В  этом   разделе  книги   моей  памяти1,  до  которого  лишь  немногое
заслуживает  быть  прочитанным, находится  рубрика, гласящая:  "Incipit vita
nova"2*. Под этой рубрикой я нахожу слова, которые я намерен воспроизвести в
этой малой книге, и если не все, то по крайней мере их сущность.
     II
     Девятый раз  после  того, как  я  родился, небо  света  приближалось  к
исходной точке  в собственном  своем круговращении1, когда перед моими очами
появилась впервые  исполненная славы дама, царящая  в моих помыслах, которую
многие -- не зная, как ее  зовут,-- именовали Беатриче2.  В  этой  жизни она
пребывала уже столько времени, что звездное  небо  передвинулось к восточным
пределам на  двенадцатую часть одного градуса3. Так предстала она предо мною
почти в начале своего девятого  года, я  уже увидел ее почти  в  конце моего
девятого.  Появилась  облаченная  в  благороднейший   кроваво-красный  цвет,
скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало  юному
ее возрасту. В это мгновение -- говорю поистине  -- дух жизни4, обитающий  в
самой сокровенной  глубине сердца, затрепетал  столь  сильно,  что  ужасающе
проявлялся  в малейшем биении. И, дрожа, он  произнес следующие слова: "Ессе
deus fortior me, qui  veniens dominabitur mihi"**. В  это мгновение дух моей
души5,  обитающий  в  высокой  горнице,  куда  все духи  чувств  несут  свои
впечатления,   восхитился  и,  обратясь  главным  образом  к  духам  зрения,
промолвил  следующие  слова: "Apparuit  iam  beatitudo  vestra"6***.  В  это
мгновение  природный  дух7,  живущий  в той  области, где  совершается  наше
питание, зарыдал  и,  плача, вымолвил  следующие  слова:  "Heu  miser,  quia
frequenter impeditus ero deinceps"8****. Я говорю, что с этого времени Амор9
стал владычествовать над моею  душой, которая вскоре вполне ему подчинилась.
И тогда он осмелел и такую приобрел  власть надо  мной  благодаря силе моего
воображения,  что я  должен  был  исполнять  все  его  пожелания.  Часто  он
приказывал мне  отправляться на поиски этого  юного ангела;  и в  отроческие
годы  я  уходил, чтобы лицезреть  ее.  И я  видел ее,  столь  благородную  и
достойную хвалы во всех ее делах, что, конечно, о ней можно  было бы сказать
словами поэта Гомера: "Она казалась дочерью не смертного, но Бога"10. И хотя
образ ее,  пребывавший со  мной неизменно, придавал смелости  Амору, который
господствовал  надо  мною,  все  же  она  отличалась   такой  благороднейшей
добродетелью,  что никогда не пожелала, чтобы Амор управлял мною без верного
совета разума, в тех случаях, когда совету этому было полезно внимать. И так
как рассказ о чувствах и поступках столь юных лет может некоторым показаться
баснословным, я  удаляюсь  от этого предмета, оставив в стороне многое,  что
можно было извлечь  из книги, откуда  я  заимствовал то, о  чем повествую, и
обращусь к словам, записанным в моей памяти под более важными главами.
     III
     Когда  миновало столько времени, что исполнилось ровно девять лет после
упомянутого  явления   Благороднейшей1,  в  последний  из  этих  двух   дней
случилось, что чудотворная госпожа предстала предо мной облаченная в  одежды
ослепительно белого цвета2 среди двух дам, старших  ее годами. Проходя,  она
обратила очи в ту сторону, где я пребывал в смущении, и по своей несказанной
куртуазности,   которая  ныне  награждена  в  великом   веке3,   она   столь
доброжелательно приветствовала  меня, что мне казалось -- я вижу  все  грани
блаженства.  Час,  когда  я услышал  ее сладостное  приветствие,  был  точно
девятым  этого дня. И так как впервые слова ее прозвучали, чтобы  достигнуть
моих ушей, я преисполнился такой радости, что, как  опьяненный,  удалился от
людей;  уединясь в  одной из моих комнат, я предался мыслям о  куртуазнейшей
госпоже.  Когда я  думал о  ней, меня  объял сладостный  сон, в котором  мне
явилось  чудесное видение4. Мне казалось, что  в комнате моей  я вижу облако
цвета огня5 и в  нем различаю обличье некого повелителя,  устрашающего взоры
тех, кто на него смотрит. Но такой, каким он был, повелитель излучал великую
радость, вызывавшую  восхищение. Он говорил  о  многом, но  мне понятны были
лишь  некоторые слова; среди них я разобрал следующие: "Ессe dominus tuus"*.
В его объятиях, казалось мне, я видел даму, которая спала нагая, лишь слегка
повитая  кроваво-красным  покрывалом. Взглянув  пристально,  я в  ней  узнал
госпожу спасительного приветствия, соизволившую приветствовать меня днем.  И
в одной из рук  своих, казалось мне, Амор держал нечто  объятое  пламенем, и
мне казалось, что он  произнес следующие слова: "Vide cor tuum"**. Оставаясь
недолго, он, казалось мне, разбудил  спящую и прилагал все  силы  свои, дабы
она ела  то,  что  пылало в его руке; и она вкушала  боязливо. После  этого,
пробыв недолго со мной, радость Амора претворилась в горькие рыдания; рыдая,
он  заключил  в  свои  объятия госпожу  и с  нею --  чудилось  мне  --  стал
возноситься на небо6. Я почувствовал внезапно такую боль, что слабый мой сон
прервался и  я проснулся. Тогда  я начал размышлять о виденном  и установил,
что  час, когда это видение мне предстало, был четвертым часом ночи:  отсюда
ясно, что  он был первым из последних девяти ночных  часов7. Я размышлял над
тем, чту  мне явилось, и наконец  решился  поведать  об этом многим из числа
тех,  кто были в это время известными слагателями стихов8. И  так как я  сам
испробовал  свои силы  в искусстве складывать рифмованные  строки, я решился
сочинить  сонет,  в  котором приветствовал бы  всех верных  Амору, прося  их
высказать то, что думают они о  моем видении. И я  написал им о сне. Тогда я
приступил к сонету, начинающемуся: "Влюбленным душам..."9

     Влюбленным душам посвящу сказанье,
     Дабы достойный получить ответ.
     В Аморе, господине их,-- привет! --
     4 Всем благородным душам шлю посланье.
     На небе звезд не меркнуло сиянье,
     И не коснулась ночь предельных мет --
     Амор явился. Не забыть мне, нет,
     8 Тот страх и трепет, то очарованье!
     Мое, ликуя, сердце он держал.
     В его объятьях дама почивала,
     11 Чуть скрыта легкой тканью покрывал.
     И, пробудив, Амор ее питал
     Кровавым сердцем, что в ночи пылало,
     14 Но, уходя, мой господин рыдал.

     Этот  сонет  делится на  две  части10:  в  первой  я  шлю  приветствие,
испрашивая ответа, во второй указываю, на  что  я  жду ответа.  Вторая часть
начинается: "На небе звезд не меркнуло сиянье..."
     Мне  ответили многие,  по-разному уразумевшие мой сонет. Мне ответил  и
тот,  кого  я  назвал  вскоре   первым  своим  другом.  Он  написал   сонет,
начинающийся: "Вы видели пределы упованья..."11  Когда  он узнал, что я тот,
кто послал ему сонет, началась наша  дружба. Подлинный смысл этого сна тогда
никто не понял, ныне он ясен и самым простым людям.
     IV
     С тех  пор как мне предстало это  видение, мой  природный  дух оказался
стеснен  в  своих  проявлениях, так как душа моя  была погружена в  мысли  о
Благороднейшей. Таким образом, по прошествии краткого времени  я стал слабым
и хилым, так что многим моим друзьям было тяжко  смотреть  на меня,  а иные,
полные зависти и  любопытства, стремились  узнать то, что я хотел скрыть ото
всех.  Но  я,  заметив  недоброжелательность  их  вопросов,  по  воле Амора,
руководившего  мною сообразно с советами разума, отвечал им, что тот, кем  я
столь  измучен,--  Амор.  Я   говорил  об  Аморе,  так  как   на  лице  моем
запечатлелось   столько  его  примет,  что   скрывать  мое   состояние  было
невозможно. А когда меня спрашивали: "Из-за кого  тебя  поражает этот Амор?"
-- я смотрел на них, улыбался и ничего не говорил им.
     V
     Однажды Благороднейшая пребывала в том  месте,  где раздавались похвалы
преславной  королеве  небес, я же был  там, откуда  мог лицезреть блаженство
моих  дней. Между нами по прямой линии,  идущей от нее  ко мне, сидела некая
благородная дама весьма  приятной наружности.  Она  часто  смотрела на меня,
удивленная взглядами, которые, казалось,  устремлялись  к ней.  Тогда многие
заметили ее взоры, и столь привлекла  она на себя внимание, что, удаляясь, я
слышал, как люди говорили за моей спиной:  "Посмотри, как он терзается из-за
этой дамы".  Они  называли ее по имени, и  я понял, что говорили  они о той,
которая  находилась посреди  линии, исходившей  от Благороднейшей Беатриче и
кончавшейся моими глазами. Тогда я вполне успокоился, убедившись, что взгляд
мой не открыл другим тайны моей в этот день. С тех пор я решил, что эта дама
будет  моей  завесой, скрывающей истину1, и столь в этом преуспел в  течение
краткого  времени, что  многие обо мне говорившие полагали, что  знают тайну
мою.  Благодаря  этой даме месяцы и годы  скрывал  я мои  помыслы.  И  чтобы
заставить  других  в  это  поверить,  я  написал  для  нее  несколько  малых
стихотворений2, из которых достойны быть упомянутыми здесь лишь те,  которые
относятся к Беатриче; поэтому  я оставляю их в стороне, за исключением  того
немногого, что может послужить для прославления Благороднейшей.
     VI
     Я говорю,  что в  то  время,  как  эта госпожа служила  завесой великой
любви, мною  завладевшей, я решился упомянуть имя Благороднейшей в окружении
имен многих  дам, и особенно благородной госпожи, о которой  я говорил. И  я
избрал имена шестидесяти  самых  красивых  дам  того города,  где  моя  дама
родилась1  по  воле  Всевышнего,  я  сочинил  послание  в форме сирвентезы2,
которое я здесь приводить не буду. И я совсем бы не упомянул о нем,  если бы
в этом послании  имя  моей  дамы не соблаговолило чудесно  прозвучать  среди
других имен на девятом месте.
     VII
     Дама, благодаря которой  я  так долго  скрывал мою  любовь, должна была
покинуть упомянутый город1 и отправиться в дальние края. Удрученный тем, что
лишаюсь  столь прекрасной  защиты,  я  ощутил  скорбь,  нежданную  мною.  И,
полагая, что, если я не буду говорить об отъезде этой дамы с горестью,  люди
раньше догадаются о том, чту я скрываю, я решился сочинить "жалобу"2 в форме
сонета. Этот сонет я  привожу, ибо дама  моя  была непосредственной причиной
многих слов, в нем заключенных, как это очевидно всем, способным его понять.
Тогда я произнес следующий сонет, начинающийся: "О вы, идущие..."

     О вы, идущие любви путями,
     Молю, взгляните сами,
     На свете есть ли муки тяжелей?
     Задумайтесь над этими словами --
     5 Узнаю вместе с вами,
     Где ключ во мне к обители скорбей.
     Амор-владыка осветил лучами
     И одарил дарами
     Меня не по заслугам; так я жил.
     10 И за моими слышал я плечами:
     "Какими он делами
     Такую легкость сердца заслужил?"
     Я утерял былое дерзновенье,
     Что возбудил моей любви тайник.
     15 He выразит язык
     Мое несчастье и мое томленье.
     И я -- как тот, кто головой поник,
     Скрывая взора скорбного смущенье,
     Вы радости волненье
     20 Лишь видите -- я скорбь таить привык.
Сонет заключает в  себе две части: в первой я обращаюсь к  верным Амору
словами пророка Иеремии3: "О vos omnes, qui transitis per viam, attendite er
videte, si  est  dolor  sicut  dolor  meus"*,  равным  образом  я  прошу  их
приклонить  ухо к словам моим. Во второй части я рассказываю о  том, в какое
состояние привел меня  Амор, но понимая это состояние иначе, чем явствует из
конца сонета; я говорю  также  о том,  чту мною утеряно. Вторая часть сонета
начинается: "Амор-владыка..."
     VIII
     После  отъезда  этой  благородной дамы  повелителю ангелов  было угодно
призвать  ко  славе своей юную даму благородного облика, которая  была  всем
дорога  в  упомянутом городе.  Я видел,  как  возлежит ее  бездыханное тело,
жалостно оплакиваемое многими дамами. Тогда я вспомнил, что видел  усопшую в
обществе Благороднейшей, и не смог удержаться от слез; пребывая в  слезах, я
решил сказать несколько  слов о  ее смерти в воздаяние за то, что я видел ее
некогда с моею дамой. Этого предмета я коснулся в последней части слов, мною
сложенных, как это ясно тем, кто умеет слышать. Я написал два сонета; первый
начинается: "Амор рыдает...", а второй: "О неприятельница состраданья..."
     Амор рыдает1, и рыдать должны
     Влюбленные. Причину слез узнают:
     Здесь дамы к милосердию взывают,
     4 И скорбью очи их поражены.
     Краса и молодость погребены
     Презренной смертью. Все, что восхваляют
     На этом свете, пелены скрывают;
     8 И сердца тайники обнажены.
     Любви владыка даме честь воздал,
     И было истинно его явленье.
     11 Амор, склонясь над дамой, плакал сам,
     Но, взор свой обращая к небесам,
     Благой души узрел он вознесенье;
     14 И лик усопшей радостью сиял.
     Первый сонет делится на три  части: в первой  я призываю верных Амору и
побуждаю  их к  плачу, ибо сам владыка  их рыдает. Я говорю  также,  что они
узнают  причину слез,  чтобы убедить их  выслушать меня;  во  второй части я
повествую об этой причине; в  третьей я говорю о чести, которую Амор  воздал
даме.  Вторая   часть   начинается:  "...здесь   дамы...",  третья:   "Любви
владыка..."

     О неприятельница состраданья,
     Мать древняя страданья,
     О смерть, неумолимый судия!
     В тебе -- вся скорбь земного бытия.
     5 Иду, задумчив, я,
     Уста устали клясть твои прозванья.
     Твои нарушил я очарованья.
     Поведаю деянья
     Преступные, ничто не утая,
     10 Дабы вина открылась всем твоя.
     В сердца печаль лия,
     Я вновь влюбленных вызову рыданья.
     Куртуазии высшее стремленье
     И добродетель покидают свет.
     15 Беспечность юных лет
     Изгнало древней смерти дерзновенье.
     Вы видели блаженное успенье.
     Но кто она? Что всем скажу в ответ?
     Услышит тот ее привет,
     20 Кто в грешном мире обретет спасенье.

     Сонет  разделен2  на  четыре  части: в  первой  я  называю  смерть теми
именами,  которые она заслужила;  во второй, обращаясь к  ней,  я  говорю  о
причине,  заставившей меня ее проклинать; в третьей я ее хулю; в четвертой я
обращаюсь к неопределенному лицу, хотя в мыслях моих я знаю, кто это. Вторая
начинается:  "В  тебе  --  вся   скорбь...";  третья:  "Поведаю  деянья...";
четвертая: "Услышит тот..."
     IX
     После смерти юной дамы, по прошествии нескольких дней, случилось, что я
должен  был покинуть упомянутый город  и  уехать в тот  край, где  пребывала
благородная дама, бывшая моей защитой. Место,  куда  я  направлялся, не было
столь  удалено, как  то, где  она находилась. Это путешествие1 было тягостно
для  меня, ибо я  удалялся от  моего  блаженства, и  вздохи не  в силах были
рассеять печаль моего сердца, хотя я был не один, а в обществе многих. Тогда
в  моем воображении  появился пресладостный владыка, который  управлял  мною
силою  добродетели благороднейшей дамы.  Предстал как пилигрим, облаченный в
убогие одежды. Он казался мне  смущенным и смотрел в землю. Лишь порой взоры
его обращались к  реке, прекрасной, быстрой,  прозрачной2, протекавшей вдоль
моего пути. И мне показалось, что Амор звал меня и что он произнес следующие
слова: "Я прихожу от дамы, столь долго бывшей твоей защитой. Она вернется не
скоро.  Поэтому  сердце твое,  к ней обращенное по моему  велению, я  взял и
понесу его другой  даме, которая  станет твоей защитой, подобно тому  как ею
была отсутствующая". И он  назвал  ее по имени, так что я  хорошо понял, кто
была она. "Все  же, если ты захочешь выразить то, что я поведал,-- продолжал
он,--  скажи  так, чтобы невозможно было различить  кажущуюся твою  любовь к
одной от подобной же любви к  другой".  Когда он произнес эти слова, видение
мгновенно исчезло,  ибо  Амор проник в  меня с  такой силой, что  слил  свою
сущность с моею3. С изменившимся  лицом, погруженный в раздумья, я весь день
скакал  на  коне, часто вздыхая. По прошествии дня я сочинил  сонет на  этот
случай, начинающийся: "Позавчера..."

     Позавчера я на коне скакал,
     Задумавшись, исполненный тревоги.
     И мне Амор явился средь дороги,
     4 В одеждах легких странника предстал.
     Как будто бы господство утерял,
     Смиренномудрый, грустный и убогий,
     Склонив главу, покинул он чертоги,
     8 И, мнилось мне, людей он избегал.
     По имени окликнул он меня
     И мне сказал: "Тот край я посетил,
     11 Где повелел, чтоб сердце пребывало.
     Ты обретешь иное покрывало".
     И столь с моей свою он сущность слил,
     14 Что вдруг исчез -- но как? -- в сиянье дня.

 Сонет разделен на три части: в первой я сообщаю, когда я узрел на своем
пути Амора и в каком облике он мне явился; во второй передано то, что он мне
сказал,  хоть и  не полностью,  из  страха открыть мою  тайну;  в третьей  я
говорю, как он исчез от взоров моих. Вторая часть начинается: "По имени...";
третья: "И столь..."
     Х
     После моего  возвращения  я  искал случая  увидеть  даму,  которую  мой
владыка назвал мне на пути  воздыханий. Боясь быть многословным, скажу лишь,
что вскоре мне удалось сделать  ее  моей защитой в такой степени, что многие
говорили об  этом,  нарушая границы  благопристойности, и  это  меня  весьма
огорчало.   Из-за   невоздержанных   толков,   казалось   порочивших   меня,
Благороднейшая,   будучи   разрушительницей   всех   пороков   и   королевой
добродетели, проходя, отказала мне в  своем пресладостном привете, в котором
заключалось  все  мое блаженство. И,  несколько удаляясь от того, что я хочу
поведать,  я объясню, какое  благотворное влияние ее  приветствие  имело  на
меня.
     XI
     Я говорю, что,  когда она появлялась  где-либо, благодаря надежде на ее
чудесное приветствие  у  меня  не  было больше врагов,  но пламя  милосердия
охватывало меня, заставляя прощать всем меня оскорбившим.  И если кто-либо о
чем-либо  спрашивал меня,  ответ  мой был единственным:  "Любовь", а на лице
моем отражалось смирение. И когда  она собиралась  приветствовать меня,  дух
любви, ниспровергая  всех  других  духов  чувств,  изгонял ослабевших  духов
зрения,  говоря  им: "Идите  оказать  честь вашей  даме",  а сам занимал  их
место1. И тот, кто хотел бы познать природу Амора, мог бы легко проникнуть в
его сущность, наблюдая содрогание моих очей. Когда же  Благороднейшая спасла
меня своим  спасительным  приветствием2, Амор не в силах был  скрыть завесой
нестерпимое  блаженство, но приобретал такие свойства, что тело  мое, вполне
ему подчиненное, двигалось порой как нечто тяжелое  и неодушевленное. Отсюда
ясно, что в ее приветствии заключалось мое блаженство,  переполнявшее меня и
превышавшее нередко мою способность восприятия.
     XII
     Возобновляя мое повествование,  скажу,  что после  того,  как  мне было
отказано в блаженстве, меня  охватила такая скорбь, что, удалясь от людей, я
орошал землю горчайшими слезами. А когда источник слез иссяк, я затворился в
своей  комнате,  где предался  жалобам  и песням, не  боясь  быть услышанным
кем-либо. Тогда  я  призвал  милосердие  Дамы Куртуазии1, и, говоря:  "Амор,
помоги  твоему  верному",  я  заснул  в слезах, как  побитый ребенок.  Почти
посреди моего сна мне показалось, что в комнате  моей  рядом  со  мной сидит
юноша,  облаченный в белоснежные одежды2.  Взгляд  его  был  задумчив, и  он
смотрел  туда,  где  я  лежал.  И,  глядя  на  меня в продолжение некоторого
времени, он, показалось  мне,  позвал  меня  и, вздыхая, произнес  следующие
слова: "Fili  mi, tempus  est ut praetermittantur simulacra nostra"3*. Тогда
мне показалось, что  мне известно, кто он, ибо он назвал меня так, как часто
именовал в моих  снах. И  когда я смотрел  на него,  мне показалось, что  он
плачет жалостно  и  ожидает,  что  я заговорю.  И,  осмелев,  я сказал  ему:
"Владыка благородства, почему плачешь ты?" Он  отвечал: "Ego tamquam centrum
circuli, cui  simili  modo se habent circumferentiae  partes; tu  autem  non
sic"4**.  Я раздумывал над  его  словами, и  мне показалось, что говорит  он
очень непонятно.  Заставив себя заговорить, я сказал  ему: "Почему, владыка,
речи  твои столь темны?" Он обратился  тогда ко мне на  народном языке:  "Не
спрашивай больше, чем следует". Тогда я  заговорил о приветствии,  в котором
мне  было отказано, и стремился  узнать  причину этого. Он  ответил мне так:
"Наша  Беатриче  услышала от  некоторых  лиц,  о  тебе  говоривших,  что  ты
досаждаешь   даме,   имя  которой  я   назвал   тебе   на  пути  воздыханий.
Благороднейшая,  будучи  противницей  всего недостойного, не  удостоила твою
особу  приветствия, опасаясь, что ты принадлежишь к числу недостойных людей.
И так  как на самом  деле твоя тайна отчасти ей  известна -- по длительности
опыта,-- я желаю, чтобы  ты  сложил  рифмованные строки,  в которых  была бы
показана та власть, которую приобрел я над  тобой по  ее милости. Ты скажешь
ей о том,  что был ей верен  с  детских  лет. Призови в свидетели знающих об
этом, которых ты просишь заверить ее в правдивости твоих  слов, и я,  будучи
твоим  свидетелем,  с радостью обращусь  к ней. Тогда  она почувствует  твою
любовь  и узнает цену слов тех, кто на тебя клевещет. Сложи слова так, чтобы
они  изъяснили  ей  твои  мысли,  но  не  обращайся  к  ней  прямо,  что  не
приличествует, и  не посылай  их туда, где  они  могли бы прозвучать  в  мое
отсутствие, но укрась их сладостной  гармонией5, в которой я появлюсь каждый
раз,  когда  необходимо".  Сказав эти слова, он исчез, и  сон мой прервался.
Вспоминая, я понял, что видение это предстало мне в девятый час дня6. И,  не
покидая  своей комнаты,  я  решился  сочинить баллату7, следуя советам моего
владыки. Тогда я написал  следующие строки, начинающиеся: "Баллата, ты любви
отыщешь Бога..."

     Баллата, ты любви отыщешь Бога,
     С Амором вместе к даме ты пойдешь,
     Ты оправдание мое поешь,--
     Открыта вам заветная дорога.
     5 Столь благороден твой легчайший путь,
     Что даже без защиты
     Могла б идти уверенно одна,
     Но, чтоб с дороги правой не свернуть,
     Амора вновь найди ты.
     10 Лишь с ним ты беспечальна и вольна;
     Ведь госпожу, что внять тебе должна,
     Прогневал я, быть может, о баллата.
     Одна ты будешь робостью объята,
     Останешься у милого порога.
     15 С Амором так гармонию сложив,
     О милости просите.
     Затем прекрасной даме скажешь ты:
     "Он снисхожденья ждет, лишь вами жив,
     О соблаговолите
     20 Услышать! Властью вашей красоты
     Его лица изменены черты.
     Словам Амора следуя порою,
     Он, кажется, любуется другою,
     Но в сердце та же верность и тревога".
     25 Скажи: "Он в сердце верность вам хранил
     И с нею добродетель.
     И служит мысль его лишь вам одной.
     Он с детства вашим, не колеблясь, был --
     Мне Бог любви свидетель,
     30 Коль презрете правдивый голос мой!"
     Покорствуя, к ней обратись с мольбой,
     Но если не испросишь ты прощенья,
     Пусть умереть пошлет мне повеленье,
     И смерти не отвергну я чертога.
     35 Ты сострадания скажи ключу:
     "Я вас оставить смею.
     Доверья полон он к словам моим.
     Вот отзвучала музыка -- лечу".
     Но, пребывая с нею,
     40 Мы истину с тобой не утаим.
     Пусть мне дарует с помыслом благим
     Прощенья знак,-- извечно милость свята.
     Пусть будет мир, любезная баллата;
     Не посрами возвышенного слога!
 Эта баллата разделена на три части: в первой я говорю, куда надлежит ей
идти, и ободряю ее, чтобы она с  большей уверенностью  в себе отправилась  в
дорогу;  я  также указываю, какое общество ей лучше всего избрать,  если она
желает, чтобы  счастье и  безопасность  ей сопутствовали; во второй  части я
говорю, что именно следует  ей изъяснить; в третьей  я  разрешаю ей покинуть
меня  тогда, когда она сама  пожелает, поручая  ее шествие объятиям фортуны.
Вторая часть  начинается: "С Амором так гармонию  сложив..."; третья: "Пусть
будет мир..."
     Мне  можно возразить, что  неясно, к  кому обращены мои речи  во втором
лице,  так  как  сама баллата  не  что иное, как  слова, мною  произносимые.
Подобные  сомнения  будут  разрешены, и все  объяснено в  моей книге,  но  в
другом,  еще более вызывающем споры месте8. Тогда поймут сомневающиеся ныне,
а также те, кто будут возражать мне подобными доводами.
     XIII
     После  этого видения, когда я произнес слова, которые Амор  мне внушил,
многие, и  различные, помыслы1  стали бороться во мне, искушая меня,  и я не
знал, как мне от них  защититься. Среди  них  четыре, казалось мне, особенно
препятствовали жизненному покою.  Один говорил: "Прекрасна власть Амора, ибо
от  всего  низкого  отвращает  она  намерения  верного".  Другой  утверждал:
"Нехороша власть Амора: чем с большей верностью верный ей подчиняется2,  тем
сильнее муки, которые надлежит ему  перенести". Третий  помысел  внушал мне:
"Сладостно  слышать  имя  Амора;  поэтому  невозможно,  сдается  мне,  чтобы
проявления его не заключали в  себе в большинстве  случаев блаженство; разве
не написано: "Nomina sum consequentia rerum"3*.
     Четвертый  помысел твердил  мне:  "Госпожа, из-за  которой столь сильно
преследует тебя Амор,  не схожа с иными дамами -- она не изменяет легко свое
сердце".  И  каждый помысел столь  мне  противодействовал, что я был подобен
тому, кто  не ведает,  по  какой  дороге должен он идти, и  тому, кто желает
отправиться  в  путь и  не  знает,  куда  он стремится4.  А если бы  я  стал
отыскивать общий для всех мыслей, всем приемлемый путь, я избрал бы путь мне
враждебный,  ибо  должен  был бы призвать Госпожу  Милосердия и  пасть в  ее
объятия5. Находясь в таком  состоянии,  я решил  написать  стихи и  произнес
следующий сонет, начинающийся: "Лишь о любви..."

     Лишь о любви все мысли говорят,
     И столь они во мне разнообразны,
     Что, вот, одни отвергли все соблазны,
     4 Другие пламенем ее горят.
     Окрылены надеждою, парят,
     В слезах исходят, горестны и праздны;
     Дрожащие, они в одном согласны --
     8 О милости испуганно твердят.
     Что выбрать мне? Как выйти из пустыни?
     Хочу сказать -- не знаю, что сказать.
     11 Блуждает разум, не находит слова,
     Но, чтобы мысли стали стройны снова,
     Защиту должен я, смирясь, искать
     14 У Милосердия, моей врагини.

     Этот сонет  делится  на  четыре части: в  первой  я говорю, что все мои
мысли  твердят об Аморе; во второй  я утверждаю, что мысли  эти  различны, и
повествую об их  многообразии; в третьей части я показываю, в  чем  все  они
сходятся; в четвертой я говорю о том, что, желая написать стихи  об Аморе, я
не  знаю,  откуда  я  должен  почерпнуть их содержание, и  что, если я  хочу
воспользоваться всеми  мыслями,  мне  надлежит обратиться к моей  врагине --
Госпоже Милосердия; я  называю ее "Госпожа" как бы из горделивого презрения.
Вторая часть начинается так: "...и  столь они..."; третья: "...дрожащие...";
четвертая: "Что выбрать мне?"
     XIV
     После  битвы  противоречивых помыслов1  случилось,  что  благороднейшая
госпожа  была  в том  месте, где собралось много благородных дам.  Туда меня
привел один из моих друзей, полагая, что доставляет мне большую радость, так
как  я буду в обществе, где столько дам  являют свою  красу. А я, как бы  не
ведая, куда меня ведут,  доверясь  тому, кто  привел  своего друга  на грань
жизни и смерти, сказал ему: "Зачем пришли мы к этим  дамам?" Тогда он сказал
мне:  "Для того чтобы  достойно служить им".  На самом деле собравшиеся  там
сопровождали одну из благородных  дам, которая в этот день вышла замуж, а по
обычаю города приличествовало, чтобы она, когда впервые сядет за стол в доме
новобрачного, была в окружении других дам. Полагая, что делаю приятное моему
другу, я предложил остаться вместе  с ним,  чтобы служить этим  дамам. И как
только я решился так поступить, мне показалось, что я ощущаю чудесный трепет
в левой  стороне груди, тотчас  же распространившийся по всему телу. Тогда я
прислонился к фреске, которая шла  вокруг  по стенам зала, чтобы скрыть свое
волнение. Боясь,  чтобы другие не заметили мой трепет, я поднял глаза на дам
и  увидел  среди них  Беатриче.  Тогда столь  сокрушены были мои духи силою,
которую Амор получил,  увидев  меня столь близко от благороднейшей  госпожи,
что в живых остались лишь духи зрения, но и они пребывали вне их органа, ибо
Амор соизволил оставаться в их благороднейшем месте, дабы видеть чудотворную
госпожу.  И  несмотря на  то,  что  я стал другим, чем был ранее2, я испытал
великую  боль,  которую  причиняли  мне  малые  духи,  горько  стенающие3  и
говорившие: "Если бы Амор не изгонял  нас своими  молниями из наших мест, мы
могли бы остаться и видеть чудесное явление этой дамы, подобно другим равным
нам, присутствующим здесь". И я говорю  вам, что многие из дам, заметив, как
я  изменился, начали смеяться  надо мной вместе с Благороднейшей. Тогда друг
мой,  желавший мне  добра и обманутый в своих  ожиданиях, взял меня за руку,
увел от взоров этих дам  и спросил, что случилось со мной. Когда я пришел  в
себя и возродились  мои  поверженные  духи,  а  изгнанные вернулись  в  свои
владения, я сказал моему другу: "Ноги мои находились  в той части жизни,  за
пределами  которой нельзя идти дальше с  надеждою возвратиться".  И, покинув
его,  я  удалился в комнату  слез, в которой,  плача и стыдясь  самого себя,
говорил  себе: "Если бы  дама знала мое состояние, я не думаю, чтобы она так
насмехалась надо мной,  но сострадание ко  мне возникло бы  в ее сердце". И,
продолжая  плакать, я  задумал произнести слова, в которых,  говоря о ней, я
объясню, почему я  так изменился, и скажу: "Я знаю, что причина случившегося
никому  не  известна,  а  если  бы  она  была   известна,  то  возбудила  бы
сострадание". И я решил записать возникшие во  мне  слова, желая,  чтобы они
когда-нибудь дошли до  слуха благороднейшей госпожи. Тогда  я сочинил сонет,
начинающийся: "С другими дамами..."

     С другими дамами вы надо мной
     Смеетесь, но неведома вам сила,
     Что скорбный облик мой преобразила:
     4 Я поражен был вашею красой.
     О, если б знали, мукою какой
     Томлюсь, меня бы жалость посетила.
     Амор, склонясь над вами, как светило,
     8 Все ослепляет; властною рукой
     Смущенных духов моего сознанья
     Огнем сжигает он иль гонит прочь;
     11 И вас один тогда я созерцаю.
     И необычный облик принимаю,
     Но слышу я -- кто может мне помочь? --
     14 Изгнанников измученных рыданья.
  Этот сонет я не делю на части, ибо так поступать необходимо лишь тогда,
когда следует  раскрыть  смысл делимого. Из того, что сказано,  смысл вполне
ясен, поэтому нет необходимости в делении. Правда, что среди слов, говорящих
об обстоятельствах,  побудивших меня написать этот сонет, встречаются слова,
могущие вызвать сомнения: так,  например,  когда  я  говорю о том,  что Амор
убивает всех моих духов, но что духи  зрения  остаются в живых, хоть  и  вне
своих  органов.  Но  эти  трудные  места  невозможно объяснить тем,  кто  не
являются в той же степени,  в  какой  и  я,  верными Амору4,  а тем, кто ими
являются, ясно  видно, как разрешить все  сомнения. Поэтому  не следует  мне
пытаться объяснить трудное, ибо речь моя будет или напрасной, или излишней.
     XV
     После  того как облик мой  подвергся  столь необычному изменению,  мною
завладела мысль,  меня  не  покидавшая,  но укорявшая  меня непрестанно. Она
говорила:  "Когда ты  находишься  близ  этой дамы, ты  видом своим вызываешь
насмешки,-- зачем же ищешь случая ее увидеть? Если бы она тебя спросила, как
прозвучал бы  твой  ответ,  даже если  бы  ты  был волен в проявлении  твоих
душевных сил и смог бы ей достойно ответить?" Ему  возражал другой смиренный
помысел: "Если бы я не лишился моих  душевных сил и  мог  бы ей  ответить, я
сказал бы ей, что, как только я представляю себе чудесную ее красоту, тотчас
же возникает во мне желание увидеть  ее, и оно столь  сильно, что убивает  и
уничтожает в  памяти моей  все  против  него восстающее.  Поэтому страдания,
которые я  претерпевал,  не могут удержать меня от  стремления вновь увидеть
ее". Итак,  побуждаемый  этими  мыслями, я  решил  сложить слова в  стихи, в
которых, защищаясь  от  подобных  упреков, я  выражу  все то,  что чувствую,
находясь  поблизости от  нее.  И  я  написал  сонет,  начинающийся:  "Все  в
памяти..."


     Все в памяти смущенной умирает --
     Я вижу вас в сиянии зари,
     И в этот миг мне Бог любви вещает:
     4 "Беги отсель иль в пламени сгори!"
     Лицо мое цвет сердца отражает1.
     Ищу опоры, потрясен внутри;
     И опьяненье трепет порождает.
     8 Мне камни, кажется, кричат: "Умри!"
     И чья душа в бесчувствии застыла,
     Тот не поймет подавленный мой крик.
     11 Он согрешит, но пусть воспламенится
     В нем состраданье, что в сердцах убила
     Насмешка ваша, видя бледный лик
     14 И этот взор, что к гибели стремится2.

     Сонет делится на две  части:  в  первой  я говорю,  почему  я  не  могу
удержаться от того, чтобы не идти  туда, где находится  благороднейшая дама;
во второй я рассказываю, что происходит со мной,  когда я приближаюсь к ней;
эта часть начинается так: "...и в этот миг...". Вторая часть разделяется еще
на  пять,  сообразно  с  пятью  предметами  повествования:  прежде  всего  я
открываю, чту  говорит мне Амор, внемлющий  советам разума, когда я нахожусь
близ нее. Во второй части я показываю состояние  моего сердца, отраженное на
моем лице; в третьей я говорю о том, как всякая уверенность покидает меня; в
четвертой  я  утверждаю, что  грешит  тот, кто не сочувствует  мне,  так как
сострадание его  было бы мне  помощью;  в последней части  я  говорю, почему
другие должны были бы мне  сочувствовать, видя скорбный взор моих очей3, ибо
во взгляде моем сама скорбь как бы повержена и незрима другим из-за насмешек
дамы, побуждающей к насмешкам  и других, которые,  может быть, могли увидеть
горестное  мое  состояние.  Вторая  часть  начинается  так:  "Лицо  мое цвет
сердца..."; третья: "...и опьяненье..."; четвертая:  "И чья душа..."; пятая:
"...но пусть воспламенится..."
     XVI
     Когда  я написал этот сонет, у меня возникло желание добавить несколько
слов,   чтобы  передать  еще  четыре  состояния,  в  которых  я   находился,
оставшиеся, как мне казалось, невыраженными. Во-первых, я хотел рассказать о
той  боли,  которую  я  испытывал,  когда   память  моя  побуждала  фантазию
представить, во что превращал меня Амор. Во-вторых, я намеревался поведать о
том, как часто и нежданно  Амор нападал на меня с такой силой, что жизнь моя
проявлялась лишь  в единой мысли о  даме. В-третьих, я стремился представить
битву  Амора, нападавшего на меня, так что, побледнев  и как бы изнемогая, я
удалялся, чтобы увидеть мою госпожу. Я верил,  что один вид ее спасет меня в
этой  битве,  и забывал  о  том,  что  ранее  случалось  со  мной,  когда  я
приближался к существу столь  возвышенному  и благородному.  В-четвертых,  я
должен был признаться в том, что лицезрение дамы не только не защищало меня,
но совершенно  уничтожало  и те  малые жизненные  силы, которые  во мне  еще
оставались.  Поэтому  я  сложил  следующий  сонет,  начинающийся:  "Я  часто
думал..."

Я часто думал, скорбью утомленный,
     Что мрачен я не по своей вине.
     Себя жалел, пылая как в огне;
     Твердил: "Так не страдал еще влюбленный!"
     О, сколько раз, нежданно осажденный
     Жестоким Богом, в сердца глубине
     Я чувствовал, что дух один во мне
     8 Еще живет, любовью озаренный.
     Стремился вновь волнение унять
     В моем бессилье и в изнеможенье.
     11 Чтоб исцелиться, к вам я шел спеша.
     Осмеливаясь робкий взгляд поднять,
     Я чувствовал такое сотрясенье,
     14 Что мнилось мне -- из жил бежит душа.

     Этот сонет делится на четыре части, следуя четырем предметам, о которых
в нем  говорится. Так  как они  были  уже рассмотрены, я ограничусь тем, что
отмечу начало  частей.  Я говорю,  что вторая часть  начинается: "О, сколько
раз..."; третья: "Стремился вновь..."; четвертая: "Осмеливаясь..."
     XVII
     Когда я написал эти три сонета, в которых обращался  к моей  госпоже, я
решил  умолкнуть и не говорить больше, ибо они выразили  почти полностью мое
состояние и  мне  казалось,  что  они достаточно  свидетельствовали обо мне.
Поэтому  впредь я буду неизменно воздерживаться от прямых  обращений к  ней.
Мне  надлежит  овладеть   новым  повествованием,   более   благородным,  чем
предыдущее1. И так  как  о причине  нового  содержания  сладостно слышать, я
скажу о ней так кратко, как только смогу.
     XVIII
     По причине того,  что на моем лице многие  прочли тайну  моего  сердца,
некие  дамы,  собравшиеся,  чтобы  приятно  провести  время  в  своем кругу,
прекрасно знали мои чувства, тем  более что каждая из них присутствовала при
многих моих поражениях.  Как бы ведомый фортуной,  я проходил вблизи, и одна
из благородных дам, отличавшаяся веселой  и любезной речью, позвала меня.  Я
приблизился к ним и, увидев, что  моей благороднейшей госпожи не было  среди
них,  почувствовал вновь уверенность  в  себе. Тогда  я  приветствовал  их и
спросил, что им  угодно. В  том обществе было много дам. Некоторые смеялись.
Другие смотрели  на меня,  ожидая,  что я  скажу. Иные  разговаривали  между
собой.  Одна  из них,  обратив на  меня  свой взор и  назвав  меня по имени,
произнесла  следующие  слова:  "Какова  цель твоей  любви,  если  не  можешь
выдержать присутствия твоей дамы? Скажи нам, так как цель такой любви должна
быть  необычной и небывалой". И когда вопрошающая умолкла, не только она, но
и  все другие дамы  ожидали  моего ответа, и  ожидание  это отразилось на их
лицах.  Тогда я  сказал:  "О дамы, целью моей  любви раньше было приветствие
моей госпожи, которая, конечно, вам известна. В приветствии этом заключались
все  мои желания. Но  так как ей угодно было отказать мне в  нем, по милости
моего владыки Амора, мое блаженство я сосредоточил в том, что не может  быть
от меня отнято". Тогда дамы начали разговор между собой, и, подобно тому как
мы видим иногда ниспадающую с неба, смешанную с прекрасным снегом воду, так,
казалось мне, я слышал,  как исходили  слова их,  мешаясь с  воздыханиями. И
после того, как они некоторое время разговаривали между собой, та дама,  что
первая обратилась ко  мне, произнесла: "Мы просим тебя, чтобы ты сказал нам,
где пребывает  твое  блаженство". Я  ответил им лишь следующее:  "В  словах,
восхваляющих мою госпожу". Тогда обратилась ко мне та, что говорила со мной:
"Если сказанное  тобой -- правда, те стихи, которые ты посвящал ей, изъясняя
свое душевное состояние, были бы сложены иначе и выражали бы  иное"1. Тогда,
размышляя об этих словах, я удалился почти пристыженный и шел, говоря самому
себе: "Если столь велико  блаженство в  словах, хвалящих мою госпожу, почему
иною  была моя речь?" Тогда я решил избирать  предметом моих речей  лишь то,
что  могло  послужить  для  восхваления  благороднейшей  дамы.  После долгих
размышлений мне показалось, что я обратился к слишком высокой теме, для меня
непосильной, и не решался приступить к ней. Так  я пребывал несколько  дней,
желая слагать стихи и страшась начать.
     XIX
     Через  некоторое  время,  когда  я  проезжал  по дороге, вдоль  которой
протекала  быстрая и  светлая река1,  меня  охватило такое  сильное  желание
слагать стихи, что я принялся думать, как мне следует  поступать, и я решил,
что говорить о совершенной даме надлежит, обращаясь к дамам во  втором лице,
и не ко всем дамам, а лишь к тем из  них, которые наделены благородством.  И
тогда мой язык  заговорил как бы  сам собой и произнес:  "Лишь с дамами, что
разумом любви  владеют"2. Эти слова  я удержал в памяти с большой  радостью,
решив  воспользоваться ими для начала. Возвратившись в упомянутый  город,  я
размышлял несколько  дней,  а  затем  приступил к сочинению канцоны3 с  этим
началом, сложенной так, как будет ясно ниже, когда я приступлю к ее делению.
Канцона начинается: "Лишь с дамами..."

     Лишь с дамами, что разумом любви
     Владеют, ныне говорить желаю.
     Я сердце этой песней облегчаю.
     Как мне восславить имя госпожи?
     5 Амор велит: "Хвалений не прерви!"
     Увы! я смелостью не обладаю.
     Людей влюблять я мог бы -- не дерзаю,
     Не одолев сомненья рубежи.
     Я говорю канцоне: "Расскажи
     10 Не столь возвышенно о несравненной,
     Чтоб, устрашась, ты сделалась презренной,
     Но стиль доступный с глубиной свяжи.
     Лишь благородным женщинам и девам
     Теперь внимать моей любви напевам!
     15 Пред разумом Божественным воззвал
     Нежданно ангел: "О Творец Вселенной,
     Вот чудо на земле явилось бренной4;
     Сиянием пронзает небосвод
     Душа прекрасной. Чтоб не ощущал
     20 Неполноты Твой рай без совершенной,
     Внемли святым -- да узрят взор блаженной"5.
     Лишь Милосердье защитит наш род.
     Скажи, Господь: "Настанет скорбный год.
     Ее душа с землею разлучится;
     25 Там некто утерять ее страшится
     Среди несовершенства и невзгод.
     В аду он скажет, в царстве злорожденных,--
     Я видел упование блаженных"6.
     Ее узреть чертог небесный рад.
     30 Ее хвалой хочу я насладиться.
     И та, что благородной стать стремится,
     Пусть по дорогам следует за ней,
     Сердца презренные сжимает хлад.
     Все низменное перед ней смутится.
     35 И узревший ее преобразится
     Или погибнет для грядущих дней.
     Достойный видеть -- видит все ясней,
     В смиренье он обиды забывает.
     Ее привет все мысли очищает,
     40 Животворит в сиянии огней.
     Так милость Бога праведно судила:
     Спасется тот, с кем дама говорила.
     "Как воссияла эта чистота
     И воплотилась в смертное творенье!" --
     45 Амор воскликнул в полном изумленье:
     "Клянусь, Господь в ней новое явил"7.
     Сравнится с ней жемчужина лишь та,
     Чей нежный цвет достоин восхищенья8.
     Она пример для всякого сравненья,
     50 В ее красе -- предел природных сил,
     В ее очах -- сияние светил,
     Они незримых духов порождают,
     Людские взоры духи поражают,
     И все сердца их лик воспламенил9.
     55 И на лице ее любовь алеет,
     Но пристально смотреть никто не смеет.
     Канцона, с дамами заговоришь,10
     Прекрасными, как, верно, ты хотела.
     Воспитанная мной, иди же смело,
     60 Амора дочь, пребудешь молодой.
     И тем скажи, кого ты посетишь:
     "Путь укажите мне, чтоб у предела
     Стремления хвалить я даму смела".
     Не замедляй полет свободный твой,
     65 Где обитает подлый род и злой,
     Откройся тем, кто чужд забаве праздной,
     К ним поспеши дорогой куртуазной.
     Тебя немедля приведут в покой,
     Где госпожа твоя и твой вожатый,
     70 Замолвить слово обо мне должна ты".

     Для  того чтобы эту канцону сделать доступнее пониманию, я разделю ее с
большим искусством, чем все  ей предшествовавшие. Сперва я разделю ее на три
части, так  чтобы первая служила введением к последующему; во второй части я
заключу само повествование, третья  же явится как  бы  служанкой  предыдущих
слов. Вторая начинается  так: "Пред разумом Божественным воззвал  / Нежданно
ангел..."; третья: "Канцона,  с дамами заговоришь..."  Первая часть содержит
четыре подраздела: в первом я разъясняю, к кому я намереваюсь обратить слова
о моей даме, не скрыв причину, к этому меня побуждающую; во втором я говорю,
что я чувствую, размышляя о ее достоинствах, и как поведал бы о них, если бы
не  терял  смелости;  в третьем я открываю, как,  по  моему мнению,  следует
говорить о ней, чтобы страх мне не помешал; в четвертом, повторив еще раз, к
каким  лицам я обращаюсь, я  открываю  причину,  заставляющую  меня  избрать
именно  их.  Второй   начинается:  "Амор   велит...";  третий:   "Я   говорю
канцоне..."; четвертый: "Лишь  благородным женщинам и девам..." Затем, когда
я вымолвил: "Пред  разумом  Божественным воззвал  /  Нежданно  ангел...",  я
начинаю  повествование об  этой даме.  И  эта часть имеет два  подраздела: в
первом  я говорю, что  о ней думают на небесах, а во втором  -- что думают о
ней на земле, начиная: "Ее узреть чертог небесный рад". Вторая часть делится
на два подраздела; таким образом, в первом  я говорю о благородстве ее души,
упомянув о  некоторых ее  чудесных проявлениях; во втором --  о  ее телесном
благородстве и равным образом о ее красоте следующими словами: "Как воссияла
эта  чистота..." Вторая эта часть содержит также два подраздела: в  первом я
повествую о  красоте, свойственной всему ее облику, во втором -- о  красоте,
воссиявшей  в  ее  облике,  следующими  словами:  "...в  ее очах  --  сияние
светил..." Эта  вторая  часть  делится на две: в одной я говорю  о  ее очах,
источниках  любви;  во   второй  я  прославляю  ее  уста,  которые  являются
предельной целью Амора. И чтобы устранить всякий порочный помысел, я напомню
читателю  о том, что написано  было выше,  когда  я говорил, как приветствие
этой  дамы, проистекающее  от  уст  ее, стало пределом  моих  желаний  в  те
времена, когда я  мог ему  внимать. Затем,  после  стиха: "Канцона, с дамами
заговоришь...", я прибавляю  станцу, являющуюся  служанкою  других.  В ней я
открываю, что я жду от канцоны. Так как последняя часть вполне понятна, я не
буду утруждать  себя дальнейшими  разделениями, хоть и не сомневаюсь в  том,
что следовало  бы  прибегнуть к более подробному расчленению, чтобы читающие
могли  лучше  уразуметь  мою  канцону.  Все же  если найдутся  читатели,  не
одаренные  достаточным  разумом  для  того,  чтобы ее понять с  помощью  тех
делений,  которые я  уже обозначил,--  я  не  стану сетовать.  Пусть  они ее
отложат  в сторону; я  и так страшусь, что слишком многим я открыл  ее смысл
при помощи этих разделений и что она прозвучит для слишком многих ушей".
     XX
     Когда эта канцона  стала  достаточно известна людям, ее услышал один из
моих друзей. Он стал просить меня, чтобы я  сказал, кто такой Амор. Конечно,
он переоценивал мои силы благодаря слышанному им обо мне. Тогда, размышляя о
том, что после предыдущей  темы достойно избрать другую, говорящую об Аморе,
а также  приняв  во  внимание, что  другу  моему следует  услужить, я  решил
сложить  слова,  в которых я говорил бы о сущности любви; и  так  я  написал
сонет, начинающийся: "Любовь и благородные сердца..."

     Любовь и благородные сердца --
     Одно, сказал поэт в своей канцоне.
     Так разум, по ученью мудреца1,
     4 С душой неразделим в духовном лоне.
     Природа сердце превратит в дворца
     Палату, где сам Бог любви на троне.
     Порою царство длится без конца,
     8 Но иногда не верен он короне.
     Затем в премудрой даме красота
     Пленяет взор и в сердце порождает
     11 Тот дух любви, что связан с ней навек;
     Растет и крепнет властная мечта.
     И в сердце дамы также возбуждает
     14 Любовь достойный чувства человек.

     Этот сонет делится  на  две части. В  первой  я говорю  о потенциальном
состоянии Амора