Филипп Андреевич Малявин родился 10 (22 по н.с.) октября 1869 года в селе Казанка Бузулукского уезда Самарской губернии в небогатой крестьянской семье. Мальчик с детства проявил недюжинные способности, он лепил из глины, вырезал фигурки из дерева, но больше всего любил рисовать, используя для этого обычные угли. А еще он любил ходить в церковь и слушать колокольный звон...
Детство Малявина было трудное. Семья бедствовала, еле сводила концы с концами. Да тут еще пожар. Сгорела изба.
Однако добрая воля односельчан победила. Нашлись доброхоты, обошли село, набрали денег и всем миром снарядили и отправили сияющего Филиппа в далекий Афон. Благо, что в селе в ту пору гостил монах, приехавший из тех краев навестить родичей. Мечта осуществилась. Сборы были недолги. Плакала, как водится, мать. Причитала: «Из дому отдают только сирот». Но дело было сделано. Отец положил на плечи сыну тяжелые руки, неспешно, троекратно облобызал. Промолвил: «Сдюжишь?»
Так необычно, в шестнадцать лет, начал свой путь скитальца Малявин. Думал ли, что полжизни он будет вот так бродить по свету? Но это еще все предстояло. А сейчас в дорогу! Ведь впереди Греция.
Афон разочаровал Малявина. Учение поставлено плохо. Мастера были слабые. Самоучка Филипп быстро становится ведущим иконописцем. Вот свидетельство современников: «Освоившись быстро со всеми приемами иконописания, Малявин горячо принялся за работу, но тут встретилась новая беда: монастырь требовал от него точного списывания с установленных образцов, а Малявина неудержимо тянуло писать по-своему. Дают юноше скопировать образ, а он переделывает его на свой лад; дают другой, а он и его изменяет до неузнаваемости. Должно быть, однако, работа Малявина производила впечатление в монастыре, потому что в конце концов его оставили в покое и дали ему даже расписать целую стену в одной церковке, к сожалению, скоро сгоревшей».
Уже в зрелом возрасте Малявин вспоминал: «Церковь меня всегда к себе привлекала и тянула, и я всегда, всегда смотрел на ее купола, луковицы и необыкновенно был рад, когда слышал звон, в особенности в большие праздники. Еще рано, рано слышишь первый удар, а затем звон, и когда видишь – все крестятся, и мне казалось, за этим звоном далеко-далеко есть что-то другое, хорошее и чудесное...».
Кстати, монахом он не стал, оставаясь послушником. Поэтому, когда подошел призывной возраст, его вызвали в Бузулук, где он состоял на воинском учете, для призыва на срочную службу. Но в солдаты Малявин так и не попал. Начальник, руководивший призывом в Бузулуке, попросил Филиппа написать картину с лошадьми. Результат явно превзошел его ожидания. В благодарность он оформил Малявину документы об освобождении от службы и отправил обратно на Афон.
Возможно, Филипп со временем постригся бы в монахи и продолжал писать иконы, но в его судьбу вмешался случай. Путешествовавший по Греции скульптор Владимир Беклемишев увидел этюды и рисунки молодого иконописца и сразу же понял, что их автор, несомненно, талантлив и может вырасти в прекрасного живописца. Беклемишев буквально настоял, чтобы Малявин ехал к нему в Петербург, пообещав помощь в поступлении в Академию художеств. Маститый скульптор и на самом деле помог Малявину в 1892 году сдать экзамены и стать вольнослушателем живописного отделения академии. Он даже выхлопотал своему протеже стипендию.
В сентябре 1892 года по широкой лестнице Академии художеств в Петербурге поднимался необычный странник.
Малявин. Это он прибыл из Афона, проведя там долгих шесть лет, по существу, ничему не научившись, но, к счастью, и не растеряв посреди монашеских бдений свою неуемную любовь к прекрасному, к искусству.
Пожалуй, одно великое качество приобрел он, живя в монашеской келье, — размышлять наедине с собой. Неторопливо оценивать виденное. Говорить с самим собою, советоваться со своей душой. И, как ни странно, — видеть. А ведь известно, как резко отличается умение видеть от умения просто смотреть.
Он был бесконечно одинок, этот послушник из далекого Афона, перенесенный затейливой судьбой в бурный водоворот петербургской жизни. Он был чужой...
«Какая странная фигура!» — вспоминает художница Остроумова-Лебедева появление Малявина в Академии.
Малявин успевал не только заниматься живописью и рисунком. Он упорно учился. Он изучал историю искусств, анатомию, перспективу и другие предметы и успешно, несмотря на все трудности, сдавал эти дисциплины строгим профессорам.
Малявин не хотел все принимать, он сопротивлялся всепоглощающей суете светскости и свято берег цельность и чистоту своих идеалов и устремлений. И цельность и устремленность позволили молодому живописцу в какие-то два года стать одним из первых в Академии. Его берет к себе в мастерскую Репин.
Игорь Грабарь, однокашник Малявина по мастерской Репина, вспоминает: «Из «старичков» — учеников старой Академии, унаследованных новой,— резко выделялся своим блестящим талантом Малявин. В старой Академии он сразу выдвинулся своими деловитыми рисунками и быстро пошел в гору. Когда я был переведен в натурный класс, Малявин постоянно приходил туда, садясь то против одного, то против другого натурщика и рисуя в свой огромный толстый альбом. Он ходил по всем классам с этим альбомом, наполняя его набросками с натурщиков и учеников, иногда позировавших ему, а иногда и не подозревавших, что Малявин их рисует.
Однажды он принес свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд с натурщика. Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии. Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришел и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета».
Ренин. Сколько превосходных русских живописцев вышло из его мастерской! В свое время, как это, впрочем, водится, на художника навешивали всех собак за его якобы сумбурную манеру преподавать, за его эмоциональность, за... Да, впрочем, чем больше изучаешь историю искусств, тем больше убеждаешься, что в своем отечестве трудно быть Пророком. Однако нельзя не привести здесь слова Грабаря, который писал: «Педагогом Репин не был, но великим учителем все же был».
Малявин всю жизнь любил своего учителя. Он говорил на склоне лет о своих этюдах, изумительных по силе, написанных в мастерской Репина: «До сих пор учусь по этим этюдам».
Смех. Эскиз, 1890-е годы. в частной коллекции за рубежом.
В качестве конкурсной выпускной картины Малявин представил полотно «Смех», отличающееся ярким колоритом и темпераментной манерой письма. Картина вызвала шквал откликов и споров. Одни её вдохновенно хвалили, другие яростно ругали. Известный художник А.Н. Бенуа так отзывался о появлении этой работы на академической выставке: «Самое главное явление на выставке, и в чисто художественном отношении единственное, картины, или вернее, картина г. Малявина. Слава Богу, на нем можно отдохнуть, вот наконец, талант, не обутый в китайские башмачки, бодро и весело расхаживающий...». Между тем, Совет академии эту картину отверг, присвоив Малявину звание художника за серию портретов. Репин, всячески поддерживавший своего ученика, вспоминал об этом: «По поводу академических выпусков теперь была у нас бурная баталия из-за Малявина. Этот неукротимый, блестящий талант совсем ослепил наших академиков. Старички потеряли последние крохи зрения, а вместе с этим и последние крохи своего авторитета у молодежи. Старая история. Рутинеры торжествуют свое убожество». Любопытно, что на следующий год эту картину отправили на Всемирную выставку в Париж, где малявинский «Смех» был восторженно принят и коллегами по творчеству, и зрителями. Интересно бы узнать, как реагировали академические профессора, когда отвергнутая ими работа была удостоена золотой медали всемирной выставки, затем с триумфом экспонировалась в Венеции, где была приобретена для Музея современного искусства.
Портрет художника Константина
Андреевича Сомова. 1895
Портрет художника Игоря
Эммануиловича Грабаря. 1895
Монах 1896 г.
Поездка молодого художника в 1900 году со своими работами за границу оказалась весьма успешной, в том числе и в финансовом плане. По возвращению на родину он смог купить под Рязанью близ деревни Аксиньино небольшую усадьбу, в которой оборудовал мастерскую. Здесь он прожил почти двадцать лет, написав свои лучшие работы, которые теперь украшают многие музеи мира.
Баба с ребенком 1901 г.
Лисичка. Портрет А.С.Боткиной, внучки П.М.Третьякова 1902 г. Третьяковка
Дягилев С.П. в цилиндре 1902 г.
Девка 1903 г. Третьяковка
Девка 1903 г. Нац. галерея, Ереван
Крестьянки. 1904 г.
Его полотна почти ничего не рассказывали. Девки, бабы в ярких сарафанах либо улыбчиво глядели на зрителя, либо плясали, либо просто о чем-то раздумывали... О чем?
Вот тут-то и начиналось загадочное обаяние искусства Малявина. Художник увидел Русь. Самую глубинную, сокровенную, сложную. Могучую и обильную... В его произведениях и восторг, и печаль, и радость, и жуткие предчувствия.
Порою кажется, что, глядя на пылающие краски полотен Малявина, видишь затухающий громадный костер. Еще где-то бушуют багровые языки пламени, но уже предвещают гибель огня розовые угли, тлеющие в самом сердце полыхающей стихии. Гаснут пурпурные блики, темнеет багряный свет, и вот уже ночь готова вступить в свои права. Синие, изумрудно-зеленые, бирюзовые краски — холодные, рассветные — вступают в борьбу с пожаром.
Тончайшая душа русского живописца, подобно нежнейшей мембране, ощущала предгрозовую, огневую атмосферу кануна века революций и войн.
Михаил Васильевич Нестеров, особенно остро чувствовавший тему Руси, писал члену совета, ведавшего тогда Третьяковской галереей, И. С. Остроухову: «Не упускайте Малявина, не останавливайтесь на полумерах, нет их хуже! Искренне желаю Вам обновить галерею Малявиным, столь же искренне желаю, чтобы галерея вместила в себя все, что и впредь появится свежего, талантливого, будь то произведение с громким именем автора или вовсе без такового».
Русская печать остро реагировала на «Вихрь». Вот отклик из газеты «Новости дня»:
...Поразительна судьба Малявина. За считанные годы никому дотоле не известный мастер покоряет Петербург, Париж, Европу. Казалось, нет преград художнику, былинности его образов.
Его посетил друг Грабарь и записал встречу: «В августе я уехал к Малявину... Когда я приехал, то застал его в мастерской вместе с четырьмя или пятью бабами, разодетыми в цветные сарафаны. Бабы ходили по мастерской, а Малявин быстро зарисовывал их движения в огромный альбом. Он рисовал большими обрубками прессованного мягкого грифеля».
Верка 1913 Русский музей, СПб
Крестьянская девочка.1910
Качели
Две девки. 1910г.
Автопортрет с женой и дочерью. 1911 г.
Написанные им портреты и картины с крестьянками, зачаровывавшие зрителей буйством красок, пользовались большой популярностью и регулярно выставлялись на выставках Товарищества передвижников, «Мира искусства», «Союза русских художников». Осенью 1918 года, в связи с национализацией усадьбы, Филипп Малявин переезжает из Денежникова в Рязань,где работал преподавателем и занимался пропагандой и распространением искусства по поручению художественного отдела Комиссариата там прошла его первая персональная выставка, а затем в Москву.
Вот воспоминания современника о первой выставке картин Малявина в Рязани, открытой в феврале 1919 года: «Такой выставки никогда не видала Рязань... Большая, сильная выставка. На заводах, в депо железных дорог кликнули клич: «На выставку!». На базарах, постоялых дворах, среди крестьян ходили агитаторы: «На выставку!». И было это необыкновенно. Но было именно так. Еще гремели выстрелы, голод давал о себе знать резко и властно, белогвардейцы устраивали заговоры, иностранные интервенты двигались к центру, чтобы задушить только что родившуюся социалистическую республику. Все было пронизано борьбой. И вдруг выставка. Но разве эта выставка не была частью той же борьбы? «Искусство в массы!», «Искусство миллионам!» — разве в этом не было нового, разве это не хоронило прошлое?
С 1 апреля 1919 года коллегия Губоно утвердила Малявина руководителем по живописи в Свободных государственных художественных мастерских в Рязани, но уже в мае Филипп Андреевич выбывает из преподавательского состава мастерских. Позднее он возглавит гарнизонную (красноармейскую) художественную студию, но в обоих случаях преподавательская работа не пришлась ему по душе. Попытки местных властей предоставить художнику помещение под новую мастерскую летом 1920 года не повлияли на его решение навсегда покинуть Рязань. Произведения из усадьбы в Денежникове, спасенные от национализации благодаря охранной грамоте, художник благополучно перевез в Москву, за исключением нескольких картин, похищенных в марте того же года, о чем губернский комиссар сделал запись в своем дневнике: «Прибежал утром Малявин; у него на хуторе произошла кража. Страшно волнуется — говорит собственник в нем; подозревает культпросвет, который помещается в его доме… крестьяне к нему относятся враждебно. Ему хочется и имение за собой оставить, и с населением жить в ладу»45 .
В 1930-е годы деревянный дом Малявина в Денежникове разобрали, перенесли в соседнюю деревню Аксиньино и переделали под школу.
Осенью 1920 года Малявины поселяются в Москве в Обуховом переулке. Живший в доме №8 в Чистом (так стал называться Обухов) переулке во второй половине 1930-х годов Варлам Шаламов вспоминал: «В одном из домов, как идти по правую руку со стороны улицы Кропоткина, есть железная решетка, густая, с каким-то лиственным узором. <…> В решетке есть калитка, дверь... Среди железных листьев укреплен незвонящий электрический звонок, пуговка, не действующая уже много десятилетий, а близ пуговки надпись “Малявину”. Здесь жил когда-то знаменитый русский художник <…>.
После Октябрьской революции кому бы, как не Малявину, поддержать и приветствовать новую власть. Малявин поступил экстравагантно. Стал заявлять всюду, что он — незаконный сын какого-то графа или князя, но отнюдь не природный крестьянин. Такое поведение было малявинской формой протеста, выражением неприятия революции».
Сам же Малявин как-то ответил губернскому комиссару Воронкову на предложение записать его биографию, дабы сохранить «чудный для поколений материал»: «Пока дочь не вышла замуж, он не может рассказывать о себе, так как рассказ обнаружит его мужицкое грубое происхождение!»
Материальная жизнь семьи Малявина в течение двух лет проживания в Москве складывалась из спорадически получаемых заказов, продажи ранних работ и академического пайка. Подготовительные работы, предшествовавшие написанию портретов Ленина, Троцкого и Луначарского, велись на общественных началах. Для многих художников, в том числе иностранных, запечатлеть с натуры лидера большевиков считалось большой удачей (так, в октябре 1920 года приступила к лепке бюста Владимира Ленина скульптор из Великобритании Клэр Шеридан, кузина Уинстона Черчилля)5 1. Ф.Малявин оказался в числе первых художников (наряду с Н.Альтманом и Н.Андреевым), выдержавших конкурс, организованный Наркоматом просвещения в преддверии очередной годовщины Октябрьской революции. Получив уникальную возможность «беспрепятственно бывать в Кремле, и в частности на квартире у Владимира Ильича и в рабочем кабинете», с 1 ноября 1921 года Малявин начинает делать натурные зарисовки Ленина. Насчитывается около 40–50 листов различной степени завершенности, в большинстве своем они носят эскизный характер, однако целостность восприятия образа от этого не утрачивается. Отдельными работами графической серии Ленинианы Малявина восхищался впоследствии Пикассо
Ленин В. И.
Луначарский, Ленин, Троцкий 1920 Г
Из трех задуманных портретов руководителей Советской России до эмиграции был закончен портрет Анатолия Луначарского, экспонировавшийся в начале лета 1922 года на выставке Ассоциации художников революционной России. Помимо кремлевской группы, московскому периоду принадлежит портрет Морица Шлуглейта, бывшего антрепренера, в советское время возглавлявшего бывший театр Корша: «Мориц Шлуглейт… был очень крупной фигурой в театральном мире… его портрет нарисовал Малявин (это, кстати, была последняя работа художника в России)»
Завершил ли Малявин свою деятельность в России, портретируя Шлуглейта или Луначарского, до конца не ясно. Портрет Шлуглейта, недавно обнаруженный в частном собрании, не доступен для исследователей.
Осенью 1922 года Малявин прибыл в Берлин, где несколько его картин экспонировались на «Первой Русской художественной выставке», открывшейся 15 октября в галерее Van Diemen. Недолгое пребывание Малявина в Германии сопровождалось политическим скандалом после данного им интервью эмигрантской газете, которое в России расценили как антисоветскую провокацию. Суждения художника о ситуации в стране, едва начавшей приходить в себя после изнуряющей Гражданской войны, по нашему мнению, носили отпечаток личной трагедии и поэтому отличались резкостью оценок. Своим интервью Ф.А.Малявин раскрывал причины отъезда из России: «Наш народ смертельно устал, обнищал, одичал и обносился до ужаса. В деревне вы не увидите мужика или бабы в сапогах. Лапти и кое-какие лохмотья на плечах — вот их обычный вид. Красных “баб” в ярких сарафанах там уже не напишешь. <…> Футуризм, имажинизм и кубизм, царившие четыре года при покровительстве Луначарского, приелись ныне всем. Даже яркие коммунисты требуют иного. В России ныне снова загорается то реалистическое искусство, вождем которого в 80–90-х годах был Репин.
В общем пока глубокая усталость художественных кругов России. Русское искусство, как и душа России, находятся в состоянии смертельного изнеможения. <…>
Луначарский и его помощники “по управлению искусством” Штер[е]нберг и Альтман — убили русскую живопись так же, как весь советский режим убил печать, школы, театр. Пайки, мелкий карьеризм, халтура — вот чем живут сейчас в России служители искусства…
Публичное заявление спровоцировало разбирательство в Москве. Оказавшийся в крайне щекотливом положении нарком просвещения, который взял на себя личную ответственность за выезд художника из страны, был вынужден давать объяснения: «Означенный художник входил здесь в организацию революционных художников, сделал мой личный портрет, был принят у тов. Ленина, который одно время лично ходатайствовал о пропуске его за границу, и числился вообще в числе наиболее революционно настроенных художников, поэтому упрек в безалаберности при пропуске таких художников, как Малявин, отпадает целиком. <…> Я прошу ГПУ и Инотдел заранее считать разрешенным в отрицательную сторону вопрос о возвращении Малявина в Россию. <…> О въезде Малявина в Россию не может быть и речи».
Предысторией берлинских событий послужило официальное обращение Малявина к Ленину в январе 1922 года. Под предлогом сбора средств в фонд помощи пострадавшим от голода в Поволжье, Крыму, на Кавказе и в ряде других регионов страны художник обосновывал целесообразность устройства на коммерческой основе своей персональной выставки в Европе и Америке: «Прошу оказать мне содействие для вышеуказанной цели, выезд для меня за границу и получение моих произведений из государственных учреждений и от частных лиц»
Словом, Малявин беспрепятственно выехал за границу. В Берлине стали ясны истинные мотивы художника, ранее демонстрировавшего полную лояльность правящему режиму. Подобная эластичность вызвала волну возмущения со стороны представителей советских художественных и литературных кругов: «Вот что, гр. Малявин. Или вы откажитесь, и публично, от ваших или вам приписываемых слов, или имейте мужество снять ваши вещи с российской выставки».
Впрочем, о благополучном исходе берлинских перипетий свидетельствует скорее факт пересечения Малявиными германо-итальянской границы. В запросе о предоставлении права на въезд в Италию «для организации выставки картин» указывалось, что это «…даст мощный толчок развитию итало-российских отношений, которым положили удачное начало выставки в Венеции и Флоренции». На самом деле прервавшиеся после Октябрьской революции дипломатические отношения между Советской Россией и Францией обусловили выбор Италии лишь в качестве транзитной страны по пути во Францию.
На долгие годы адресом парижской мастерской Филиппа Малявина стал дом № 73 на rue des Vignes в самом «русском» районе Парижа, 16-м округе, расположенном на границе с Булонским лесом, атмосферу которого пронизывал особый флер элегантной роскоши.
Малявин много работал как салонный портретист. В первой половине 1920-х годов в этом жанре им было создано несколько прекрасных вещей: выразительный по игре цветовых контрастов этюд к портрету прима-балерины Большого театра Александры Балашовой (1923, Sotheby’s - здесь и далее указываются аукционные дома, на которых выставлялись произведения Ф.Малявина) и ее большой портрет (1924, ГХМ, Ханты-Мансийск), искусно сочетающий грацию с блеском и пылкостью, изысканный «Портрет дамы» в теплой коричневой гамме (1923, Sotheby’s), интересный образ знаменитой певицы Надежды Плевицкой (1924, MacDougall’s), портрет княгини Волконской (1925, Sotheby’s), etc. Особняком стоит акварель «Портрет элегантной молодой дамы» (1923, Bukowskis), которая ослепляет исходящей от поверхности бумаги эманацией светоносности. Мягкие размытые контуры, нежная моделировка лица, напоминающая прием сфумато, белизна легких росчерков на платье привносят в грациозный, наполненный чарующим обаянием образ чистоту и воздушность. По артистизму и утонченности линий, по сдержанному изяществу колорита и благородной цветовой гамме, контрастирующей с искрометной живописью мастера красочных симфоний, акварель можно отнести к вершине малявинского графического искусства.
.
Баба на качелях 1920
Портрет Александры Балашовой 1924 г.
Материнство
Баба Яга Крик. 1925 Фарандола.1926 Три грации под большевизмом Портрет Н. Плевицкой. 1929
Богатая крестьянка
Поющие крестьяне
Сплетня
Даная. Кто только не писал этот сюжет из греческой сказки. Вообще-то больше
всего принято восхищаться "Данаей" Рембрандта.И это действительно
великая работа. Во всём великая, кроме самой Данаи.
и некрасивую тётку.
в подол золотым дождём.
Не имеет значения, если вам кажется, что анатомия написана неестественно.
Имеет значение ваше впечатление.
Весной 1923 Малявин участвует в I Международной выставке акварели, проходящей в МиланеХудожник много работал, писал портреты и своих знаменитых русских баб, но из его картин постепенно уходила былая легкость кисти. Он это понимал и с горечью говорил: «Вне родины нет искусства». Понимали это и его друзья. Пожалуй, наиболее точно это выразил Ф.Шаляпин: «Малюет он и сейчас неплохо, да только все его сарафаны полиняли, а бабы сделались какими-то тощими, с постными лицами... Видно, его сможет освежить только воздух родных полей, и больше ничто...».
Обнажённая
Былой славы у художника уже не было, но его картины охотно покупали, периодически поступали заказы и на портреты.
1930-е годы отмечены небывалым всплеском творческой энергии. Персональные выставки сменяют друг друга, художник кочует из страны в страну и, кажется, не знает усталости. Выставочный марафон открылся индивидуальными показами в Милане и Риме (1929, 1931–1932). За Италией последовала столица Югославии Белград (1933) и Прага (1933), где состоялась самая масштабная в творчестве Малявина персональная выставка. Затем — Швеция и Дания (1934–1935), Великобритания (1935), Чехословакия (1937) и снова Стокгольм (1938). Среди обширной выставочной географии в творческой карьере Ф.Малявина отчетливо проступает скандинавская линия. .
Принятие Малявина в почетные члены Шведского культурного объединения имени Бунина способствовало его укоренению в местную среду.
В период начала оккупации фашистами Бельгии Малявин был в Брюсселе, где писал очередной портрет. Художника заподозрили в шпионаже в пользу СССР и арестовали, но вскоре выпустили. Добираться до Ниццы Малявину пришлось пешком и на попутках, что окончательно подорвало его силы. Вернувшись в Ниццу, Филипп Андреевич тяжело заболел и 23 декабря 1940 года скончался. Чтобы организовать художнику достойные похороны, дочь Малявина вынуждена была за бесценок продать многие его полотна.
. Автопортрет.
