Лондон. Ночь. Улица. Фонарь. Косые дожди. Красные телефонные будки. В них согреемся, может. Запотевшие окна. Отпечатки рук. Линии жизни. Оборванные на самой середине. Смех. Ласковые прикосновения. Гудки в телефонной трубке. Улыбки. Слова. Снова дождь. Целоваться под дождём. Сплетение рук. Шёпот. Вечность. Мне пора. Прощай. Смотреть вслед. Автомобильные фары. Визг тормозов. Эвакуация души через десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. (Идея последнего предложения взята из книги Чака Паланика "Бойцовский клуб")

[сложно придумать заголовок, всё ради последнего предложения]

Это будет история не про красивую любовь, это будет история про страстную ненависть…


-Я тебя ненавижу! – прошипела я тебе на ушко.
-Да, я тоже, - ответил я на одном выдохе и повалил её на диван.

Моя история покажется сам слишком заурядной на первый взгляд.
«У меня есть всё, что мне нужно, любимый молодой человек, компания закадычных подруг и дружков. Я умею весело проводить время, в общем, я довольна своей жизнью. Но есть человек, которого я ненавижу всем сердцем»
«Я уверенный в себе молодой человек, люблю всё красивое, у меня есть любимая девушка, верные друзья, вечеринки. Я построил себе такую жизнь, какую хотел сам. Но есть такая девушка в моей жизни, которую я ненавижу»
Они ненавидят друг друга. Их ненависть намного ярче любви, которую они дарят другим. Каждый из них понимает, что без этой ненависти их жизнь опустеет на половину. Они дорожат этой ненавистью. Каждый день они надеются встретить объект ненависти и поскандалить. Они живут в соседних подъездах, и это происходит почти с завидной регулярностью. Пару раз в неделю точно. Но им хочется больше.
Их ненависть – это ненависть, любовь и дружба одновременно. Они доверяют друг другу больше, чем кому-либо. Никто не боится, что в свете очередного скандала кто-то скажет лишнего, что-то из раздела личного.
Когда ей плохо, она натягивает любимые джинсы, неброскую майку, закалывает волосы обычной резинкой и идёт в соседний подъезд. Он, как по волшебству, в такие моменты всегда дома. Она звонит два раза в дверной звонок. Он чувствует её на расстоянии, он открывает дверь и ловит её в своих объятиях. Она плачет у него на плече, а он обнимает её, зарывшись в её волосах и дыша её любимыми духами. Он берёт её на руки, всю заплаканную, которая принадлежит только ему, и несёт в комнату.
Чайник тоскливо щелкнул на кухне, и через минуту он входит в комнату с чашкой горячего крепкого чая с двумя ложками сахара, как она любит. Она смотрит в его глаза и не может наглядеться. Он садится рядом с ней на диван, ставя чашку с чаем на кофейный столик. Она беззвучно благодарит его за всё, и он это знает. Она берёт чашку в руки и начинает свой рассказ, она повествует ему обо всём, что её тревожит. Она не может иначе. Она должна высказаться. А он слушает, смотря ей в глаза и убирая небрежную прядь волос, которая постоянно падает ей на глаза. Она заканчивает свой рассказ, а в чашке осталось ещё ровно половина чая. Она ставит чашку на стол, и пристально смотрит на него. Он никогда не может найти нужных слов, он лишь обнимает её, и гладит по голове. Он шепчет ей, что всё наладится, а она верит ему. Она взъерошивает его волосы и плачет, уткнувшись ему в грудь. А он приподымает ей подбородок и нежно целует. А потом они забываются в страсти, роняя чашку чая с кофейного столика, которая обиженно ухает, падая на ковер и разливая остатки чая.
Он целует её в шею и выпускает из своих объятий, она в последний раз кусает его за губу и идёт одеваться. Они ненавидят друг друга. Он не нарочно любуется её силуэтом, а она отпускает язвительные замечания по отношению к нему, но они никогда не позволяет себе перегибать палку. Они ненавидят. Он смотрит на чашку на полу и ухмыляется, ставя её перед фактом: она должна будет вычистить ему ковёр. Она отнекивается, снова язвит, а он самодовольно ухмыляется. Они никогда не прощаются. Он закрывает за ней дверь своей квартиры, поворачивается и мысленно говорит ей короткое «пока». Она, услышав щелчок замка, замирает на мгновение и вздыхает, шепча в пустоту искреннее «пока».
На следующий день они обзывают друг друга, злятся на колкости друг друга, проклинают существование каждого. Так было, так есть и так будет. Они ненавидят друг друга, и это ярче, чем любая любовь.
Когда ему плохо, он стискивает зубы, одевается и идёт к ней. Она, точно как и он, в такие моменты оказывается дома. Он нетерпеливо звонит 5 раз в дверной звонок, и облокачивается о стену. Через пару мгновений он слышит шаги, и она открывает ему дверь. Мгновение, когда каждый смотрит глаза в глаза, мгновение, когда он поддается вперёд и нетерпеливо обнимает её, задыхаясь ею. Он молчит, а она прижимается к нему. Он только её, такой чувственный и обиженный. Она приносит ему в комнату ароматный кофе и садится на диван. Он ложится к ней на колени и молчит, изредка отпивая из горячей кружки свой любимой кофе. Только она умеет так его варить, как он любит. Она гладит его, перебирая пальцами волосы, а он смотрит в потолок. Он мужчина, он не станет выкладывать ей его проблемы, он не умеет этого. Его проблемы касаются только его, ему нужна лишь её поддержка, и её тоненькие холодные пальчики, которые ласково перебирают его волосы. Он отставляет чашку, в которой половина кофе. И приподымается на локтях. Она осторожно целует его, и они забываются в обжигающей страсти. Чашка кофе, как и чашка чая, падает со столика, забрызгав всё вокруг.
Она лежит на его плече, в последний раз мурлычет ему что-то на ушко, а он в последний раз целует её в носик. Он идёт одеваться, не забывая наговорить ей кучу гадостей, но никогда не позволяет себе язвить на личные темы. Она вспыхивает, как спичка, начинает скандалить с ним. Он самодовольно улыбается, а она указывает ему на разлитое кофе и требует убрать. Они ненавидят друг друга. Она спешит закрыть за ним дверь, а он вульгарно на прощание шлепает её по заднице. Они не прощаются вслух. Он, покидая порог её квартиры, тоскливо прошепчет «пока», и она справиться с комком в горле и скажет в тишину «пока».
Они так и живут, ненавидя друг друга. Они так и живут, бесконечно доверяя друг другу. Они так и живут, не признавая, что не представляют жизнь друг без друга. Они по-другому не могут. Они бояться, что если они вдруг скажут друг другу о своей любви, они потеряют всё, что у них есть.
Каждый раз встречаясь около дома, нагрубив друг другу, они заходят за угол и вспоминают недавнюю встречу в её или в его квартире. Тоскуют друг по другу, по милым поцелуям, по чаю с двумя ложками сахара и по свежее сваренному кофе, по неугасимой страсти, тоскуют и ничего не хотят сделать. Они просто бояться, что ничего этого не станет. Они хотят видеться чаще около своего дома, скандалить дольше, чтобы попросту дольше видеть такие любимые «ненавистные» глаза.

[знаете, а это всё мило, не знаю, если в жизни у кого-нибудь такое...]

Рядом с ней плохо, а без неё ещё хуже – это были слова, которые подходили именно к [ней]. Хорошо бы, если только поначалу без неё ещё хуже.
Кот, который гуляет сам по себе, - наверно, именно это относилось к [нему]. Он не привязывал себя ни к кому, кроме, как наверно, к друзьям. Сегодня там, а послезавтра тут.
Их встреча. Для неё – обычное лекарство, которое может затянуть раны, неаккуратно оставленные корявым прошлым. Для него - … он предпочитает называть это наказанием.
И это, в большей степени, будет рассказ о нём. Он не думал, что всё это знакомство обернётся в такую суматоху. И сразу захотелось причалить именно к этому берегу, и не поднимать якоря, соблазняясь красотой других причалов. Казалось, что многое связывает, связывает и обязывает. Быть степеннее, серьёзнее. И по началу не вставали вопросы, «а зачем?». Так, быть может, они маячили на горизонте. И только потом, заходя и эти заросли глубже, начинаешь понимать, что пора поднять якорь. Отчетливо понимаешь бессмысленность и нелогичность общения с ней. Когда узнаешь её поближе. Может, покусился на первое впечатление, красивую обертку, или же банально нужно было бы остановиться хоть где-нибудь?
О ней… я не могу судить о ней объективно. Я лишь стараюсь понять её. Быть может, ей нужно было взять от тебя всё, что ей было нужно. Взять, не отдавая. Порою это подло. Низко и грязно. Но может и её стоит понять, если это на самом деле было так. Рваные раны, которые требуют лечения, приятного и греющего душу. Нужно было новое внимание, ласка и забота, и ты был готов дать ей это. Она решила сыграть в благородную девицу, уговаривая не заваривать всю эту кашу. Но видно, так уговаривала плохо, или ты хотел казаться слишком стойким духом, что всё вылилось в такое. И здесь никто не виноват, каждый попробовал, каково это. Только для тебя – это бесценный опыт, а для неё… Быть может, она поймёт наконец, что тебе лишь предстоит стать тем, кто нужен ей для великих свершений. Сейчас ты просто корабль, игриво качающийся на волнах. Ты понимаешь, что она не та. Ты часто задумываешься о том, что для ощущения счастья её присутствие не нужно. И ты поднимаешь якорь, а он уже успел зарасти водорослями. Тебе трудно просто взять и уйти. И ты собираешь волю в кулак, ты уходишь…
А море бушует так, что лучше бы ты остался там, пришвартованный к тому причалу. И что-то гложет, всё чаще и чаще, и волны разбиваются о палубу. И сразу теряется смысл жизни, ведь раньше всё заключалось в ней. В ней был свет, в ней была тьма, смех и жестокость. Счастливые улыбки и осознанная мысль, что влюблен.
Ты вернулся тогда ведь к ней. Быть может, чтобы избавиться от всех сомнений, понять то, что дальше – это дорога в никуда. Ты становился другим ради неё, и её немного изменял. Ты заботился, тебе было важно как она и что. А о ней… не будем. Ты всё-таки ушёл, ушёл навсегда, чтобы помнить ей. Это лучший исход такой любви – расставание. Ты будешь продолжать её любить, быть может, не всю жизнь, а первое время. Память о ней навсегда останется жить у тебя в грудной клетке где-то слева. Слабые женщины не убивают мужчин. Они лишь приносят мыло и веревку, мужчины встают на табуретку сами. Толи от безысходности, то ли бессилия, то ли горечи обиды… Я верю в то, что любовь не вламывается в нашу жизнь единожды. Первая любовь – да. Но помимо первой, будет вторая, третья. Как повезёт. И каждая из них – это отдельная история.

[написано и посвящено одному дорогому мне человеку, его история основана на реальных событиях, выложена с его разрешения]

Вторая история, написанная от мужского лица

Я был ещё совсем мальчиком, неискушенным в амурных делах, гоняющий мяч каждый вечер, постоянно ввязывающийся во всякие драки. Она была девочкой-принцессой, заботившейся о своёй милой внешности, мечтающая о принце на белом коне… Она как будто только что появилась из сказки…
Это был тихий теплый вечер. Я не помню, почему я тогда не был на футбольном поле, где обычно мы собирались. То ли именно сегодня все разбрелись по делам, то ли ещё чего, но это не столь важно. Я гулял в парке и присел около своего любимого вишневого дерева. В этом парке все деревья у меня делились на любимые и нелюбимые. Любимых было значительно меньше. Это были, как правило, раскидистые деревья, с пышными кронами, создающие притягательную тень, и были ещё деревья с крепкими ветвями, которые позволяли хорошенько по ним полазить. Но было и вишневое дерево, которое ничем этим не отличалось. Это было молодое деревцо, ствол которого при желании можно было бы обхватить ладонями. Тоненькие веточки тянулись навстречу солнцу, листочки кокетливо шуршали на ветру, словно перешептывались друг с другом. Я сидел в тот день под этой вишней, облокотившись на ствол дерева. Я смотрел по сторонам, не стараясь что-то заметить, просто мне так проще думалось. Я не могу назвать себя романтиком, не знаю, может, вы назовёте. Но всё-таки, мне порою нужно было одиночество, чтобы сосредоточиться, подумать. Да, даже в своём детстве. Я повторюсь, я был мальчиком тогда. И вдруг, я заметил её. На ней было какое-то легкое платьице, девочка-мечта, девочка-ангел. Как такое чудо прогуливалось одна вечером, я не знаю. Как позже выяснилось, она задержалась у подружки. Она шла по парковой дорожке, словно парила над землей. Я был заворожен. Я никогда до того момента не видел таких девочек. Познакомились мы по воле случая. Сам бы я тогда к ней не подошёл. Слишком было ново это для меня, когда сердце начинает стучаться быстрее, а внутри порхают бабочки. Я боялся. Да, тогда, будучи таким смелым до драк мальчиком, я боялся подойти к девочке. Так вот, наше знакомство. Девочка решила пройти по бордюрам, но за несколько метров до меня, она оступилась и чуть не подвернула ногу. Я не знаю, было ли это уловкой, практиковалась ли она тогда уже в искусстве нравиться противоположному полу, но… Я тут же вскочил и подбежал к ней. Я спросил, всё ли в порядке с ней, а она смущенно покраснела и улыбнулась, а потом пролепетала, что всё хорошо. Я, конечно же, предложил ей свою помощь, сказал, что она может облокотиться об меня. Но она снова покраснела, на этот раз чуть заметно, и сказала, что ей бы присесть. До ближайших лавочек было далековато, и я предложил ей место под моей любимой вишней. Она согласилась. Пока я довёл её до дерева, я уже потерял голову. В ней было что-то такое, что-то такое… Похожее на эту вишню, бесконечно притягательное. Мы, сидя вдвоём под деревом, разговорились, узнали друг о друге всякие мелочи по типу имени и адреса. Так мы, наверно, сидели полчаса. Пока вдруг моя девочка-мечта не схватилась за голову и, улыбнувшись, прошептала, что дома её ждут - не дождутся родители. Я помог ей подняться, спросил, не болит ли нога. Но всё обошлось. Я немного стеснялся, поэтому быстро выпалил: «Можноятебяпровожу». Она улыбнулась и попросила повторить, на этот раз я был посмелее. Я проводил её домой, после того дня мы гуляли в парке почти каждый день. Шутили, смеялись. Помню, как-то вечером я осмелился и спешно поцеловал её в щёку. Она залилась густым румянцем и хихикнула. Мы были детьми, мы были влюблены. И тогда казалось, что весь мир падёт к нашим ногам. У нас была эта вишня. Я помню это деревцо, тот несмелый поцелуй в щёку, как вчера. Там всё началось, к слову, там всё и закончилось, через месяц наших гуляний за руку мы поняли, что меня в ней привлекал лишь запах ванили, а её во мне задорная улыбка. То ли запах ванили стал слишком приторно сладким, то ли моя улыбка стала казаться ей фальшивой, то ли ещё что. Но наскочила коса на камень. Мы попрощались там же, под вишней.
-Спасибо, что ты была.
-Прощай, улыбчивый мальчик.
С тех пор мы не виделись, только через пару-тройку лет, я увидел её в последний раз. Фигуристую, кокетливую девушку, которая была уверенна в себе, уверенна в том, что она нравится. Я подошёл, поздоровался. От неё уже не пахло той ванилью… И бабочки у меня внутри не разлетались в разные стороны при виде её, у меня даже закрались подозрения, что я влюбился не в девочку-мечту, а в её запах ванили. Но всё же, мы тогда были детьми, и это была первая влюбленность. Не сказать любовь, хотя кто знает, вдруг вы думаете иначе. Но в тот же день, после того, когда как увидел её девушкой, я пошёл в парк, подошёл к любимой вишне. Она не изменилась… Всё тот же тоненький ствол, подросший на пару десятков в высоту, разрастающийся теперь кроной…она всё-таки почти не изменилась. Моя вишня.
А знаете, запах ванили сменится запахом сладких яблок, яблочный запах – ярким запахом апельсина, апельсиновый рай – искушенным Chanel №5, а моя вишня – останется………..

Не знаю почему, но написала это.

Плюшевый медведь величаво покоился на горе подушек. Девочка с золотыми кудрями сонно протирала серые глазки.
Напротив дома на дереве белая голубка взлетела с излюбленного насеста. Никто не знал тогда, что голубка не вернётся в этот дом. Ястреб настигнет её на половине пути к дому.
И все как-то зашевелились с утра пораньше. Девочка опустила босые ножки на холодный пол и сладко потянулась. Потом она услышала, как на кухне кто-то ругается. Девочка с золотыми кудрями придала этому мало значения. Так было слишком часто, так часто в последнее время, что не было сил. Она подошла к окну и посмотрела на проезжающие мимо машины, в этот момент с кухни послышался звон стекла. Золотые кудри резко взметнулись, девочка резко обернулась и напряглась. Такое было впервые. Девочка подбежала к кроватке и забралась в неё. Было немного страшно, как перед концом, перед непредсказуемым концом, когда не знаешь чем всё закончится. Девочка чуть слышно пролепетала: «Мама…».
После звона стекла был женский пронзительный крик, и на минуту всё стихло. Девочка схватила медвежонка из плюша, и сиротливо сжалась на кровати. Потом кухня вновь обросла криками, необоснованными доводами, пустыми оправданиями и бесконечными упреками. Девочка лежала в кровати и смотрела на потолок, прижимая к груди медвежонка из плюша. Так хоть было не совсем одиноко в это солнечное утро, которое должно быть семейным. Девочка с золотыми кудрями была слишком уязвима для всего, слишком мала, слишком нуждающаяся в родительской заботе, чтобы слышать все крики о не идеальности жизни.
А потом в комнату к девочке поднялась её мама. Одна. Она обняла этот комочек страха и печали. Из глаз матери медленно скатывались слезы, а девочка с золотыми кудрями их смахивала, и просила, много-много раз просила не плакать свою любимую маму. Они так и сидела вдвоём на кровати, мать обнимала своего ребёнка, а ребёнок, это чудо с золотистыми кудряшками, обнимал и маму, и плюшевого мишку. Эта девочка была готова обнять всех, кто хоть на минуту чувствовал себя одиноким. После, перед обедом отец поднял малышку на руки и закружил под потолком, в его глазах были слезы, незаконно поселившиеся у него в душе. Они играли с ним целый вечер. А после девочка с золотыми кудрями видела много-много бумаг, рушившие то, что создано быть вечным. Потом было всё… И игра придуманная мамой «давай, соберём твои вещи в этот желтый чемодан» казалась безмерно одинокой. И в комнате с каждой минуты игры становилось ровно на килограмм пустоты больше. И вот когда из шкафа девочки с золотыми кудряшками исчезла последняя вещь, мама подозвала малышку: «Солнышко, а давай, навестим бабушку с дедушкой?». Вещи были упакованы, а девочка смотрела на всё серыми глазами и не понимала, почему папа вот уже несколько дней спит на диване и ходит вечно грустный, почему мама плачет ночью в подушку, почему? Когда такси было вызвано, девочка с золотыми кудрями одела свой дорожный рюкзачок, мама распоряжалась погрузкой вещей в такси, малышка взяла медвежонка из плюша и подошла к отцу. Она втиснула папе плюшевую игрушку и тихонько обняла. Она спросила, много-много раз спросила, почему папа не поедет вместе с ней и с мамой. Отец молчал, крепко обняв дочь. В душе он плакал, плакал о том, что это был конец истории, той истории, что должна была стать вечностью, о знал, что на его плечах ровно половина всех ошибок, приведших к такому финалу. Девочка прижалась к отцу, золотыми кудрями невольно пощекотав папину щеку. А потом пришла мама, взяла девочку и увела в машину. Мужчина несколько раз о чём-то просил женщину, но та была не благосклонна. Девочка с золотыми кудрями смотрела в окно машины на то, как её папа переминался с ноги на ногу, и сжимал в руках медвежонка из плюша. А потом таксист завёл мотор и девочка с золотыми кудряшками уехала. А её отец вернулся в дом, и положил медвежонка из плюша на диван. Но набивки в нём было чуть меньше, чем надо. И поэтому, сидя, у этого медвежонка всегда клонилась на бок голова. Отец вспомнил слова дочурки: «Папа, если он будет клонить голову, то он не грустный, просто в нём набивки мало.» Отец закрыл лицо руками и прошептал:
- Нет… солнышко, он просто грустит…

Забираясь всё выше и выше, под своды небесной синевы мы забываем о том, что кому-то нужны. Мы шепчем в пустоту имена любимых, вырезаем их навечно в изысканной темноте души. Мы роняем слёзы о тех, кому на нас наплевать, и отворачиваемся от тех, кто заботится о нас. Мы забываемся и причиняем боль близким людям, поддавшись мимолетным соблазнам, которые ментоловой дымкой окутывают душу.