Четырьмя годами ранее Раммен лежал на спине в открытом кузове и смотрел в раскаленное добела небо. Грузовик переправлял его и двадцать других новобранцев к месту проведения Экзамена. Следом шел груженый гробами гремящий катафалк.

Экзамен обычно стартовал в полдень и завершался спустя сутки, к двенадцати часам следующего дня. Учили, что мыслям в такой момент полагается быть пустыми и прозрачными, и Раммен прилежно не думал ни о чем, только время от времени проверял нагрудный карман рубашки, где лежали гвозди.

Да, тогда у него получилось быть спокойным и собранным, не то что накануне вечером. Узнав, что он прошел все отборочные испытания (а из этого следовало, что он подходящий, что он допущен к завершающему этапу – Экзамену!), он вопил во все горло и бегал туда-сюда по коридору, размахивая бланком извещением.

Радовался он неспроста. Существование рабочего класса, которое Раммен иногда осторожно примерял на собственное будущее, представлялось ему существованием червя, ворочающегося среди отходов жизнедеятельности, в грязи и гное. Но он, хвала Летуму, будет жить иначе – станет военным, защитником империи и когда-нибудь погибнет в бою, прожив яркую и полную впечатлений жизнь.

На самом деле его судьба была предопределена с момента зачатия. Но Раммен об этом еще не знал и задыхался от удачи, свалившейся из ниоткуда.

— Эй!

— Отстань, - пробурчал он, не желая расходовать силы на болтовню.

Безмятежность: солнце приятно припекало его молодое тело, а ветер играл с выгоревшими от работы в открытом цеху волосами, которые были на пару сантиметров длиннее, чем позволял устав. После Экзамена всех подстригут коротко и выбьют на затылках личные коды.

— Раммен!

— Отвали.

— Ну чего ты упираешься, в самом деле!.. Глянь сюда.

«Вот же вцепился. Как клещ!», - подумал Раммен без злости и, приподнявшись, подпер щеку кулаком и напустил на себя безразличный вид. Глаза Диона, сидящего напротив, светились ребяческим восторгом. Через тонкую ткань рубашки выпирали худые ключицы, и яркими пятнами выделялись веснушки на бледной, невосприимчивой к загару и шелушившейся от жары коже.

Добившись внимания, Дион замахал руками и показал на что-то на земле, не говоря при этом ни слова. Раммен выглянул из кузова. Коричнево-серая змея чертила зигзаги в пыли, спасаясь от фырчащего грузовика. Дождавшись, пока она отползет на безопасное расстояние и укроется в кустах пустырника, он повернулся к Диону и сказал:

— Ты как ребенок.

— Да пошел ты! – обиделся тот. – Между прочим, это был песчаный уж! Ты вообще много раз видел песчаного ужа?

— Никогда. И не только ужа, но и многое из того, что существует в мире. – «Но теперь-то я увижу все собственными глазами», - подумал он, и по телу пробежал разряд тепла и радостного волнения. – Кстати, кем бы там не было это ползучее, мы его только что переехали.

— Что?!

— Я тебя обманул, - важно сказал Раммен и, получив от обманутого Диона тычок под ребра, хихикнул и с удовольствием расположился на разогретом дне кузова, подставив солнцу неостриженный затылок.

Он разомлел от зноя и надолго замолчал. Грузовик, подпрыгивая на ухабах, нес его к месту, с которого он уйдет другим человеком, и торжественность момента не способствовала разговорам. Раммен перевернулся на бок, прижался щекой к жаркому металлу и до боли в глазах наблюдал за тем, как один из офицеров, сопровождающих новобранцев, ловит солнечный свет карманным зеркалом и разбрызгивает яркими бессмысленными зайчиками.

Грузовик остановился за чертой города, где всякая растительность, за исключением упрямого вездесущего кустарника, была выжжена отходами производства. То была пустыня, угрюмая, как бесплодная женщина. Она тянулась до самой границы с Паттис-долом, Божьими Землями. До самой границы ни листочка, ни травинки. Вдоль раздолбанной дороги стройно стояли столбы, несущие провисшие линии электропередач. Ввиду дефицита полезных ископаемых Летум вот уже полвека испытывал серьезный недостаток в электричестве.

Невдалеке затормозил отставший катафалк, и Раммен окончательно уверился в том, что все по-настоящему. Осознание ударило в голову внезапно, как крепкий алкоголь. Сердце забилось в предвкушении. Страха он не чувствовал. Облизав пересохшие губы, он выпрыгнул из кузова.

— Что-то пить хочется, - пожаловался он шепотом.

— У тебя не будет возможности сходить в туалет, если вдруг приспичит во время Экзамена, - рассудительно сказал Дион. – Подумал об этом? Может, лучше не пить?

Упоминание о ходе проведения Экзамена вскрыло черный ядовитый нарыв на сердце. Ведя про себя бесконечные разговоры об Экзамене, Раммен привык замалчивать саму его суть, не принимать ее во внимание. Предстоящее испытание воспринималось, как нечто абстрактное. Тем более, до предыдущего дня он и не ведал, что ему когда-нибудь выпадет такая честь.

Они с Дионом помолчали, не глядя друг на друга. Надвигающийся, как грозовая туча, Экзамен объединил их, но в то же самое время поставил между ними невидимую преграду. Раммен догадался, что так теперь будет всегда – объединенные и разобщенные одновременно, они проведут всю жизнь в попытках сохранить детскую дружбу. Наверное, следовало воспринимать это как очередную ступень взросления. Ведь теперь ничто не будет прежним. С того момента, как их отобрали для благородной цели, в ход пошли совершенно иные механизмы формирования личности.

Он подошел к кабине грузовика, чтобы попросить у водителя воды, махнув рукой на предостережения Диона. Жажда, уже сейчас подергивающая нутро, через несколько часов станет нестерпимой, а к утру сведет с ума. Кроме того, обезвоживание подточит силы, необходимые для того, чтобы выдержать Экзамен успешно и с достоинством. Водитель дал ему пластиковую двухлитровую бутыль. Вода оказалась теплой и желтоватой. Раммен напился, затем попросил Диона слить ему на руки и умылся, освежив пылающее лицо.

Молодчики в летумской форме, снующие туда-сюда, разгрузили гробы и уложили их в два ряда в количестве двадцати одной штуки. Черные, разверстые гробы с полотняным белым чревом. Взглянув на них, Раммен остолбенел и испытал благоговейный ужас, но глаз отвести не смог.

— Ну, - бодро сказал надсмотрщик, офицер в звании подполковника, прохаживаясь вдоль образованной гробами линии, - кто желает быть первым?

Взгляд офицера был проницательным, холодным, как неведомый в раскаленном Летуме лед. Солнце, которое в тот день казалось Раммену особенно приятным, разбивалось о начищенную до блеска портупею на десятки бликов, прыгающих в глаза.

Вопрос растворился в воздухе над пустырем. Все молчали: быть первым не хотел никто. Каждый пользовался случаем выиграть несколько дополнительных минут на воле. Раммен знал, что Экзамен начнется в любом случае, даже если добровольцем не вызовется ни один, даже если придется применить силу. Он не переносил выматывающего ожидания и потому, к всеобщему удивлению, сделал шаг вперед, успев смутно подумать, что каждый год находится человек, подобный ему, тот, кто принимает первый удар на себя.

— Кто ты? – уронил офицер в распаренный жаркий воздух.

— Меня зовут Раммен, - ответил он, почувствовав себя незначительной кучкой доходов. – Я из…

Он собирался назвать завод, к которому был приписан, но надсмотрщик перебил его, повышая голос:

— Мне ни о чем это не говорит. Кто твоя мать?

— Анна Альбина Золотаревская.

Даже вырванный из лона цивилизации, в окружении гробов Раммен не переставал вспоминать о матери – о ее душистых волосах и тихом музыкальном смехе. Прежде чем ответить, он почувствовал щемящую гордость, ведь она была красивой женщиной благородных кровей. Судя по ухмылке и презрению в глазах, офицер наверняка угадал (или прочел) мысли Раммена, но он не стыдился их – лишь тот, у кого нет сердца, не думает о матери.

— Дайте ему лопату! – крикнул надсмотрщик через голову Раммена и сделал пометку в мятом, заляпанном чернилами формуляре.

Пятна чернил ввергли Раммена в подобие транса. Все происходящее вдруг показалось ему мелким и незначительным, будто бы он был древним внетелесным разумом, наблюдавшим жизнь с высоты. Острое осознание бессмысленности и, мало того, жестокости всех их действий пронзило его насквозь – на жалкий обрывок секунды. Раммен моргнул, и наваждение рассеялось. Взгляд обрел осмысленность. Он покрылся холодным потом.

Получив лопату, он выбрал участок, где земля была помягче – как червь, вползла в голову черная мысль: возможно, там кого-то закопали накануне – и начал рыть могилу.

Когда он закончил, руки были липкими от пота, а спину разламывалась от сухой тянущей боли. Грудь тоже болела, в том месте, где с каждым взмахом лопатой бился об нее пакетик с гвоздями. Раммен положил лопату – отметив, что ладони дрожат – и застыл, повернувшись к подполковнику, вытянув руки по швам.

Копали со всех сторон, держась на некотором расстоянии друг от друга, чтобы не засыпать откидываемой землей яму соседа. Мелькали серые пятна одинаковых рубашек. Кое-кто скинул их и блестел обнаженными плечами в бисере пота. Солнце жарило нещадно, выжигая всякую мысль и даже намек на нее, и уже не представлялось милым и ласковым. Раммен обнаружил, что ждет не дождется… уединения.

После того, как офицер одобрил подготовленную могилу, по его приказу принесли предназначенный Раммену гроб. Было немногим более часа дня.

— Гвозди при тебе? – спросил надсмотрщик насмешливо. Он словно был уверен, что новобранец забыл про них.

Раммен вытряхнул пакет, набивший ему синяк на груди, и сунул в требовательную руку. Остальные двадцать, которые еще не закончили с могилами, бросили работу и собрались вокруг подготовленного гроба, стянулись на намечающееся действо, объединенные жадным вниманием. Раммен увидел в толпе растерянное лицо Диона и ободряюще ему улыбнулся.

Не дожидаясь, пока подполковник, в голосе которого насмешка мешалась с презрением, отдаст приказ, он сделал глубокий вдох и лег в гроб. Ослепительный солнечный свет закрыл ему глаза. Под опущенными веками все окрашивалось в теплые тона: красный и желтый. Раммен сложил руки на груди, устроил затылок на подушке и только тогда позволил себе выдохнуть.

Гроб накрыли крышкой. Подручные подполковника разделили гвозди между собой и, вооружившись молотками, начали его заколачивать. Дешевая обивка гроба почти не заглушала звуки, и размеренное постукивание отдавалось в сознании эхом. Перед глазами – открытыми, закрытыми ли – теперь не осталось ничего, кроме темноты.

Заколоченный гроб опустили в вырытую Рамменом могилу. Раммен жмурился и складывал ладони в кулаки, зажимая между пальцами ткань рубашки. По телу пробегала крупная дрожь. Хорошо, что никто не мог видеть его корчи – как бы разочаровались в нем те парни, которые там, наверху, считали почти что геройством его безрассудное желание стать первым, кто ляжет в гроб.

Загрохотало по крышке гроба очень громко, как будто на нее кидали камни. Раммен не поддался панике – знал, что это всего лишь земля. Звуки затихали – видимо, гроб скрылся под слоем земли, а через некоторое время вовсе перестали различаться. Теперь он был погребен заживо.

Экзамен начался.

Он полежал, привыкая к новому положению, и попробовал поймать какой-нибудь звук, доносящийся с поверхности. Бесполезно, все глухо. Только стучало сердце, его живое сердце в гробу. Долгие годы потом Раммен не мог представить встречу с истиной иначе, чем когда ты один и понимаешь, что нет ничего, кроме тебя.

Теперь можно было окунуться в размышления и воспоминания. Хотелось подумать о приятном, но против воли на ум пришло убогое жилище, каменная коробка пять на пять метров в общежитии при заводе, которую Раммен делил с другим парнем. Комната вмещала пару кроватей, да ветхую бельевую тумбу о трех ногах. Сосед был рябой и с дефектом речи – говорил, отвратно шепелявя и разбрызгивая слюни. Раммен его на дух не переносил.

Вспомнилась изнурительная работа – ежедневно, с восьми до восьми Раммен разливал расплавленный металл по формам, рискуя обжечься. Когда Система обратила на него свое зоркое око и разглядела в нем потенциал, к этой обязанности прибавилась обязанность учиться ходить строем, что заняло еще два часа времени в распорядке дня.

Раммен почувствовал отчуждение к еще вчерашнему прошлому, возврата к которому не оставалось. Единственным человеком, которого дозволялось взять из прошлого в свое сердце, была мать. Он известил ее телеграммой – надеялся, что она будет им гордиться. Знал, что будет.

Он намеревался все время испытания провести в сознании, но тут сам не заметил, как задремал, убаюканный мертвой, гробовой, в прямом смысле этого слова, тишиной. Приснился кошмар, расплывчатое содержание которого выскользнуло из памяти, как кусок мыла, стоило ему прийти в себя. Раммен, не стряхнувший до конца обрывки сна, вскинул руку и ударился.

— Конечно, - дрожащим голосом пробормотал он, - я же не мог спать целые сутки. Слишком мало времени прошло. И вообще, меня разбудили бы, если бы выкопали.

Но в голову лезли другие мысли, те, что были под строжайшим запретом… до этого момента.

Новобранцев не случайно было ровным счетом двадцать один – неловкое, нецелое количество. С места проведения Экзамена уйдет только двадцать. Дополнительной психологической составляющей процедуры являлся тот факт, что одного из них всегда не выкапывали.

Когда лопата заскребла по крышке гроба, зачерпывая землю, проникнутую аурой страха и страдания, которая стояла над тем страшным пустырем, Раммен не сразу понял, что за потусторонние звуки доносятся извне. За двадцать четыре часа он успел забыть о существовании мира. Еще немного, и он забыл бы самого себя – дышать становилось все тяжелее, скопившаяся в гробу углекислота давила на грудь. Даже после того, как его освободили, он не до конца осознавал происходящее и жмурился, закрывая глаза ладонью от непривычного после заточения света.

Солнце гладило Раммена по голове. Глаза слезились. Он перевернул чей-то бесхозный гроб и сел на него, обхватив плечи руками, будто бы ему было холодно. Работы по выкапыванию продолжались, взлетала отбрасываемая лопатами земля. Когда новобранцев стало два десятка – Дион был среди них, осунувшийся, с темными полукружьями под глазами – их всех загнали в грузовичок и повезли в Летум.

Пространство пустыря, который остался за спиной и становился все меньше и меньше, пока совсем не исчез, прониклось значимостью того последнего, двадцать первого, еще не догадывающегося о том, что ему суждено остаться в земле навсегда.