Гумилёв - исключительная фигура...

Поверхностно рассуждая, можно подумать, что вот-де Есенин - это всё русское, а Маяковский или Гумилёв - нечто такое почти уже чужеродное, почти сконструированное, временами - странное.

На самом деле элемент игры, забавы, огромная инерция поиска была и у Есенина, и его имажинизм занимал в его миропонимании места нисколько не меньше, чем футуризм и левачество - в жизни Маяковского, или акмеизм и конквистадорство - в судьбе Гумилева.

Русскую генеалогию и Маяковского, и Гумилева можно проследить, выстроить, понять.

Постигнув истинно русское желание переустройства, переделки мира у Маяковского.

И не менее русскую страсть к путешествиям и воинскому порыву у Гумилёва.

Гордость великоросса на самом деле была свойственна всем троим, просто выражалась так по разному.

В этом и состоит великое счастье невероятной русской литературы.

А единило всех троих, конечно же, мучительное отношение к женщине, непрестанные и болезненные влюбленности.

И вера в абсолютную силу русского поэтического слова.

Сегодня вспомним о том, как русские художники видели Гумилёва.

Потрясающее всё-таки преображение! Как он из фантазёра, франта, амбициозного рифмовщика своих парадоксов - обратился в русского воителя и святого.

Потому что лучшие наши поэты - это наши святые, которые вечно молят Господа о русском народе, о благе и радости.

***
Та страна, что могла быть раем
Стала логовищем огня.
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не нужно яства земного
В этот страшный и светлый час,
От того, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой
Не могу, не могу умереть!

Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.

И так сладко рядить победу
Словно девушку в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага...

Захар Прилепин