подруга упорхала за несколько тысяч километров

ною.

переживем как-нибудь эту новость

от встречи до встречи.

мне сказали
что ты меня все еще любишь
что ты звонишь
когда меня нету дома
читаешь мои любимые книги
чтобы быть внутренне ближе
ходишь за мной по пятам
в офисе и магазине
к знакомым

говорят, тебя даже видели рядом со мной
весной
на гриле
далеко за городом
и даже на конференции по недвижимости в париже

и это
несмотря на то
что мы друг с другом практически не говорили
и по известным причинам
я в ближайшем будущем тебя, как мне кажется, не увижу

хочешь узнать почему?

потому что на мокрой дороге в ригу
тебя разорвало, размазало, разбросало
и перемешались в единую массу волосы, мясо, кости
и какое-то даже сало
и отдельно лежала оскаленная голова

потому что я был на похоронах
как положено
покупал цветы

потому что 
два года уже мертва

но

может быть, это все-таки правда

потому что какой-то странный
травянистый запах
бывает в ванной

ранним утром
я иногда захожу на кухню

там
внезапно
вымыты все тарелки
и накурено
и съедена вся халва.
 

уезжаю. свободное время и свободные мысли.

чужие города приносят вдохновение.

LOS ANGELES ANNA S FEBRUARY 2009

krasota 

2. Любовь (Расцвет)
Падение и взлет моей любимой девушки 60-х
 
А: Пойдем погуляем? На улице просто чудесно.
Б: Нет.
А: Хорошо.
 
Тэкси из Чарльстона, Южная Каролина, – красивая стеснительная дебютантка – ушла из семьи и приехала в Нью-Йорк. В ней была поразительная пустота и ранимость, которые делали ее отражением интимных фантазий любого. Тэкси могла быть всем, чем захотите, – девочкой, женщиной, умной, глупой, богатой, бедной – всем, чем угодно. Она была чудесным, прекрасным чистым листом. Мистика превыше всякой мистики.
Еще она была потрясающей лгуньей; она просто не могла сказать ни о чем правду. А какая актриса! Она могла по-настоящему заплакать. Каким-то образом она всегда могла заставить тебя ей поверить – так она и получала то, что хотела.
Тэкси изобрела мини-юбку. Она пыталась доказать своей семье в Чарльстоне, что может жить без денег, поэтому она шла в Нижний Ист-Сайд и покупала самые дешевые вещи, которыми оказывались детские юбочки, талия у нее была настолько тонкая, что они были ей впору. Пятьдесят центов за юбку. Она первой стала носить балетное трико в качестве полноценного костюма, одевая при этом крупные серьги, что придавало костюму нарядный вид. Она была новатором – как по необходимости, так и для забавы, и толстые журналы мод сразу же подхватили ее имидж. Она была просто невероятна.
Нас познакомил общий приятель, который только что заработал целое состояние на рекламе новых бытовых электроприборов во время телевикторин. Один только взгляд на Тэкси – и я увидел, что у нее проблем больше, чем у любого другого человека, которого я когда-либо встречал. Такая красивая и такая больная. Я был на самом деле заинтригован. Она жила не по средствам. У нее все еще была милая квартирка на Саттон Плейс, а время от времени она уговаривала кого-нибудь из богатых друзей поделиться деньгами. Как я уже сказал, она могла разрыдаться и получить все, что хотела.
Вначале я не представлял, сколько наркотиков принимает Тэкси, но когда мы стали видеться чаще, я начал понимать, насколько серьезные у нее проблемы.
На втором месте по важности после приема наркотиков для нее было иметь наркотики. Хранить их. Она прыгала в лимузин и мчалась к Филли, все дорогу хныча, что у нее нет амфетаминов. И уж не знаю как, она всегда их получала, по-тому что в Тэкси было что-то такое, необъяснимое. Затем она добавляла их к фунту таблеток, которые хранила на дне сундучка. Один из ее богатых друзей-спонсоров даже попытался пристроить ее в модельный бизнес, чтобы она разработала собственную коллекцию одежды. Он купил мастерскую на 29-й стрит у какого-то модельера, который приобрел право совладения недвижимости во Флориде и хотел поскорее уехать из города. Друг-спонсор взял на себя управление всей мастерской с семью швеями за швейными машинками и привел Тэкси, чтобы начать разрабатывать модели. Техническая сторона дела была налажена, Тэкси оставалось, собственно, только одно – дизайн моделей, что по сути означало повторить модели костюмов, которые она придумывала для себя.
Но она стала раздавать «дозы» швеям и играть с бутылками бусин, пуговиц и отделок, которые прежний хозяин оставил валяться вдоль стен мастерской. Нечего и говорить, что бизнес зачах. Большую часть дня Тэкси проводила в центре, в ресторане Ройбенса, заказывая тамошнее коронное блюдо «сандвичи знаменитостей» – она предпочитала «Анну-Марию Альбергетти», «Артура Годфри», «Мортона Дауни», а после каждого сандвича бегала в туалет и совала пальцы в горло, чтобы ее стошнило. Ее преследовал страх пополнеть. Она ела и ела на пирушке, а потом ее рвало и рвало, потом она принимала четыре убойных дозы и отключалась на целых четыре дня. Тем временем ее «друзья» приходили и рылись в ее сумочке, пока она спала. Когда она просыпалась через четыре дня, то отрицала, что спала.
Сначала я подумал, что Тэкси запасается только наркотиками. Я знал, что накопительство – своего рода эгоизм, но думал, что так она поступает только с наркотиками. Я видел, как она умоляла знакомых об одной дозе, а потом шла и засовывала ее на дно сундучка в отдельном конвертике с датой. Но в конце концов я понял, что Тэкси жадна абсолютно во всем.
Однажды, когда она еще занималась моделированием одежды, я пришел к ней в гости со своей подругой. По всему полу было рассыпано множество обрезков бархата и атласа, и моя подруга спросила, нельзя ли ей взять лоскуток подходящего размера, чтобы сделать обложку для словаря. На полу были тысячи обрезков, наши ноги утопали в них, но Тэкси посмотрела на нее и ответила: «Лучше это сделать утром Зайди утром и поищи в мусорном контейнере перед дверью, наверняка что-нибудь найдешь».
В другой раз мы ехали в такси, и она плакала, что у нее нет денег, что она бедная; она открыла сумочку, чтобы вытащить бумажный носовой платок «Клинекс», и я случайно заметил прозрачный пластиковый кошелек, набитый зелеными. Я не стал ничего говорить. Какой смысл? Но на следующий день я спросил у нее: «Что случилось с прозрачным кошельком, набитым деньгами, который был у тебя вчера?» Она ответила: «Его украли вчера вечером на дискотеке». Она никогда не могла сказать правду.
Тэкси собирала лифчики. Она хранила штук пятьдесят лифчиков разных оттенков бежевого – от бледно- и темно-розового до кораллового и белого – в чемодане. На всех лифчиках были ценники. Она никогда не срезала ценники даже с вещей, которые носила. Однажды той самой подруге, которая просила у нее лоскуток, понадобились деньги, а Тэкси была ей должна. Тогда она решила отнести лифчик, на котором еще болтался ярлык «Бендел», обратно в магазин и получить за него деньги. Когда Тэкси отвернулась, она засунула его в сумку и поехала в центр. Она зашла в бельевой отдел и объяснила, что подруга попросила ее вернуть лифчик, – сама она носила далеко не нулевой номер, это было заметно. Продавщица исчезла минут на десять, вернулась с лифчиком и какой-то бухгалтерской книгой и сказала: «Мадам, этот лифчик был куплен в 1956 году». Тэкси была собирательницей.
У Тэкси было невероятно много косметики в сумочке и сундучке: 50 пар накладных ресниц, разложенных по размерам, 50 флакончиков туши, 20 брикетов туши, все оттенки теней, когда-либо выпущенные «Ревлоном», – перламутровые и обычные, матовые и блестящие, 20 коробочек румян «Макс Фактор»… Она проводила часы над своими косметичками, на все приклеивая скотчем ярлычки, протирая и начищая бутылочки и коробочки. Все должно было выглядеть безупречно.
Но она не заботилась о том, что находилось ниже шеи.
Она никогда не принимала ванну. Я говорил: «Тэкси, прими ванну». Открывал кран, она входила в ванную со своей сумочкой и оставалась там целый час. Я орал: «Ты в ванне?» – «Да, я в ванне». Плеск-плеск. А потом я слышал, как она на цыпочках ходит по ванной, смотрел в замочную скважину, и оказывалось, что она стоит у зеркала и накладывает макияж поверх того, что уже покрывает толстым слоем ее лицо. Вода никогда не касалась ее лица – только очищающие тонкие бумажные салфетки, снимающие жир, но не косметику. Вот ими она и пользовалась.
Через несколько минут я снова заглядывал в замочную скважину – она переписывала свою записную книжку или чужую, это не имело значения, или сидела с желтым блокнотом и составляла список всех мужчин, с которыми побывала в постели, подразделяя их на три категории – «спали», «трахались» и «обнимались». Если она делала ошибку в последней строчке и запись выглядела неаккуратно, она вырывала страницу и начинала сначала. Через час она выходила из ванной, и я говорил: «Ты не приняла ванну», хоть и понимал, что говорить бесполезно. «Нет, как же, я приняла ванну».
Однажды я спал в одной постели с Тэкси. Кто-то ее домогался, а она не хотела с ним спать, поэтому залезла в кровать в соседней комнате, где лежал я. Она уснула, а я не мог перестать смотреть на нее, потому что был завороженно напуган. Ее руки все время двигались, они не могли заснуть, не могли остановиться. Она постоянно чесалась, оставляя на коже следы ногтей. Через три часа она проснулась и сразу сказала, что не спала.
Тэкси отошла от нас, когда начала встречаться с певцом-музыкантом, которого можно описать только как Абсолютную поп-звезду – возможно, всех времен, – который тогда быстро обрел славу по обе стороны Атлантики своего рода Элвиса Пресли для интеллектуалов. Мне не хватало общества Тэкси, но я сказал себе: наверное, хорошо, что сейчас о ней заботится кто-то другой, потому что, быть может, у него это получается лучше, чем у нас.
Тэкси умерла несколько лет назад на Гавайях, куда один крупный промышленник отвез ее «отдохнуть». С тех пор, как мы расстались, прошло уже много лет.
1975.

Читать далее

Господи, ну почему я всегда опаздываю? Я когда-нибудь приду куда-нибудь вовремя?

июль. ночь. окно открыто. на свет моей шарообразной люстры слетаются мотыльки. это не даёт покоя моей кошке.

а мне не даёт покоя сверхсочный. таких в моей жизни - пересчитать по пальцам одной руки.

вчера все напились и накурились. хаха,все говорили, что я была "на стиле"

что-то в этом есть

 чертовы деньги. вечно из-за них расcтраиваешься

есть у меня один такой знакомый, с которым видимся мы несколько раз в год. и так странно получается, каждый раз как-будто вижу его впервые и каждый раз будто только познакомилась с ним.. нравится мне это..

я решила отрастить челку. и я больше не буду стричься.

вот оно

где же дождь? так нужен дождь! не остыть без дождя..

жара стоит две недели, я сдала экзамены, хочется уже дождя

как-то пусто сегодня и в последние дни..

Рано, очень рано, когда улицы еще пустые и все спят в своих больших домах, маленьких квартирках. Мы идем по прямым линиям, переходим дороги, заглядываем в окна закрытых магазинов и еще не проснувшихся кафе. Всю ночь шел дождь – вместо колыбельной он барабанил по крыше машины, в которой мы проснулись этим утром. Мы идем молча, мы держимся за руки, чтобы не потеряться.
Двери еще не открылись, а лица случайных прохожих еще не успели захлопнуть створки – и по ним можно читать мысли, угадывать судьбы.
Вот мы проходим бесконечнооконный серый дом, у его стены лежит ватное одеяло в полоску, под одеялом спит женщина, положив ладони под голову, а рядом стоит белая чашка с отколотым краешком. Мы идем бездумно и бесцельно, мы просто идем, и поэтому ходим по кругу, как всякий заблудший – и снова серый глазастый дом, и опять лишенная края чашка.
Проголодавшись, мы заходим в кафе. Коричнево-желтые обои, деревянная мебель, букеты сухих цветов – похоже на антикварный магазин.
За одним из столиков – седой антикварный старичок, ранняя пташка, читает газету, смешивая дым сигареты и кофе. Мы тоже заказываем кофе, а еще - яичницу с беконом и тосты.
Мы молчим, смотрим. На столе стоят перец, соль, кетчуп и горчица. Он шутит: мадам, хотите ли вы наше фирменное блюдо – кетчуп под горчичным соусом, все отлично проперчено и посолено, и абсолютно бесплатно. Наконец приносят еду, пахнет очень вкусно: тосты с тонкой золотистой корочкой, бекон – изогнутое багряное кружево с пузырьками горячего масла. Он говорит: здорово вот так вот завтракать вдвоем в Нью-Йорке. Я смотрю на часы, они показывают семь утра – и этого не может быть, потому что только что, совсем недавно, было всего пять тридцать. Пальцы должны найти опору, и вот они выдергивают из вазочки желтую салфетку. Из нее выходит небольшой желтый самолетик с мягкими крыльями.
А потом мы идем дальше, и улицы постепенно густеют прохожими, наполняются жизнью, музыка вокруг меняет ритм. Мы идем быстрее, чтобы успеть – и руки сжимаем крепче, чтобы не потеряться. Успеть вот так намолчаться, успеть побыть рядом в чужом городе, запомнить теплоту ладошек и прохладу утреннего ветра.
Но утро становится днем, а день – вечером.
И я уже смотрю в круглое окно самолета, за окном – круглое небо и кусок крыла, которое уносит меня домой.
А он едет по темной дороге, видит, как зажигаются чужие окна и фонари на улицах. Его светлые волосы перебирает ветер, потому что утром, выходя из машины, я забыла закрутить створку окна на правой дверце. На пустом переднем сиденье лежит мой салфеточный самолетик. Скоро его сдует сквозняком... 

мои самые мудрые решения дохнут при запахе твоих духов..

Природа чемодана такова,
Что в чемодане может жить сова
И две совы, и дважды две совы,
А пять уже не вместится, увы!

Природа чемодана так мудра,
Что в нём возможно жительство бобра.
А вот семьи бобров уже никак,
Ведь чемодан, простите, не чердак!

Природа чемодана так проста,
Что в нём уместна цапля без хвоста,
И полбобра, и унция совы,
А мы уже не вместимся, увы!