В связи с бурной запретительско-регуляторской деятельностью нынешних властей всех уровней и ветвей возникают такие, например, вопросы:

 

— Кто из нормальных граждан намерен ходить в организованный начальством «Гайд-парк» и с какой целью?

 

— Каким образом независимое искусство, литература, театр отреагируют на законы об «оскорблениях чувств», о «фальсификациях истории», о пропаганде чего-то среди кого-то или на попытки табуировать ту или иную лексику и фразеологию родного языка?

 

— Почему после того, как однажды на стене одной из станций Берлинского метро был официально выделен большой квадрат для граффитистов с целью заставить их рисовать и писать не где попало, а именно там, в отведенном для этого месте, они немедленно принялись рисовать и писать исключительно за рамками выделенного пространства?

 

— И почему подобных попыток, по крайней мере в Берлине, никто больше не предпринимал?

„ 

 

А может быть, та свобода, которую дают, а не берут, настоящей свободой вовсе и не является?
   

”

В связи с инициативами о введении штрафных и прочих санкций за медийное употребление заветных слов и выражений не могут не возникнуть такие вопросы:

 

— Не станет ли таким образом значительная и очень важная часть национального словарного запаса автоматически приравнена к предметам роскоши, что, учитывая безусловную содержательную ценность этого богатства, было бы, вообще-то говоря, справедливо?

 

— Не утратят ли такие расхожие фразеологизмы, как «роскошь человеческого общения» или «за все надо платить», свои переносные значения, приобретя буквальные?

 

 

В связи с недавней годовщиной позорнейшей «двушечки», а также и со всеми прочими предыдущими или последующими событиями этого ряда возникают такие вопросы:

— Кто свободен на зоне, а кто раб на воле?

— У кого есть будущее, а у кого нет даже настоящего?

— Кто настоящий и живой, а кто наспех вырезан тупыми ножницами из гнилого картона?

 

— Только ли у меня возникает твердое ощущение, что на наших глазах творится какая-то мрачная сказка, в которой какой-то кощей (именно так, со строчной буквы), роль которого в данном случае сыграл невзначай подвернувшийся под руку неразличимый на фоне бетонного забора дрезденский подполковник, добрался-таки до заветной кнопки, той, которая в яйце, которое в утке, которая в зайце, который в волке, который в термоядерном чемодане, ткнул в нее пальцем, и повылезали на поверхность несчастной страны, булькая и лопаясь, разнокалиберные зловонные пузыри?

 

— И что стали они, эти пузыри, напялив на себя: кто — поповские рясы, кто — потешные казачьи портки и папахи, кто — судейские мантии, кто — потные фуфайки с надписью «с нами Бог», а кто и просто костюм с галстуком — избивать, убивать, запирать в клетках или выдавливать из страны самых лучших, самых красивых и самых свободных? И что стали они вранье называть правдой? И что стали они воровство называть честностью? И что стали они глупость называть умом, а рабство — свободой? И что стали живое назначать мертвым, а мертвое — живым?

 

— И что «это были пузыри земли»?

 

В связи с бесконечными разговорами о крепостном праве и о его тяжелом наследии, а также о том, что как же это, мол, так: отменено оно, крепостное право, уже довольно давно, а крепостная психология никуда так и не девалась, не может не возникнуть такой вопрос:

 

— А может быть, та свобода, которую дают, а не берут, настоящей свободой вовсе и не является, а так, чем-то вроде «смягчения меры пресечения»?

 

 

В связи с тем, что некоторые глисты очень любят торжественно именовать себя «патриотами желудочно-кишечного тракта», никаких вопросов не возникает.

 

http://newtimes.ru/articles/detail/70854/