Оймякон, Якутия… Зимой среднесуточная температура здесь –50° С. Но это не заснеженная пустыня, а населенная людьми земля. Аборигены приспособились к экстремальным условиям жизни и почти не замечают лютых морозов. Глядя на них, понимаешь, насколько гибок и изобретателен человек в своем стремлении жить хорошо даже в условиях настоящего экстрима. Люди не спешат уезжать из этого сурового края. Напротив, очень часто испытывают к нему сентиментальную привязанность. Они убеждены, что скоро даже в самые лютые морозы сюда будут приезжать толпы туристов. Чем же так дорога Якутия местным жителям и чем она может привлечь любопытствующих путников?



Колымская трасса
Зимой добраться до Оймякона можно лишь на «такси» — так называют уазики-буханки, на которых якуты предпочитают передвигаться на дальние расстояния. В Якутске — сплошь праворульные иномарки, и на опасной трассе остается лишь надеяться на надежность ульяновского автопрома. Найти «таксиста» не составляет труда — по объявлениям в бесплатных газетах или посмотрев бегущую строку в телевизоре.

Моими спутниками оказались муж и жена — Анатолий и Надежда Коловлевы, коммерсанты. Он — тихий мужик, смолящий одну папиросу за другой. Она — экспрессивно-деловая женщина, что называется, с железной хваткой. Сразу после Якутска, переправившись по леднику через Лену, останавливаемся в поселке Бестях, чтобы, как говорит Надежда, «немного отовариться». На пятачке вокруг складов, ледовых подполов и контейнеров выстроились уазики, точь-в-точь как наш. Торговую точку освещают лишь две тусклые лампочки — в густом тумане они похожи на расплывчатые пятна.

— Не стой как истукан, епрст! Грузи ящики, — орет Надежда на мужа.

Она без шапки, и ее взмокшие волосы дымятся, придавая ей еще более грозный вид. На этом направлении — масса разбросанных вдоль трассы улусов. И все их обитатели покупают примерно одно и то же: мандарины, яблоки, бананы, растительное масло и колу. Закупки ведутся в промышленных масштабах, потому что никто точно не знает, когда в следующий раз окажется в столице.

Эта поездка оказалась самым серьезным испытанием на прочность за все время нашего путешествия: при включенной печке через 10 минут мы становились совершенно мокрыми, но стоило ее выключить, и через 10 минут изо всех щелей сквозило так, что изо рта шел пар. Больше суток нас бросало то в жар, то в холод попеременно, за это время мы проехали 1000 км. Уазик был сверху донизу забит продуктами питания. Коробки с мандаринами с завидной регулярностью падали на головы, хорошо хоть в отверстие между трехлитровыми банками с маринованными огурцами можно было поочередно просунуть то левую, то правую ногу.

Такие бензозаправки встречаются на Колымском тракте

На протяжении первой половины пути нам еще встречались деревеньки, жители которых держат так называемые чайные, где можно поесть горячего. Но сразу после Томпонского улуса, в котором, к слову, родился действующий президент Якутии Вячеслав Штыров, начинается настоящая экзотика — Верхоянский хребет. Это сотни километров горного серпантина, естественные декорации к фильму в жанре фэнтези. Автомобили здесь могут не встречаться сутками. Вдоль дороги кладбище сгоревших машин — водители в ожидании помощи были вынуждены их сжечь, чтобы не замерзнуть.

Это уникальная трасса, построенная по приказу Сталина заключенными ГУЛАГа. Зэки делали дорогу для самих себя. Почти через каждый километр — свидетельства той трагической эпохи: деревянные мосты, бараки и другие лагерные постройки. Половина мостов сгнила. Иногда попадаются фрагменты самолетов «Аэрокобра», оставшиеся здесь со времен авиаперегонов Второй мировой войны.

Дорога очень опасна. Есть три страшных участка, проезжая которые я предпочел зажмуриться, — «черный прежим», «желтый прежим» (по цвету горных пород) и «заячья петля». Огромные жестяные полотна, на которых нарисовано сразу по 5 дорожных знаков, предупреждают об опасности за несколько километров. В «прежимах» может спокойно проехать только КамАЗ, а при встрече легковушек одна должна буквально вжаться в гору, чтобы другая проехала. На всех трех участках с их головокружительными поворотами есть опасность свалиться в бездну. Большие деревянные кресты извещают путников, что здесь ежегодно гибнут целыми семьями…

Ближайший аэродром к Оймякону — в поселке Усть-Нера

Возле знака «1460 км до Магадана, 145 км до Хандыги» Анатолий останавливается у шаман-дерева, на котором развешены тысячи амулетов и просто выцветших тряпочек. Такие деревья якуты считают священными, и если путник проезжает мимо них в первый раз, то обязательно должен выйти и оставить что-нибудь от себя. Я положил к шаман-дереву декабрьский номер «Русского репортера», придавив сверху камнем, Анатолий оставил сигарету, Надежда повязала какую-то тряпку.

За несколько часов до финиша прямо перед нашими колесами вдруг пробегает собака. Я было решаю, что где-то рядом бродят оленеводы со своим стадом. Но Анатолий, улыбнувшись, объясняет, что это не собака, а… росомаха. А еще через несколько минут прямо над лобовым стеклом нашего уазика начинают кружиться куропатки и, словно дразня нас, «ведут» несколько минут.

Разыскивается медведь
Ровно через сутки мы добираемся до поселка Томтор. У въезда нас встречает монумент: из бетонного кубического основания вверх устремляется металлическая колонна. Завершает композицию глобус. И надпись: «Томтор. Полюс холода». На постаменте указана поражающая воображение температура, зафиксированная в здешних краях: –71,2° С! Так встречает нас Оймякон.

В эти дни здесь царит страшное возбуждение. Недалеко от совхоза люди обнаружили копыта и внутренности жеребенка. Охотники решили, что в окрестностях деревни рыщет медведь-шатун, от голода не впавший в спячку. Для деревенских это ЧП. Мужики организуются в отряды якобы для того, чтобы с ружьями пойти на медведя. Спустя некоторое время после их ухода среди женщин поселка начинается легкая паника. Якутские жены садятся на телефоны и обмениваются информацией в режиме реального времени. Так и сидят у окон — или сажают наблюдателями детей. Когда ближе к вечеру на горизонте показывается первый пошатывающийся горе-охотник, всей деревне об этом сразу же становится известно. И только тут женщины наконец понимают, что мужья просто нашли благовидный предлог для небольшого тайного праздника. Мужики возвращаются ни с чем, зато сильно выпившие — такая вот охота.

Вообще-то, якуты очень боятся своих жен — властных, зачастую сварливых женщин, которые обычно и становятся главами семейств. Так что за эту «охоту» многим досталось по первое число.

Так якуты замораживают молоко, которое хранится месяцами

Кстати, ни водки, ни пива после 6 вечера купить невозможно — таковы как республиканские, так и улусные законы. А в соседнем оленеводческом поселке Учугей, где живут в основном эвенки, «огненную воду» вообще купить нельзя. Даже днем. Иначе беда. Иначе перестрелка, как на Диком Западе (ружья здесь есть даже у подростков). Оймяконцы над соседями подшучивают: «Утром — учугей (хороший. — “РР”), вечером — кусахан (плохой. — “РР”)». Пьянство, особенно зимой, во всех смыслах сопряжено со смертельным риском.

Гаражи здесь обязательно утепленные, но некоторые еще и не глушат мотор всю ночь. Лучше сжечь больше бензина, чем утром мучиться с омертвевшим от мороза двигателем. Центры социальной жизни — продмаг и пекарня, где люди встречаются и подолгу обсуждают свои проблемы, потому что вкуснейший горячий хлеб, который обычно бывает готов к 4 часам дня, иногда появляется на час позже. Цены бешеные, даже с московскими не сравнить: шоколадный батончик, который в столице стоит 12 рублей, здесь продают по 50. Но и зарплаты у якутов немного выше средних по стране — благодаря так называемому северному коэффициенту. На дверях — стенд с объявлениями, например, о том, что Михаил Михайлович на днях едет в Якутск, и к нему можно присоединиться, а Аркадий, наоборот, завтра уезжает из Якутска, так что может захватить с собой оттуда двух человек. Местные, заметив незнакомца, подходят ко мне и начинают расспрашивать: кто, откуда, зачем. Добродушная с виду бабушка ехидно подначивает: «Не холодно же! Всего-то минус 48… Вот приехал бы в прошлом году — недели две было минус 65. Нам туго пришлось…» Молодежь косится на мои оленьи унты до колен: сами они отчего-то ходят в ботинках.

С местной властью поговорить не удается. В поселковом совете никого нет. Табличка на дверях администрации поясняет: «Все уехали в Артык». О разыгравшейся там «холодной драме», ставшей предвестницей череды ЧП, все узнали из экстренных выпусков новостей федеральных телеканалов. Целых три недели поселок Артык Оймяконского улуса в 50−градусный мороз оставался без тепла. Около 50 человек пришлось срочно эвакуировать в другую деревню: у них дома не было печей. В предновогодние дни на уши были поставлены силы МЧС не только Якутии, но и соседней с Оймяконьем Магаданской области…

Уже семь лет подряд правительство Республики Саха (Якутия) пытается превратить Оймякон в центр международного туризма, эксплуатируя бренд «Полюс холода». Каждый год в марте (туристов решили не пугать и не приглашают в зимнее время) в Оймяконе проходят фестиваль и автопробег. Приезжают французы, американцы, немцы и много-много японцев. А вот туристов-экстремалов из России мало: мороз для них не самая большая экзотика. Во время фестиваля вся деревня и окрестности гуляют несколько дней: концерты, выставка-ярмарка национальной одежды и прикладного искусства, знакомство с кухней народов Севера, езда на оленях. Местные со смехом смотрят, как замерзшие иностранные журналисты в панике бегают по поселку со своей сломавшейся аппаратурой — при –50° С цифровые фотоаппараты отказывают. Но уезжают иностранцы совершенно счастливыми: они выжили! И многие потом возвращаются сюда и во второй, и в третий раз.

Реалити-шоу по-японски
По деревне ходят два японца в тулупах — Дай и Нао, подстегивая палочками корову, больше похожую на буйвола. На якутов они совсем не похожи, даром что азиаты. Ведут скотину на водопой. Разговаривают охотно, но недолго: надо еще воды в дом натаскать, телят из ведер напоить, дров наколоть, порыбачить. Это — популярные в Японии актеры, работающие на четвертом канале национального телевидения, на родине их так и зовут — ДайНао. Мы присутствуем при съемке программы ITE-Q, собирающей каждое утро перед экранами 28 млн японцев. Актеров сопровождает внушительная делегация режиссеров, продюсеров и техперсонала из Москвы. Почти все живут в частном секторе, помогая якутам по хозяйству.

Рыбный рынок в Якутске

— В первый же день съемок, когда я выбежал раздетый на улицу после бани и начал орать от удовольствия, меня за задницу укусила собака, — говорит добродушный крепко сбитый Дай, полагая, что любому журналисту интересны именно такие байки.

Его партнер Нао добавляет:

— Ты лучше расскажи, как сначала прилип языком ко льду, а потом обжег мокрый палец, прикоснувшись к металлу.

А еще один из японцев обморозил кончик носа. Они были в шоке: думали, нос отвалится, и очень обрадовались, узнав, что он всего лишь почернеет.

Ребятам необходимо было проделать все то, что напридумывали телевизионщики. Например, забить гвоздь в доску замерзшей буханкой хлеба, сгрызть одеревеневшую на морозе японскую лапшу, попытаться разбить полежавшее на улице яблоко поленом (в результате треснуло полено), а также — самое тяжелое испытание — в 50−градусный мороз искупаться в проруби. «Самое страшное, что придумали японцы у себя в Токио, — это что после проруби парней не очень-то спешили укутать в одеяла и теплую одежду, — рассказывает координатор проекта Игорь Клейн. — Эксперимент заключался в том, и это фиксировали камеры, чтобы посмотреть, как вода превращается в лед прямо на коже человека. Более того, первая съемка режиссеру не понравилась, и он заставил их окунаться второй раз». До такого изощренного садизма «Дому-2» еще далеко.

Зато японцы были в полном восторге от якутской национальной кухни. Их угощали строганиной, олениной, сырой печенью, ойогосом (жеребячьим мясом на ребрышках), кровяной колбасой, суоротом (йогурт). Но за обжорство, говорят японцы, они поплатились сполна. «Здесь все прекрасно, но мы до сих пор не понимаем, как можно ходить в туалет в 50−гра­дусный мороз?» — сетуют ДайНао, ежась от воспоминаний. Действительно, здесь это настоящее испытание, особенно для туристок. В некоторых домах якуты устанавливают в утепленных предбанниках биотуалеты. Но похвастаться этим чудом могут далеко не все. Так что за 10 дней командировки японцы, впрочем, как и их коллеги москвичи, изрядно намаялись…

Японцев здесь, кстати, очень любят. И те отвечают взаимностью, регулярно наведываясь в эти края. В 2005 году два японских путешественника — Хиромаса Андо и Масару Адати — в дикий холод проехали на велосипедах от Сахалина до Оймякона. А местные до сих пор вспоминают прошлогоднюю делегацию японских звезд, самой старшей из которых было 84 года.

Кюбюма. Город мертвых.
В сотне километров от Оймякона находится мрачный и почти забытый людьми поселок связистов Кюбюме, похожий на царство мертвых. Здесь и вправду проживает одна-единственная душа — бабушка-отшельница по имени Рая. Дальнобойщики называют ее: «Наша баба Рая». В суровых условиях Якутии, которые поневоле сбивают людей в сплоченные коллективы, странно видеть одиночку. У бабы Раи есть родственники, по крайней мере внучка, но, видимо, старуха не хочет никого обременять. Летом рыбачит, зимой, несмотря на преклонный возраст, сама отлично стреляет из ружья по куропаткам. Заинтригованный этой историей, с провожатыми и полными пакетами еды я наведался к старушке. На двери — огромный амбарный замок. «Хитрая она стала, — говорит наш проводник из Томтора, подросток Семен. — Ей продукты дальнобойщики привозят, ну, бензовозы там, углевозы. А взамен просятся переночевать в доме». Выяснилось, что бабе Рае выгодно иметь постоянных, проверенных «клиентов», а частых контактов с людьми она не выносит. Раз в две недели — нормально. Вполне достаточно, чтобы получить необходимые продукты за предоставленный ночлег.

Якутские коровы похожи на буйволов

— Она на окно влезла. Сейчас смотрит на нас, наверное, — говорит Семен.

Я пытаюсь заглянуть в окно, но оно довольно высоко от земли, метрах в двух.

— Этого не может быть! Мне рассказывали, что ей за 60…

— А ты наверх смотри. Дым-то дымит!

Так и не приняла нас нелюдимая старушка. Не помогли даже ходатайства ее постоянных клиентов-дальнобойщиков.

Первый барак в Кюбюме появился по воле Сталина. Советское правительство хотело быть постоянно в курсе того, что происходит на главной зоне, — так возник небольшой поселок связистов, при Хрущеве разросшийся почти до тысячи человек.

Но сразу после того, как страна встала на рыночные рельсы, люди стали уезжать «на материк». А с приходом новой телекоммуникационно-спутниковой эры в 1996 году поселок опустел окончательно. В Оймяконе местные с ностальгией рассказывали, что в Кюбюме было все, что нужно для жизни: кочегарка, баня, столовая, детсад, медпункт, библиотека… Теперь здесь какие-то металлические остовы, развалившиеся избы, двухэтажные дома с выбитыми стеклами. Ветер воет. И — горы мусора: здесь останавливаются машины перед сложным переездом через мелкие речки, вода в которых порой не замерзает даже в лютые морозы.

Кюбюме — это еще один печальный памятник нашей истории, как и все окрестности Колымского тракта. Здесь провел последние 3 года ссылки (из 20) писатель Варлам Шаламов, служивший фельдшером в местном лазарете. В 1942 он получил свой последний срок — 10 лет, за то, что назвал Ивана Бунина русским классиком: это было расценено как антисоветская агитация. Позже, когда автор взялся за свои знаменитые «Колымские рассказы», он с теплотой вспоминал Кюбюме. А вот как Шаламов в рассказе «Плотники» писал о якутском морозе: «Градусника рабочим не показывали, да это было и не нужно, — выходить на работу приходилось в любые градусы. К тому же старожилы почти точно определяли мороз без градусника: если стоит морозный туман, значит, на улице сорок градусов ниже нуля; если воздух при дыхании выходит с шумом, но дышать еще не трудно — значит, сорок пять градусов, если дыхание шумно и заметна одышка — пятьдесят. Свыше пятидесяти пяти градусов — плевок замерзает на лету. Плевки замерзали на лету уже две недели».

Перетягивание палки — национальный вид спорта

В молодости здесь толкал тачку с оловянной рудой и загибался от дистрофии и всесоюзный кинолюбимец Георгий Жженов, к тому времени уже снявшийся в десятках популярных фильмов, в том числе (в эпизоде) в знаменитом «Чапаеве». Но роли трактористов и комсомольцев не спасли артиста от обвинения в шпионаже в пользу американцев. В своем фильме о Колыме Жженов говорил о ней как о месте предельной честности. В этих же краях работал на золотых приисках и основоположник советского ракетостроения Сергей Королев. Правда, его зона была далеко от Кюбюме…

В Оймяконе всегда можно выйти на дорогу и доехать до нужного места, даже не заикаясь о деньгах. Все друг друга знают, много родственников. Взаимовыручка — жизненная философия аборигенов. У Степана двигатель сломался — ничего, мужики помогут. У Яковлевых дочь надо везти в столицу на лечение — деньги соберут по дворам. У одинокой старухи дрова и уголь кончились — формируется отряд из школьников, которые на санях подвезут ей топливо. Здесь иначе нельзя: не выживешь.

На фоне хотонов, как здесь называют коровники, возвышаются спутниковые тарелки, принимающие сотни телеканалов. Вокруг ни души. Захожу в единственную автомастерскую — туда заехали две машины. Встречаю там деловитого крепко сбитого мужичонку ростом метра полтора. Это Михаил Сивцев — уважаемый в селе человек. Двое детей-школьни­ков, жена красавица, но главное — и это предмет особой гордости его самого и всей округи — уже почти год не пьет: «Сказал себе однажды “нет”». После службы в армии на мохнатом якутском коне охранял оленей на пастбище. Теперь трудится углевозом: ездит, как и многие дальнобойщики, за углем в Магадан.

«Оленята» детского фольклорного ансамбля

— Чтобы нормально протопить всю деревню, нужно тонну угля в сутки, — говорит Михаил, ковыряясь в двигателе, — а наши не очень часто туда ездят. Хорошо, если из Магадана коммерческие рейсы бывают.

— Так зачем все эти мучения? Зачем здесь вообще люди живут, почему не уезжают в тот же Якутск или другие города?

— Ты думаешь, здесь до сих пор в бараках люди живут, мерзнут на приисках и питаются чем ни попадя? Да нормально мы здесь живем, не бедствуем. И потом, здесь моя родина, здесь я родился, а значит, пригодился. Да и молодежь после учебы в центре сюда возвращается. Тянут эти места, тянут.