Там, где овраги темны да ручьисты,
там, где ручьи речисты да чисты,
там, где птицы молчат,
родила одной ночью волчица
трёх лопоухих волчат.

Месяц светил бледный да блудный,
дебри сморил сон беспробудный,
белка заснула в дупле.
Не спала со щенками волчица,
вылизывая их во мгле.

Потом свирепела над логовом вьюга.
Слепые волчата, трясясь от испуга,
молока из сосцов напились
и, сопя да икая от сытости,
под брюхом спать улеглись.

Дремала волчица, но чуткие уши
ловили малейшие звуки снаружи
возле волчьего логова.
Но вместо поступи мужа -
лишь дуба скрип толстоногого.

А волк в это время, зажатый в капкане
на волчьей тропе между пеньками,
яростно бился и молча
в лютом, смертельном отчаянии,
судьбе не сдаваясь волчьей.

Подкралась беда тихой, снежною сапой.
Теперь с перебитой переднею лапой
он цепь рвёт да снег жадно лижет,
да слушает дебри сторожко:
не заскрипят ли лыжи?



В алой крови был снег разрыхлённый,
стонали в агонии ели да клёны
под злобной, слепящей пургою.
Рассвет замаячил зелёный
над тёмной, бессонной тайгою.

Кто знал, что с пургою несчастье примчится?
Тоскою объята, лежала волчица,
волчат не решаясь бросить.
С каждым может такое случиться.
Беда никого не спросит.

Не в силах терпеть пустоту и тревогу,
волчица решилась идти на подмогу
пропавшему в зарослях мужу.
И, помолясь волчьему Богу,
она побежала в стужу.

Нет, не к добру быстро светало.
Следы за волчицей пурга заметала,
засыпая снегами логово-
Волку бегущему - волково,
Богу парящему - богово.

И вот, отбежав подальше от дома,
она в небеса завыла со стоном:
- Что же ты, Бог наш волчий,
оставил меня одинокой
коротать мои вдовьи ночи?!

Провой мне с небес, неистовый Боже,
разделит ли муж со мной брачное ложе?
Мало ль тебе мы крови
жертвовали на охоте,
чтоб жить мне одной век вдовий?

Так выла она с минуту иль боле,
вещая снегам о своей волчьей доле,
как вдруг из далёкой чащи
донёсся призыв, полный боли,
душу и кровь леденящий.

Проваливаясь по брюхо в сугробах,
она понеслась, позабыв о тропах,
призыва признав всевластье,
к тому, кто зачал детей в ней,
к тому, кто дарил ей счастье.

Как сердце её закричало от боли,
когда она встретила мужа в неволе,
в крепком капкане зажатого,
ждущего в тихой тоске
в ад или в рай провожатого!

Он посмотрел в её жёлтые очи.
Он застонал и рванулся, но прочен
был на капкане замок.
Тогда прохрипел он: "Беги же!
Беги"! И, потупясь, замолк.

Но волчица, кипя лютою злобой,
прорычала в ответ: "Прогони, попробуй!
Тебе ли в капкане страстей
указывать мне, что делать?!
Матери наших детей"!

"Ну, что же-- вздохнул он.-Делай, что хочешь.
Но помни, что путь здесь от пули окончишь
в попытке своей бесплодной,
отдавая наших волчат
в логово смерти голодной".

Но самка, зажмурившись крепко со страху,
в пленённую лапу вонзилась с размаху
и, взвыв от его боли,
резанула клыками, как бритвой,
самца перебитую голень.

Потом она, плача, рядом сидела,
а он свою рану лизал то и дело,
отвернувшись мордой к берёзам,
чтобы она, не дай Боже,
не узрела в глазах его слёзы.

Внезапно донёсся охотников запах,
и волк захромал на трёх своих лапах
за верной своей волчицей,
пробивающей грудью тропу
к ручью, что к оврагу мчится.

Они по ручью шли дальше от логова,
пока не дошли до брега отлогого
тихой таёжной речки,
где ели стояли в снегу,
как восковые свечки.

Потом они сделали круг до оврага
по полю, по снежному дну буерака.
И волк уже полз за волчицей,
потеряв в пути много крови,
что продолжала сочиться.

И след их кровавый скрывала позёмка,
и вьюга весенняя пела в потёмках
о верности и о любви их.
А в логове ждали волчата:
голодные, но живые.

Так март пролетел, и снег тихо стаял.
Волчица успешно охотилась в стае,
а волк обучал волчат
охоте на диких уток,
мышей и резвых зайчат.

Его все прозвали Трехлапым папой.
Давно он привык жить с короткою лапой,
но думалось год из года,
что дороже лапы свобода.

А по ночам ему снился
капкан, в котором он бился,
и вползали в ночные грёзы
волчицы любимой слёзы.