"Господи! Сохрани мне шерсть, чтоб уйти в леса…"

(Леонид Губанов ).

 

 

Вообще-то людей - поэтов и живущих согласно достоинству поэта и  согласно этике- морали  поэта  убивают не за стихи, а за бросающее вызов окружающим дерзкое поведение (виктимное, - сказали бы сегодня), - но как раз оно, это вызывающее поведение, и делает их  людьми - настоящими мужчинами  и женщинами... поэтами...

Лхаса де Села умерла в 37 лет. Умереть в 37 лет - это тоже (поэтически) получилось весьма по-русски. Ведь в 37 лет ушли из жизни Пушкин, Маяковский, Шубин, Губанов...

 

 

Учитель рисования и пения
На мраморные руки положил
Венок неувядаемый терпения
И остро отточил карандаши.

 

Учитель рисования и пения --
Гнездо нашел, а сердце разорил.
И дождь идет, как слезы искупления,
И вербы набухают у могил.

 

Учитель рисования и пения,
Он все решил и обсудил -- заранее.
Он будет одинок -- стихотворение
Не терпит похвалы, не ждет издания.

 

Но ветер налетел - и факел выдохся.
Обыскан жизнью, прочитаю с ленью я:
«Под камнем сим теперь лежит из Выборска
Учитель рисования и пения»

 

6 апреля 1979
(Л.Губанов ).

 

 

Читать далее...

 

Полина! Полынья моя!
Когда снег любит, значит, лепит,
а я, как плавающий лебедь,
в тебе, не любящей меня.

 

Полина! Полынья моя!
Ты с глупым лебедем свыкаешься
и невдомек тебе печаль моя –
что ты смеркаешься, смыкаешься,
когда я бьюсь о лед молчания.

 

Снег сыплет то муко´й, то му´кой,
снег видит – как чернеет лес,
как лебеди, раскинув руки,
с насиженных слетают мест.

 

Вот только охнут бабы в шали,
дыхнут морозиком нечаянно,
качать второму полушарию
комочки белого отчаянья.

 

И вот над матерьми и женами,
как над материками желтыми,
летят, курлычут, горем корчатся
за теплые моря в край творчества.

 

Мы все вас покидаем, бабы,
как Русь, сулящую морозы,
и пусть горят в глазах березы, –
мы все вас покидаем, бабы.

 

Мы – лебеди, и нам пора
к перу, к перронам, к переменам.
Не надо завтра мне пельмени,
я улетаю в двадцать два.
Ведь перед красным лесом венам
плевать на совесть топора.

 

Когда дороги остывают,
пророчат вороны семь бед,
планета дышит островами
необитаемых сердец!

 

Забыв о кошельках и бабах,
ждут руки на висках Уфы,
как рухнут мысли в девять баллов
на робкий, ветхий плот строфы.

 

Душа моя – ты таль и опаль.
Двор проходной для боли жаждой.
Но если проститутка кашляет,
ты содрогаешься, как окрик.

 

Но все же ты тепла и зелена
и рифмой здорово подкована.
Я сплю рассеянным Есениным,
всю Русь сложив себе под голову.

 

Давно друзей не навещаю я –
все некогда: снега, дела...
Горят картины Верещагина
и пеплом ухают в диван.

 

А где-то с криком непогашенным,
под хохот и аплодисменты,
в пролет судьбы уходит Гаршин,
разбившись мордой о бессмертье.

 

Так валят лес, не веря лету.
Так, проклиная баб и быт,
опушками без ягод слепнут
запущенные верой лбы.

 

Так начинают верить небу
продажных глаз, сгоревших цифр,
так опускаются до НЭПа
талантливые подлецы.

 

А их уводят потаскухи
и потасовка бед и войн.
Их губы сухо тянут суки,
планета, вон их! Ветер – вон!

 

При них мы сами есть товар,
при них мы никогда не сыты.
Мы убиваем свой талант,
как Грозный собственного сына.

 

Но и тогда, чтоб были шелковыми,
чтоб не могли ступить на шаг,
за нами смотрят Балашовы
с душой сапожного ножа.

 

Да! Нас, опухших и подраненных,
дымящих, терпких, как супы,
вновь распинают на подрамниках
незамалеванной судьбы.

 

Холст 37 на 37,
такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
и не от праздности совсем.

 

Мы сеятели. Дождь повеет,
в сад занесет, где лебеда,
где плачет летний Левитан, –
Русь понимают лишь евреи.

 

Ты – лебедь. Лунь. Свята, елейна,
но нас с тобой, как первый яд,
ждут острова Святой Елены
и ссылки в собственное – я!

 

О, нам не раз еще потеть
и, телом мысли упиваясь,
просить планету дать патент
на чью-то злую гениальность!

 

Я – Бонапарт. Я – март. Я плачу
за морем, как за мужиком,
и на очах у черных прачек
давлюсь холодным мышьяком.

 

Господь! Спаси меня, помилуй!
Ну что я вам такого сделал?
Уходит из души полмира,
душа уходит в чье-то тело.

 

И вот уже велик, как снег,
тот обладатель.
Не беспокоясь о весне,
он опадает.

 

Но он богат, но он – базар,
где продают чужие судьбы.
Его зовут месье Бальзак,
и с ним не шутят.

 

С его пером давно уж сладу нет,
сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава – баба слабая,
какие вас умы не мяли?..

 

Долой ваш суд, моя посредственность,
не прячьтесь в воротник, бездарность.
Как! Вы не можете без дамы?
На кой мне черт твоя наследственность?!

 

Когда мы сердце ушибаем,
где мысли лезут, словно поросль,
нас душат бабы, душат бабы –
тоска, измена, ложь и подлость!

 

Века, они нам карты путают,
их руки крепче, чем решетки,
и мы уходим, словно путники,
в отчаянье и отрешенность.

 

Мы затухаем и не сетуем,
что в душу лезут с кочергою.
Как ветлы над промокшей Сетунью,
шумят подолы Гончаровых.

 

Ах, бабы, бабы, век отпущен вам.
Сперва на бал, сперва вы ягодка.
За вашу грудь убили Пушкина.
Сидела б, баба, ты на якоре.

 

А-у! Есенину влистившая
глазами в масть, губами клевыми,
ты обнимаешь перестывшего
за не познавших, но влюбленных.

 

Тебе, не любящей одних,
его, как мальчика, швырять.
Да, до последней западни.
Да, до последнего шнура!..

 

О, если б знали вы, мадонны,
что к Рафаэлю шли на Пасху,
что гении сидят, как вдовы,
оплакивая страсть напрасную.

 

Что гении себя не балуют,
что почерк их ночами точится.
Что издеваются над бабами,
когда не в силах бросить творчество!

 

Когда изжогой мучит дело,
и тянут краски теплой плотью,
уходят в ночь от жен и денег
на полнолуние полотен.

 

Да! Мазать мир! Да! Кровью вен!
Забыв измены, сны, обеты.
И умирать из века в век
на голубых руках мольберта!

 

Полина! Полоня меня
палитрой разума и радости,
ты прячешь плечики, как радуга,
и на стихи, как дождь, пеняешь.

 

Но лишь наклонишься ты маком,
губами мне в лицо опав,
я сам, как сад, иду насмарку,
и мне до боли жалко баб!..

 

Леонид Губанов

 

Настроение сейчас - ровное

A veces sospecho que están todos locos.

У меня иногда подозрение что они все сумашедшие.

 

 

Чаевые черной розы


***

Прошлое! Пусти меня, пожалуйста, на ночь!
Это я бьюсь бронзовой головой в твои морозные ставни...
И закрой меня на ключ, от будущего напрочь,
Умоляй, упрашивай... может, лучше станет...


Я помню себя, когда еще был Сталин.
Пыльную Потылиху, торт Новодевичьего монастыря,
Радочть мою - детство с тонкой талией,
В колокольном звоне - учителя...


О, я не такой уж плохой, прошлое!
Я забыл математику да Окружной мост.
А еще я забыл то пышное, пошлое,
За что во всей округе поднимали тост!


Я не виноват, да и ты, наверное,
Стало подслеповато, как Дама Пик,
За тремя картами я хочу наведаться.
Неужели настоящее - дабы пить?!


Прошлое! Отадй мне их, три шестерки!
Три дороги легли на моем пути,
Моя Муза в расстегнутой гимнастерке
По вагонам шумит - задержи, освети!


Нет, нет, нет, я не Васнецовский витязь -
Этот так и не уедет от камня.
Я знаю, прошлое, Вас в лицо,
Забрызганное сиренью, а не синяками...


Прошлое! Там мне три карты живой воды,
О четвертом тузе позаботится шулер,
Наша дама убита, но нет беды,
Это ваш банкомет неудачно шутит!


Прошлое! У меня остался еще один туз,
И у этого туза - лицо Церкви.
Ну, а Даме Пик мы подарим, как груз,
Золотые злобные звонкие цепи.


А чтобы не всплыла, старая тварь,
Положи на нее бубнового мальчика,
Пусть вспоминает сексуальный букварь,
И мы поболтаем пока на лавочке...


Прошлое! Ты думаешь, я жалуюсь на настоящее?
Боже упаси, нет мысли глупей!
Прошлое! Я жалуюсь на царя еще,
На талант свой жалуюсь, на друзей...


Прошлое! Я жалуюсь на тысячу истин,
Мне ль их разбирать - Христос я, Будда, что ль?
Прошлое! Мы все покроемся листьями
Или обрастем великим будущим...


Говорят, не пей так много водки,
Говорят, не бей расхристанных девок.
Где ты, мое прошлое, в розовой лодке?..
Ничего не надо, ни слов. ни денег...


Прошлое! Я просто пришел погреться!
Мы с тобой за чаем сыграем в штосс.
Затонуло в розовой лодке детство...
                        - Что?!
Детство, говорю, затонуло в ложке...


Помнишь, без гранита была река-то?!
Прошлое! Давай с тобой хлопнем водки!
И отдай, пожалуйста, три карты!
Бережет меня Бережковская набережная,
И царевна Софья дьяволу молится,
А четвертый туз горько и набожно
У Москвы-реки в зеркало смотрится...


/Л.Губанов/.

 

картинки отсюда http://shattenbereich.livejournal.com/345579.html

Настроение сейчас - ровное

 

...И когда голова моя ляжет, и когда моя слава закружит
В знаменитые царские кражи займу знаменитые души.

Сигареты мои не теряй, а лови в голубые отели
Золотые грехи бытия и  бумажные деньги метели.

Пусть забудется шрам на губе, пусть зеленые девки смеются,
Пусть на нашей свободной судьбе и свободные песни ведутся.

И когда черновик у воды не захочет признаньем напиться, -
Никакие на свете сады не закажут нам свежие лица.

Я пажом опояшу печаль и в жаргоны с народом полезу,
И за мною заходит свеча, и за мною шныряют повесы.

В табакерке последней возьми вензель черного дыма и дамы.
И краснеют князья, лишь коснись их колец, улыбавшихся даром.

Этот замок за мной недалек. Прихлебатели пики поднимут.
Словно гном пробежит уголек, рассмеется усадьба под ливнем.

Не попросят глоточка беды горбуны, головастики знати,-
И синяк у могильной плиты афоризм тишины не захватит.

А когда голова моя ляжет, и когда моя слава закружит, -
Лебединые мысли запляшут, лебединые руки закружат...

 

 

 

Проходимцы и купола,
И, растраченный догола,
Я уже ничего не сыграю
На гитаре своей - Бордо,
Где натянуты волосы Музы,
И ныряют с моих бортов,
Словно с башни с тяжелым грузом,
Обнаженные, без порток,
Мысли - светлые карапузы...

 

Я иду поперек волны,
И от груза трещит спина,
Нет ни берега, ни жены,
Только тень того пацана,
Что нырнул с меня глубоко
И не выплыл, совсем пропал...
А писал стихи так легко,
Словно в речке коня купал...

 

Настроение сейчас - ровное

Так мы съезжались на шабаш,

Как пальцы вылинявшей меди,
Гулял возок в пасхально меловом овраге,
И мы не думали о смерти,
А мыслили лишь о бумаге.
Смущали красные чулки
Зари, под ними лишь червонцы,
И галок черные курки
С печалью корчились на солнце.
Березок вечный лазарет
Опустошен и смят разлукой,
Ни брата, ни сестры уж нет,
Как их не кличь и не аукай.
Лишь красные чулки зари,
А в них монеты и монеты,
И эхо чудное вдали,
Так заплатили нам поэты./Л.Губанов/.