- Да что хочешь! Чтобы время побыстрей бежало. Сказку хоть, какую.

Улыбаясь, он продолжал сидеть, впрочем уж ничего не требуя. Голубые глаза постепенно начинали тускнеть.

Такт за тактом вещь продвигалась к середине, и тогда Костик услышал, как к музыке стал примешиваться стук каблучков. Как бы равнодушно он ни приучился относиться ко всем – проходящим мимо, останавливающимся послушать, почти насильно впихивающим в него литры водки, бросающим на него презрительные взгляды, сыпавшим пьяно-слюнявые благодарственные оды, предлагающим всяческие контракты и неземные блага и, наконец, разбивающим гитару у него на голове, некоторые отрывки – изящные зарисовки из жизни, достойные камеры некоего незримого фотографа нашей памяти, иногда пробуждали в нем довольно сильные чувства.

- Откуда я знаю? Сказка…

Римские солдаты ворвались в храм. Они встретили сопротивления тысяч зелотов, готовых гибнуть за свою веру. Они бросались на римские мечи, и гибли в огне.

- Пап, у меня «пятерка» по математике.

- Дальше – мусора, специнтернат. А когда через несколько лет к соседу-завмагу с обыском пришли, под полом тайник нашли полный бабок. В основном – червонцы.

Она была уже без сознания, отравленная горячим едким дымом от вспыхнувшего в одно мгновенье уютного гнезда. Загореться она не успела, но ещё долго отхаркивала сажу и выдыхала горькую копоть. Парень матерился, рассматривая свою, испорченную огнём куртку, потом вызвал скорую, пожарных и, не ожидая их приезда, ушёл домой, чтобы успеть на ужин.

На улице, усевшись прямо на крыльце, она пронзительно и гнусаво заголосила во все горло: «На-а-апила-а-ася я пья-а-а-а-на!!» и поцеловала голову в лоб.

- Я буду с тобой ходить.

Ёптыть, сигодняж у Ирки день раждения, я заметался по комнате, надо было срочно бежать за цветами для мамаши, яж бля жиних сцука, хе, они канечна ахуели, . но Ирку бля я люблю, и нах, гатов тирпеть всякие извращения иё родствиникаф. Не, беспесды, Ирусяка пиздатая кляча, тока мамаша ей рулит, маладая она исчо.

Резать нужно вдоль. Чтобы наверняка. Страшно. Страшно, что будет больно.

- Смотри-ка, какое животное умное! А с мышом что?

Все чаще слышу, как правозащитники, либерасты и прочие доморощенные умники, брызгая слюной, ругают русских. Дескать – имперские шовинисты, пьянь и ленивое быдло, не имеющее право на существование. Возражающие им, получают заготовленный штамп – «низколобый национализм».

Когда я учился в техникуме Советской торговли, на факультете «технология приготовления пищи», наша классная рассказывала:

А потом я заставил продавщицу все мне продать четырнадцать раз подряд. Последний из меня выстрелил ей в голову из обреза. Видимо из мести. Я этого хотел и не хотел одновременно.

- Гагага. Сказка! Ну ты, Хмурый, в натуре, забавный штемп.

- Не надо колы – шипит она бармену, когда слышит, как тот уже открыл банку чтобы подлить ей в стакан.

А будку снесли от греха подальше.

- Да да – конечно Бэтмэн и Супермэн, Стартрек.

- Поймите меня правильно мистер Дик, у нас большая разница в возрасте – она уже знает, что поедет с Андреем, парнем который классно делает бит-бокс.

На приеме у нее, как у психолога, двое мужчин. Третий просто сидит и наблюдает за процессом. Она работает с ними, задавая вопросы, пытаясь выяснить их отношение к людям, женщинам, жизни вообще. Звучит такой провокационный вопрос:

— Держи, горемычная, — старушка достала из сумки булку и протянула Зине.

Впалые, полумертвые глаза людей загорелись дьявольскими искорками. Пинхас с удивлением подумал о том, что все голодные люди очень похожи друг на друга, не зависимо от возраста и пола. Перед ним стояли старые бесформенные женщины в тряпье и молодые парубки с худыми, острыми лицами, но смотрели они все одинаково – жадно, дико, зло.

По полу затопали сапоги и ботинки. Зажглось электричество. Захлопали дверцы шкафов и тумбочек.

Мимо них с диким ревом стартует 121-А.

Вполне возможно, что в прошлой жизни она была кошкой.

Он одевает цепочку ей на шею. Целует её в щеку.

Бред, галлюцинация, откровение – теперь она рассказывала об этом программисту, а он как-то неловко шутил на эту тему.

Клоака, через которую она прошла, была гадка и грязна, и ей не очень хотелось о ней говорить – даже после довольно ощутимого количества выпитого пива.

Тысячи глаз не видели её, и это было лучше, чем когда заметили два глаза.

- Я подмигнул тебе. Ты ушла в ванну курить гашик. Это было 5 дней назад, на Старой Деревне.

Спросить у него, что ли подойдёт. Да откуда он может это знать? Кто может знать?

Когда-то мистер Филип Дик держал такие же вписки, как те, на которых тусуется она. Сборище наркоманов, у каждого из которых своя паранойя. Многие их имена можно прочитать на последних страницах повести Помутнение.

Предпочтению своей национальности есть объяснение. Психологи считают, что человека притягивают и внушают меньшую неприязнь те люди, которые как можно больше похожи на него самого. Естественно, люди одной национальности и, прежде всего, родные – более схожи, разных национальностей и, тем более, рас – менее.

Типа тетка помогает, сестра пахановская. Те смотрят – в натуре, приходит тетка, нормальная, не буцалка. Глухонемая только. Но пацана понимает. Пацан сыт, обут, одет.

Маленький Пинхас в ужасе забился под кровать. Оставшись один в темном, запертом на все мыслимые запоры доме, он впервые в жизни познал настоящий, непреодолимый страх, о котором читал раньше только в пыльных книжках. Уж лучше бы папенька с маменькой отвели его в лес, за город, или спрятали в балке, где много деревьев и кустов, и никогда никого не бывает. Уж там-то не было бы так страшно…

Впрочем девушка и так уже лила ей виски в бокал.

Огромный, оскаленный рабочий одним ударом сломал Пинхасу шею, от чего голова мальчугана безжизненно и гадко упала на грудь, как у дохлой курицы. Со всех сторон на худенькое детское тельце посыпались тумаки!

- Да? А тебя? Не подвесит?

И ещё было окно, за которым зелёное сменялось красно-жёлтым, потом белым. И снова и снова, пока дом не устал от выросшей девочки. Она почувствовала это и ушла сама, не дожидаясь, пока её отвезут в другой такой же дом, где она и просуществует, пока не закончится для неё смена цветов за окном.

- Да ну? Ну, давай, трави. Только я их столько от бабки своей слышал.

Пацан подрос, скоро в школу пойдет, а жена совсем никакая, вот-вот крякнет.

Я спокоен — у меня растут нормальные дети.

Но капроновая верёвка не поддавалась и не пускала.

Друг живет в Испании. Спрашивает у дочки, 14 лет:

- Кровососы! Вурдалаки! Жиды!

Та и ходит.

- Ну, теперь у тебя всё сходится? Если Америка это Новая Античность и Римская Империя одновременно, если Советский Союз был Красным Ветхим Заветом, и если сейчас мы оказались захвачены Римом, то именно здесь и должен появится Новый Иерусалим.

В феврале здесь достаточно холодно. Не так как в Петербурге, но всё же. Ей приходится идти в теплой куртке. Чтобы мистер Дик, увидел кулон она расстегивает молнию на груди. Америка 70-х, напоминает родной далёкий южный город. Здесь совершенно скучно. Эстетика — разве что в маленьких музыкальных магазинчиках – ну впрочем, сейчас, эти все обложки и постеры живут в интернете, и на фотографиях нет такой – какой-то забирающей, и пленящей в раздражение тоски.

- Нормально. А зачем валить его надо было?

Страх пришел позже, когда кто-то заглянул с улицы в замочную скважину и докумекал, что Пинхас остался дома один. Тогда-то и набежали все эти…

Но время и память не соприкасались в сознании Зины и каждое утро она искала взглядом свою свору.

Она жила в России 2011 года, в городе Санкт-Петербурге, она училась на экономике в университете сервиса и какого-то туризма, и ей хотелось новых мужчин.

У него на полках сплошь Стивен Кинг. Стивен Кинг, которого сбивает грузовик. Когда в ней член этого парня – басиста из хип-хоп группы, она смотрит на полку и про себя читает названия – Кладбище Домашних Животных, Безнадега, Колдун и Кристалл, Сияние, Всё Предельно, Зелёная Миля, Четыре Сезона, Оно, Томинокеры, маленькие покет-буки – Иногда они возвращаются и Знаете они классно играют, Эрлихман – Стивен Кинг – Король тёмной стороны, потом снова – Роза Марена, Мизери, История Лизи …

Она летит на скутере по улицам с маленькими одноэтажными домами и ловит себя на мысли, что наверное навсегда разлюбит эту эстетику. Дует ветер. Черные волосы развиваются, и засасывает куда-то, словно они соприкасаются с Петербургом 2011-го года.

К ночи мороз стал пробираться всё дальше под одежду. Зина встала с трубы и побрела к метро, где хотя бы не дул ветер, и можно было лечь на пол, скрутившись в клубок, натянув капюшон и спрятав в карманы руки. Там к ней уже привыкли, и не прогоняли. И даже подкармливали ночные дежурные. В знак благодарности она мычала и кивала головой. А те уходили молча в свои подземные тёплые норы, унося с собой неприятное чувство вины. Вроде бы и не виноваты ни в чём, но осадок оставался.

Острое и тяжелое….

Зато её нашли другие. Находка радовала – молодое крепкое тело практически без мозгов. Их было трое. Ей налили что-то кисло-горькое, от чего земля перестала быть твёрдой и ровной, и всё пыталась ускользнуть из-под ног. Завели в заброшенный дом и привязали за ногу к ржавой батарее. Сняли с неё детдомовское платье, оставив совершенно голой. Приходили каждый день, чтобы мять её тело, и сопеть в ухо.

- Еду от отца на своем «Мерсе». Менты тормозят. А я чё? Я ж не бухал! Мы с батей три по стопесят выпили и все.

- Что, уже нажрался?

Один мой знакомый так отозвался про обеспечение регионов:

- Помолчи! Твое дело – клиента пасти. Упустишь – Граф тебя за яйца подвесит.

В больнице её продержали недолго, милиция так ничего и не добилась от Зины, кроме невнятного мычания. Ей нашли кое-какую одежду, сердобольная медсестра сложила в пакет еды из больничной столовой. И снова Зина оказалась среди ревущих машин и спешащих людей.

Пропавшую девочку-дебилку искали без особого рвения. Дом не скучал за ней.

Мимо шли тени. Сотни, тысячи ног отмеряли пространство. Зина сидела на трубе, торчащей из глубин земли. Пар, попадая в замёрзший воздух, уплотнялся и превращался в ватное облако. Возле трубы снег никогда не оставался, он плавился и растекался, чтобы превратиться в ледяную корку.

Голос его надорвался и захлебнулся в слезах. Маленький Пинхас разрыдался.

Хмурый протянул для прощания правую руку с обрубком мизинца, грустно улыбнулся и зашагал в сторону магазина. Вдруг гудок сигнала остановил его и заставил повернуться. Тонированное стекло джипа медленно опустилось вниз.

Монастырь это серьезно. Но это не мое. Неконструктивно это. Народу много. И все заблудшие, все смиренные. В лучшем случае.

Вечереет. Перекресток возле метро напоминает стартовую площадку авторалли маршрутных такси. Прохожие – восторженные зрители.

Потом просто ударили железной трубой по затылку и ушли навсегда. Чудом нашла её местная детвора, ищущая романтики в скелетах мёртвых домов и в проломленных черепах чердаков. Лежащая в луже крови грязная голая девушка выглядела совсем не романтично, и они позвали взрослых.

- Ага, у него спросишь. Сам, с кого хочешь, спросит. Пойду, поссу, а то сейчас лопну.

Ушла, не оглянувшись и не попрощавшись.

- Рыба, символ раннего христианства – ответила аптекарша.

Бля, абасруся щас пряма. Ну думаю нада пулей в сартир хуячить. Сказал кароче им, - Я ща. и улител.

Глаза мои разбежались так стремительно, что я на время потерял зрение, но потом собрался, вернул глаза на место и пошел к продавщице. Она посмотрела на меня и упала.

И сейчас – он должен идти в бой, за Него.

Продавщица, баба понятливая, таджичка, не слова по-русски не понимает, но собрала мне мой заказ, так как все, что я ей сказал, я ей мысленно, прямо в голову ее немытую передал. Поняла она по выражению моих глаз всё!

Отлетели ставни на втором окне. В дом ворвались ликующие возгласы:

Тебя откровенно веселят поиски смысла жизни, как правило осуществляемые случайными умными и проницательными знакомыми на заставленной бутылками и заваленной объедками ночной кухне.

- Цыгалетки! Дай! Обесял многа цигалетки! Дай!

Нет. Их голоса были другие, будто вовсе принадлежащие не им, а бесам, сидящим внутри – срывающиеся, лающие, грудные…

- Победит любовь. Нас много.

У тебя есть города и дороги - те, которые выбираешь ты, и которые выбирают тебя. У тебя есть гитара, которая может треснуть и рассохнуться, и которую можно заказать или, на худой конец, сделать самому. У тебя есть руки, с помощью которых ты никогда не пропадешь даже без гитары. И вместе со всем этим - ты один. Тебе уже далеко за тридцать, но вся твоя жизнь – «перекати поле». У тебя есть немалый опыт, на который ты полагаешься сугубо инстинктивно, и никогда не пытаешься объединить в какую-либо систему. Ты уже не помнишь прочитанных когда-то книг и огромных усилий осознать и переварить прочитанное.

Во рту ещё оставался привкус виски, между сигаретами они смеялись, за огромными окнами новой квартиры, в которой жил программист черное небо, казалось, отражало фары проезжающих мимо по проспекту машин.

Штемп с удивлением уставился на неожиданно умолкнувшего подельника и вдруг заразительно засмеялся.

Пинхаса нашли сразу. Цепкие руки вытянули его из пыльного убежища на свет под радостные крики. Щурясь, он смотрел на землистые, изнуренные голодом лица незваных гостей.

Свора бродяжек прибилась к ней уже давно. Она подкармливала их, а они гладили ей лицо шершавыми мокрыми языками и махали хвостами. А когда она ложилась спать, укладывались рядом, прижимаясь к ней тяжёлыми боками, или клали головы ей на ноги и живот, подставляя холки, чтобы их погладили и пожалели.

Ты не можешь долго находиться на одном месте, и бесконечная череда лиц, явлений, музыки и песен, весь яркий и несуразный калейдоскоп проходит через тебя, успев отразиться как в зеркале, но никакой своей частью не успевает прорасти и дать корни. Надо что-то делать! И надо делать сейчас, ибо затуманенную алкоголем голову все чаще и чаще одолевает мысль о том, что надо торопиться – спешить жить, о том, что время набирает скорость и все стремительней скачет сквозь все кажущееся иногда фантастической мишурой прошлое и настоящее.

Больше писателю-фантасту объяснять было ничего не надо.

- Или ты будешь отрицать, что Америка – это великая культура?

"Поймали мышА, и ебём неспеша." (Поговорка)

И ей плевать, что он слушает Yarbirds и Velvet Underground, ей кажется, хочется в Питерское лето, ей хочется света, мороженого и большой любви.

Мой знакомый электрик, за проделаную работу всегда просил водку подешевле. Желательно, чтоб она воняла сивухой и ацетоном. Если его с утра после водки не корежило и не раскалывалась голова, он считал, что пьянка прошла не достаточно качественно.

О национализме.

«Хрясь!» - в комнате стало совсем светло. Один ставень окончательно слетел с петель, оставив оконный проем наполовину открытым. Этого было вполне достаточно для того, чтобы пролезть. Посыпались стекла, потянулись руки…

Впрочем, поначалу Пинхас не боялся. Он жег керосиновую лампу и бродил по комнатам, дивясь теням и причудливым очертаниям предметов в полумраке. Лепил человечков из свечных огарков.

Где-то на другом стороне шарика, Александр Проханов – ездит в свои первые командировки на Домаский и в Жаланашколь, он подмечает черты Красного Ветхозаветного колеса. Он знает, что на Истре существует Новоиерусалимский монастырь. Он верит и останется последним непоколебимым в своей вере в красную пасху, и имперскую мощь.

Садись, поехали.

Не знала, сколько ей лет. Движение солнца, смена дня и ночи перестали быть мерилом. Время, бесполезное и ненужное не волновало, не помогало и не мешало Зинаиде жить.

- Да? А если пацан. Ну, в смысле, самец?

в австрийской армии. Надо сказать, что служат там всего полгода, с выходными и пивом. И вот, на учениях, его танк приходит первым.

Они давай его расспрашивать, че за дела братуха? А он такой, а я лысый, так куда я после смерти попаду? Они давай его успокаивать, да не верь ты этому мутному пидорасу, он видать опять грибов объелся.

Жаль, конечно, что ей сложно всё это сформулировать и выразить и понять. Но это не столь важно.

Та взяла, не поднимая глаз, кивнула в знак благодарности. Но есть не решалась. Ей было стыдно показать свой голод.

Профиль.

- Саша Проханов – ты его знаешь? – говорит мистер Дик, когда она уже почти допивает свой двойной Джемисон.

Я перемахнул через прилавок именно в тот момент, когда она в меня выстрелила. Я схватил обрез и вырвал у нее из рук. Она закричала. Мы тоже заорали. Мы не позволим в себя стрелять.

Когда он кончает она доходит до Кэрри.

Цена победы была высока – шестеро из меня погибли, но и они все были убиты моим гневом.

Был среди них протодъякон Ипатий. Не Коловрат конечно, но тоже сволочь изрядная. Ой, извините, я сказал сволочь? Нет, нет. Назовем его лучше весельчаком. Да, так будет гораздо точнее.

Первый раз Зина умерла, не успев родиться. Не выспавшаяся акушерка, ночная смена в роддоме, родовая травма головного мозга. Врач, с виноватым видом говорящий безутешной матери непонятные медицинские термины, страшные в своей непереводимости на нормальный язык. Росчерк на бланке, последний взгляд, брошенный на фасад больницы, слёзы горя, предательства и облегчения. Ничего этого Зина не знала, она даже не думала о маме, она считала себя частью дома с серо-зелёными панелями, запахом хлорки, длинными, плохо освещёнными коридорами, с матрасами, пахнущими мочой и потом, заселённого людьми в белых халатах и призраками. Призраками детей.

- Да, забей, не надо таких жертв, я не буду в нём ходить.

Оно просто незаметно текло в сторону смерти.

- Зараз подывымось, що там за ливер!

- Серьезный пацанчик оказался. Видать, достал его папаня. А дальше что?

- А дальше ништяк. Пошел пацан, купил хавки, пожрал от пуза. Утром просыпается, а на полу снова червонец.

Вышел я из дома, в котором живу. На улице январь, метет страшно, но тепло. Я шапку снял, значит, и засмотрелся на снегиря. Ну до чего же птица красивая! Грациозная! Рябину кушает с достоинством.

Ругать свой народ – как оскорблять родную мать. Это подло.

Монахи православной-греко-католической конфессии дзенбуддистского матриархата мирно обитали в небольшом монастыре, мест на четыреста. Четыреста мест им хватало в самый раз. Да и не влазило туда больше. Сколько ни пытались сунуть - то кто-то из окна выпадет, то какая то гнида жопой ворота разворотит, а потом молится - "Прости Раджапунта грехи мои тяжкие" - ущерб возмещать не хочет. Вот монахи и решили, четыреста - счастливое число, и всех кто не попал в "список четырехсот счастливых" - посжигали нахуй.

Он говорил редко, но как-то метко. Например, его фраза по поводу того, что я вдруг начал курить:

- Дэ харчи, паскуда? – высоким голосом заголосил взъерошенный, уродливо опухший старик в кепке и с георгиевским крестом на груди – Кажи, дэ ховаетэ хлеб! Кажи, блядюга!

Пацанчик даже не поверил сначала, думал – сон. Потом все ж поднялся, взял чирик в руке, а он – в натуре, настоящий.

- Платье то гуммозное, чтож ты мне напиздел?

- Ты что сам убираешься?

- Ты что, в натуре расскажешь сказку? Ну ты, Хмурый , прикольный штемп! Никогда не знаю, что от тебя ждать.

Не казённый, провонявшийся запахом болезней, а свой, личный.

День Раждения.

- Америка это новая античность – окей.

Затем – твой народ. И только потом – остальные люди. Лично я считаю такой взгляд, по крайней мере, логичным.

- Дэ воны? Дэ ци выродкы? Сховалыся, стэрвы!

Померла жена.

Костик перед уходом всегда заглядывал к ней в комнату, и если видел, что она сидит, пеленая кукол, понимал, что это – не очень хороший знак.

Светка специально для такого случая купила букет роз. Их лепестки плавали белыми корабликами в ванной. Всё должно быть красиво. Конечно, свечи и ароматические палочки. И музыка – что-нибудь печальное и многозначительное. И Светка совсем голая. Её должны найти голой.

Она стояла и слушала, устремив на него глаза, и весь ее облик безошибочно говорил, что она не пропускает ни единой ноты, ни единого жеста лениво перебирающих струны пальцев, ни единой детали согнувшись сидящего на ящике самодельного усилителя внезапно встреченного гитариста.

Если он спросит – скажешь что это символ веры ранних христиан.

Она любила Джима Моррисона, Яна Кёртиса, Гэрри Олдмана, выросшего Макалея Калкина – и утверждала, что за красоту можно всё простить. Ей исполнилось 20 лет, а её татуировке – год. На портаке, который располагался у локтевого сгиба, на 10 сантиметров ниже запястья, была изображена роза, оплетенная колючей проволокой и перечеркнутая автоматом-калашникова. Пол года назад она поймала себя на мысли, что нажирается каждый день.

И та, моя часть, что хотела – сделала это. Но я не могу жить с этим бременем, ведь я никого еще не убивал, поэтому я сказал самому себе, что больше в его услугах не нуждаюсь и пустил себе пулю в лоб.

Завтра 1 сентября. Спросил у дочек, соскучились ли они по школе. Обе в один голос ответили — нет.

Но сейчас их нет. Их увезли в железной будке на колёсах. Им набрасывали стальные петли на шеи и тащили за собой. А Зина плакала, слушая собачий скулёж и лихой мат ловцов собачьих душ. Это было давно, когда мир был жёлто-красным.

- Машину купил. Класс! Семиместный минивен.

До дома я дошел без приключений. Сел на кухне у радио и неделю не выходил из дому. А на восьмой день я вышел из дома, в котором живу.

Оказалось, что не. Не война. Опять Ипатий чудит. А он к тому времени горнить перестал, почесал яйца и вещает. Видение мне было.

- Я узнал тебя – мистер Дик трогает её волосы. – я кажется, узнал тебя детка – он обнимает её.

Рано утром она добиралась до ближайших мусорных баков на краю спящего микрорайона, где можно было найти еду и, если повезёт, одежду.

Хулиж с них фсять?

Каждый раз она была на шаг от смерти, но каждый раз ускользала из её лап и снова возвращалась к трубе и клёнам. И прохожие облегчённо вздыхали. То ли тому, что у них всё уж не так и плохо, как у некоторых, то ли тому, что всё возвращается и мир незыблем, то ли ещё чему-то, глубоко личному и эгоистичному.

- Горжусь тобой. Ты у меня математик.

А сам слышу, бля !, да ани там стульями, в зале бля уже задвигали. Нах, скарея нада. вытир я быста жопу и . уже брасая абосраные атчёты в унитас, сматрю а чирнила та на них , расплылись нахуй!! . Ручка та сцука новая, чирнильная же. Ирка мне иё тока фчира падарила, ну ёптыть.

- Курить начал… Лучше бы ты, сцуко, жрать бросил!

Я не ожидал подобного хамского к себе отношения и закричал. Кричал я что-то такое общеизвестное, то ли «пожар», то ли «караул, убивают» Но крик мой подействовал и отовсюду сбежались мы.

Чезахуйня, чезахуйняю. Так в непонятках, кто без трусов, кто в попоне, во двор и выскочили. Думают, а вдруг фашисты объявили войну. Бежать с чемоданами на вокзал, или не сдаваться? Выяснить же надо.

Водки. Пива попили, да! А так — не, не бухал…

Тот, что стоял впереди, опираясь выставленными руками об унитаз, медленно, неуклюже переставляя ноги со спущенными штанами, выпрямился и повернулся к Костику круглым и бледным счастливым улыбающимся лицом. Доверчиво посмотрев на Костика голубыми, небесного цвета, глазами, он чавкнул пухлыми губами и, пустив длинную струйку темной слюны, сказал:

А чё? Вдруг я живой еще классик! Итак…

И работать не надо. Забухал он, кайфует от жизни. Глухонемую по пьяне раз так напугал, что она больше приходить не стала. Дружков стал водить, баб каких-то сявок. Хорошо, мозгов хватило про мыша не рассказать.

Молодой парнишка бармен, который работает в паре со своей подружкой, подмигивает ей. Типа, пристал старикан?

Посетил меня дух святого Мухосраила, и сказал, что те, кто пробор на левую сторону носит - душу свою спасет, и в раю полюбому окажется. Беспизды. А кто на правую носит - тот мудаком в аду гореть будет, и не будет ему успокоения. Все такие, да ну нахуй, хуйня какая, и вдруг слышат, кто-то плачит сзади. Оглянулись, а там брат Иероним слезами заливается.

Призраками пародии на детей, и она была одной из них.

Взобрался однажды этот весельчак с горном на колокольню, и затрубил в него так яростно, что аж два раза перднул. В три часа ночи. Даже месяц от такого охуел. Монахи проснулись, и давай друг у друга переспрашивать.

Им обоим нравится эта тема. Он не помнит где это прочитал. За окном утопает в темноте квадратных глаз многогеометрическое чудовище спального района.

Потому иногда понимаешь, что ради таких мгновений и стоит жить. Потому что именно они составляют собой ту непрерывную цепочку, которая когда-нибудь должна перевесить все темное – все гадостные поползновения из самых черных уголков души, которые каждый инстинктивно стремится забыть.

Но, наверное, не знает, что в Фуллертоне, в Америке, к американскому писателю фантасту придёт девушка из Аптеки с кулоном-рыбой на шее.

- Ага. На восьмикрылый семихуй похоже…

Убрал я деньги. Шапку надел, так как холодно стало. Поклонился я снегирям и рябинушке, кормилице нашей и пошел в магазин за водкой и другими продуктами.

Летней субботой в Меге полно народу. Она ходит здесь одна. Магазины стоят раскрыв рты, как будто ждут, чтобы переживать тебя. Здесь легко представить себе пустоту.

Ей наплевать.

Автор: Припадок Спокойствия.

Будем с тобой жить по-людски». Пошел, надыбал где-то буханку хлеба, кусок колбасы и пацану бутылку лимонада и мандарин. И подарок пацану принес – варежку старую, а в ней мыша.

Ощерив кривые, желтоватые зубы, мучительница впилась в тонкое детское плечо.

Какого чёрта – ни одной живой души. А этот парень, который таскает коробки на складе. Отвратительный в прыщах и красной бейсболе. Но всё же с каких-то её любимых снимков. Он трахается совсем плохо, норовит засунуть в рот грязные пальцы, и воняет, как свинья.

Голодная толпа вцепилась в безжизненное тело многоруким индийским богом. Затрещали сухожилия и мышцы. В доме начался неописуемый, сатанинский бедлам.

- Ну, конечно! Билгейцы — народ такой. В Канаде живут.

Кстати, читая еврейских философов, кажется Пинхаса Полонского, наткнулся на интересную мысль в философии иудаизма. По поводу любви к ближнему. Она слегка отличается от всеобъемлющей, проповедуемой христианством. Этакие ступени и, если хотите, круги любви к ближнему. Первый круг – твоя семья, ты должен любить их больше остальных.

Но храм был разрушен.

Она кидает взгляд на зеркальные двери шкафа-купе.

Словами не передать. Слезу я пустил, смотрю на всю эту красоту – оторваться не могу. А люди мимо идут, сочувствуют, деньги в шапку кидают, извиняются, что мало, по плечу меня хлопают, по-отечески так, по доброму.

Бля , тока Ирке ана сцказала стерва, что бы та са мной ни дружила нах. Пажрать даже сцуки ни дали нихуя, падонак . закричали . убирайся.

Про Ипатия.

Первого сентября оделся в школьную форму, положил в ранец книжки мамкины и мыша, и пошел – типа в школу. Так и жил. Бабки на жизнь постоянно были, утром уходил с портфелем – короче, все как у людей.

- Раньше я боялся красных, но теперь, теперь то я понимаю всё величие этой задумки. Да красные были излишни, жестоки, но ведь и Ветхий Завет весь написан на крови. Красная империя это есть Ветхий Завет! – мужчина, выпустил дым из седой бороды.

Так всегда: лежит еще вчера живой и любимый тобой человек, а на лицо его садятся мухи, ползают по губам, по лбу, лезут в закрытые глаза. Даже зимой, даже в закрытом помещении. И бабушки-плакальщицы иногда сгоняют назойливых мух с лица, не прерывая рыданья и выражения лиц их на мгновение меняются с убитых горем на цинично-хозяйственные.

Девушка излучала ту редко встречающуюся свежесть, которая заставляет слабого бросаться в неравный бой, усмиряет подлеца, а сильного увлекает за собой и приумножает ему силы. Точеное лицо, черные как смоль природного цвета волосы, небесно-голубые глаза (что за редкое сочетание!), милая невысокая фигурка в ужасно шедших к ней юбке и курточке, в руках черная сумочка. Она замедлила ход и остановилась, прислонившись к противоположной стене.

У него было много книг Чарльза Буковски и кажется ей в нём нравилось именно это. И больше ничего.

- Да, - сказали ее глаза.

Первый раз, когда я стал записывать свои мысли, или услышанное, был не помню когда. Может в армии или в техникуме. Помню, в технаре мы втроем снимали квартиру — я, Руслан и Вовка Ткаченко. Так вот, за Вовкой я часто записывал прямо на обоях.

- Так його, залупу!

Оттуда мышь их и таскал.

- Хорошо ты говоришь, но Ян Кёртис тоже умер за любовь, за любовь, которая порвёт нас на куски.

Штемп усмехнулся и побежал к девятке с Хмурым за рулем. Через несколько секунд в тихом дворе только снег крупными хлопьями падал на удивленное лицо мужчины и засыпал недавние следы.

Хмурый надолго замолчал.

Матушку бил по пьяне, пацана гонял. Туда-сюда, короче – сел. Откинулся, а дома – хуже, чем в камере. Из мебели – шконка, стол и табуретка.

- Спрятаться думал, жиденок?

Не празднично. И этот штемп еще где-то отморозился…

- Рвите его! Чего смотрите, ваши дети мерли там, пока эта сволота жидовская давилась пряниками! Рвите на части, вот вам и харч!

Он мотает головой.

У такой блондинки, забыл, как её зовут.

Срочно!» или же те, вытерпеть которых ты не можешь больше двух-трех дней.

Смеялись все, естественно — после министра.

А что было с этими оболтусами делать?

Ненормальна и беспричинная ненависть к другим народам. В любом случае – весь народ не виноват. Глупо обвинять всех евреев в том, что представители этой нации захватили в России власть в 1917 году, устроили геноцид российских народов и, прежде всего, русского. В том, что мировая финансовая элита устраивавшая кризисы, войны, приведшая к власти Гитлера, большей частью состояла из евреев, тоже нет общей вины народа. И в том, что разрушившие СССР, захватившие природные богатства страны принадлежащие народу, укравшие заводы и фабрики построенные народом, ограбившие народ и ставшие олигархами – почти все евреи, даже в этом весь еврейский народ не виноват. Более того – в случае антиеврейских выступлений, как всегда пострадают простые невинные люди, а виноватые на этом сделают «маленький гешефт».

Фактически с этого момента, с того момента, как старая империя – Ветхозаветное Христианство, потеряло своё святилище, начинается новая история.

Я карочи уже слез с ракавины как слышу из комнаты, там все уже спрашивают, - Ирачка, а гдежи твой нахуй жыних та бля?? А она им, - Да хуй знаит, щас придёт. Ну думаю, нада патарапливатся.

Я не вижу ничего плохого в том, что человек относится к своему народу с большей любовью, чем к другим. Как раз, патологией считаю, когда происходит наоборот – кто-то пытается всячески оскорбить свою нацию, показать её никчемность, обвинить во всех грехах.

Ну в сартире бля, ска-ацка, атасрался сцука, как визувий нахуй, сижу кайфую штучки всякие расматриваю. И вдруг мой взгляд упирается на рулон туалетнай бумаги, тачнее на пустой картонный кругляшок ат ниго блять! Нет на нём сцука бумаги. Засранцы нихуя ап гастях ни заботятца.

- Да точно Вероничка.

- Я не знаю! – закричал Пинхас в отчаянии – Мы ничего не прячем. Батько с мамкою уехали вещи менять, а меня закрыли здесь от того, что дети пропадать стали. Я ничего не знаю…

- То ты кажешь, значит, шо мы тут уси, чесни люды, дитэй йимо? Вы тилькы послухайтэ, за кого той жид вас мае, хрыстыянэ! – выкрикнула страшная крючконосая женщина в платке – Богомерзка тварюка!

Я забросал их трупики снегом. Сделал, как умел крестик из веточек, вот и готова могилка, чай не звери, а люди просвещенные, но с верой в душе и обряд чтящие.

Она готова была полюбить Сталина – если воспринимать Сталина – как рок-звезду. Так она говорила программисту, щетинистому в модных очках Ray Ban – с которым она трахалась, под портретом Сталина, который висел у того над кроватью.

Поэтому я не люблю похороны. Впрочем, как и дни рождения. Хотя сам к смерти отношусь с большой долей фатализма.

- Так что, рассказывать?

- Эй, Девушка, налейте ей ещё двойной Джеймисон!

Кто может знать? Кто может знать?

Хмурый не ответил. До города ехали молча.

Ей нравилось американское зло.

Именно так иногда происходит крутой поворот в реке, называемой жизнью. И мы меняемся. Меняемся окончательно и бесповоротно, забывая прошлое и не чувствуя необходимости возврата.

На ее крики прибежали мужчины разных возрастов и национальностей. Они вбежали в торговый зал, увидели нас и замерли. Я закричал: «вперед!» И мы набросились на пришельцев толпой. Я дрался, как лев. Впервые я дрался против такой толпы, но количество меня было на моей стороне и мы победили.

Министр обороны Австрии вызывает к себе бравого австрийского солдата, а тот представляется:

Мужики, обезумев от вкуса свежатины, пихали мокрые куски за пазуху.

- Самец? Хрен его знает. Да что с тобой вообще, Хмурый?!

Её притягивало западное – американские сериалы, американская контр-культура, американская рок-музыка. Она сходила с ума от этой эстетики – в её голове несколькими измерениями стояли американские 60-е, американские 70-е, американские 80-е. Ей нравился американский флаг, но опаленный, смятый – с которого пятиконечные звезды, как пиктограммы смотрят на тебя с особым цинизмом.

Все следы есть, на любой вкус, если только ты умеешь их отличать, но для бывалого охотника все сразу понятно. Я поправил ружье и пошел в сторону дома. Если попадется мне навстречу олень – будет и мясо и шкура и панты!

И в случае погромов, я лично пущу в свой дом евреев и сам стану у двери с ружьем, чтобы защитить их.

Зарисовочки. Часть первая.

Он почти не изменился, был точь-в-точь таким, каким его изображали на задней обложке его книг: окладистая борода, высокий лоб, низко посаженные глаза – Филип Кинред Дик собственной персоной, и это не было галлюцинацией. Её ладонь лежала на его ладони жилистой в седых волосах, они сидели за барной стойкой на верхней террасе Мода. Он цедил минеральную воду и курил одну за другой сигареты.

Иногда кого-то осеняло, что дома есть ненужные вещи, да и пожрать можно принести побольше и чего-нибудь вкусненького, но потом забывалось, терялось в собственных проблемах, и они злились на Зину за то, что чувствовали себя неуютно от не озвученных и не выполненных обещаний. А ей ничего не нужно было. Просто прислониться к холодной стене и уснуть.

- Америка это новая Античность окей! Все эти боевики – это новые Мифы Древней Греции. Терминатор, Рембо.

- Ого! Так мышь этот волшебный, типа, был?!

Только стало ему червонца в день не хватать . Стал он пацаненка бить, чтоб денег больше было. Тот ему говорит: это ж не я, это мышь. А откуда он тягает бабки, как не пытались проследить, так и не смогли. Тогда, стал пахан мыша мучать.

Вдруг в животе у него громко заурчало, и вырвавшаяся наружу струя поноса обгадила небольшую часть кафельной стены, весь сливной бачок и веселыми ручейками побежала обратно в унитаз. Костик молча постоял еще несколько секунд, потом подтянул резинку штанов на пояс и полез к себе в карман. Он долго там рылся, потом вынул напряженно сжатый кулак, медленно его раскрыл и посмотрел. На ладони ничего не оказалось. Его собеседник доверчиво ждал с протянутой рукой. Тогда Костик сгреб пятерней его лицо и сильно и резко толкнул. Его затылок врезался в стену, пятки соскользнули вперед, и он со всего маху одновременно приземлился головой на край добротно, на совесть прикрепленного к стене запачканного калом сливного бачка, а позвоночником – с хрустом на край унитаза.

- Что Хмурый, замерз? А что у машины не погрелся? Ха-ха!

И это точно, я её дождусь – он наклонился к ней и шепнул в самое ухо, его русский казался безупречным, но было в нём, что-то, что выдавало американца, небольшое, еле заметное отделение слогов – нас здесь.

От страха маленький хозяин обмочился. Он не сразу осознал это, понял что случилось лишь когда теплая лужица пропитала рубашку на животе и груди. Промелькнувшее, было, молнией детское чувство стыда, быстро исчезло в адреналиновых вихрях.

Залез я абратно прямо с жопай в ракавину, и так ахутельна иё атмыл. Сматрю бля где жи у них тута палатенца у сцук, ну и нихуя ни нашол, только те что над ваннай висели, выбрал я там какое папушистие самае , ну пакайфавать же захателась, как дипутат нахуй, жопу хоть раз вытиреть ахуенным палатенцым вобчим, ну и давайевокороче.

Я улыбнулся ей, прежде чем моя голова разлетелась по всему магазину.

По крайней мере, ей так кажется, кончиками этих самых волос.

- Окей – говорит мистер Дик и смотрит сквозь холодильник с пивом, куда-то в даль.

Забор заброшенной стоянки перекосился, а сама площадка заросла травой. Кирпичная будка, стоящая у входа, осиротела, потеряла окна и двери и наполнилась пылью и сыростью. Но для Зины это были просто хоромы. Она натаскала туда тряпья, и получилось уютное гнездо, мягкое и тёплое. Так хорошо было лежать и пытаться расшифровать странные знаки на стенах, или выглядывать из слепой глазницы окна на шевелящийся город.

- Что-то ты уставший сегодня какой-то. Стареешь. Штемпа что ли жалко?

Ожоги на шее и плече долго не заживали и гноились. И она скулила тихо, забившись подальше в густой кустарник, и прикладывала к ранам листья, чтобы хоть как-то унять горячую боль. Она даже не подозревала, что это не последняя смерть от огня.

Моя дочь Катя, в начальном классе хвастается мне своими успехами в учебе:

продолжение, надеюсь, следует…

Рано утром, ещё до первых пассажиров метро, Зина вышла на промёрзшую улицу. Обычно её уже встречали собаки, но сейчас их не было. Зина попыталась вспомнить, что с ними случилось, но память, изувеченная акушерскими щипцами, отказывалась давать ответ на этот вопрос. Только напомнила, что в этом месте нужно плакать.

Волна неспешных звуков, казалось, охватывала ее с головы до ног, проникала внутрь, захватывала, влекла куда-то – вверх? В сказку? В иной мир? – затем возвращалась обратно к музыканту и уже обволакивала их обоих в считанные минуты длящемся состоянии полного взаимопонимания, покоя и радости, того состояния, что перечеркивает всю нелегкую прошлую жизнь и всю мерзость, которые успел почерпнуть он, и, видимо еще не успела она – в своей прозрачной и неосязаемой свежести, идеально соответствующая музыке и так внезапно сформировавшейся общему микросреде.

- Держи. Ты должна обязательно надеть это. Ты же хорошо знаешь английский.

Накануне она видела странный перформанс – бездомные- алкаши с оплывшими лицами-синяками переоделись в рыб. На них были надеты разные костюмы: селёдок, лососей, окуней, акул, дельфинов. Они ходили и стреляли деньги на бухло, у каждого при этом в руках уже было какое-то поило.

Кто-то приносил ей поесть, кто-то – одежду, кто-то бросал монету, хотя она никогда ничего ни у кого не просила.

Ее друзья, Ивановы, уже лет пятнадцать живут в Австрии, т.е. уже получили гражданство. Пришло время сыну служить.

Наслушался рассказов, знал – вилы там. Но жрать нечего. А он последние крошки мышу отдает. Заснул. Просыпается, глядь – а на полу червонец!

- А тебе не похрен? Ты ж никогда не интересовался раньше.

- Так йих, суче племя!

Наверное, в прошлой жизни она была клёном.

Дай-дай! Гы-гыыыыы. –жизнерадостно засмеялся и протянул склизкую и лоснящуюся руку.

Будет день – будет и пища. Воистину.

- Дывытэсь, хлопци, в ных мабуть пидпол хлиба повный!

Я оплатил покупки и решил еще одну бутылку водки взять и три пива. Я даже не сказал продавщице не слова, а она уже мне все в пакет складывает и чек пробивает. Я стою перед ней, простой русский парень и плачу. Плачу от благодарности, от того, что меня, за всю мою короткую жизнь, впервые кто-то понял. Она улыбнулась мне своим золотым ртом. Зубы ее вспыхнули на свету, как сокровищница Али Бабы.

И снова смерть смотрела безразлично.

Отчего то они оба ржут. А потом целуются, отражениями в здоровом зеркале напротив.

- Тихо, придурок! Клиент вышел! Пошел, быстро!

Одно из немногих мест в столице, где пока еще большинство русских.

Гораздо больше им понравилось обсуждать свои новые ощущения – теперь, на фоне когда-то прочитанного, просмотренного и прочувствованного. И Костик с удивлением начал замечать, что совершенно дикое количество алкоголя, вместо того, чтобы его сегодня добить окончательно добить, куда-то отступает – он начал мгновенно вспоминать произведения прочитанных когда-то писателей и мыслителей, она – прослушанную ей музыку. В воздухе пронеслись Маркес и Бунин, Достоевский и Баркер, Кастонеда и Саймак, Шекспир и Кинг; зазвучали Мик Джаггер и Нина Хаген, Гребенщиков и Джонни Роттен.

- Хреново жить в жопе — пока продукт дойдет, превращается в говно.

Смерти она не боится. Зачем жить, когда он с другой? Жизнь кончена и продолжение её не имеет смысла.

Гадкие люди лущили его дом, словно мешающую добраться до лакомства скорлупу.

Всё упирается в Рыбу.

- Сиди, сказал! Ждем в машине. Паси за подъездом.

- Да… Четвертый час сидим. – Штемп снова затянулся. – А вот у меня прикол был как-то по жизни! Сидим мы так с пацанами…

Января уже не было. Был февраль…

Но тут слышу крик, - Да он тута, в ванной, он наверна руки сцука моет, вада тута шумит, это Иркина мамаша, с кухни прахадила, и блять. разветчица нахуй, прачухала хуйню фсю. И грит исчо: - Я ща пазаву иго, он наверна ни знает что все уже сели. И пряма аткрываит животнайа дферь, и хатела наверна сказать, приглашааем вассс. но рот у ниё пачимута пирикасило, и ана бля, выранила хуйню на блюде какую нисла в залу, .. я бля даже не успел и увидить та что там, а патом как завизжыыт. ну бля сирена, нах проста.

Ну хули делать думаю. и фспаминаю, что у меня есть нахуй атчёт мой с работы, ф кармане лежыт йопта, а бумага там жидинькая, как раз пайдёт тока жопу вытирать. Хуй с ним , думаю, не палезу с жопай памыцца на ракавину , ни дома же.

- Они не найдут меня. Не найдут – шептал он, сцепив в мольбе руки.

Наконец Костик перевел дыхание, отодвинулся назад, и еще раз посмотрел на находившееся перед ним в слабом свете белое тело. Тусклая синяя лампочка, помещенная за решетку и отбрасывавшая по стенам сетчатые слабые тени, с трудом выхватывала зарешеченное окно, белесый кафель открытой кабинки, и выше – побелку стены с безобразными подтеками и растрескавшийся потолок. Остро пахло хлоркой и лизолом.

- Ничего. В порядке я. Давай, Граф.

Но мне непонятно, когда люди, причисляющие себя к русским, льют грязь на весь русский народ. Даже не на государство, а именно на народ. Да и в негативных действиях государства ищут вину именно русских, хотя в правительстве давно уже далеко не одни русские.

- Как бы вы назвали женщину, которая любит делать минет?

Хуй иё знает чиго. Что такова та. Я же чистаю жопу та ейным палатенцам вытирал , хули так пирижывать.

Бросили на пыльный пол старый матрац. Приносили еду и воду. Ей не было больно, и не было страшно. Просто хотелось уйти и двигаться дальше.

Единственная.

День был вполне обычным. Денег набралось ни много, ни мало, от постепенно выпитой с утра до вечера водки слегка шумела голова и пальцы уже чуть с опозданием попадали по струнам, желудок настойчиво требовал для себя хотя бы немного закусить, а прохожие, словно тени, беззвучно входили в гулкую утробу подземного перехода и, скользнув по Костику ничего не выражающими взглядами, покидали ее, навсегда исчезая из его жизни. Иногда кто-нибудь пробегал или проходил быстрым шагом слишком близко, и слабый ветерок шевелил густую массу скопившихся в кофре бумажек.

Они просидели почти до утра, и выйдя на пронизывающий ветер на подсохшей за ночь черной и безлюдной лице, не сговариваясь отправились к стоянке такси. Он воспринял как должное то, что они поедут к ней (оказалось, что она живет одна). Всю дорогу они молча сидели обнявшись, потому что на сегодня было сказано достаточно, и каждый не минуты не сомневался в том, что, собственно начнется сразу же после того, как щелкнет замок закрывшейся за ними двери.

У тебя есть только одна подруга – гадкая водка, от которой по утрам противно дрожат руки, и без пары глотков которой ты вряд ли сыграешь что-нибудь сложнее трехаккордных частушек. У тебя бывают друзья – координатами которых вдоль и поперек исписана большая и пухлая записная книжка, но о которых ты забываешь на следующее же утро. У тебя бывают женщины, проснувшись с которыми тебя посещает единственная мысль – «бежать!

“Всё упирается в рыбу” – напишет в 90-е годы Алина Витухновская, совсем по другому поводу.

Светка покрепче зажала между пальцами лезвие и провела по запястью, затем, чтоб наверняка, ещё раз. Она откинула голову назад, чтобы не смотреть, как вода наполняется густым красным облаком.

Зина нашла свой дом на пустыре, среди высоких сухих трав. Бугры и заросли акации скрывали её от посторонних глаз. Можно было смотреть в небо и любоваться причудливыми облаками, или слушать, как кузнечики разговаривают с вечно недовольными шмелями, или дышать запахами цветов.

Что-то тяжелое с хрустом проломило деревянную створку ставня, пустив в темную комнатушку пыльный солнечный лучик.

- Дальше? Дальше – пацан с мышом в кладовке закрылся. Пахан всю дверь топором изрубил, а потом угомонился и заснул.

Штемп выскочил из «девятки» и быстрым шагом двинулся по заснеженной дорожке навстречу вышедшему из подъезда мужчине в длинном пальто. Подойдя почти вплотную, он быстро выхватил из глубокого кармана куртки ствол с длинным глушите