Это сказка и мистика, ничего реального

Он помолчал немного, потом заговорил опять:
-- Не слыхал ты когда байку про Человека и Добрый Народец? -- Я понял,
что он говорит о гномах.
-- Нет, -- сказал я, -- и слышать не желаю.
-- С вашего дозволения, мистер Бэлфур, я всетаки вам ее расскажу, --
сказал Алан. -- Выбросило, стало быть, человека на морскую скалу, и надо же
так случиться, чтобы на ту самую, какую облюбовал себе добрый народец и
отдыхал там всякий раз по пути в Ирландию. Называют скалу эту Скерривор, и
стоит она невдалеке от того места, где мы потерпели крушение. Ну, давай,
значит, человек плакать: "Ах, только бы мне перед смертью ребеночка своего
повидать!" -- и так это он убивался, что сжалился над ним король доброго
народца да и велел одному гномику слетать, принести малыша в заплечном мешке
и положить под бок человеку, пока тот спит. Просыпается человек, смотрит,
рядом мешок, и в мешке что-то шевелится. А был он, видать, из тех господ,
что всегда опасаются, как бы чего не вышло; и для пущей верности, перед тем,
как открыть мешок, возьми да и проткни его кинжалом: глядь, а ребенок-то
мертвенький. И вот сдается мне, мистер Бэлфур, что вы с этим человеком
сродни.

Один старый-старый еврей-ювелир собрался помирать. И был у него перстень старинной работы и красоты необыкновенной. И было у него двенадцать сыновей. И подумал он: кому из них ни завещаю перстень, остальные будут завидовать ему, и между братьями пройдет трещина. И призвал он друга, тоже ювелира, как он, и попросил сделать еще одиннадцать точных копий этого перстня. И тот сделал. И вот, умирая, завещал тот ювелир каждому сыну по перстню, а какой из них старинный - не сказал. И братья носили их и не ссорились. Какой смысл ссориться - только отец и знал, который был изначальный и правильный, а сыновья, каждый, полагают, что обладают тем самым, но как в точности дело обстоит, не знает никто.

Далеко-далеко, на самом краю света, у самого моря, живет Нескладный Зверюга. Он похож на большого слизня, и не умеет ни ходить, ни летать, ни ползать. Он лежит на камнях или по ним елозит. И все время стонет и плачет. И такой он при этом несчастный, что так и хочется его пожалеть. Но жалеть - нельзя.

А ТО ОН ПОДНИМЕТСЯ И ЗАДАВИТ ТЕБЯ.

Пересказываю, поскольку книжки не нашла.

Колокольный мертвец.

Шли как-то летом жарким бурсаки домой. Шли пешком, потому и долго. Ввечеру дошли до села, просятся на ночлег. А им и говорят - проходите мимо, потому что у нас неспокойно. Бурсаки и спрашивают - а как это у вас неспокойно? А так, - отвечают им, - по ночам ходит бес на колокольню и в колокола звонит. Уж сколько обеден ни отслужили в церкви, а не боится креста нечистая сила. Бурсакам, понятное дело, море по колено, да и интересно ведь - что ж это за сила такая, что креста и молитвы не боится? Говорят они старосте: давай, переночуем мы в колокольне, может, выгоним беса божьим словом. Он отвечает: давайте, мол, поп-то против не будет, сам не чает, как от напасти избавиться. Коли прогоните беса, мы вам благодарны будем и даже денег приплатим.

Вот поднялись они на колокольню, поели, что бог послал и стали караулить. Стемнело. Воздух похолодел, звезды на небо высыпали. И вот, малость заполночь, влетает на колокольню нечто, берется за веревки колокольные...
- Именем Господа нашего Иисуса Христа, стой, нечистый дух, и отвечай на наши вопросы!
Дернулся призрак и повернулся к бурсакам.
- Зачем на колокольню ходишь, зачем в колокола звонишь - добрым людям спать мешаешь?
Вздохнул призрак тяжело-тяжело, и рассказал такую историю.

Жил я не шатко - не валко, в бога веровал, посты все соблюдал, каялся, молился усердно, на девок не заглядывался и слова дурного не молвил - как бы лишний раз не согрешить. Бога боялся, значит. А в Пасху на колокольню меня звонарь-то пускал, любил я это, при жизни. Так всю жизнь и прожил - трудился, молился, да раз в году в колокола звонил. И не было для меня этого слаще.
И вот, помер я.
И пришел, значит, к райским вратам, говорю - пустите! Грешен я, но по милости божьей, может, будет мне что? А что ты делал? - спрашивают меня. А я, говорю, постился, молился, слова дурного не говорил и на девок не заглядывался. Мало - мне отвечают - делал, поди прочь. Пошел я прочь - к вратам адским. Говорю - пустите! Грешник я, потому как в раю сказали, что доброго делал мало. А что делал-то? - спрашивают из-за ворот. А постился, говорю, молился, слова дурного не молвил, и на девок не заглядывался. Может, ты убивал, насиловал, душил долгами-то ближних или в могилу упреками сводил? - опять меня спрашивают. Нет, говорю, этого не делал. Мало, - говорят мне из-за врат адовых, - ничего ты не делал, пошел прочь!
Взмолился я к Господу - "Господи, вразуми, куда идти мне!" И явился мне Господь Иисус Христос, и говорит: "Что, Микола, никуда не пускают?" - "Никуда, - отвечаю. - Никому я не нужен, говорят - делал мало. А ведь всю жизнь, почитай, молился и трудился". - "А любил ли ты хоть что-то, Микола? Любил ли кого-то, так, чтоб себя забывать? Сделал ли кого-то счастливым, хоть Ганну рябую, что по тебе сохла?" - "Нет, - отвечаю. - Ибо боялся я согрешить". - "Ах, ты, бедолага... - говорит Господь. - Ну вспомни, может хоть что-то любил ты делать". - "Любил я в колокола на Пасху звонить". - "Ну, хорошо, хоть вспомнил, - сказал мне Господь. - Теперь иди, и звони в колокола вплоть до Судного Дня".

Сказка вся, сказка вся, а кто же мне нальет винца?

Вы, наверно помните ее.
Жил-был великий и могущественный владыка, покоривший полмира. Скажем, Чингисхан. И вот, когда покорил он полмира, и вернулся домой, занемог странной болезнью - не пил, не ел, и был мрачен без причины. Других симптомов не было, а те, что обнаружились, не подходили ни для одной из известных болезней. Лекаря только руками разводили, да и то делали в одиночестве, чтоб величайший из правителей не прознал и не казнил их лютою казнью. И отыскали они, наконец, мудрого человека, старца столетнего, почерневшего от солнца, что головешка, и с бородою белой, как снег горных вершин. Старец выслушал их и говорит: есть такая болезнь у западных народов, что зовется меланхолией, и вылечить ее можно, только если надеть рубашку счастливого человека, и носить ее, не снимая, от рассвета и до заката, и от заката и до рассвета. И полетели гонцы во все края ханства его великого - искать счастливого человека. Но не могли найти - и богатые, и бедные, и те, что во власти, и те, что под властью - все были чем-то недовольны в своей жизни. Вот, наконец, прискакали гонцы в дикую степь, всю покрытую колючками и солончаками. Там, в тени жалкой юрты, сидел однорукий и одноглазый человек и качал люльку с ребенком, ибо жена его умерла, и некому больше было позаботиться о ребенке, а поодаль паслась одна верблюдица с верблюжонком. Не надеясь на удачу, гонцы приступили к нему с вопросом: ты - счастлив? Да, - отвечал человек. - У меня есть все, что мне нужно. Удивились гонцы, но и обрадовались - будет, с чем возвратиться к великому хану. И говорят они однорукому и одноглазому человеку: Дай нам свою рубашку, мы тебе заплатим золотом. Вздохнул тогда человек, и ответил: Не могу я отдать вам свою рубашку, хоть и желаю всем сердцем вам помочь - ее у меня нет.
В тот год Чингисхан и умер. И восшел на опустевший трон Угедей.

Но это еще не все. Прослышали о том ушлые люди, и задумались: вот нет ничего у человека, а он счастлив. Наверно, оттого, что ничего у него нет, он и счастлив.
И стали они раздавать свое имущество до последней рубашки, и уходить в дикую степь, а самые последовательные еще и отрубали себе руку и выкалывали глаз. И скитались там, нищие и бесполезные, пока смерть не забирала их. Счастливы они были или нет - неизвестно, но всем они говорили, что счастливы, чтоб не прослыть дураками. И новые дурни пополняли убыль в их рядах. И начало ханство чахнуть.
Донесли о том Угедею, и послал Угедей малое войско, и согнали они всех "счастливцев" в одну кучу, и перерезали, как паршивых овец. Ибо нефиг.

Не знали бедняги, что человек тот был счастлив не тем, чего у него не было, а тем, что было.

Очередной бред

Создал Олодумаре мир – горы и долы, леса и саванны, озера и реки, животных всяких: птиц и рыб, муравьев и термитов, легконогих антилоп и зебр, у которых зизи в полтора локтя, жирафов тоже, слонов, и бегемотов, что, сражаясь за самку, обсирают друг друга, и – не забудь, мой милый, также зубастых крокодилов, хитроумно охотящихся львов, бесшумно подкрадывающихся леопардов и вислозадых гиен, что нападают на слабых, уставших или спящих у затухающего огня.
Посмотрел он на все это, и подумал: «Чего-то не хватает». И решил создать такое, чтобы размножалось, как животные, мыслило и чувствовало, как ориша, и умело творить, как сам Олодумаре. И создал он людей – мужчин и женщин, красивых, сильных, стройных, умных и умелых, совершенных во всем. И поселил их на прекрасной земле.

Проходит несколько дней, ну, не больше, чем пальцев на обеих руках, смотрит Олодумаре на свое последнее творение – что же? И видит: каждый построил себе хижину, и живет в ней один, люди поодиночке и охотятся, и выкапывают коренья, и засыпают они тоже в одиночку, и женщина не тянется к мужчине, а мужчина – к женщине. А зачем? Ведь каждый из них создан был совершенным, и, все что требовалось ему, мог сделать сам. Даже говорить им было не о чем – что знал один, то знали и все остальные.
Обеспокоился Олодумаре, но решил подождать – авось, образумятся люди, станут жить вместе, как антилопы в стае, как львы – в прайде.

День прошел, ночь наступила. Заснули люди, и вот, явился леопард, разметал листья в одной из хижин, забрался – и съел одного человека. А потом ушел в лес. Настало утро, но никто из людей не узнал о том, что один из них погиб этой ночью – ибо каждый человек избегал подходить к хижине другого.

Пришла вторая ночь, и застала одного из людей далеко от дома. Разжег он костер, и заснул. А костер подумал-подумал, и стал затухать. Засмеялись тогда гиены, окружили человека и порвали его в мелкие клочья, раньше, чем он смог вскочить на ноги и вскинуть копье. Остальные же люди не узнали этого, ибо их охотничьи тропы не пересекались.

Пошла одна женщина в тот день за водой, а из реки вынырнул крокодил, схватил ее за руку и утащил в воду. Но никто этого не узнал, потому что никого не было рядом, а река унесла к устью кровавую пену. И женщины никто не хватился, потому что не было у нее ни мужа, ни ребенка, ни родственников, ни подруг.

Олодумаре схватился за голову – люди, его лучшее творение, гибли! И не только в зубах хищников, но и придавленные деревьями, застигнутые бродячими муравьями, даже просто свалившиеся в яму… И все потому, что все делали в одиночку, никто не хотел не то, что охотиться вместе – просто поговорить. И детей у них не рождалось, ибо показалось им проще удовлетворять свое желание собственноручно, не тратя времени и сил на поиски женщины или соблазнение мужчины. Но что делать? Не насильно же сгонять их, мыслящих, в стадо?

Созвал Олодумаре всех ориша, и спрашивает – что скажете, мудрые духи? Молчит чистый помыслами Обатала, молчит победитель смерти Орунмила, пыхтит Шанго-обжора, Шанго-повелитель громов и штормов, ибо ничего не приходит в его голову, и так занятую тем, как бы помирить двух прекрасных, но все время ссорящихся между собою жен. Молчит прекрасная Ошун, пробуждающая любовь у всего живого, молчит и мать вод Еманжа, а воительница Ойя, склонив голову, точит ветер-кинжал. Однорукий травник Осейн смущенно теребит сумку с лечебным припасом. Прячется от взоров прокаженный Бабалу и, гордо выпятив грудь, стоит, опираясь на кузнечный молот, Огун. Ни слова не может добиться от них Олодумаре, будто онемели они все, или головы их стали пустыми, как долбленые тыквы. Нет, конечно, это не так – но попробуй-ка решить задачку, что даже Творцу не под силу!

И тут приходит Элегва, да-да, тот самый Элегва, хозяин дорог и перекрестков, покровитель жуликов, воров и всяческих пройдох. Элегва, который никому не подсуден, Элегва – хитрец, Элегва, меняющий обличья, как красотка – наряды. Многие, весьма правдивые, примерно, как эта, истории, начинались с того, что «шел когда-то Элегва…»...

Ну, так вот – пришел Элегва, и, не извинившись за опоздание, спрашивает: «А что это у вас такой вид, будто напились кислой кавы?» Ориша не отвечают, а Олодумаре, строго взглянув на шутника и пройдоху, спрашивает: «Ты знаешь, я сотворил людей – самых совершенных существ на этой земле, не считая меня, конечно… Так вот – они не желают быть вместе, не размножаются, гибнут. Как бы помочь им?»
«А что помогать, - смеется Элегва. – Мешать надо!» «Как так – мешать?» «А вот, сотворил ты их совершенными, так они друг в друге нужду испытывать и не будут». «И что ты предлагаешь?» «Я? Предлагаю – испортить!» «Как испортить, кого испортить, - заволновался Олодумаре. – Мое творение?!» «Ага. Отбери у каждого какое-то качество, вот они и будут нуждаться друг в друге».

Стукнул Олодумаре кулаком по столбу своего дома, так, что вся земля содрогнулась, но потом подумал-подумал и собрался в дорогу. Пошел он к людям, и у каждого отобрал что-то: у одного – силу, у другого – ум, у третьего – умение, а то и два, у четвертого – красоту, а у кого – и то, и другое, и третье.

Ушел Олодумаре, вернулся домой, а люди посмотрели на себя – и ужаснулись: ничего в одиночку сделать не могут! Помучался каждый человек день-другой, да и пошел за помощью к соседу. А сосед тоже не все умеет, не все может, тогда вдвоем за третьим пошли, втроем – за четвертым, вчетвером – за пятым. Вот так первое племя и собралось…
Хорошо стали жить – дома рядом построили, вместе на охоту ходят, да и очаг без присмотра не оставляют, пока все спят – одна из женщин огонь караулит.

Моют женщины в речке горшки, гомонят, а крокодил подплывает, одни глаза над водой торчат. Самая ленивая женщина, что только и знала, как на речку глазеть, его увидела. Подняла крик, и – бац! кинула в крокодила горшком, прямо в глаз ему попала. Остальные тоже закричали, выскочили из реки, и давай швыряться камнями и палками. Испугался крокодил, нырнул на самое дно и решил больше с такой оравой не связываться.

Мужчинам понравилось, что женщины им готовят еду, а женщинам – что не надо больше охотиться, и еще им очень полюбились те игры, в которые играют взрослые, уединившись по двое в хижинах после заката. Уже через год людей стало намного больше, на третий прибавилось еще столько же, но ни один ребенок не рождался у них совершенным.

Вот так населили люди всю землю. «А были бы они совершенны?» - смеется Элегва. Ему – что, он всегда смеется.

Вот как дело было… Пришел ко мне вчера один чувак, говорит: «Ништяка бы, а то хавать хочется – помираю, а лаве по нулям». А у меня ништяка – полный холодильник, сеструха приносит, боится, что я с обкурки ее фикус слопаю. Ну, достали ништяка, картошки там, капусты квашеной, похавали.

Чувак наелся и говорит: «Я, типа, тебя отблагодарить хочу, что ты мне ништяка не пожалел. Покажу тебе то, чего ты в жисть не видал». Я спрашиваю: «А далеко это то, чего я не видал? Ежели топать куда надо, то мне – в ломы». Чувак отвечает: «Никуда топать не надо, у меня для таких дел транспорт имеется. А пока – давай-ка дунем!» Достает он косяк, дунули. Ох, и сильная трава, индюха, не иначе. Но хорошо дунули, не убились, а в самое то попали – в смысле, в то место, куда этот чувак хотел.

Ничего себе место, парк не то лес, только все в тумане, ха-арошем таком тумане, цветном, язычками он стелется и в фигурки разные завивается. А кусты, деревья и цветочки всякие шатаются и балаболят промеж собой, только тихо, чтобы нам не мешать. Сидим, значит, мы вдвоем на скамеечке, вправо дорожка уходит, и влево – тоже. Ха-арошая такая дорожка, извивается и не п**дит зазря, только мурлычет.

Вот чувак и говорит мне: «Смотри вправо». А что смотреть – ну, люди там в тумане идут, то есть – силуэты одни, мужик, типа, с кейсом и герла с ним под ручку. Прикинутая герла, сразу видать – каблуки длиннющие и брюллики аж сквозь туман светятся, подмигивают. Я и говорю: «Смотреть не на что». Зря говорю, потому что подходят они ближе – ой, мать моя женщина…

Потому что подходят не они. Заяц с батарейкой энержайзер шагает и колотит в свой барабанчик, а рядом с ним елка пластмассовая топает, новогодняя, вся из себя в мишуре, и, главное – они большие! В мой рост. Прошли мимо, заяц все колотит и колотит, елка все сверкает и сверкает, аж голова затрещала.

А чувак и говорит опять: «Посмотри налево». А чего смотреть – пьяный мужик с бутыльком топает, шатается из стороны в сторону, того гляди, упадет, а ему все равно – словил кайф, только не так, как мы, а по-своему. Вот подходит он, ме-едленно так подходит… Ага, опять превратился… Наваляйка называется, или нет, неволяшка, кажется… Кукла такая, ее наклоняешь, а она все выпрямиться норовит, но все равно как следует встать не может, потому стоит на шарике, а шарик стоять не умеет, только катится туда, где пониже или куда подтолкнут.

А потом еще бабушка с внуком была, так они в тяни-толкая превратились, и еще пипла немеряно… И, что интересно – никто человеком рядом с нашей скамейкой не оставался, все игрушками становились. Только мы с чуваком – люди-людьми, а они…

«Что, - чувак меня спрашивает. – Догоняешь?» Я головой качаю, дескать, не догнал. Смеется он и объясняет: «Вот, все на свете, весь пипл, они роли с детства играют, и каждая роль – вроде прикида. И прикид сперва мягкий, будто настоящая одежка, а потом все жестче и жестче становится. Пока не станет фанерным или пластмассовым. Ходить в нем тяжело, а снять – неудобно, или, нет, ходить – неудобно, а снять – тяжело. Потому – прирастает к коже, и, если снимать, то в реанимацию или сразу в морг загрохочешь. Одни мы с тобой люди, потому как не заморачиваемся этими прикидами и все видим в истинном свете. Потому нам все ништяк и п**то».

Встал он со скамейки и пошел – не по дорожке, а прямо по траве, нырнул в туман… Смотрю, а это и не человек вовсе, то есть – не человеческий силуэт сквозь туман обрисовался, а…

ЛОШАДКА ИГРУШЕЧНАЯ, с полозом-качалкой по низу

Некая "беседа", состоявшаяся благодаря "интуитивному письму".

- По твоему, выходит, вся жизнь - игра?

- Игра, если это тебя устраивает. Борьба, если чешутся кулаки. Учеба, если ты хочешь знаний. Восхождение, если желаешь всю жизнь карабкаться по закольцованной лестнице. Жизнь пуста и бессмысленна без тебя и твоих желаний. Только живое наполняет Вселенную смыслом.

- Живое? А чем оно отличается от всего остального?

- И живое, и неживое подчиняется законам мира, в котором оно существует. Но только живое способно осуществлять выбор из возможного. Неживое подчиняется этому выбору.

- То есть, если ты сам идешь - ты живой, если тебя послали или тащат волоком - неживой?

- Не так категорично, девочка. У тебя может и не оказаться приемлемого выбора. Ну, если тебя скрутили и тащат. Но как же часто вы скручиваете себя сами! Впрочем, это тоже выбор. Даже когда ты решаешь плыть по течению, как бревно, ты действуешь, как человек.

- Но, может, выбор тоже предопределен или зависит от случайности, этакого рандомайзера?

- Квантовая неопределенность имеет гораздо большее влияние на макромир, чем ты думаешь. Это ответ на первую часть вопроса. Но случайность всегда неслучайна. Если ты не делаешь выбор сама, за тебя его делают другие.

- Но, возможно, мой выбор тоже предопределен предшествующими обстоятельствами?

- А как же! Человек строит себя сам, выбирая и действуя согласно выбору. И даже выбирает мир, в котором ему появиться в плотном теле.

- И неприятности он что, тоже себе выбирает?

- Без неприятностей жизни нет (улыбается). Ну, подумай сама, вот все так здорово, что ни сделай - тебе будет хорошо, ошибку совершить в принципе невозможно, но и правильно решить задачу - тоже, ибо и задачи-то нет... Застой, распад, смерть...

- То есть, ты признаешь, что есть Правильно - и Неправильно, Тьма и Свет, Добро и Зло?

- "Правильно" и "неправильно" есть всегда, для живого, в соответствии с его целями и потребностями. Для неживого этого нет. Добро и зло существуют в рамках игры, именуемой человеческой моралью. А что такое Свет и Тьма в вашем понимании, я не знаю, должно быть, это недавнее изобретение.

- Ну, и оставим это. Ты сказал, мораль - это игра. То есть, нечто искусственное, ненастоящее. Не стоящее внимания.

- Почему же? Игра - это серьезно, настолько серьезно, что ты даже на сотую часть не представляешь ее серьезности. Без игры Хаос остается Хаосом, он сам не может порождать миры. Только система правил, искусственных ограничений может породить мир.

- То есть, каждое живое существо, задавая ограничения, может породить мир?

- Далеко не каждое. Надо иметь (тут он показывает очень странное понятие, которому нет имени, во всяком случае, в русском языке, ближе всего к нему лозунг "знание - сила", но это не точный эквивалент). Кроме того, если ты создаешь рамки, то и сам обязан их придерживаться, иначе просто выпадешь из созданного мира и не сможешь не только управлять им, но даже и наблюдать. Впрочем, добротно созданные миры не нуждаются в постоянном вмешательстве, какое-то время они способны поддерживать себя сами. При недостаточных ограничениях тебе придется постоянно бороться с проявлениями Хаоса, при избыточных - живое станет неживым, либо покинет круги твоего мира при первой же возможности.

Локианство - это не поклонение Локи, скандинавскому "богу" (иначе, как в кавычках, это слово в применении к этой одиозной личности и использовать нельзя) огня, шутовства, игры, обмана (хоть он и часто говорит правду, и горькую правду, поверьте), изобретательства и нетрадиционных подходов. Локианство - это следование тому пути, что в основе своей имеет схожие подходы ко всему, что нас окружает. Так сказать, Асатру левой руки. Не сейд, хотя определенные методики сейда используются локианцами.

Эти подходы:
1) Огонь. Кано. Любовь к жизни, открытость новому, "детский", не замыленный взгляд на мир. "Зажигать" - веселье ли, интерес к чему-то... или, может, звезды?
2) Игра. Долой серьезность - даже в случае серьезной проблемы или потери она не поможет... играй - и ты приобретешь гораздо больше, чем потеряешь. Пока есть сознание и есть, где ему действовать - не все потеряно! Игра - единственное, на что стоит тратить жизнь/время/силы.
3) Отношение к правде и лжи. Истина, в целом, недоступна. Познать что-либо - воссоздать из хаоса. А ну-ка, сотворите мне "из ничего" хотя бы табуретку! Что - не можете? Так что вы тогда можете сказать об истине больших масштабов? Все наши "знания" - модели, в чем-то соответствующие моделируемому, но, по большей части, не соответствующие ему. Это - ложь? Это - правда? Ни то, и ни другое. Это - тоже модель.
4) Отношение к миру. Мир, от Хаоса до сложнейших форм реальности - поле нашей игры. Берегите его! Не засирайте. А то, вернувшись, будете прибираться или играть в свинарнике. Помните: пока есть, куда возвращаться и есть, кому возвращаться - потеряно мало.
5) Ограничения в игре. Необходимы для творчества, необходимы для игры. Только ограничения дают разнообразие что миров, что форм живого и неживого.

Игровые классы.
Файтер. Тот, кто ищет гемор на свою задницу. Тот, кто пришел в этот мир познавать, а остался мясорубить-маньячить. Подавляющее большинство игроков в этом мире - файтеры, вольные или невольные.
Маг. Тот, кто не хочет идти в общей шеренге, ищет свои пути, не считаясь с тратами времени и сил. Магия - все, что не вписывается в стандартные представления о возможном в этом мире. Маг плюет на эти представления и ищет обход существующих ограничений. Магия - всегда читтерство, даже там, где она признается.
Клирик. Полная противоположность магу, тот, кто поддерживает ограничения, "человек системы". Полномочия от модераторских до админских. Админ часто считает себя "создателем мира", иной раз им и является - то есть, создателем какой-то определенной реальности, но, увы - не "мультивселенной", не "всего, что есть и чего нет"... Кроме того, существует множество самозванных модеров, которые и хотели бы создать свой мир, да не могут - кишка тонка. Самозванные модеры создают эгрегоры.
Паладин. Файтер, который решил, что существование в системе самозваного модера принесет ему ощутимую пользу или минимизирует вред.
Вор. Файтер, который решил, что путь магов ему больше подходит, но не имеет знаний и сил ему следовать. Пользуется чужими читтерскими разработками. Иногда именует себя "сталкером".
Отказник. Файтер, который решил, что этот мир ему не подходит, игра - болезненна или утомляет, тот, кто хотел бы выйти из игры.
Творец. Тот, кто всем квестам предпочитает преобразующие реальность. Может созидать в рамках какой-либо реальности (мира) или создавать свой мир прямо от Хаоса. Тот, кто закладывает ограничения.
Ремесленник. Тот, кто воплощает в жизнь чужие замыслы созидания.
Певец. Тот, кто может сделать свою модель мира привлекательной для многих. Сами не создают эгрегоров, но часто используются втемную самозваными модерами - именно для этого.
Вечный ученик. Не имея сил или желания играть, всю жизнь следует чужим моделям, и считает этот процесс познанием.

Продолжение следует.

Он был прекрасен, Бальдр, в золотистом доспехе, и без доспеха он был еще красивей. Эти черты лица, столь же совершенные, сколь и чуждые всякой искусственности, эта фигура, в меру гибкая, в меру мускулистая - но ни за какие блага мира я не пожелал бы стать краем его постели. Для него же подобная связь была просто немыслимой. Поэтому его отец и мой побратим улыбался, отпуская нас в дальний путь. Слишком уж часто задумывался Бальдр, и был печален. И на вопросы, что печалит его, не отвечал, или, наоборот, говорил, что печалит решительно все. Мы с его отцом не могли обнаружить настоящую причину тоски, и мать его, Фригг, заклинанья творила, дабы ничто не могло повредить ее сыну. Но даже полная неуязвимость не порадовала его... Нет, я знал, что она не полна - ибо не было в заклинаниях ветки омелы, но он об этом не ведал...

Мы шли через горы, и сияющие вершины обрамляли наш путь, и синие сумерки укрывали нас ввечеру, и походные костры согревали нас, и вечно юные луга давали приют, и пестрели цветами, и ледяная вода, звенящая на перекатах, была нашим питьем, и крутобокая рыба с красными плавниками - пищей. И увидели мы убогую хижину из камней, что топилась по-черному, и вошли в нее. Построили ее дети Аи и Эдды, они были грязны, и одеты в шкуры, и жили охотой. Но они приютили нас, предложили вместе с ними отведать печеной козлятины. С одного края она подгорела, а с другого была совершенно сыра. Я поел, и поблагодарил их, Бальдр же не ел, и губы его кривились. Когда мы вышли, я спросил его о причине такой неприязни, и ответил он, что неприязни нет, только дети Эдды живут хуже свиней, и есть их пищу без содрогания невозможно. Уже на перевале он оглянулся назад и щелкнул пальцами. Убогая хижина зашаталась и рассыпалась грудой камней.

- И это твоя благодарность? - спросил я его.

- Да, - ответил Бальдр. - Пусть выстроят новую, лучше той, что была.

Я покачал головой, но ничего не ответил, ибо в чем-то он был прав.

Мы вышли к морю, где волны, шипя, протискивались в узкие щели между шхерами, островками, взметались на дыбы, словно дикие кони, и обрушивались на камень тучею брызг, распугивая чаек и жадных поморников. Был прилив, и луна вошла в полную силу. Люди суетились на берегу крошечного залива, оттаскивая и закрепляя утлые лодки. Чуть дальше стояло на якоре судно побольше, из тесаных досок, скрепленных перевитыми жилами, и на нем были до глаз заросшие бородами, пропахшие железом и кровью воины. Это были дети Афи и Аммы, и жили они рыбной ловлей и разбойничьими набегами. А высоко, прямо над нами, карабкался, цепляясь за выщербленный бок скалы, ловкий, как хорь, мальчик-подросток. На нем была лишь рубаха, перепоясанная слишком низко, ибо за пазуху он складывал добытые с таким риском чаячьи яйца, а набрал он их уже много.

- Посмотри, - сказал Бальдр. - Этот мальчик силен, и ловок, и смел, и чист душой. Как ты думаешь, каким он вырастет?

- Я не силен в прорицании, возможно - великим воином, и завоюет пол-Мидгарда, но, скорее всего, станет таким же разбойником, как и его отец, женится, заделает пятерых детишек и будет зарублен в каком-то походе. Жизнь обламывала и не таких...

- Нет, - улыбнулся Бальдр. - Жизнь его не достанет. Я спасу его, я...

Я не знал, зачем он вперился взглядом в скалу, иначе отвлек бы, любым способом, но отвлек... поздно... изломанное тело подростка лежит между скал, и желток чаячьих яиц мешается с человеческой кровью...

Я смолчал, закинул котомку за плечи и двинулся вглубь зеленой страны, между песчаных зыбей, по камням, среди истекающих медом лиловых кустов, по лесу, продираясь сквозь ельник, по бурелому, по заячьим тропам, лишь бы только подальше от человеческого жилья. И Бальдр спешил за мною изо всех сил. Наивный! Он думал, что я стремлюсь к чему-то, а не убегаю... Когда мы оба устали, и повалились в траву на поляне, вытянутой с одной стороны, как олений глаз, и округлой с другой, он, задыхаясь, вымолвил: "Еще долго?"

- Всю оставшуюся жизнь, - рявкнул я, и это вряд ли походило на шутку.

Он и решил, что всерьез. Он решил, что мы заблудились, что я потерял ориентацию в незнакомом лесу (хммм... а было ли у меня, что терять?), что я в отчаяньи (и тут он был, кажется, прав). Бальдр сосредоточенно обошел поляну, нюхая воздух, словно изюбрь, ищущий самку, мотнул головой - "да ты что, жилье близко!" - и полез через заросли ежевики. Я рванулся за ним, ожидая много худшего, чем было допреж.

Так и есть - на пологих холмах раскинулись зеленеющие поля и еще обнаженные по весне, красно-бурые виноградники. Опрятные домики, крытые тесом, сгрудились в середине, средь тучных полей, и жили там дети Фатир и Мотир. И на губах Бальдра заиграла отрешенно-мечтательная улыбка, а взгляд стал печален.

- Аааааааааааааа! - закричал я, и он обернулся.

Продолжая орать, я схватился за живот и упал прямо в ежевичную чащу. Катаясь по ней, выл и визжал, будто псина, перееханная повозкою Тора.

Глаза у Бальдра округлились, он еще не знал, верить ли мне или посмеяться этому, как милой шутке.

- Локи, что, женское обыкновение началось? - попытался он пошутить, но вышло, скорее, неловко.

- Какое! - прохрипел я. - Гнилая козлятина! Она жжет мне кишки!

- Говорил же - не надо есть всякую гадость, - вздохнул Бальдр, задумчиво вытягивая меч из ножен. - Так сильно болит?

- Нет-нет, мне уже лучше... - испугался я дальнейшего развития событий. - Ты отойди куда-нибудь не слишком далеко... мне надо облегчиться.

- Ну, ладно, отойду, - с сомнением протянул мой несостоявшийся спаситель. - С каких это пор ты стал застенчивым, Локи?

Я смолчал.

Молчал я вплоть до самого Асгарда, а Бальдр мечтал вслух о том, что было бы здорово разрушить весь этот мир, как первую и дурную поделку криворукого подмастерья, и на его месте создать новый и совершенный. Он был спокоен и даже весел, как тот, кто, наконец, поборол все сомненья. А я шел скрючившись, и держась обеими руками за живот - там, под рубахой, я тайно нес в Асгард кое-что...

Сорванный близ жилья детей Фатир и Мотир прутик омелы.

Очередную байку про Локи не успеваю, вечером выложу, а пока - сказка, которую рассказала мне приснившаяся старуха.

Жила-была женщина, и у нее было много детей. Дети ходили в школу, там надо было мост переходить. А на мосту сидел нищий с дубовой палкой. Мама им с собой еду собирала, а нищий ее отбирал, иначе, говорит, не пущу, вас самих съем. Дети пугались и отдавали еду. А в школе полдня были голодные и думали о еде, и потому плохо учились. Некоторые ребята, правда, этого нищего даже уважали и считали чуть ли не богом, они специально из дома побольше брали, чтоб его угостить. Но большинство его просто боялись. Вот мать однажды и спрашивает: почему плохо учитесь? Отвечают: нам голодно, нищий на мосту еду отбирает. Мать говорит - а с какой стати он это делает? Отвечают: он говорит, что сам, в одиночку, этот мост построил, и мост его, и нам нужно за проход платить. Мать рассердилась: он врет, этот мост ваши пра-пра-прадеды построили, деды и отцы подновляли, а он вас, их детей, не пускает! Дети отвечают: у него дубина, и он угрожает нас съесть. Мать говорит: это не нищий, это тролль. Я закажу у кузнеца железные дубины, вы его сами убьете. Вот, сковал кузнец железные дубины, дети их взяли и пошли к мосту. Идут, и дубинками машут, вверх-вниз, вверх-вниз... Нищий увидел, что у них железные дубины, завизжал и убежал в горы. Потому что это был и вправду тролль. И никто больше у детей еду не отбирал.