Мои родители выбрали себе смерть в России. Была ли у них возможность уехать? Они не искали таких возможностей. Я помню, как много лет кормившись на деньги американцев и французов (плативших мне зарплату), мой отец продолжал мечтать (говорить об этом) о том, чтобы на США и на Францию «кто-нибудь сбросил бы атомную бомбу». В нем говорила злая зависть народа неудачника: погибая сами, они проклинают всех живых, пророчествуя о грядущем апокалипсисе в любой успешной стране и во всем мире.

 

Отец не отделял себя от русских. Он гордился жестоким подавлением свободолюбивых движений в Восточной Европе - разгромом Пражской Весны, расправами над участниками венгерского и польского восстаний. В его представлении все эти «победы» говорили о безусловном превосходстве русского народа над «меньшими братьями» - чехами, венграми и поляками; о коммунистической идеологии речи не было вовсе. Имел ли отец личную выгоду от угнетения этих европейских народов? – разумеется, нет. Он ни на один день не мог съездить ни в Польшу, ни в Чехию, ни в Болгарию. Он просто радовался, что все это - от Чукотки до Балкан - «наше». Отец любил монголов, среди которых прожил 9 лет в детстве, уважал японцев, в чьих домах квартировал в Южно-Сахалинске. Он восхищался и одновременно ненавидел американцев, которые кормили и одевали его на Дальнем Востоке.

 

Поздно вечером 27 октября 2005 мне вдруг позвонил Коля Митрюков. Мы отдали ему наш лужский дом по схеме тысячу долларов - сейчас, а тысячу - потом. Наша собственность не была зарегистрирована. В этом не было вины ни деда, ни отца. Они делали все в срок и так быстро, как это было возможно. Однако, местность административно передавалась из рук в руки несколько раз. Документы по кадастровой съемке местности всякий раз «терялись». По закону регистрация участка должна была быть бесплатной, однако местные чиновники требовали взятку в 6 тысяч долларов (чтобы «найти» и пустить в ход документы), что делало регистрацию имущества совершенно нерентабельной. Дом с гаражом и пристройками, в результате, «сбросили» за бесценок. 

 

Время от времени, Коля звонил мне и доносил остатки суммы долга – так и не донес. Так было и 27 октября: мы встретились, и он передал мне 10 тысяч рублей. Я тогда подумал, что это была передача от отца на похороны матери – слишком уж внезапно было решение Николая немедленно передать образовавшиеся к него деньги.

 

На следующее утро, около половины десятого часа, я заглянул к маме в комнату. Она прерывисто дышала, была жива. К нам уже давно не ездила скорая помощь, и не ходили врачи – слишком сложный случай. Ее оставили умирать. «Не гневите Бога!» - сказал мне молодой врач нейрофизиолог, озабоченный тем, чтобы выпрвовдить нас поскорее. В течение  последних дней у матери протекало застойное воспаление легких. За два дня до этого мне удалось вызвать к ней неотложную помощь за 1000 рублей - выписали рецепты на антибиотик и димедрол. Я готовил растворы и колол их ей самостоятельно. В какой-то момент ей даже стало легче, температура упала. Она дожила до первого снега (выпал 26 октября), словно в японской балладе о Наряме.

 

Я стоял рядом и слушал ее дыхание: раз, еще раз и вдруг стоп! Ритм оборвался. «Дыши! Мама, дыши!» Она смотрела на меня широко открытыми глазами, но видеть уже ничего не могла. Тем ни менее, меня она услышала и вдохнула рывком. Медленно выдохнула и потом вдохнула снова – опять точка. «Дыши! Дыши, не сдавайся!» - умолял я. И она снова пыталась дышать. Так продолжалось около  четверти часа. Надо было что-то делать! Я бросился звонить в скорую помощь. Там и на этот раз отказались приехать, предложили вызывать участкового врача – глумились. Я понял, что это конец. В прошлый раз участковый шел к нам три дня. Когда я вернулся к маме, она все также смотрела вверх ничего не видящими глазами. Изо рта у нее стекала тонкая коричневая струйка – яблочный сок, которым я поил ее за час до конца. «Дыши, дыши, мама!» - кричал я, но она уже меня не слышала.

 

В любой другой стране ее бы спасли - провели бы дренажную операцию, спустили бы жидкость, заполнившую пустоты  головного мозга, сняли бы симптомы отека - она могла бы жить. Но когда–то родители сделали свой выбор - остались в России, и она предала их так же, как предавала сотни миллионов своих несчастных сынов и дочерей на протяжении веков своего существования – всех, кто жертвовал собой,  бежал из окружения и плена к «своим», шел навстречу фронту или возвращался в страну, поверив лицемерным обещаниям. Жизнь в нищите и смерть в рабстве – вот, оборотные стороны великорусского патриотизма.