Взрослые дети августа |
Ирина Халип: год назад здесь же, в «Новой-Европа», во вторую годовщину начала белорусских протестов я писала: нас много, нас 97 процентов, и мы еще доживем до нового лета. Дожили. Но не все. Да и лето вот-вот закончится.
Теперь снова, наверное, нужно писать: доживем еще и до следующего, а там посмотрим. Но уже не хочется об этом. Уже ни о чем не хочется, немота сдавливает гортань. О чем писать? Что белорусы — герои? Что нам просто не повезло («Остров невезения в океане есть», — это про нас, вероятно, если нам не везет уже почти 30 лет)? Что вот еще немного, и мы сможем, и повезет? Что политзаключенные не будут сидеть столько, сколько им назначил суд?
Что в Беларуси изменилось кардинально за три года, так это лексика. Фраза «они не будут столько сидеть» неслась из каждого окна после первых судебных приговоров, тогда еще небольших — два-три года.
Причем не только милиционеры из уголовно-исполнительной инспекции, которые должны их «воспитывать», пока не истечет срок судимости, не только пропагандисты, но и независимые журналисты, и френды в соцсетях, и те, с кем стояли в сцепках три года назад.
Потому что напомнить о себе означает риск получить новый срок. За что — неважно. И если до 2020 года выход каждого политзаключенного означал пресс-конференцию, интервью, публичные выступления, то теперь отсидевшие просто растворяются в тумане, если не уезжают. Впрочем, те, которые уезжают, тоже не спешат высказываться — им нужно восстанавливаться после адских условий содержания в тюрьмах, после пыток и карцеров, а еще искать работу в новой стране, учить язык, встраиваться в новое общество. Некогда им говорить. Да и о чем, если и так всё ясно?
И теперь я точно знаю, что больше никогда не произнесу фразу «они не будут столько сидеть». Стыдно перед отсидевшими — будто мы, уцелевшие, пообещали освободить их и не выполнили обещание.
А еще больше никто не произносит «Жыве Беларусь!», но по другой причине — опасно. Фразы строятся теперь по-другому, с осторожностью. Зато любой белорус, пусть даже раньше он сидел в офисе, а вечером пил пиво в модном баре на Зыбицкой, знает, чем отличается кича от БУРа и что такое кешер (кича — это ШИЗО, а БУР — это барак усиленного режима в лексиконе заключенных, официальное же название ПКТ — помещение камерного типа; кешер — это большая клетчатая сумка, в которой носят передачи, а заключенные складывают в нее личные вещи на этапе. — Ред.). Раньше такими знаниями обладали только активисты, а употребляли эти слова лишь родственники политзаключенных. Теперь тот офисный работник знает всё, потому что или сам сидел, или близкий друг сидит, или девушка.
Что еще в Беларуси кардинально изменилось, так это сроки. «Двушечка» и «трешечка» стали такими же ностальгическими воспоминаниями, как маски во время пандемии. Эти почти уютные сроки давались по «народной» статье 342 УК Беларуси — за организацию действий, грубо нарушающих общественный порядок. Теперь эту статью в отдельности, как правило, не используют. К ней всегда можно добавить разжигание розни, оскорбление представителя власти или Лукашенко, участие в экстремистском формировании — а там, глядишь, уже и десять лет давать можно. В лучшем случае
Год назад я писала, что рекордсмен по приговору — анархист Игорь Олиневич, которому суд влепил 20 лет. Спустя год Игорь уже не рекордсмен. Его обошел Николай Автухович, которого «за терроризм» (поджог принадлежащей милиционеру «Ауди») приговорили к 25 годам строгого режима. А рекордсменками-женщинами стали Ольга Майорова и Галина Дербыш — они по делу всё того же Автуховича (как члены преступной группы) получили по 20 лет лишения свободы. Ольга Майорова — за то, что вела социальные сети Автуховича. А Галина Дербыш, которая давно с ним дружит, — за то, что дала ему на время свою машину. Галине Дербыш — 62 года, она уже два года за решеткой и выйти на свободу должна аккурат после своего 80-летия. Ольга Майорова немного моложе и должна выйти из тюрьмы к 75-летнему юбилею. «Они не будут столько сидеть!» — простите, я этого не говорила.
А еще в Беларуси изменились дети. Прежние, до 2020 года, были вполне благополучны и могли себе позволить не интересоваться происходящим в стране, потому что видеоблоги в ютубе куда интереснее. Теперь дети, когда им весело, хором произносят наизусть ставший мемом монолог Лукашенко «а я вам сейчас покажу, откуда на Беларусь готовилось нападение». А когда им плохо, они помогают бабушкам и дедушкам собирать передачи для родителей в тюрьму, или мучаются, пытаясь принять новую реальность, в других странах, куда пришлось бежать родителям.
В белорусском сегменте форумов и соцсетей одна из самых популярных тем — это «подскажите хорошего детского психолога». Мой друг Андрей Шарендо, чья жена Полина Шарендо-Панасюк должна была выйти на свободу 6 августа, но вместо этого была этапирована из колонии в СИЗО по новому уголовному делу, рассказывал, что их младший сын Стах, которому в момент ареста мамы было четыре года, сейчас, когда ему почти семь, воспринимает ее как удаляющуюся картинку. Образ, который всё менее узнаваем.
Три года назад всё закончилось. Спортсмены разделились, как всё общество. Одни подписывали письма с требованием остановить насилие и провести честные выборы, другие — письма в поддержку Лукашенко. Первые уехали, как пловчиха Александра Герасименя и баскетболистка Елена Левченко, а то и бежали, как легкоатлетка Кристина Тимановская, или сели в тюрьмы, как футболист Александр Ивулин и кикбоксер Алексей Кудин.
Если бы чемпионка мира по плаванию Герасименя не уехала, тоже сидела бы — ее заочно приговорили к восьми годам лишения свободы. Кстати, именно она рассказывала мне, почему «спорт вне политики» — это бред и абсурд: да потому, что именно спортсмены представляют страну на соревнованиях и чемпионатах и являются самой что ни на есть важной частью политики.
Вот сейчас, рассказывая о том, что изменилось, я понимаю: изменилось за три года в Беларуси всё. Абсолютно всё. Изменился цвет. Ничего белого и красного в одежде — посадят. Изменился звук. Никакого Цоя в плейлисте — посадят. Изменились запахи: больше во дворах не пахнет домашней выпечкой, которую соседи приносили для общего вечернего чаепития под бело-красно-белым флагом.
Изменились рефлексы: видишь милицейскую машину или микроавтобус — беги. Изменились ленты соцсетей: любые воспоминания, любые фотографии из тех времен тщательно зачищены, и теперь там только котики и легкий внутренний срач между теми, кто уехал, и теми, кто всё еще в Беларуси.
Изменились традиции: теперь соседи без предупреждения друг к другу за солью не ходят, любой звонок в дверь — это опасность.
Изменилось сознание: три года назад большинству казалось, что уничтожить диктатуру с легкостью можно без оружия, одними мирными воскресными маршами; теперь пришло болезненное понимание, что диктатура по воле народа не рушится, а диктатор не бежит, и всё придется однажды начинать сначала. Изменился сигнал будильника: теперь вместо него каждое утро вайбер попискивает сообщением, что еще один человек из списка контактов изменил номер телефона на литовский, польский, грузинский, немецкий.
Изменилась структура надежды на светлое будущее: три года назад она связывалась только с нами, с белорусами, с жителями этой страны; теперь — с победой Украины и тем, что, может быть, Путин помрет.
Не изменилось только одно: солидарность белорусов. Способность прийти, прибежать, примчаться на помощь. За день собрать деньги на лечение бывшего политзаключенного, тяжело заболевшего в тюрьме. Завалить открытками празднующую день рождения в колонии активистку. Установить график прогулок с детьми женщины, сидящей на «домашней химии» (ограничение свободы) с запретом выходить из дома в выходные. Организовать переправку собаки (чья хозяйка — заключенная правозащитница) в Европу. Всё это делается легко, быстро, без истерик и лишних движений. Без толкания локтями и выяснения, кто тут главный координатор. Без опущенных рук и возгласов «у нас не получится!», без слез и эмоций. Просто если нужно — сможем.
Значит, август был не зря.
Рубрики: | Жыве Беларусь! |
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |