе не худшие…

— А сокращение уроков литературы в школе? Отечественная литература — это наше духовное спасение. Если детей последовательно лишать приобщения к ней, нация окончательно падёт. Между тем нельзя не видеть, какое наступление идёт на русскую литературу и русский язык, составляющие нашу национальную основу.

Нравственные устои подрываются и яростной пропагандой потребительства, что не соответствует ни христианской натуре, ни сути советского человека. Вездесущая реклама учит только потреблять, настраивая молодых на то, что в этом и есть смысл жизни.

Мне странно было в детстве слышать такое присловье: «Денежка денежку родит». Как это, думала, может родить она? А сегодня нам демонстрируют: из денег действительно растут ещё большие деньги, без труда, лишь за счёт каких-то махинаций. И это преподносится молодёжи как идеал!

— Увы, к истинному счастью такой идеал не ведёт.

— Меня не удивляет, что молодые всё чаще впадают в депрессию. Потому что будущее не ясно. Непонятно, для чего жить. Отсюда и суицидные настроения: люди не могут найти себя.

У меня дочка окончила школу с золотой медалью, музыкальное училище и университет — с красным дипломом. В Москве защитила диссертацию, стала кандидатом филологических наук. И что же? Как преподаватель в педуниверситете она получает пять тысяч рублей. А у них детей двое, и должны жить на зарплату мужа. Дочь уже решила (вынужденно решила!) менять специальность.

Видите, на зарплату филолога не проживёшь. Это тоже говорит о приоритетах…

— Тех, кто сегодня хорошо отзывается о советском времени, обвиняют в ностальгических настроениях: мол, живёте с головой, повёрнутой назад. Но ведь ленинский проект строительства справедливой жизни, несмотря на тяжелейшую войну и другие серьёзные препятствия, дал такие результаты, которые принадлежат не прошлому, а будущему. Вы согласны с этим?

— Конечно. Всё лучшее, чего мы добились под ленинским знаменем, недопустимо предать забвению. Это — свет в завтрашний день нашей страны.