Как искать книги Вконтакте

Как искать книги Вконтакте Немногие в курсе, но практически любую литературу можно найти Вконтакте! Как это сделать? Просто! 1. Заходим в Документы (vk.com/docs). 2. В верхней строке «Поиск по документам» вводим интересующего нас автора, роман, повесть и т.д. 3. Когда Вконтакте закончит поиск, вы увидите список файлов. Слева от них в прямоугольниках голубого цвета будет расширение: скачивайте то, которое вам кажется удобней, или то, которое принимает ваша читалка. 4. Нажимаем на нужный файл и в выпадающем меню видим «Добавить в Документы» и «Загрузить». Жмём на «Загрузить»! На заметку: если вы хотите поделиться ссылкой на скачку файла с кем-то, просто нажмите на найденном Вконтакте файле правой кнопкой мыши и выберите «Копировать адрес ссылки» (в браузере Google Chrome) или что-то подобное в других браузерах (ссылка может также называться URL). Удачи вам в поисках!

 

В карете прошлого... Булат Окуджава

...Мелодия, как дождь случайный, гремит; и бродит меж людьми. Булат Шалвович Окуджава

далее>>>

Как создавался фильм «Цыган»

Читать далее...

77 золотых цитат Фаины Раневской

77 золотых цитат Фаины Раневской О женщинах Когда в Москву привезли «Сикстинскую мадонну», все ходили на неё смотреть. Фаина Георгиевна услышала разговор двух чиновников из Министерства культуры. Один утверждал, что картина не произвела на него впечатления. Раневская заметила: - Эта дама в течение стольких веков на таких людей производила впечатление, что теперь она сама вправе выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого нет! Бог создал женщин красивыми, чтобы их могли любить мужчины, и - глупыми, чтобы они могли любить мужчин Такая задница называется "жопа-игрунья". Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей верности брюнетки или блондинки?” Не задумываясь она ответила: “Седые!” Женщины, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги? Напора красоты не может сдержать ничто! (Глядя на прореху в своей юбке) Критикессы - амазонки в климаксе. Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя. С такой жопой надо сидеть дома! О здоровье На вопрос: "Вы заболели, Фаина Георгиевна?" - она обычно отвечала: "Нет, я просто так выгляжу". Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье. Я себя чувствую, но плохо. Здоровье - это когда у вас каждый день болит в другом месте. Если больной очень хочет жить, врачи бессильны. Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть. О старости Старость - это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность. Я как старая пальма на вокзале - никому не нужна, а выбросить жалко. Старость - это просто свинство. Я считаю, что это невежество бога, когда он позволяет доживать до старости. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить! Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи. Мысли тянутся к началу жизни - значит, жизнь подходит к концу. Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: “Умерла от отвращения”. Стареть скучно, но это единственный способ жить долго. Старость - это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы. О работе Деньги съедены, а позор остался. (О своих работах в кино) Сняться в плохом фильме - все равно что плюнуть в вечность. Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки. Я - выкидыш Станиславского. Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!.. Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар. Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия. Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда! Успех - единственный непростительный грех по отношению к своему близкому. Как ошибочно мнение о том, что нет незаменимых актеров. Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского! Получаю письма: "Помогите стать актером". Отвечаю: "Бог поможет!" Перпетум кобеле. (О режисере Ю. Завадском) Он умрет от расширения фантазии. (О режисере Ю. Завадском) Пи-пи в трамвае - все, что он сделал в искусстве. Я не признаю слова "играть". Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно. Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим,- требует капризная молодая актриса. Всё будет настоящим, - успокаивает ее Раневская. - Всё: и жемчуг в первом действии, и яд - в последнем. О себе и жизни Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй. Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать. Спутник славы - одиночество. Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи. У меня хватило ума глупо прожить жизнь. Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной. Но ведь зрители действительно любят? В чем же дело? Почему ж так тяжело в театре? В кино тоже Гангстеры. В Москве можно выйти на улицу одетой, как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение - это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная “скупость” - ибо в бедность никто не верит. Одиночество как состояние не поддается лечению. Проклятый девятнадцатый век, проклятое воспитание: не могу стоять, когда мужчины сидят. Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка. На разные темы Орфографические ошибки в письме - как клоп на белой блузке. Сказка - это когда женился на лягушке, а она оказалась царевной. А быль - это когда наоборот. Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов. Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит подумать, что тебе важнее: все или семья. Пусть это будет маленькая сплетня, которая должна исчезнуть между нами. Мне попадаются не лица, а личное оскорбление. Чтобы мы видели, сколько мы переедаем, наш живот расположен на той же стороне, что и глаза. Настоящий мужчина - это мужчина, который точно помнит день рождения женщины и никогда не знает, сколько ей лет. Мужчина, который никогда не помнит дня рождения женщины, но точно знает, сколько ей лет - это ее муж. Мне всегда было непонятно - люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства. Понятна мысль моя неглубокая? Ребенка с первого класса школы надо учить науке одиночества. Толстой сказал, что смерти нет, а есть любовь и память сердца. Память сердца так мучительна, лучше бы ее не было… Лучше бы память навсегда убить. Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности. (О Ленине) Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили. "Вы не поверите, Фаина Георгиевна, но меня еще не целовал никто, кроме жениха". - "Это вы хвастаете, милочка, или жалуетесь?" Сотрудница Радиокомитета N. постоянно переживала драмы из-за своих любовных отношений с сослуживцем, которого звали Симой: то она рыдала из-за очередной ссоры, то он ее бросал, то она делала от него аборт Раневская называла ее "жертва ХераСимы". Однажды Раневскую спросили: Почему красивые женщины пользуются бoльшим успехом, чем умные? - Это же очевидно ведь слепых мужчин совсем мало, а глупых пруд пруди. Сколько раз краснеет в жизни женщина? - Четыре раза: в первую брачную ночь, когда в первый раз изменяет мужу, когда в первый раз берет деньги, когда в первый раз дает деньги. А мужчина? - Два раза: первый раз когда не может второй, второй когда не может первый. Раневская со всеми своими домашними и огромным багажом приезжает на вокзал. - Жалко, что мы не захватили пианино, - говорит Фаина Георгиевна. - Неостроумно, - замечает кто-то из сопровождавших. - Действительно неостроумно, - вздыхает Раневская. - Дело в том, что на пианино я оставила все билеты. Однажды Юрий Завадский, худрук Театра им. Моссовета, где работала Фаина Георгиевна Раневская (и с которым у нее были далеко не безоблачные отношения), крикнул в запале актрисе: "Фаина Георгиевна, вы своей игрой сожрали весь мой режиссерский замысел!" "То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма!" - парировала Раневская. — Сегодня я убила 5 мух: двух самцов и трех самок. — Как вы это определили? — Две сидели на пивной бутылке, а три на зеркале, — объяснила Фаина Георгиевна. Идущую по улице Раневскую толкнул какой-то человек, да еще и обругал грязными словами. Фаина Георгиевна сказала ему: - В силу ряда причин я не могу сейчас ответить вам словами, какие употребляете вы. Но я искренне надеюсь, что когда вы вернетесь домой, ваша мать выскочит из подворотни и как следует вас искусает. Актеры обсуждают на собрании труппы товарища, который обвиняется в гомосексуализме: "Это растление молодежи, это преступление" Боже мой, несчастная страна, где человек не может распорядиться своей жопой, вздохнула Раневская. "Лесбиянство, гомосексуализм, мазохизм, садизм это не извращения" строго объясняет Раневская: "Извращений, собственно, только два: хоккей на траве и балет на льду". Объясняя кому-то, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила: "Потому что белый цвет полнит". Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу потому еще, что у меня его никогда не было, заявила Раневская, упреждая возможные вопросы журналиста. Так что же, не отстает журналист, значит у вас, совсем нет никаких недостатков? В общем, нет, скромно, но с достоинством ответила Раневская. И после небольшой паузы добавила: Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко привираю!

А вот тем, для кого сад и огород лучше всякой богемной жизни, настоятельно рекомендую посетить сайт new.h1.ru. Здесь и опытные овощеводы,и умелые хозяйки найдут для себя интересные темы. От полезных советов до вкусных рецептов!

Ну а заботливым мамам, да и просто всем-всем-всем советую почитать интереснейший блог Германа Стерлигова - одного из первых советских миллионеров, который посвятил себя воспитанию деток безвредного влияния компьютера и телевидения.

Хотите узнать как выбрать волынку, ведь инструмент это редкий и очень необычный? Нет ничего проще,если заглянуть на melma.ru.

Микаэл Таривердиев- Настоящая музыка

 

Василий Лановой и его 80 лет

 

Наше любимое РЕТРО...

Серия сообщений "ретро":

Часть 1 - Вспоминая прошлое...
Часть 2 - Наше любимое РЕТРО...

Слепого века строгий поводырь, или Борис Чичибабин как зеркало советской перестройки

Начало здесь

Продолжение на ЖЖ здесь

 

продолжение

 

 

«Бессмыслен русский национализм»

 

Борису Чичибабину было в высшей степени свойственно качество, которое составляет уникальную особенность русской культуры — всякую чужую боль он ощущал как свою собственную. А через собственную боль шёл к ощущению боли гражданской, общечеловеческой. Чувство личной вины и ответственности — родовые качества поэзии Чичибабина.
К ритуальным певцам»дружбы народов» он никогда не принадлежал, но фактически эта тема в её истинно человеческом, а не казённом значении всё время звучит в его стихах.

 

И тучи кровью моросили,
когда погибло пол-России
в братоубийственной войне,
и эта кровь всегда на мне.

 

...Вся-то жизнь наша в смуте и страхе
и, военным железом звеня,
не в Абхазии, так в Карабахе
каждый день убивают меня.

 

Он посвящает псалмы Армении, где пишет о её геноциде: «Армения, горе твоё от ума, ты — боли еврейской двойник». В стихах «Судакские элегии» и «Крымские прогулки» поэт, восхищаясь крымской природой, не может не думать о народе, некогда населявшем эти земли и выселенном с них нашими властями.

 

Шел, где паслись отары,
желтую пыль топтал,
«Где ж вы,— кричал,— татары?»
Нет никаких татар.

 

Родина оптом, так сказать,
отнята и подарена,—
и на земле татарской
ни одного татарина.

 

Ещё в 1948 году в «Вятлаге», в разгар сталинской политики травли народов он пишет стихотворение «Еврейскому народу»:

 

Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
Не водись я с грустью, золотой и горькой,
Не ночуй в канавах, счастьем обуянный,
Не войди я навек частью безымянной
В русские трясины, в пажити и реки,
Я б хотел быть сыном матери-еврейки.

 

Такие откровения повергали в ярость чиновников от литературы. А Чичибабин, словно дразня их, писал:

 

Солнцу ли тучей затмиться, добрея,
Ветру ли дунуть –
Кем бы мы были, когда б не евреи –
Страшно подумать.

 

Порой в его голосе звучит отчаяние:

 

Всё погромней, всё пещерней
время крови, время черни...

 

Чичибабин яростно ненавидел антисемитов. Эта тема звучит во многих его лирических стихах, адресованных жене Лиле Карась, которая была еврейкой.

 

Ты древней расы, я из рода россов,
И хоть не мы историю творим,
Стыжусь себя перед лицом твоим.
Не спорь. Молчи. Не задавай вопросов.
Мне стыд и боль раскраивают рот,
Когда я вспомню всё, чем мой народ
Обидел твой...

 

 

Чичибабин пытается спасти честь народа русского. Его поэзия неотделима от совести, чувства вины. Это давняя традиция русской культуры: всегда быть на стороне обиженных, униженных, тех, кого травят, кому плохо. "Все поэты – жиды", – пишет Цветаева. "Кто в наши дни мечтатель и философ – тот иудей", – вторит ей Чичибабин.

 

Я самый иудейский меж вами иудей.
Мне только бы по-детски молиться за людей.

 

Для Чичибабина национализм – ругательное слово. Он не может быть спокоен, пока этот позор России лежит пятном на ней. Он любит Родину, но прежде всего служит совести, как родине нравственной.

 

От крови и от слез я слышу и не внемлю:
Их столько пролилось в отеческую землю,
Что с душ не ототрёт уже ни рай, ни ад их –
А нищий патриот всё ищет виноватых.
Вишь, умник да еврей – губители России,
И алчут их кровей погромные витии.

 

Вот стихотворение, написанное им в 69-ом, а как актуально!

 

Бессмыслен русский национализм,
Но крепко вяжет кровью человечьей.
Неужто мало трупов и увечий,
Что этим делом снова занялись?

Ты слышишь вопль напыщенно-зловещий?
Пророк-погромщик, осиянно-лыс,
Орёт в статьях, как будто бы на вече,
И тучами сподвижники нашлись.
"Всех бед – кричат – виновники евреи,
Народа нет корыстней и хитрее –
Доколь терпеть иванову горбу?.."

 

О как бы край мой засиял в семье народов!
Да чёрт нагнал национал-мордоворотов...

 

Снобы считают, что политизированные стихи быстро потеряют свою актуальность и устареют, надо де писать для вечности. Но это зависит от таланта их автора. Разве устареют когда-нибудь, перестанут трогать душу вот эти стихи Чичибабина, написанные в 1959-ом?

 

Однако радоваться рано -
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет,- а я-то знаю:
не умер Сталин.

 

Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север -
а разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться,-
не умер Сталин.

 

 

Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик,-
не умер Сталин.

 

И не по старой ли привычке
невежды стали наготове -
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков,-
не умер Сталин.

 

 

А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?

 

Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!

 

 

Стихи эти были написаны уже на исходе оттепели, когда вновь завинчивались все гайки, и напечатаны быть тогда не могли. Лишь в 1987-ом Чичибабин решился послать их в «Правду». Оттуда пришёл отказ. Друг поэта отнёс эти стихи А. Межирову. Тот, прочитав, тут же позвонил Чичибабину и сказал: «Поздравляю Вас с бессмертием».

 

«Кому ж быть в ответе за век свой?»

 

«Позорный век позорного гражданства», - выносит он свой приговор веку. При этом не щадит и себя:

 

Весь мир захлюпав грязью наших душ,
мы — город Глупов, свет нетленных душ.
И я такой же праведник в родню, -
холопьей кожи сроду не сменю.
Как ненавистна, как немудрена
моя отчизна - проза Щедрина.

 

 

"Русофобия" да и только! Однако - лишь в глазах квасных лапотных патриотов. Таких беспощадно-патриотических стихотворений о России (в которых сама беспощадность и есть наивысшая мера патриотизма и сыновней пронзительной жалости к матери-родине) у Чичибабина немало.

 

Под старость не переродишься,
я сам себя не сочинил:
мне ближе Герцен и Радищев,
чем Петр Аркадьевич иным.

 

Он отказывается "славить" отчизну, неблагодарную к любящим ее пасынкам:

 

 

Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю -
молиться молюсь, а верить - не верю.

 

Я сын твой, я сон твоего бездорожья,
я сызмала Разину струги смолил.
Россия русалочья, Русь скоморошья,
почто не добра еси к чадам своим?

 

От плахи до плахи по бунтам, по гульбам
задор пропивала, порядок кляла,-
и кто из достойных тобой не погублен,
о гулкие кручи ломая крыла.

 

Нет меры жестокости и бескорыстью,
и зря о твоем же добре лепетал
дождем и ветвями, губами и кистью
влюбленно и злыдно еврей Левитан.

 

Скучая трудом, лютовала во блуде,
шептала арапу: кровцой полечи.
Уж как тебя славили добрые люди
бахвалы, опричники и палачи.

 

А я тебя славить не буду вовеки,
под горло подступит - и то не смогу.
Мне кровь заливает морозные веки.
Я Пушкина вижу на жженом снегу.

 

Наточен топор, и наставлена плаха.
Не мой ли, не мой ли приходит черед?
Но нет во мне грусти и нет во мне страха.
Прими, моя Русь, от сыновних щедрот.

 

Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,
и мне в этой жизни не будет защит,
и я не уйду в заграницы, как Герцен,
судьба Аввакумова в лоб мой стучит.

 

Он имел право на эти жестокие слова. Любовь давала ему это право. Свет для него сошелся узким клином именно на России. И, переживая "отрыв" близких людей ("не вправе клясть отчайный выезд, несу, как крест, друзей отъезд"), писал:

Не веря кровному завету,
что так нельзя,
ушли бродить по белу свету
мои друзья.

Пусть будут счастливы, по мне, хоть
в любой дали.
Но всем живым нельзя уехать
с живой земли.

 

 

Ещё в 1963 году, подводя итог своим горестным недоумениям, Чичибабин задавался вопросом:

 

Немея от нынешних бедствий
и в бегстве от будущих битв,
кому ж быть в ответе за век свой?
А надо ж кому-нибудь быть...

 

А в 1979-ом, в самый разгар брежневского застоя, призывал к решительным действиям:

 

Покуда есть охота,
покамест есть друзья,
давайте делать что-то,
иначе жить нельзя.

 

Ни смысла и ни лада,
и дни, как решето, -
но что-то делать надо,
хоть неизвестно что.

 

Ведь срок летуч и краток,
Вся жизнь - в одной горсти,
так надобно ж в порядок
хоть душу привести.

 

Давайте что-то делать,
чтоб духу не пропасть,
чтоб не глумилась челядь
и не кичилась власть.

 

Никто из нас не рыцарь,
Не праведник челом.
Но можно ли мириться
с неправдою и злом?

 

Давайте делать что-то
и - черт нас побери-
поставим Дон-Кихота
уму в поводыри!

 

Пусть наша плоть недужна
и безыcходна тьма,
но что-то делать нужно,
чтоб не сойти с ума.

 

Чичибабин не вписывался ни в какие стереотипы. С одной стороны, космополит, гражданин мира, писавший: «я — человек, вот всё моё гражданство», с другой — патриот, не представляющий себе жизни без России. Поэзия Чичибабина — живое доказательство, что гражданин мира может любить свою родину страстно и нежно, что патриотизм связан с чужеедством не по природе своей, а по подсознательному желанию найти предмет ненависти и излить на него свою злобу. В Чичибабине злобы нет. Есть вспыльчивость, горячность, а злобы нет. Слишком много любви, и любовь гасит вспышки гнева.

 

 

Она — в наших взорах, она — в наших нервах,
она нам родного родней,—
и нет у нее ни последних, ни первых,
и все мы равны перед ней.

 

Измерь ее бездны рассудком и сердцем,
пред нею душой не криви.
Мы с детства чужие князьям и пришельцам,
юродивость — в нашей крови.

 

Дожди и деревья в мой череп стучатся,
крещенская стужа строга,
а летом шумят воробьиные царства
и пахнут веками стога.

 

Я слушаю зори, подобные чуду,
я трогаю ветки в бору,
а клясться не стану и спорить не буду,
затем что я скоро умру.

 

Ты знаешь, как сердцу погромно и душно,
какая в нем ночь запеклась,
и мне освежить его родиной нужно,
чтоб счастий чужих не проклясть.

 

«Стою за правду в меру сил...»

 

В 1973 году Чичибабину исполнилось 50. Харьковская писательская организация устроила ему юбилейный вечер. Не умеющий лебезить перед сильными мира сего, не желающий приспосабливаться, верный своим принципам, поэт читал на вечере дорогие и важные для него стихи, которые не могли поравиться властям: «Отъезжающим», «С Украиной в крови я живу на земле Украины» и, наконец, «Памяти Твардовского», которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Чичибабин открыто осмелился в нём сказать о тех, кто загнал Твардовского в могилу, изнав его из «Нового мира». Зал оцепенел. В гробовой тишине звучали гневные, одержимые, пророческие слова:

 

 

Иной венец, иную честь,
Твардовский, сам себе избрал ты,
затем, чтоб нам хоть слово правды
по-русски выпало прочесть.

 

Ты слег, о чуде не моля,
за все свершенное в ответе...
О, есть ли где-нибудь на свете
Россия - родина моя?

 

И если жив еще народ,
то почему его не слышно
и почему во лжи облыжной
молчит, дерьма набравши в рот?

 

Паника в верхах разыгралась незамедлительно. Эту апелляцию к массам, эту правду об оболваненном народе правители безнаказанной оставить не могли. Собрали экстерное заседание правления СП и Чичибабин был исключён из их рядов. Он огрызнулся:

 

Но останется после смерти
от поэта - живой огонь,
от чиновника, уж поверьте,
с позволенья сказать, лишь вонь.

 

***
Опять я в нехристях, опять
меня склоняют на собраньях,
а я и так в летах неранних,
труд лишний под меня копать.

Один в нужде скорблю душой,
молчу и с этими, и с теми, -
уж я-то при любой системе
останусь лишний и чужой.

 

Дай Бог свое прожить без фальши,
мой срок без малого истек,
и вдаль я с вами не ездок:
мой жданый путь намного дальше.

 

Совесть и отвагу Чичибабин считал таким же непреложным качеством писателя, как талант.

 

Стою за правду в меру сил,
да не падёт пред ложью ниц она.
Как одиноко на Руси
без Галича и Солженицина. -

 

писал он, когда власти выслали из страны своих пророков. Чичибабин не прощал нравственных компромиссов, моральной нечистоплотности. Мог врезать наотмашь:

 

Я грех свячу тоской.
Мне жалко негодяев -
как Алексей Толстой
и Валентин Катаев.

 

У него много стихов, адресованных писателям: Пушкину, Лермонтову, Пастернаку, Волошину, Ахматовой, Цветаевой, Паустовскому, Достоевскому, Грину, Маршаку, Галичу. Причём взгляд Чичибабина на поэтов был нередко далёк от традиционного. Вот, например, какие ошарашивающие многих стихи посвятил он всеобщему кумиру Сергею Есенину:

 

 

Ты нам во славу и в позор,
Сергей Есенин.
Не по добру твой грустен взор
в пиру осеннем.

 

Ты подменил простор земной
родной халупой;
не то беда, что ты хмельной,
а то, что глупый.

 

Ты, как слепой, смотрел на свет
и не со зла ведь
хотел бы славить, что не след
поэту славить.

 

И, всем заветам вопреки,
как соль на раны,
ты нес беду не в кабаки,
а в рестораны.

 

Смотря с тоскою на фиал —
еще б налили,—
с какой ты швалью пропивал
ключи Марии.

 

За стол посаженный плебей —
и ноги на стол,—
и баб-то ты любил слабей,
чем славой хвастал.

 

Что слаще лбу, что солоней —
венец ли, плаха ль?
О, ресторанный соловей,
вселенский хахаль!

 

Ты буйством сердца полыхал,
а не мечтами,
для тех, кто сроду не слыхал
о Мандельштаме.

 

Но был по времени высок,
и я не Каин —
в твой позолоченный висок
не шваркну камень.

 

Хоть был и неуч, и позер,
сильней, чем ценим,
ты нам и в славу, и в позор,
Сергей Есенин.

 

Борис Чичибабин как зеркало советской перестройки

 

Чичибабин был одним из тех немногих людей в стране, кто не поддавался никаким стадным веяниям. Началась перестройка. Рушились старые святыни. Напористо прокладывали себе дорогу идеи рынка, демократии, религиозного возрождения. Казалось бы, сама логика событий подсказывала поэту: закрепись на позициях, которые уже занял в преддверии перестройки, приветствуй наступление свободы и духовности. Но благостная утопия рыночного рая не застили глаза Чичибабину. В нём вновь проснулся поперечник, взыграла бунтарская кровь, во весь голос заговорило чувство кровного родства с малыми мира сего, которых переехал рынок.

Чичибабин всегда ощущал себя плотью от плоти народа, которого во все времена не учитывала власть.

 

Всю жизнь страшась кровопролитий,
крещен тюрьмою да сумой,
я связан тысячами нитей
с простонародною судьбой.

 

...Я был одно с народом русским.
Я с ним ютился по баракам,
леса валил, подсолнух лускал,
каналы рыл и правду брякал.

 

Это была не демагогия, зачастую звучавшая в стихах поэтов, говоривших от имени народа и при этом обжиравшихся на банкетах и бывших «страшно далеко от него». Чичибабин снова пошёл против течения: предав анафеме власть номенклатуры, он тут же одним из первых протрубил о новой беде, угрожавшей всем нам. Вот, например, его сонет «Всё не так»:

 

С тех пор как мы от царства отказались,
а до свободы разум не дорос,
взамен мечты царят корысть и зависть,
и воздух ждет кровопролитных гроз.

 

Уже убийству есть цена и спрос.
Не духу мы, а брюху обязались
и в нищете тоскуем, обазарясь,
что ни одной надежды не сбылось.

 

Какой же строй мы будущему прочим,
где ходу нет крестьянам и рабочим,
где правит вор, чему барышник рад?

Но, коль уж чтец страстей новозаветных
на стороне богатых, а не бедных,
тогда какой он к черту демократ?

 

Новый рыночный дух для него — удушье. Торжество пошлости, корысти, коррупции его ужасает.

 

Кто - в панике, кто - в ярости,
а главная беда,
что были мы товарищи,
а стали -  господа.

Ох, господа и дамы!
Рассыпался наш дом -
Бог весть теперь куда мы
несемся и бредем.

 

Чичибабин не верил в перестроечную свободу. «У нас всех — ложное понимание свободы, - говорил он. - Ни одно государство не может быть свободным, если люди, живущие в нём, рабы». Он говорил, что в застойные годы был более свободен, чем сейчас, свободен той внутренней свободой, которая может быть присуща человеку даже в тюремной камере. И эту свободу у него никто не мог отнять — ни власти, ни партия, ни КГБ. Теперь он опять был несвободен. Он не может спокойно смотреть, как гибнет культура, как одна порочная мораль сменяется другой, всё подвергается уничтожению и осмеянию. Превыше всего ставится материальное, всё, что можно купить и продать, люди живут в суете, в грехе, в грязи, забыв о главном.
Конечно, и раньше были воры, убийцы и развратники. Но разница заключается в том, что преступник знал, что он преступник. Было чувство греха, понимания греха. Теперь же безнравственные люди в почёте, им завидуют, потому что они более других преуспели в материальной сфере.
Когда-то Блока убило отсутствие воздуха. Он физически это ощущал и не мог писать стихи. То же происходило теперь с нашей культурой. Концепт убивает культуру. Пришедшая к нам буржуазность - концептуальна. Отсюда чичибабинское отрицание буржуазности:

 

 

Над нами, нищими у храма,
как от зачумленных отпрянув,
смеется сытая реклама
с глумящихся телеэкранов.

Еще не спала чешуя с нас,
но, всем соблазнам вопреки,
поэзия и буржуазность -
принципиальные враги.

 

Как мученики перед казнью,
нагие, как сама душа,
стихи обходят с неприязнью
барышника и торгаша.

 

Корыстолюбец небу гадок.
Гори, сияй, моя звезда!
В России бедных и богатых
я с бедняками навсегда.

Отсюда - неприятие чуждого, навязанного американизма, заимствованных терминов и отношений между людьми. И - какая-то усталость, озабоченность в последние годы - от бессилия, как ему казалось, невозможности противостоять всему этому:

 

Зачем мне дан был дар певучий
и светопламенные муки,
когда повсюду мрак паучий
и музы, мрущие, как мухи?

 

Душе не свойственно теряться,
когда на ней судьбы чекан.
В России бунта и тиранства
я дух склонял к бунтовщикам.

 

О, дух словесности российской,
ужель навеки отмерцал ты?
А ты погнись-ка, попросись-ка:
авось уважут коммерсанты.

 

Тому ж, кто с детства пишет вирши
и для кого они бесценны,
ох как не впрок все ваши биржи,
и брокеры, и бизнесмены!

 

Но пусть вся жизнь одни утраты —
душе житьем не налякаться,
с меня ж — теши хоть до нутра ты —
не вытешешь американца!

 

Да знаю, знаю, что не выйти
нам из процесса мирового,
но так и хочется завыти,
сглотнувши матерное слово.

Ему была омерзительна не столько буржуазность, сколько культ буржуазности, ее зацикленность на брюхе, на разврате, ее жестокость и равнодушие к прочим смертным, не сумевшим или не успевшим украсть жар-птицу. Он не столько понял, сколько почуял еще в девяносто первом, что современная русская буржуазность - антихудожественна, бездуховна, способна поглотить все вокруг, пожрать самое себя, культуру, страну, наконец. Чичибабин об этом говорил - его не слышали. Кричал - не верили. Он не себя выражал, а говорил за всех нас, бессловесных:

 

 

Смелым словом звеня
в стихотворном свободном полёте,
это вы из меня
о своём наболевшем орёте.

 

Когда-то горькую правду о нашем времени нам говорили Галич, Высоцкий, Окуджава. В 90-е первым её провозгласил Чичибабин. Он не убоялся власть имущих, с точки зрения которых его стихи, можно сказать, стихи гражданского неповиновения, по-прежнему являлись «антисоветской агитацией», как и в 70-е, и в 80-е годы. Немногие тогда понимали, что удалось понять Чичибабину ещё в 91-ом, когда страна была в эйфории от Ельцина, когда огромные 100-тысячные толпы на площадях скандировали его имя. Даже лучшие и честнейшие, гордо именующие себя демократами. Чичибабин адресует стихотворение одной из них, поэтессе Лине Костенко, пытаясь открыть ей глаза на истинное положение вещей:

 

 

Лина, вы горимостью святы —
знать, стихии дочь Вы,
чьи стихи — как ливень с высоты
на сухие почвы.

 

Ливень тот — всеслышимая часть
духотворной воли.
Вот и дивно мне, что Вы за власть —
ту, что вор на воре.

 

Не добро поэту защищать,
кто в чинах да в сане,—
Вы от них же, ставящих печать,
претерпели сами.

 

Ведь народ и пастыри — совсем
не одно и то же:
гляньте, кто в начальниках засел —
да все те же рожи!

 

Глядя на происходящее, он не может удержаться от сарказма:

 

Уж так, Россия, велика ты,
что не одну сгубила рать,—
нам легче влезть на баррикады,
чем в доме чуточку прибрать.

 

Чичибабина трудно обвинить в том, что он защитник империи — он сам приложил руку к её разрушению. Но, видит Бог, не такого разрушения он хотел. Он хотел преображения, чтобы новая жизнь выросла из ростков того лучшего, что было в нашей прежней жизни. А мы опять всё разрушили и пытаемся строить на пустом месте самую бесчеловечную, самую бандитскую разновидность буржуазного государства.
 Разбушевавшиеся национальные страсти разносят на куски «Союз нерушимый». Люди спорят, рассуждают о том, хорошо это или плохо, нужно или не нужно. Чичибабин не рассуждает, он кричит от боли. Украина, где он родился и жил, отделилась от России. Страна раскололась, и трещина прошла по его сердцу. И, как плач Иеремии на развалинах Иерусалима — его «Плач по утраченной родине»:

 

Я плачу в мире не о той,
которую не зря
назвали, споря с немотой,
империею зла,

 

но о другой, стовековой,
чей звон в душе снежист,
всегда грядущей, за кого
мы отдавали жизнь...

 

С мороза душу в адский жар
впихнули голышом:
я с родины не уезжал -
за что ж ее лишен?..

 

И, чьи мы дочки и сыны
во тьме глухих годин,
того народа, той страны
не стало в миг один.

 

При нас космический костер
беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор,
проматерили дух.

 

К нам обернулась бездной высь,
и меркнет Божий свет...
Мы в той отчизне родились,
которой больше нет.

 

Стихи вызвали настоящий шквал. Чичибабин был обвинён в имперских амбициях, в желании реформировать прошлое. И никто из его обличителей не услышал, что стихи, собственно, о том, что человек, поэт, жив ещё, а времени его уже нет, и плач этот по утраченному времени, а не по государственной территории.
Чичибабина судили с высоты нового мировоззрения. Называли «красным». Но он не красный и не белый. Он — человечный. Он не вмещается в прокрустово ложе любой идеологии.

 

Во всю сегодняшнюю жуть,
в пустыни городские
и днем шепчу: Россия, будь –
и ночью: будь, Россия.

 

Еще печаль во мне свежа
и с болью не расстаться,
что выбыл я, не уезжав,
из твоего гражданства.

 

Когда все сущее нищо
и дни пустым-пустые,
не знаю, есть ли ты еще,
отечество, Россия.

 

Почто ж валяешь дурака,
не веришь в прорицанья,
чтоб твоего издалека
не взвиделось лица мне?

 

И днем с огнем их не достать,
повывелись давно в нас
твоя «особенная стать»,
хваленая духовность.

 

Во трубы ратные трубя,–
авось, кто облизнется,–
нам все налгали про тебя
твои славоразносцы.

 

Ты ж тыщу лет была рабой,
с тобой сыны и дочки,
генералиссимус рябой
довел тебя до точки.

 

И слав былых не уберечь,
от мира обособясь,
но остаются дух и речь,
история и совесть.

 

Пусть не прочтут моих стихов
ни мужики, ни бабы,
сомкну глаза и был таков –
лишь только ты была бы...

 

В ларьках барышники просты,
я в рожу знаю всех сам,
смешавших лики и кресты
с насилием и сексом.

 

Животной жизни нагота
да смертный запах снеди,
как будто неба никогда
и не было на свете.

 

Чтоб не завел заемный путь
в тенета воровские,
и днем твержу: Россия, будь! –
и ночью: будь, Россия!

 

Не надо храмов на крови,
соблазном рук не пачкай
и чад бездумных не трави
американской жвачкой.

 

В трудах отмывшись добела
и разобравшись в проке,
Россия, будь, как ты была
при Пушкине и Блоке.

 

Многие ли из наших сограждан сумели и захотели услышать поэта?

 

Первая жертва грязной войны

 

Чичибабин ничего не делал, чтобы снискать известность, славу. Она сама нашла его. Это произошло уже в последние годы жизни. Одна за другой выходили его книги. В 1990 году была присуждена Государственная премия, причём — беспрецедентный случай! - за книгу, выпущенную за счёт средств автора. Его приглашали в разные города на литературные вечера и праздники.

 

                   В Тарусе с М. Алигер. 1991.

 

На вечере в "Литературной газете"

 

Наконец-то появилась возможность побывать за границей, он съездил в Италию и в Германию, дважды побывал в Израиле.

 

                 В Иерусалиме. 1992 год

 

Во второй половине 80-х, в какой-то краткий миг бескровной перестройки показалось, что между поэтом и веком заключено перемирие. Казалось, что Чичибабин дождался своего часа: заслуженная награда, открытые встречи с читателями, журнальные публикации... Так показалось. Но ненадолго. Уже в самом начале 90-х стало ясно, что и новому времени поэт явно не ко двору, что и с этим наступившим грядущим он не собирается шагать в ногу.
Из письма Лилии Семёновны Чичибабиной-Карась от 4 февраля 1995 года: «Позвонила Марлена Рахлина и спросила, читал ли он статью в «ЛГ» о мафиозности всех властей, так он, сидя далеко (она со мной говорила по телефону) буквально заорал: «Я от этого и подыхаю!»
За несколько дней до смерти поэта танки России вторглись в Чечню. Услышав это по радио — рассказывала Лиля, - Борис весь как-то задёргался и не своим голосом заорал те слова, которых в стихах у него нет, которых не было в словаре, чтобы выразить всю степень его бессильного гнева и боли. Слаб тут наш великий и могучий.
Чичибабин умер, узнав о Чечне. Он стал первой жертвой этой грязной войны. 15 декабря 1994 года перестало биться его сердце.

 

Эпилог

 

вдова поэта Л.С. Чичибабина-Карась у памятной доски на улице Чичибабина

 

В январе на улицах вода, темень с чадом.
Не увижу больше никогда тебя рядом.
У меня из горла – не слова, боли комья.
В жизни так еще не тосковал ни по ком я.
Ты стоишь, как Золушка, в снегу, взгляд тревожен.
Улыбнись мне углышками губ, если можешь.
В январе не разыскать следов, сны холонут.
Отпусти меня, моя любовь, камнем в омут.
Мне не надо больше смут и бед, славы, лени.
Тихо душу выдохну тебе на колени.
Упаду на них горячим лбом, ох, как больно!
Вся земля – не как родильный дом, а как бойня.
В первый раз приходит рождество в черной роли.
Не осталось в мире ничего, кроме боли.
И в тоске, и в смерти сохраню отсвет тайны.
Мы с тобой увидимся в раю. До свиданья.

 

Когда он лежал — все считали, что без сознания, - Лиля отчаянно крикнула ему: «Боря, слышишь ли ты меня?!» И в ответ — еле различимое: «Слышу...» Потом это «слышу» помогало ей выжить, ощущая нерасторжимую связь с ним и после смерти.

 

Лиля давно не писала стихов. Но после его кончины и до сорока дней написала 12 плачей о своём горе и читала их ежедневно, после утренних и вечерних молитв.

 

И всё приняв, как ты мне Свет открыл,
я думаю, за что мне счастье было?
За что нас Бог двоих благословил?
И сделал так, чтоб я тебя любила,
чтоб жизнь моя прошла не в пустоте,
не в суете семейного базара,
а в таинстве священного пожара,
в прекрасной и суровой высоте.

 

 

Харьков устроил Чичибабину щедрые похороны, как бы стараясь пышностью прощания возместить и сгладить те удары и обиды, которые наносил при жизни. К мёртвым у нас, как известно, относятся с особой нежностью. Газеты опубликовали некрологи: «Этой потере противятся сердце и разум. Не стало Бориса Чичибабина — поэта милостью Божьей, отшельника и спорщика, смиренника и правдолюбца, вечного подростка и мудреца». Были опубликованы стихи Евтушенко, Окуджавы, Ковальджи, посвящённые умершему поэту, много соболезнующих писем и телеграмм от издательств, газет и журналов, отдельных писателей, в том числе и из-за рубежа. Такого количества печальных цветов и скорбных лиц, потрясённых общим несчастьем, Харьков давно уже не помнил.

 

Надгробие на могиле Б.Чичибабина. Скульптор Владимиров. Установлено в августе 1997 года при поддержке соотечественников, живущих за рубежом.

Но вопреки продуманному ритуалу траурного митинга, опередив литературное начальство и отцов города, из толпы вышел один из посетителей чичибабинских «сред» - знаменитых «чичибабников», и прочитал «Красные помидоры кушайте без меня...» И произнёс горькие слова вины и покаяния. А вслед за ним, уже стихийно, потянулись другие. Что это было? Оплакивание, отпевание, панихида? Эти понятия не выражали всей полноты происходившего. Незрячая эпоха прощалась со своим духовным трагическим поводырём.

 

К моей звезде, таинственной, далёкой,
иду на свет единственной дорогой,
слепого века строгий поводырь. -

 

Как это точно им было сказано!
Возле гроба Чичибабина стояли его последние книги. Он — уходил, они — оставались. И всем казалось, что на побледневших холодных губах ещё витают и теплятся его пророческие слова:

 

Я почуял беду и проснулся от горя и смуты,
и заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу,—
и не знаю, как быть, и как годы проходят минуты...
Ах, родные, родные, ну чем я вам всем помогу?

Хоть бы чуда занять у певучих и влюбчивых клавиш,
но не помнит уроков дурная моя голова,
а слова — мы ж не дети,— словами беды не убавишь,
больше тысячи лет, как не Бог нам диктует слова.

О как мучает мозг бытия неразумного скрежет,
как смертельно сосет пустота вседержавных высот.
Век растленен и зол. И ничто на земле не утешит.
Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесах не спасет.

И меня обижали — безвинно, взахлеб, не однажды,
и в моем черепке всем скорбям чернота возжена,
но дано вместо счастья мученье таинственной жажды,
и прозренье берез, и склоненных небес тишина.

И спасибо животным, деревьям, цветам и колосьям,
и смиренному Баху, чтоб нам через терньи за ним,—
и прощенье врагам, не затем, чтобы сладко спалось им,
а чтоб стать хоть на миг нам свободней и легче самим.

Еще могут сто раз на позор и на ужас обречь нас,
но, чтоб крохотный светик в потемках сердец не потух,
нам дает свой венок — ничего не поделаешь — Вечность
и все дальше ведет — ничего не поделаешь — Дух.

 

Четыре года не дожил Борис Чичибабин до своего 75-летия. Одна из центральных харьковских улиц, бывшая «8-го Съезда Советов» переименована в «улицу Бориса Чичибабина».

 

 

 

Последнее публичное выступление поэта. 12 ноября 1994. «Когда я был счастливым»

 

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/53584.html

Тимоти Далтон | Ему категорически не идут галстуки...

Читать далее...