Старею. Не девочка уж. Под глазами морщины.
Стал голос спокойней, и тверже - командные нотки.
Ты знаешь, смешно, но мне нравиться стали мужчины
и узкие платья, и черные, в сетку, колготки.

Стал голос спокойней... Нет, он все, конечно, такой же -
красивый, грудной, сексуальный, волнующий, певчий, -
но, видишь ли, нотки командные все-таки тверже,
и значит, чему-то во мне не становится легче.

Старею, ты знаешь... Нет, как это все-таки странно -
так странно! - за сорок вдруг взяло и перевалило!
Да, да, понимаю, еще хороша и желанна...
Нет, нет, я не спорю, за сорок - еще не могила,

но все же, но все же... Но в том-то вся правда и ужас,
но в том-то и суть, что я меньшему стала - не рада.
Сойти и за тридцать, подкрасившись и поднатужась, -
оно-то, конечно... И, в общем, при случае надо...

Старею. Не веришь? Взгляни. Это даже не глупость -
не скрыть, не пресечь, не списать на пустяк и ошибку.
И дело не в этом, что тело теряет упругость,
и вовсе не в том, что лицо потеряло улыбку,

а просто... ну, как бы ясней?.. Все, как есть, принимаю,
и, знаешь, плевать, и не больно, не страшно, не стыдно.
Старею. (Старею!..) Все вижу и все понимаю.
Обидно? Да вряд ли. (Вот видишь, - уже не обидно.)