Следы исчезнут поколений, но жив талант, бессмертен гений!..





О.А. КИПРЕНСКИЙ. Портрет А.С. Пушкина. 1827
Холст, масло. 63 × 54 © ГТГ
Пушкин с юности осознавал необычность своей внешности и своенравие характера. Известно стихотворение «Mon Portrait» («Мой портрет»), написанное еще в Лицее в 15 лет на французском языке:

«В проказах - настоящий бес,
Лицом похож на обезьяну,
Во всем повеса из повес –
Вот Пушкин, отрицать не стану!»
(перевод с фр.)

Будто небрежно, «полушутя-полусерьезно» он не раз еще оставит в своих сочинениях и письмах подобные «признания». Может быть, именно вследствие такого самокритично-ироничного отношения к своей внешности позже, даже будучи уже знаменитым, он неохотно соглашался на создание своих портретов, особенно в скульптуре.
Как известно, фотографий Пушкина не существует - поэт по времени не успел, и о внешности Александра Сергеевича мы можем судить лишь по дошедшим до нас прижизненным портретам. Не удивительно, что посетители Третьяковки подолгу останавливаются у этого хрестоматийного изображения поэта, вглядываются в его черты. А ведь появлению этого знаменитого портрета и гравюры с него мы обязаны другу Пушкина - Антону Дельвигу. Не он их, конечно, создавал, но именно барон выступил их заказчиком.
В 1827 году по личной просьбе Дельвига художник Орест Кипренский пишет портрет поэта, только-только вернувшегося из Михайловской ссылки. Причем пишет удивительно быстро - всего за два месяца. На заднем фоне мы видим бронзовую статуэтку музы поэзии Эрато с лирой. Изначально фигурки не было, ее тоже попросил добавить Дельвиг - чтобы подчеркнуть связь героя с лирическим творчеством. Кипренский намеренно "отвернул" лицо Эрато от зрителя, чтобы ничто не перетягивало внимание от "солнца русской поэзии". Портрет всем понравился, критики писали, что Кипренский поразил всех "сходством и приятностью кисти". Доволен был и сам Пушкин, который посвятил Кипренскому стихотворение, где есть такие строки:

Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Читать далее...

15 апреля. Родился Гумилёв...

Гумилёв - исключительная фигура...

Поверхностно рассуждая, можно подумать, что вот-де Есенин - это всё русское, а Маяковский или Гумилёв - нечто такое почти уже чужеродное, почти сконструированное, временами - странное.

На самом деле элемент игры, забавы, огромная инерция поиска была и у Есенина, и его имажинизм занимал в его миропонимании места нисколько не меньше, чем футуризм и левачество - в жизни Маяковского, или акмеизм и конквистадорство - в судьбе Гумилева.

Русскую генеалогию и Маяковского, и Гумилева можно проследить, выстроить, понять.

Постигнув истинно русское желание переустройства, переделки мира у Маяковского.

И не менее русскую страсть к путешествиям и воинскому порыву у Гумилёва.

Гордость великоросса на самом деле была свойственна всем троим, просто выражалась так по разному.

В этом и состоит великое счастье невероятной русской литературы.

А единило всех троих, конечно же, мучительное отношение к женщине, непрестанные и болезненные влюбленности.

И вера в абсолютную силу русского поэтического слова.

Сегодня вспомним о том, как русские художники видели Гумилёва.

Потрясающее всё-таки преображение! Как он из фантазёра, франта, амбициозного рифмовщика своих парадоксов - обратился в русского воителя и святого.

Потому что лучшие наши поэты - это наши святые, которые вечно молят Господа о русском народе, о благе и радости.

***
Та страна, что могла быть раем
Стала логовищем огня.
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не нужно яства земного
В этот страшный и светлый час,
От того, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой
Не могу, не могу умереть!

Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.

И так сладко рядить победу
Словно девушку в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага...

Захар Прилепин