Итак, 7 января захавала аяваску. Хорошо так получилось - что именно тогда, когда дочь была дома, почему - позже сами поймете. Собиралась шестого, но варила весь день - сперва каапи, потом мимозу, потом упаривала - сожгла электричества еще, наверно, на сумму, уплаченную за компоненты. Пить, стало быть, седьмого. Но результат того стоил. Жизнь прекрасна и удивительна, и прекрасна именно потому, что удивительна - не знаешь, какую свинью она тебе в следующий раз подбросит. Ну, а из свиньи, понятное дело, уже потом можно сделать шашлык. В данном случае я, конечно, "напросилась" сама, но тут уж было так - вроде как прыгнуть с сарая. Не прыгну - решу, что многое недополучила.
В результате полусуточного варения вышло две баночки, одна - с жидкостью темно-бордового цвета, вторая - жижа цвета детской неожиданности. 07.01.08 в 12-00 (дня) выпила каапи - кислая, сволочь, желудок запричитал... Успокоила его несколькими глотками молока. Предупредила дочь, что меня сейчас будет колбасить, и легла в койку. Солнце сквозь раззанавешенные окна слепило глаза, и я прикрыла веки. И нифига. Даже тошноты нет. Я сосредоточилась на том, что оно должно действовать, меня должно затошнить и продристать (пока не начались глюки). Ага, ну, наконец-то! То и другое сделала еще в ясном сознании. После этого со спокойной совестью выпила мимозу, и ее запив молоком (вот такая я извращенка). Накатило почти сразу. Я ждала змей, а пошло совсем другое. Ни змей, ни сороконожек, ничего подобного - все гораздо жестче, грубее и понятнее.
Началось с ясно слышимого крика: "Один, сука, где Валгалла?!" - орал убитый парень на карусели миров. Я видела одновременно его, видела (со стороны), как его убили и видела себя им - еще помнила удар по затылку и воспринимала ускоряющуюся до дурноты карусель. Ему надо было просто спрыгнуть, и любой из миров стал бы его домом, но он был ошарашен и медлил. Я сморгнула видение и открыла глаза. Все вокруг окрасилось в мерзкие разделенные цвета, серый стал сборищем точек от красного до фиолетового через зеленый, все остальные цвета тоже представляли из себя крайне убогую графику времен всеобщего ДОСа. Точки мигали, их становилось все больше, и раздражали они жутко. Дочь слушала какую-то клубную музыку - и так-то убогая мелодия разделилась на механические однотонные звуки, идущие параллельно, и напрягающие еще сильнее. Закрыла глаза, думая увидеть змей или хотя бы фракталы - хренушки! Какая-то мерзкая компьютерная бесконечная игрушка перед закрытыми глазами, смесь тетриса и си-ди-мана. И ускоряется все время, как карусель миров перед убитым парнем. А мне, вот обязательно, надо пройти этот уровень... поняла, что "загоняюсь", открыла глаза, встала. Шатает от стены к стене. Я к дочери: собирайся, пройдемся по улице. Она: ты, мать, сдурела - в таком виде? Я говорю: не спорь, пошли. Оделись, прошли вокруг дома, живые ветви и непараллельные линии снежных наносов на обочине отбили малость эту навязчивую механистичность, хотя, чувствую, все вокруг меня "морфится" все сильней. Искажается форма, и разделяются цвета.
Пришли домой. Разделась, легла, закрыла глаза. Точек нет, но появились механические какие-то фракталы. Однотонные и монохромные (фиолетовые), мерзкие в своей монотонности. Открыла глаза - все в таких разводах, все до идиотизма мертвое и механическое. Закрыла глаза - еще фиговее, любая возникающая петля, малейший штрих - предсказуем, одно за одним, одно и то же. Дурная бесконечность. И не избавиться от этого кошмара... А тут еще сосед наш, птичка гнездовая, начал стену сверлить. Та же монотонность, только в звуке, растиражированная на десяток разделенных тонов. А рассудок обострился, как ангина от мороза. Затылок горит, в теле тоже жар. Хорошо, что обострился... Благодаря этому я, наконец-то, поняла, что встретилась с самым моим большим страхом.
Я думала, мой страх будет большим и черным зверем, или мерзким насекомым, или даже гнилой трясиной, а он, оказывается - дурная бесконечность механического повторения в своей бессмысленной предсказуемости. Ну и тупка же я! А ведь все так просто - вспомнить детский сон, где меня запирают в пустой комнате, где за окнами - белая пустота. Замкнутый внутрь себя рассудок вынужден наблюдать только то, что он и без того знает - самого себя. И без конца повторять одно и то же, без возможности остановиться. А что дает нам неожиданность, что дает истинную случайность, отличающуюся от внутреннего "рандомайзера" тем, что она непредсказуема? Не та, что вписывается в кривую Гаусса, а которая никуда не вписывается? Только чужая воля. "Возлюби ближнего своего"... да не только ближнего, даже врага возлюбишь, когда попадешь в такую "одиночку". Хоть бы и дрался, обзывался, издевался - но был. Единственная настоящая ценность, в любых мирах, и по эту, и по ту сторону жизни - чужая воля, непредсказуемая, источник случайности, разрушитель монотонности. Информация - не упорядоченность и не хаос, она - признак живого, признак наличия другой воли рядом. Ага! Я расчленила страх! Комната ужасов превратилась в анатомичку, и скальпель - в моих руках! Здорово! И я увидела нечто-себя, держащее этот скальпель - и это был смеющийся бог. Именно смеющийся, и именно бог. Потому как он всем командует, а им - никто. Подносят проблему на блюдечке, просят - разреши! Он говорит: ты думай сюда, ты - сюда, ты это вспомни... и все решено. Я-думалка загоняется, тупит, а он на нее прикрикнет, пихнет, куда надо - и никаких загонов.
А страх-то еще не сдох, он и препарированный визжит и извивается, я этот визг слышу и он омерзителен. И никого рядом нет - дочь вышла в другую комнату и занимается своими делами. Да и вряд ли она могла бы мне помочь, когда я уже почти оторвалась от реальности, только едва слышу соседскую сверлежку. А фракталы однообразные мозги долбят, и башка раскалилась добела. Что делать, смеющийся бог? - "Не обращай внимания". - Как? - "Да так, пусть себе идет, пусть ты это видишь, пусть оно раскаляется и болит, а ты просто не обращай внимания. Откажись."
Вижу, но не обращаю внимания. Отказалась от зрения.
Слышу, но не обращаю внимания. Отказалась от слуха.
Ощущаю боль, но не обращаю внимания. Отказалась от тела.
Чувствую беспокойство, бьющееся во мне, ищущее выход наружу - отказаться от себя...
Крик.
Крик зерна.
НЕ ОТДАВАЙ МЕНЯ В ЧУЖИЕ РУКИ!
И я не отказываюсь. Я беру зерно и прячу его. Точнее - я просто не отказываюсь от себя. Ибо зерно - то, что кричит: я! Оно не помнит прошлого, оно лишь фиксирует настоящее и хочет будущего.
Крик зерна звучит всегда одинаково: "Я! Я - есть! Я - хочу быть!" И пока оно хочет быть, оно неуничтожимо. Чтобы исчезнуть, умереть, оно должно прекратить хотеть быть. И тогда эта смерть - смерть последняя и необратимая. Но захотеть этого зерно может лишь от огромной, воистину нечеловеческой боли. А она и на том свете - редка. От остальных болей можно избавиться, просто отключив, убрав на время из внимания "болящие", а, значит, разрушающиеся системы - чтобы сохранить главное. Зерно. И оно спит, лежит в "глубине земли", немое, "закуклившееся", а над ним бушуют вихри однообразных фракталов, но оно ни на что не обращает внимания, оно лишь изредка говорит себе: "Я. Я есть". Фэт Фрумос - пришло имя. Фрейр. Стоян. Иван-дурак, Иван, родства не помнящий. Просто Иван. "Спать в ожидании нового дня".
Кто-то меня трясет. Открываю глаза, будто свинцовые веки. Дочь. Я не чувствую, как она меня держит, я чувствую лишь сотрясение чего-то внутри черепушки.
- Как ты?! Я не могу нащупать пульс! Ты не дышишь!
- Всссэ в порядэ... Я буду дышать... Если не дышу долго, встряхивай.
Теперь зерно время от времени слегка "раскрывается", поднимается из глубин и вдыхает - с трудом, но вдыхает. Дочь (теперь уже, сегодня) сказала, что вдох был один раз в две-три минуты. И рожа у меня была реально синяя, а пульс не находился даже на шее. То есть, наверно, просто было очень низкое давление? ХЗ. Но зерно жило, и тело - тоже, "закуклилось", похолодело, но осталось годным для использования. Самый пик трипа я просто была зерном, погребенным в земле, под снегом и вьюгой, пролетающей высоко над ним. Я нашла-таки способ, как переживать большое страдание - и в этой жизни, и после нее, если таковые будут. Просто не обращать внимания на внешние оболочки, пусть "ветер" играет ими, как хочет. Просто стать зерном, лежащим в земле и под снегом и терпеливо ждущим весны.
Пик миновал. Фракталы превратились в стены пещеры. И в этой пещере разыгрался первый архетипический сюжет - похищение зерна. Какие-то мудаки с головами, как у кхултху, и с жалкими телами медуз схватили зернышко и, мерзко хихикая, потащили к себе. Смеющийся сделал лишь шаг, протянул руку и вырвал зерно у них. Они кинулись на него - возвращать. Смеющийся дохнул на них - из его рта вырвалось пламя - медузки поплавились в лужицы и пропали.
Второй архетипический сюжет. Путь зерна. Фэт-Фрумос, или Стоян (так, пожалуй, я его и называть теперь буду) выходит из земли - волосатый, мохнатый, сперва похожий на кочку, потом - на бесформенное чудо лесное, потом - нечто звероподобное идет по земле, наконец показывается из массы волос лицо (скорее, морда) - низколобое, заросшее бородой до маленьких медвежьих глазок... Разгибается. Уже видно фигуру. Поднимает руку, сжатую в кулаке. Раскрывает. На ладони - семена. Ветер подхватывает их и разносит - по земле. Земля голая, жирная, в пятнах грязного снега. Поднимает вторую руку - в ней тоже семена. И они разлетаются... Так идет, и сеет, и с удивлением смотрит, как это в его кулаках сами по себе появляются новые семена - мелкие семена сорных трав. И они прорастают, я чувствую, как тянут головы из земли, тянут корни друг к другу, сплетаясь в дернину. Хрен такую теперь продерешь. Каждое семечко не просто кричит: "Я!", оно еще и чувствует рядом таких же собратьев, множество маленьких "я", питающих друг друга своей неодинаковостью, каждый становится для другого "чужой волей", источником случайности и радости узнавания. "Я!" - "Я!" - "Ты!" - "Живем!". Это март.
Стоян уже - не зверообразен, но похож на пещерного человека, он гол и бос, сутул и грязен, он идет по грязи и камням, по палой листве и колючкам, по камням и песку. Он глядит вокруг и улыбается. Щерится во весь рот. Он не помнит, кем он был, он не знает, кем стал - он просто есть. Ему встречаются люди. Его одевают, один дает рубаху, другой - штаны, но ботинки он не принимает, он будет бос, всегда бос, всегда нем, и беспамятен. Он приходит в деревню. Его кормят - он ест. С ним заговаривают - он улыбается. Он смотрит на солнце и ему хорошо. Его поливает дождь, и ему хорошо. Его пытается прогнать горшечник - он толкает горшечника на пирамиду его одинаковых - совсем одинаковых - горшков, и они рассыпаются, бьются. Его вовлекают в хоровод - он танцует. Это апрель.
Он входит к женщине - он уже совсем человек, но нем и беспамятен. Он идет вдоль борозды, и жонглирует картофелинами. Он неуклюж, и картофелины улетают в борозду, но меньше их у него не становится. Он идет во главе процессии, на его голове венок из цветов, его волосы раздувает ветер, его обнимают девушки - но он только молча улыбается. Это май.
Проходит лето, и вот осень. Он снимает с себя наряд из желтых листьев, снимает венок из колосьев, остается наг. Он идет вдоль осенней, такой же черной и грязной, как весенняя, борозды, и уходит в землю. Он ничего не потерял, потому что не помнит, что имел. Он будет спать до весны.
Не-ет, говорю я. Это, конечно, хорошо, но мне не подходит. "Почему?" - поднимает брови смеющийся бог. "Маловато будет," - отвечаю я ему.
Снова смена планов. Третий архетипический сюжет. Голый младенец, точнее - не младенец, а некто всегда годовалый, как мультяшный герой, глупый, почти немой и беспамятный, но крайне живучий. Он с разбегу врезается в столб, отлетает и садится задом в лужу. Удивляется. Возвращается назад. "Баба, дай!" - и тут я вижу его "бабушку". Древняя старуха в растоптанных ботах, в необъятном халате "немаркого" цвета, лезет рукой за пазуху, и вытаскивает совок. Младенец берет совок, снова бежит, выкапывает столб, хватает его и несет бабушке. Бабка прячет столб за пазуху, туда же сует и совок.
"Как тебе эти?" - "Бомжи" - "Точно, бомжи, но какие! Этих ничем не проймешь, так и идут по мирам, останавливаясь лишь на мгновенье, чтобы подобрать очередную бутылку или объедок..." - "Маловато будет" - "Ну, ладно..."
Я снова вижу историю похищенного зерна. Но теперь - извне, а не с позиции смеющегося бога. Вот он делает шаг. Это - Стоян, я узнала его. Стоян, который ничего не боится, потому что ничего не помнит. Он сам - зерно, его не убьешь, пока он сам умереть не захочет. А вот он дохнул огнем на ублюдков... Это уже - огненный бог, жестокий и хитроумный. Вот он слегка отделился от Стояна - словно две головы на одном теле - и посмотрел на него с любовью. И слился опять. Передо мной - смеющийся бог. Вот огненный опять отделился и хохочет, меняя личины. У него - тысячи масок, у него жестокая мудрость порока, но он смеется над нашими "полочками", по которым мы раскладываем поступки и мысли. Он ловок. Для него нет пределов. Он играет. В этом - вся его жизнь. Нет, не только в этом. Чтобы жить, ему нужно зерно - то самое, что просто говорит: "Я!" Когда Стоян тупо прет по борозде, он летит следом, то теребя его волосы, то защищая от бед, то толкая в истории. Волк Иванушки-дурака. "Помнишь - огненные глаза волка?" - "Помню..." - "Так вот, это - я" - "Ты его трижды предупреждал, но он не послушался" - "Он и не слушается, потому что не помнит, что ему говорили" - "И что, так и наступать все время на те же грабли?" - "А ты позови старуху. Она помнит все" - "Как?"
Но представление закончилось, я полетела вниз, прошибая головой стенки каких-то мыльных пузырей. Каждый - гуще, ощутимее предыдущего. Потом я поняла, что это - миры, а тогда было только довольно неприятное ощущение ныряния в кисель. Кстати, и образы их творцов видела. Нет одного творца. Каждый создавал мир и принимал в нем гостей. Чтобы спастись от одиночества и "дурной предсказуемой бесконечности". А Земля, физический план нашей планеты, вообще, не смотря на свою малость, очень информационно- и трудо- затратный проект, и лепили его такой шарашкиной конторой, что всех и не углядишь - вереницы! И, что интересно, никаких благообразно-богообразных, рожи у всех разные, типа, один пьяница, другой кривой, третий - в поле ветер, четвертый - ни живой-не мертвый... прям по песенке. И молиться им абсолютно бесполезно. Вы пришли сюда - так сами этот мир выбрали, ну, и устраивайтесь, как сможете. А не нравится - вон там дверь, и адью.
Прочухалась в пять часов вечера, до следующего утра оставалась полная нечувствительность кожи, головокружение, нетвердость походки. Затылок горел просто жуть. До самого сна (в двенадцать ночи только заснуть удалось) ловила глюки. Слышу - шаги в комнате. Открываю глаза - никого. Слышу - страницы листает кто-то, думаю - дочка пришла в комнату, открываю глаза - никого, а книга на столе лежит, и страницы сами переворачиваются. Или слышу мяв, глаза открываю - здоровущая "тигровая" кошка на подоконнике, ну, это уж явный глюк. Я с интересом смотрела, потом закрывала глаза, открою потом - ни книги, ни кошки. Но никак иначе на них не реагировала, потому - устала очень, особенно эти точки и фракталы все пытались вернуться, как только хоть на мгновение обращу внимание, что это мельтешит - разгораются и начинают кружиться и мигать. Ну, я их лишу внимания - они и угаснут. Звуки постепенно вернулись в норму, цвета реала перестали "делиться" еще раньше.
Сейчас все это прошло, осталась легкий "зуд" под черепом, будто мозги слегка "обожглись".
Да, что вынесла из этого.
1) Хрен нас убьешь, если мы того не хотим. Уж "зерно"-то останется. Если совсем хреново будет - останется только "зерно", которое чувствует, но ничего не помнит, и отродится вновь. Какой-никакой, а повод для оптимизма.
2) Хочешь минимизировать боль - не борись с ней, а "окуклись" в зерне, и не удостаивай вниманием все остальное. А вот от себя отказываться, то есть сделать так, чтобы зерно не захотело быть - это действительно умереть, совсем, окончательно. Оно тебе надо? Ну, ежели надо, то - вперед... А нас и здесь неплохо кормят.
3) "Любовь к ближнему" - не любовь, а шкурная потребность в наличии чужой воли, чтобы избежать дурной бесконечной предсказуемости. И ей не учатся, ее имеют.
4) Если хочешь победить страх - препарируй его наживую и наблюдай, пока он не издохнет. Это гораздо эффективнее и безболезненнее того, когда я старалась переживать его вновь и вновь, пока он не "изотрется до дыр".
5) Если нужно вдруг ничего не бояться, а времени ни на что нет - стань "Стояном", "зерном", не имеющим памяти, и втупую прущим вперед. Потом будет больно - но это потом, а зерно, или росток не знает об этом, оно прет. Просто вызови в себе это состояние, и иди. Намерение... фигня это ваше намерение. Не "намеревайся", просто сделай.
6) Неча на бога пенять, его нет. Есть куча создателей миров и всяческих к ним прибамбасов, и им на вас, по большому счету, плевать, им главное - чтобы кто-то еще, кроме них, в их мирах был, ежели вам тут неудобно - вон дверь, освободите место другому. Из желающих пожить на Земле - очередь.
7) Хочешь начинать жизнь всякий раз не беспамятным "зерном", а чем-то более осмысленным - "позови старуху". Кто эта старуха, подозреваю, но как ее позвать надолго и пользоваться ее знаниями все время - пока не знаю.
