Сегодня мохнатка завела своих взрослых сестричек и столярка периодически оглашалась грохотом падающих досок. Носились по всей моей каморке, как оглашенные. Васисуалий Дормидонтыч в целом молчаливая девочка, а сестрички её взрослые пищат как пугалки для крыс - на грани ультразвука. Одна Алёнка сидит на верстаке и спокойно на всё смотрит.
- Я отомщу тебе, коварная колбаса!!! - раздавался периодически крик Васисуалия Дормидонтыча. И она же отвечала голосом колбасы:
- Ты от меня ещё получишь!!!
- Что?! Я? Получу? Да я тебя сейчас порву на части!
- Ты меня? ХА ХА! Рот маловат!
- Фто? Малават? Я кебе хехях хагам! Ням, ням... Ррррр...Чав.

Алёнка смотрит на шуструю мохнатку и вспоминает остальных котят помёта. Тот большеголовый мог бы стать ночным охотником. А похожий на Капитана Полоскова стал бы ласковым сыном, защитником. Однако, когда стоял выбор, она выбрала почему то эту мохнатку. И глядя сейчас на активную Васисуалия Дормидонтыча, она понимала, что не прогадала.

Взял с собой фотоагрегат и, как назло, сели батарейки. Так что запечатлеть для истории моих постояльцев пока не получиться. Всё продолжается как и было до сего. Малышня распевается, а Маруся Алиндоттир постепенно привыкает к своей роли матери. Хотя с молоком у ней проблемы. Сегодня, пока я подсовывал к её соскам мохнатые рыльца её некисло колбасило. Похоже на грудницу. Интересно, у кошек тоже бывает? Как оказалось, своими попытками помочь молодняку заморить червяка, я оказал им медвежью услугу - правильно сосать никто не научился. Капитан Полосков даже чавкал, но по всему видно молока так и не попил. Пришлось снова топить их в пипетке. Расставались мы друзьями. Мелочь училась греться друг об дружку, а Маруся пошла охотиться на сухой корм...

По дороге на работу, я уже готовился выносить из каморки мёртвых мохнастиков. Но, не тут то было... Моё появление в столярке, было встречено дружным стуком дёсен (зубов пока нету). Я смотрел на едва шевелящихся, слегка оволосевших героев и удивлялся живучести треугольноухих.
- Что, замёрзли?
- Мя...- услыша меня, подала голос чернявая.
- Ещё бы! Маруська то небось не с вами спала?
- а... а.. кх, кх...
- И не кормила? - я поднял крупного полосатого зверя и осмотрел со всех сторон. Волосы, и правда, казались ощутимо длиннее. Мешочек последа сморщился и висел на высохшей нити пуповины. Определив пол ребёнка по выдающимся утешителям кошачьего безделья, я удовлетворённо рыгнул - мальчик! Полосатый мальчик, согревшись в ладони, затих.
- А! А!! Мяааа! - оставшись одна, маленькая кошечка принялась вызывать своего брата.
- Что, всю ночь друг об дружку грелись? Понятно.
- Ничего тебе не поняааатно! Ты бы околел тут нафиг! Ни еды, ни обогрева! А эту человечью мать не докличешься!
- Кого? - не понял я.
- Кого, кого... Ехидну нашу, вот кого. Чего замер столбом? Меня тоже грей давай!
Пришлось и её класть на ладонь и греть дыханием. Оба тут же засопели. Да. Нету Маруськи, и сестры её нету, и матери... Все попрятались. Ясно, что задумали - сейчас я малышню пожалею и удавлю, чтобы не мучались. Послышался топоток ботинок по бетонному полу - это Николаич, начальник мой.
- Ну, что? Избавился от котят? - Видимо вчера уже узнал, и сейчас прискакал руководить и направлять.
- Да нет ещё...
- О. А чё ж ты ждёшь? - натурально удивился Николаич. - Топи их пока они глаза не открыли!
- Да, это... Я это... Ну вобщем...
- Давай, давай! - настойчиво. - Мне некогда! Я побежал! Работай, не отвлекайся!
Вот оно как. Всё против вас, кабаны. Маруська ехидничает, начальник злодействует, да и работа не ждёт. Так и придётся мочить по сортирам, как завещал великий Путин. Хотя нет, по сортирам нельзя - я обещал. Судьба - вещь серьёзная, с ней не поспоришь. Посмотрел на сладко зачавкавшего во сне Полоскова, которому снилась Большая Кошачья Сиська. Его сестрёнка вытянула лапки вдоль тела и слабо перебирала тоненькими коготёнками. Глядя на их неоткрывшиеся глаза, можно было подумать, что они щурятся от удовольствия. Судьба, блин. Пошла бы она в жопу, эта судьба! Вытянув свободной рукой из верстака холодную кожанку, запихал туда и разложил внутри толстую душегрейку старины Шинкина. Потом уложил в уютное логовище мохнатых червяков и поскакал в столовую. В только открывшийся буфет уже стояла приличная очередь оголодавших работников умственного труда (они всегда приходят первыми - видимо работа головой отнимает больше калорий). Подобравшись к прилавку, я выторговал себе пакет сливок, рассудив, что малышне нужна жирная пища. Потом, по дороге, заскочил в медпункт, и пожелав приятного аппетита чаёвничающей медсестре, попросил пипетку во временное пользование. Естественно, я её получил, ибо знаю важный секрет общения - вежливость и топор в руке, открывают больше дверей чем просто вежливость... Вернувшись в каморку застал вякающих малышей бодро ползающими в окрестностях телогрейки. Собрав неугомонный урожай, я быстренько вскрыл синий параллелепипед с бабушкой на синем боку, и запустил внутрь кончик пипетки. Через секунду стеклянный наконечник ломился в пасть малышу Полоскову.
- Ям. Вяк. Ням. Фу! - сказало чудовище.
- Что, невкусно?
- Чо за гадость?!
- Это не гадость! Это же "Бабушка Довганя"!
- Холодрыга, блин!
И правда, их же греть надо. Вот блин то. Я огляделся, хотя точно знал, что газовой горелки в округе точно нет. Тогда стал набирать в пипетку сливки и зажимать трубочку в ладони. Так вот худо-бедно грея еду, узавтракал котят. Хотя больше попало наружу а не внутрь. На запах сливок и мои азартные вопли прибежали сёстры Алиндоттир. Маруська полезла обнюхивать пипетку, полностью игнорируя малышню. Те, учуяв близость родного тела дружно завозились в моей ладони:
- Мама! Мама, роди меня обратно!
- Ррррр!
- Ух нифига себе, встреча на Эльбе! Ты чего своих не узнаёшь?
Маруська требовательно сощурила наглый правый глаз. Ага. Сливок хочет. Фигушки! Не будет тебе сливок! Тогда она предложила обмен: пинту сливок, на облизывание одного малыша. Я согласился, лелея надежду, что инстинкт окажется сильней политики, и она примет, наконец, своих детишек. Пока довольная морда расплывалась по крышечке от коробки монпансье, полной изумительных сливок, я отрезал ножницами пуповинки у обоих малышей. Они даже не заметили. Через пару минут я запихал недовольную Маруську в логовище, и подпихнул запищавших червяков, изображающих из себя глупых котят. Нет. Не прокатило. Неаккуратно облизав младшую, мамаша оставила убежище и побежала в зал к Старине Чингачгуку (это Шинкин, который любит скакать по столярке с дрыном издавая охотничьи вопли). Послушав, как малышня пищит, я утащился на исполнение трудовой повинности. Перед обедом ещё раз облил из пипетки обоих котят, и уложил на них Маруську. Та соглашалась лежать, только пока её гладишь. Перестаёшь - убегает. Ладно же. Отобедав свежепойманной дикой капустой, я пришёл с намерением приучить нерадивую лопоухость к исполнению долга. Уложив бурчащую ехидну в кошачьем обличье в тёплую уютную гнездильню, я принялся наглаживать её шёрстку, подталкивая под мягкий живот бестолково суетящихся малышей. Так прошло полчаса. Княжна даже лизнула пару раз их по собственной инициативе. Но кормить не стала - нету молока. После обеда периодически отлавливал крадущуюся к выходу мамашу и относил обратно в стойбище. Под конец дня шёрстка у обоих кабанят расправилась и украсивилась. А Маруся сама принялась взбивать подушки. Робко надеюсь, что придя завтра на работу застану в живых молодь слепоглазую.

Влажный, розовый мешочек последа болтается на тонкой пуповине. Совсем почти лысый с длинными лапами и закорючкой хвостика. Сегодня днём Маруська, наконец, разродилась. Первого - на телогрейку старика Шинкина, которая свётнутая валялась на стуле. Толяныч со слепу подумал, что это какой-то мусор и смахнул ладонью на пол запищавшее чудовище. Толян, сам по себе - жутко брезгливый и мнительный. как барышня. Представляю себе, как он потом ручонки отмывал: "Какая гадость!" Положил я его (чудовища) обратно на телогрейку, а он опять грохнулся, когда Маруська запрыгивала посмотреть на чудо природы, и опрокинула фанерку, на которой и лежал ватник старика Шинкина. Перенёс я чудище с подстилкой в свою каморку и уложил на старое кресло. Маруся вяло интересовалась происходящим и не протестовала. Пока я ковылял в столовку и обратно, наша малолетняя мамаша принесла ещё один плод, прямо в ящик со старыми замками и всякими железками. Пришлось расчищать место в верстаке, и укладывать туда старую кожанку, оставшуюся от Игорька. Вот уже два крысёнка тыкаются мордашками в складки пыльной и жёсткой кожи. А мамаша их и вовсе потеряла к ним интерес - ни кормить, ни облизывать малышей она не собирается. Червячки поползали, поползали, и задремали, сквозь сон вяло мякая. Толян пошёл залечивать душевную травму работой, а я сел уговаривать Маруську - понятно же, что она по молодости ещё глупая и не понимает инстинктов.
- Ну же, давай! Понюхай! Оближи их, что ли.
- Мяа!..
- Чё ты, глупая?
- Вя.
- Твоя то мамаша, моложе тебя была, когда вас народила, и нормально всё! Давай, давай!
- Мр - уткнулась мне в сгиб локтя.
- Чё ты, серьёзно поверила, что я вас на улицу выставлю? Да ладно тебе! Придумаем чё-нибудь. Иди давай!
Маруська грустно посмотрела на спящих детишек и повернула ко мне свою морду.
- Неужели, у тебя никаких чувств нету? Кукушкой решила заделаться? Вот дура то!
- Сам ты - дурак!
- Я то своих детей не бросаю!
- Я их тоже не бросаю.
- А что же ты делаешь? Вон они замёрзли как! Иди хоть погрей их!
- Не пойду.
- Почему же?
- Сам подумай, нас здесь с мамашей - трое, не считая Маськи. Если эти двое выживут - будет пять. Пять! Кормить ты нас чем будешь?!
- Придумаем что-нибудь!
- Вот всегда так - на авось надеятесь! Тебе вот, сколько лет?
- Девяносто скоро...
- А мне года ещё нет, а думаю я гораздо дальше тебя. Мы сейчас уже за еду дерёмся, а что будем через полгода делать? Ладно ты, такой добрый, а начальник твой, что не будет против кошатника в столярке? А?
- Нну... это...
- Думаешь мне их не жалко? - она тоскливо смотрела на сопящих червячков. - У меня инстинкты... Утопил бы ты их, а? Чтобы не мучались. Сердце у меня разрывается слушать как они плачут.
Скинул я Маруську и подсел к малышам. Холодные совсем. Один спит, второй едва слышно вякает. Накрыл ладонью обоих и стал греть. Та, которая вякала, стала тыкаться носом в тёплую руку, ища запах молока. Второй, задёргался.
- А вы думали, в сказку попали?
- Ма!
- Не будет мамы. Зря вы сюда пришли. Нет у вас будущего. Даже плохого.
- Мам! Есть! Есть, давай!
- Вы ведь недавно водой дышали. Сейчас я вас топить понесу. Вы и не подумаете, что умираете.
- Мама! Есть! Молочка!
- Вот дурачки. Не мама я. Мамаша ваша политический деятель - все последствия просчитывает. Не хочет она вас. - я аккуратно взял в ладонь едва шевелящихся котят с мешочками последа и выпрямился, приготовившись отправиться в наш туалет. Вдруг, самая активная, перестав вякать, повернула слепую мордасю ко мне и отчётливо произнесла: "Только не в унитаз, словно я гавно какое-то."
Я остановился. И правда. За что им такое унижение? Что же делать? Можно, конечно, посворачивать им шеи и закопать под трубами, у забора. Второй приподнял головешку, и поводив носом, спросил:
- А, что это за музыка? Мне бы понравилась...
В колонках пела моя любимая Ая. Сворачивать голову этому молчуну мне расхотелось. Под моими ногами стояли обе сестры и выжидательно смотрели на меня. Я поискал глазами новоявленную бабушку, и подумал, что не видел Алёнку с утра - как стало ясно, что рожать дочка собралась, так сразу и пропала. Её помощь мне бы не помешала. Коготки мелких щекотали мне ладонь.
- Ладно, кончай уж! Положи нас на место.
- Ага. Чтобы вы от голода всю ночь корчились?
- Разберёмся! Вправим ей мозги за ночь. - это уже молчун выступил.
Я осторожно положил малышей в их логовище, и отправился таки в туалет - руки помыть.