Завтра я отправляюсь на диспансеризацию.
Добрая тётенька в халате даже не взглянет на меня, скептически уставившись в жёлтую бумажку, которую врачи называют "направление". Что-то выяснит для себя, положит листок на стол и будет возиться со склянками.
-Давайте сюда свою руку, - небрежно скажет она, так и не обернувшись. Ей, в общем то, без разницы, кто перед ней.
-Вы только потом, когда ватку приложите, не забудьте её спиртом промочить, - тихо шепчу я, делая вид, что мне очень интересно, какого цвета крючок на стене, где висит вафельное полотенце.
-Знаю я, что делать, - брезгливо отвечает она, шурша бумажкой. Я знаю: это упаковка от очень острой железки, "пёрышка". Какой урод додумался это губительное оружие "пёрышком" назвать, я не знаю. Из-за него для меня теперь это слово звучит так же угрожающе, как и "лезвие бритвы".
Шуршит, разрывается плотная, тёмно-жёлтая бумага, и я знаю - острый кусок железа уже теплится в руке врача.
Чувствую, как тошнота подкатывает к горлу. Едкий запах медицинского спирта, которым провонял весь белый кабинет. Слишком светлый и вонючий, хочется сблевать этой тётеньке под стол, в урну. И отодрать от белой-белой стены в белой-белой комнате алый крючок к чёртовой матери.
Пальцы этой тётеньки грубо впиваются в мои и начинают тереть подушечку. Блядь, у меня чувствительные пальцы, а она давит на них так, что кажется, будто кожа сейчас лопнет на маленькие ошмётки, оголяя мясо, и из-под неё, без всяких там проколов, брызнет тугая струя крови.
Палец мой стал тёмно-синий, почти чёрный. А она тянет.
Я сижу, чувствуя, как её рука шевелится, поднося перо, и всё тело моё бьёт колотун: вот, сейчас, сейчас.... она уколит...и....
-Расслабьтесь, - бесстрастно говорит она, отпуская палец. Я приоткрыла глаз, но рано - она вновь начинает сдавливать палец и тыкает пером без предупреждения.
Твою маааать!!!!Я же выдерну нахер сейчас руку и начну материться во весь голос! За всё отыграюсь!
Но нет, она чуть ли не выкручивает палец, и выдавливает, выдавливает, выдавливает....
Колбочка первая заливается кровью...
Колбочка вторая заливается кровью...
А пальчик-то ноет, ноет.
Нужно ещё несколько точек на стёклышке оставить, со всей дури прижав к нему раной, чтобы совсем хреново стало.
Чувствую, как помутняется рассудок. Этот грёбаный белый свет сливается в единое пятно, и всё как-то сливается... шум отдаляется, и где-то далеко-далеко раздаются еле различимые слова:
-Вы свободны.
***
Через двадцать минут я сижу на лавочке в корридоре и отдираю сухую вату. Тонкий слой запёкшейся крови присох к белому ворсистому куску, и я отдираю его, видя, ка наливается свежей кровью не затянувшийся ещё прокол.
Выдираю с мясом, как говориться.
И мне в этот момент тяжело думается...
Не о друзьях. Не о том, что во рту тает конфета, которую дали мне для успокоения. Думаю не о школе, не о недочитанной книге и недорисованой картинке...
Я думаю "Ёбаная сука, я ведь просила помочить эту ватку спиртом, чтоб не присохла потом намертво...."