Давно хотел попробовать перевести что-нибудь маленькое - оказалось, что это гораздо сложнее, чем писать самому! Под катом - перевод короткого рассказика Neil Gaiman, который называется Down to a Sunless Sea. Я не думаю, что нарушил чьи-то авторские права; рассказик был опубликован вот здесь, например, и с тех пор лежит в свободном доступе. Anyway...

Читать далее

…Снова дождь и снова вино – сколько лет прошло с того раза, сколько домов мы поменяли за это время – не помнишь?

Дождь – неспешный, осенний, шуршащий сонно по голым веткам ночных деревьев, влажными звуками своими стекающий к нам через щель чуть-чуть приоткрытого окошка. Да, но скажи мне, где же ты видела осенний дождь в середине декабря в этом городе? Не мы ли в прошлом году стряхивали снег с крыльца и выкапывали дорожку вокруг занесённой машины, пытаясь найти проезд между заваленными клумбами? Похоже, нам с тобой повезло сегодня: кто-то нёс осенний дождь в ту страну, где зима похожа на здешнее лето – но, похоже, не очень донёс…

Вино – густое и тёмно-красное, преломляющее свет и реальность, меняющее углы и перспективы, добавляющее правильный вкус шуршащим звукам осенне-декабрьского дождя, входящее с ним в резонанс – а потом вместе с ним и с нами. Ты чувствуешь, как дневная суета медленно отходит на задний план, как больше не надо никуда бежать, как можно вечно сидеть на ковре с выключенным светом – и та рука, которая не держит бокал, будет вечно же поглаживать свободную твою – чувствуешь? Ну хорошо, пусть не вечно, но пока не допьем – легко.

Дом – большой, тёплый и наполненный правильными людьми, один из которых в третий раз пытается сыграть Adagio, не делая ошибки в каждой пятой ноте, а хотя бы в каждом пятом такте – и что-то подсказывает мне, что третий раз – вовсе не последний. Adagio легко переплетается с дождём – в нём живут совершенно все ритмы, которые могут нам пригодиться – чем не оркестр? Маленькому музыканту, правда, скоро в душ – завтра в школу, и нужно успеть выспаться. Без него нам из оркестра останется дождь – что тоже неплохо, с учётом всех живущих в нём ритмов.

А давай будем долго не допивать?

И только рука высовывается: «Ключ девять на двенадцать!»



Душу чужую лечить – как засоренную канализацию чистить: видишь, как забито всё и бурлит, вздыхаешь тяжело и начинаешь тыкаться наугад, совершенно не представляя себе, туда ли вообще пошло по всем этим дремучим загибам; пробуешь сначала тонким и аккуратным инструментом – не запачкать бы вокруг брызгами, не отмоется – потом понимаешь, что не идёт, что бесполезно так, начинаешь увеличивать диаметр, усиливать нажим, чтобы постепенно, через сопротивление и вранье, через отрицание и неверие, через мутные пласты всего, что было накидано сверху и вокруг, добраться, наконец, до правильного места – вот тут-то оно и прорывает гнилой жижей, а ты стоишь под стрелой весь в этом говне, поскольку прорывает на тебя, естественно – больше же нет никого! – обтекаешь на кафель минут пять, затем подтираешь тряпочкой и под ее слезы, сопли и спасибо начинаешь медленно ползти к ближайшему душу.

И пока в нём – ты живешь.

Вовремя спрошенное себя "Зачем?" избавляет от риторического "Что же я здесь делаю?" много позже - убеждаюсь каждый раз, когда забываю спросить...

…Это крошечное кафе, совершенно затерянное в извилистых коридорах и проходах первого этажа, но при этом каким-то чудесным образом демонстрирующее ошеломительный вид на бассейн и дальше на океан – нужно только усесться за правильный столик и вглядеться в просвет между ветвями двух развесистых пальм (это у них ветви, интересно, или уже листья? Нужно будет поинтересоваться при случае). Столик тоже крошечный, кстати – очень под стать этому месту – как будто они здесь обслуживают лилипутов исключительно: стульчик с фигурной спинкой, миниатюрно-фарфоровая чашечка и пара цветных салфеток, сложенных затейливой пирамидкой.

Заедая горечь эспрессо свежим круассоном (или, как теперь говорят в Москве, круассаном), не перестаю удивляться, как это волшебное место избежало участи всех прочих здесь, а именно быть переполненным нетерпеливыми отдыхающими, не знающими, куда быстрее бежать, чтобы не потратить ни минуты своего драгоценного отпуска впустую. Скорее-скорее прыгаем в бассейн! Немедленно вылезаем из него и загораем – к обеду спина должна потемнеть на два пункта! Теперь несемся на пляж, фотографируемся на фоне тропических рыб и посылаем всем на свете – пусть завидуют нам и рыбам в своих холодных сибирях! Всё, некогда, пора лететь в бар и пить программное Мохито, а то скоро опять в бассейн – не отставать! Шире шаг!

…В семь утра здесь вполне можно жить – совсем не жарко, и дети еще спят. Это – единственное время дня, когда я нахожусь сам с собой; можно спокойно допить кофе, переплыть пустой бассейн и выбрать лежаки на потом, бросив на них что-нибудь не очень нужное, но при этом заметное издалека. Через час буквально эта фабрика отдыха заработает на полную мощность, перемещая толпы отпускников в купальниках по бесконечному кругу между завтраком, океаном и баром – но в семь здесь вполне можно жить…

До сих пор боюсь, что те, кто «запал» на фасад, неизбежно разочаруются, оставшись возле меня после того, как представление закончилось, и все прочие разошлись. Мало кто умеет продолжать развлекать, не снижая качества, за закрытым занавесом – силы уже не те, да и вообще… хочется расслабиться, хряпнуть водки и перестать думать о том, какое впечатление создается каждую секунду каждым жестом, сделанным в течение этой секунды. Ну хорошо, может быть, я слишком плохо думаю о людях, может быть, много кто умеет продолжать, но точно знаю, что я совершенно не среди них. Не исключено, что был когда-то одним из, но теперь-то уж наверняка нет.

Из-за того, что боюсь, стараюсь не давать им даже шанса на разочарование – пусть лучше думают, что за закрытым занавесом так же смешно и приятно, как только что было на сцене, или даже еще смешнее и приятнее, и что есть редкие счастливчики, которые вот прямо сейчас там, за ним, это смешное и приятное наблюдают. Пусть те, кто без шанса, бродят и вынюхивают вокруг, пусть ищут какую-нибудь таинственную кассу, где продают билетики за закрытый занавес – ничего они, понятно, не найдут, и придётся приходить на очередное представление вместе со всеми остальными, где им и всем остальным опять будет смешно и приятно, и при этом надеяться попасть однажды в число редких счастливчиков, которые.

Ну а мы, редкие счастливчики, похихикаем и пожелаем их всяческих успехов.

…Давно уже понял, что в случайных прикосновениях есть именно это: случайные прикосновения, и больше ничего. Глупо рассчитывать на что-то большее, глупо видеть в них обещание продолжения, ибо продолжение обычно подразумевает (взаимные) обязательства, к которым ни один из вас (нас) может запросто быть не готов. Ну какие, скажи на милость, обязательства ты примешь на себя в эти пять (или пусть даже сорок) минут в переполненном сонными людьми поезде, который их, людей, и так уже непрерывно встряхивает и мотает из стороны в сторону – даром, что поезд? Тут бы до работы доехать, не растеряв запчастей…

…Но, чувствуя тепло ее бедра, прижимающегося к моему в тесноте узких сидений (чуть не сказал «в темноте узких сидений» - чем тебе не Фрейд?), ощущая касания ее плеча моего, я начинаю твердо верить в то, что ей вполне нравится текущее расположение наших тел, и что следующие пять (сорок) минут мы проведем в комфорте этого маленького случайного контакта, не задумываясь об обязательствах или о большем, не планируя продолжений или окончаний, никому ничего не обещая – поскольку оба знаем, как глупо на что-то рассчитывать.

…А когда мы приедем, я буду идти на работу, неся на себе остатки случайного тепла ее бедра – следующие минут пять. Или, может быть, сорок.

…Вокруг меня катались молодые и весёлые люди с другой планеты – те, которые совершенно таинственным образом имеют возможность кататься каждый день, пропуская, разве что, выходные, поскольку на выходных приезжает кататься очень много уставших и замученных жизнью людей с моей планеты – тех, которые совершенно не таинственным образом обязаны каждый день ходить на ужасно скучную работу, пропуская, разве что, выходные.

При этом, честно тебе сказать, даже на выходных им не светит покататься по-человечески – слишком уже много уставших и замученных жизнью людей набивается на гору с моей планеты на выходных…

...И когда он, наконец, засыпает на моих ручках, выплакав горюшко своё и тоску внезапно пришедшую – по умершей рыбке ли, по родному человеку ли – неважно – вот тогда только и наступает моя очередь расползтись бесформенно и поскулить тихонечко на вечную тему того, какой он, оказывается, еще маленький и ранимый в свои семь лет, хоть и старается изо всех сил продемонстрировать (несуществующую) взрослость всем, имеющим терпение смотреть.

На сколько раз меня еще хватит, скажи? Хорошо, что пока только рыбка – даже подумать боюсь, что было бы, если бы родной человек. Он успокоится, да – могу уговорить, объяснить, что жизнь так устроена, мальчик, и ничего не сделать с ней, к сожалению, кроме как продолжать ее жить, один день за другим – но, уговаривая, чувствую, как саднят и не заживают порезы внутри меня после каждого эпизода – возраст-то уже не тот, знаешь ли – совсем не тот уже возраст, совсем.

Пока только рыбка, к счастью – но даже боюсь подумать...