Короткая осень проходит, ревнивая, лисья,
Короткая осень, короткий житейский урок.
И падают листья, тяжелые, мокрые листья,
И пишут «мы были!» под грузным движеньем сапог.
Цвета исчезают, тускнеют, бледнеют — мы были!,
Их, кажется, смыли дожди, проливные дожди.
Потеря тепла окупается болью предкрылий,
Минуты стареют — мы были! — Но ты еще жив,
Напой о себе, расскажи, мы ведь здесь не чужие,
О детстве, о планах — мы были! Оставь мне себя,
Оставь мне на память кварталы почти нежилые,
Оставь мне любовь или слово, оставь мне хоть взгляд.
Но падают листья — мы были! Кончается время
Осенних скитаний — мы были! Осенних стихов,
А я все стою между злом и добром, между всеми,
В попытке запомнить — мы были! Запомнить светло.
А люди идут и идут. Или падают листья?
И хочется все сохранить, сохранить навсегда:
Осины и руки, и время, березы и лица,
И осень, короткую осень, беду или дар.
Но люди идут — это листья в последнем этюде,
Но время простыло, промокло, меняет окрас,
Идут отчужденные люди, уставшие люди,
Все дальше идут и зачем то уходят от нас.
Уже не дослышать их, не добежать, не доехать,
Но что-то звучит и звучит, не дает мне забыть,
Звучит несмолкающим эхом, прощающим эхом:
Мы были! мы были! мы были. мы были. мы бы…

Аль Квотион   

Исписанными желтыми страницами 
Осенних листьев и осенних лиц
Мы станем завтра. Плакать? Веселиться ли?
Бежать до новых мысленных границ?
Любить или вернуться в одиночество,
И молча видеть, как тоскует век,
Как Богово немыслимое зодчество
Ломает неуместный человек.
Мы потеряли что-то между смыслами.
Душа ушла, в бездомный дождь ушла.
Бог прячется, как только слышит выстрелы,
И в мире наступает тишина.
И в мире все — непонято, не принято,
И в мире мы — чужие для чужих.
И мир разрезан по законам прибыли,
И в мире я — над пропастью во ржи.
А в пропасти — глобальная кастрация
Ума и чувств. Постой, останься тут.
Бог умер? Скальпель. Свет. Реанимация.
Рот в рот. Вдыхая жизнь и красоту.

Аль Квотион   

Шагая по стеклам разбитых прелюдий,
Не веря уже ни газетам, ни людям,
Из боли любви и земного бессилья
Она собирала непрочные крылья.
Грустила тайком, не любя театральность,
По шрамам и ссадинам знала реальность:
Закрытые перед лицом ее двери,
Вкус смерти последней отчаянной веры,
И чуждость свою, и свою одинокость,
Разбитый в побеге от прошлого локоть.
А кошка у ног неизвестной породы
Учила ее чувству гордой свободы,
Учила гулять по обшарапнной крыше,
Учила, что люди почти что как мыши,
И если любить, то не жалких, не слабых,
И если уж падать, то только на лапы.
Они уходили вдвоем вдоль прибоя,
Прозрачные крылья сжимая в ладонях,
Вдоль долгого неба, осенних морозов,
Шагая по стеклам, по людям, по звездам.

Аль Квотион

Поезд. Отражение моего лица до простоты гармонично вписывается в меняющийся пейзаж за окном. И, пожалуй, это одно из самых завораживающих зрелищ, которые встречал я в своей жизни. Может потому, что это самая легкодоступная форма некоторого триединства: возможности увидеть сквозь собственное лицо мир, этакого интуитивного единения с бытием, нереальности, эфемерности собственных черт в черной глубине стекла и медленного движения, олицетворения сакрального пути человеческой жизни. А может потому, что уют желтого света и негромких человеческих голосов за спиной в сочетании с некоторой мистичностью бледного призрака в окне, сквозь губы которого просвечивают случайные огни, а из глаз поднимаются опрокинутые в ночь деревья, создает ни на что не похожее то ли настроение, то ли состояние, в котором светлая грусть вечного скитальца легко накладывается на задумчивость усталого философа, вдруг превращаясь в легкую тень самой мимолетной, самой невесомой улыбки, больше похожей на фантом, вымысел на грани с истиной. Как бы то ни было, поезд. Полустанки надежд, остановки доверия, и ночь, ночь, ночь за окном, ночь тишины, ночь одиночества и щемящей случайности и временности всех попутчиков. Они сойдут очень скоро, и что останется во мне от этой девочки с весенней улыбкой и озорными глазами, от этого юноши, ушедшего в себя и бормочущего стихи, от этого мужчины с морщинками былого смеха возле глаз, угощающего всех пассажиров ярко красными яблоками, от этой стареющей женщины, отчаянно набирающей текст на мониторе своего телефона. Но поезд неумолимо движется дальше, мое отражение пристально смотрит мне в глаза, голоса людей становятся все тише, все отдаленнее. Пора. Моя остановка.

(с) Аль Квотион