Прогресс расширяет свои рубежи.

Растут ипотеки, дома, гаражи,

а самое главное — что на работу

начнут принимать по детектору лжи!

Детектор изящен и сдержанно-крут.

Ведь каждому ясно: в отечестве врут

и врут ежечасно. А лживые люди

едва ли способны на доблестный труд.

И вот я иду, зеленее травы,

в какой-то из офисов в центре Москвы.

Меня подключают к электромашине

 и в лоб вопрошают: «А пьете ли вы?»

И сразу же проигрыш, в первом бою.

Я мог бы, конечно, ответить: «Не пью»,

но самый доверчивый русский детектор

ни в жисть не поверил бы в честность мою.

Потом, проверяя процент чистоты,

 меня вопрошают: «Воруешь ли ты?»

И если я честно скажу: «Не ворую»,

то это опять-таки будут кранты.

Будь честным мое радикальное «нет»,

я вряд ли бы дожил до этаких лет,

и всякий детектор и всякий директор

сочли бы обманом подобный ответ.

Потом, заглянув подозрительно в рот,

меня вопрошают: «А ты патриот?»

И что я отвечу? Что власть не приемлю,

но страстно люблю свой язык и народ?

Так ты эти вещи поди раздели,

особенно если грозят звездюли.

И снова детектор меня завернул бы,

в графе «Откровенность» рисуя нули. 

А после вопросов пяти иль шести,

от коих мороз пробирал до кости,

меня бы спросили: «Ну, это понятно.

Но можете ль вы дисциплину блюсти?»

И что я отвечу, горя от стыда?

 Наверное, ляпну, что, в принципе, да,

но если она не по бзику начальства,

а ради успешности в смысле труда.

Тогда бы последовал новый вопрос:

«Допустим, над вами имеется босс.

Способны ли вы на почтение к боссу —

почтенье до дрожи, до колик, до слез?!»

И что я отвечу, поморщившись лбом?

Что враг быдловатости в боссе любом?

Что трудно себя называть либералом,

а в офисе быть безответным рабом?

Тогда бы допросчик, филер, фараон

спросил бы: «А вы не английский шпион?»

И что мне ответить? Сказал бы: не знаю.

Сегодня с утра я как будто не он.

Но знаете, с этою нашей трубой

весь мир раздираем такою борьбой…

Ведь если страна назначает шпионом,

шпионом становится, в общем, любой…»

И видя, что даже на этот вопрос

герой не способен ответить всерьез,

детектор бы, кажется мне, задымился,

а работодатель бы к стулу прирос.

Тогда бы, уже выбиваясь из сил,

несчастный начальник меня бы спросил:

«Скажите, а вы здесь хотите работать?»

И мой бы ответ их опять подкосил.

Что сделаешь, мне не четырнадцать лет.

Хочу я работать? Естественно, нет.

Мне нравится, в общем, лежать на диване,

стишки сочинять, попивая кларет,

бродить по Москве, наслаждаясь весной,

с подругой, окончившей курс выпускной,

а после обедать рассольником, скажем,

его заедая котлетой мясной.

Но так как за все это надо платить,

а я не магнат и не киллер, етить,

то мне и приходится где-то работать,

хоть я бы давно предпочел прекратить.

Должно быть, какой-то в стране перекос,

далече от цели нас ветер занес —

раз нет у людей однозначных ответов

на самый простой однозначный вопрос.

Люблю ли я Родину? Жажду ль труда?

Блюду ли законы? Естественно, да.

Но стоит увидеть все это в реале —

и все мои «да» улетят в никуда.
 

Короче, Московская дума, скажи

свое «Не позволим!» детектору лжи.

А то никого не возьмут на работу.

Смирись с этой данностью и не жужжи.

Прогнивший Запад сегодня скуп,

как разорённый франт.

Похерен бакса зелёный труп

и евро радужный фант.

Признают ненец, бурят, казах,

Милов, Немцов, Боровой,

что рубль становится на глазах

валютою мировой.

Настало время трёхцветных лент.

Страна — в крутой полосе:

наш рубль сегодня — эквивалент,

которого жаждут все.

Господь наставил планете клизм,

немало сдулось харизм,

всё облажалось — либерализм

и шведский социализм,

мальтузианство, и глобализм

и прочих догм до двухсот—

и даже гомосексуализм

теперь уже не спасёт.

Остался только российский путь,

ведущий куда-то вглубь,

и выражающий нашу суть

бессмертный российский рупь.

Какие ценности он в себе

загадочно воплотил!

 Любовь к свободе и ФСБ,

балет и жидкий этил,

безумство, роскошь и нищету,

готовность к любой беде,

покорность, гордость, Москву, Читу,

Казань и Улан-Удэ,

Толстого слог, Эйзенштейна дубль,

запасы нефти и круп —

он всё вмещает, российский рубль

(короткая форма — «руб.»).

Пока у мира сплошной облом,

у нас наконец расцвет,

поскольку меряют всё рублём,

а прочих ценностей нет.

Чужие ценности — гимн и флаг —

пора приравнять к рублю.

Пишу всё это не просто так —

я очень его люблю. 

Теперь весь мир — арена рубля:

не Клин, не Псков, не Рязань!

Пора придумать, престижа для,

новейший его дизайн.

Не надо думать, что я нахал,—

но Лувр, Биг-Бен, Уолл-стрит,

и Капитолий, и Тадж-Махал

пора на нём разместить.

Тибетских гор, британских долин

зелёная череда…

Ведь мы по ми’ру шагаем, блин,

а по’миру — никогда!

Теперь — о лицах. Чьей голове

украсить лицо рубля?

Я полагаю, что нужно две:

одной маловато для.

Одевшись в хмуро-зелёный тон,

заботами омрачась,

торчит на долларе Вашингтон—

и где ваш доллар сейчас?

Две головы всегда хороши:

двуглавый орёл — клише.

Противоречья нашей души

одной не вместить душе.

Не зря везде о нас говорят,

что двойственна наша стать:

едва нас возглавил дуумвират,

как начали мы блистать.

Без дуализма нас не постичь,

и мы за него горой.

На сотне будет пускай Ильич,

а с ним Николай Второй.

Как мощный символ родных осин,

а также родных трясин,

возможны Грозный Иван и сын

(а может быть, Пётр и сын).

На тыще — если потребны там

поэты родных краёв —

озможны Сталин и Мандельштам,

Дзержинский и Гумилёв…

Кого, короче, ни приголубь —

от звёзд до сибирских руд, —

российский международный рупь

получится очень крут.

Какой бы груз ни тянул бы вниз,

позиций он не сдавал.

Одна проблема — найти девиз.

С девизом у нас завал.

И здесь никто совета не даст —

ни гений, ни средний класс.

На баксе пишут In God We Trust

и где этот бакс сейчас?

Дрожи, Америка, мир, дивись —

мы сделались круче всех,

но вряд ли сможем найти девиз,

чтоб свой объяснить успех.

В чем сила, брат? Непонятно, брат.

Консенсуса нет у нас.

Во что мы верим? В дуумвират?

В коррупцию? В нефтегаз?

Бардак на нашенском корабле

никак не пойдет на убыль;

мы верим в рубль, но как на рубле

напишешь «Мы верим в рубль!»?

Пред кем ни пыжься, с кем ни дерись,

кого ни спроси в стране —

я знаю только один девиз,

годящийся всем вполне.

Его обычно блюдет и зверь,

родившийся на Руси.

Ты тоже знаешь его:

«Не верь, не бойся и не проси».

Жил старик у Финского залива, 
О богатстве и славе не мечтая. 
Приключилось с ним нездешнее диво: 
Приплыла к нему рыбка золотая. 
Говорит: отпусти меня, старче! 
Нынче труд твой рыбацкий безвозмезден — 
Заживешь ты прибыльней и ярче: 
Новым Штирлицем отправишься в Дрезден! 

Попивает он дрезденское пиво, 
Но и пиво с годами станет серым! 
Вновь приходит он нА берег залива: 
Вице-мэром быть хочу и премьером! 

И исполнила просьбу его рыбка, 
Потому что любила его шибко. 

Говорит он помощнице: спасибо, 
Подо мною сегодня вся держава, 
Только сделай, государыня рыба, 
Чтобы нефть еще вдруг подорожала. 
До сих пор я голодных не насытил, 
Безработных не вытащил из петель — 
Я хочу быть Отечества спаситель, 
А не просто банальный добродетель! 

Удивилася рыбка золотая, 
Головой золотою покачала, 
Но и это исполнила, не зная, 
Что все это не конец, а начало. 

Что касается пушкинской баллады, 
Из которой заимствована форма, 
Тут у нас полагались бы рулады 
С описаньем начавшегося шторма. 
Но увы — не хватало ему пыла. 
Вероятно, разъехались евреи. 
И не Черное оно уже было, 
А такое Саргассово скорее. 

...Как он нефть вздорожавшую увидел, 
Так и требует: где ты, моя рыба? 
Сделай так, чтоб я сделался нацлидер, 
Не чиновник из Питера, а глыба, 
Чтобы вечно я правил этим краем, 
Чтобы в нем оказался несменяем, 
И чтоб все — без эфира и этила — 
Убедили себя, что я светило. 

А чтоб те, что такого не смогли бы, 
Поголовно вели себя как рыбы. 
И сбылося государево слово: 
Все заткнулось, что голос подавало. 
Но к заливу отправился он снова, 
Потому что казалось ему мало. 

— Я спаситель, отец и благодетель, 
А живу совершенно по-мужицки! 
Чтобы мир мою избранность отметил, 
Ты построй-ка мне дворец геленджицкий, 

Чтобы был он роскошен по-балийски, 
А не эти барвихские обноски, 
И чтоб гурии внутри, одалиски, 
И артистки, и все — единоросски! 

— Что задумал! — говорит ему рыбка.— 
Процветание твое очень зыбко! 
Ну какой ты им отец, право слово! 
Я возвысила тебя, как магната, 
А по сути для тебя, рыболова, 
Было Дрездена уже многовато! 

— Что я слышу! — говорит он со злобой.— 
Полубога воспитывать не пробуй! 
Рыбы все от рождения безмолвны, 
Ты же тут разболталась, как Каспаров! 
И ушла она в синие волны, 
В одиночестве лидера оставив. 

Он глядит: вся земля его разрыта, 
Злые подданные, рейтинг провальный, 
Перед ним разбитое корыто, 
А в корыте Тор и Навальный.

Россия, отпразднуй главный успех.
Соседи закроют пасть пусть.
Я вижу, снова пугает всех
Гербастый российский паспорт. 

Величья истинного черта! 
Держава—не фунтик с кремом.
Где мы раздаем свои паспорта—
Там сразу крутой экстремум.

Стремясь расширить свой окоем
Горами, морем, лесами,—
Сперва мы, значит, их раздаем,
А после приходим сами.

Орудья наши сотнями жал
Нацелены с видом пасмурным:
А кто, скажите, тут обижал
Ребенка с российским паспортом?!

Врага сминает праведный гнев,
И участь его—параша.
Земля, где живет гражданин РФ,
Уже в потенции наша.

Просты и решительны, как «Спартак»,
Чисты, как звезда Востока,
Мы мир утопить в своих паспортах
Готовы: у нас их сто-о-ока!

По всей планете прошлась пята,
По многим морям поплавала.
Я волком бы выгрыз все паспорта,
Где нету орла двуглавого. 

Во дни, которые бардов рать
Успела внести в скрижали,—
Наш паспорт в руки боялись брать:
Действительно уважали! 

«Берет, как бомбу, берет, как ежа»,—
Маяк говорил, не хвастая,
Пока пограничник держал, дрожа,
Серпастое-молоткастое.

Прошли года крутых мешанин,
Мы встали с колен, натужася—
И вот достаем из широких штанин,
И Рада кричит от ужаса!

Трясись, Джемилев, у себя в Крыму:
Ты видел уже нередко,
Что если паспорт дают кому,
То это черная метка. 

Мы в поле действуем правовом,
Блюдя дружелюбный имидж.
Мы всех вокруг за своих порвем,
Лишь сделаем всех своими ж.

Сгодится хоть эллин, хоть иудей…
Запомнить всем не мешало бы,
Что мы защищаем своих людей
При первом признаке жалобы.

Тогда, при своем миролюбье всем,
При звуке угроз, при виде ли,
Мы тут же по косточкам разнесем страну,
Где наших обидели. 

Поэтому мир, что при шаге каждом
Все ближе к пропасти движется,
К себе неохотно пускает граждан
С орластою красной книжицей.

Когда я мчу в чужие края
Посредством летного транспорта—
В глазах таможни читаю я
Смущенье при виде паспорта.

Их руки потеют. Их мозг раздут
Каким-то тревожным бредом—
Как будто танки сейчас войдут
За этим паспортом следом.

Да вы не бойтесь! Я так, плебей,
Мне по фигу ваша горница.
Меня хоть дрыном сейчас побей—
В России никто не дернется.

Таких, как я, у нас до черта.
Ресурсы у нас несчитаны.
Вот если б вашим дать паспорта,
То сразу была защита бы. 

А если б, заметить не премину,
Мы вышли из рамок узких
И стали бомбить любую страну,
Где власть обижает русских,—

Тогда, об участи их скорбя
И взяв в свидетели Бога,
Боюсь, пришлось бы начать с себя.
Нас здесь обижают много.

Любезный друг, укажи обитель,
Окинувши глобус наскоро,
Где так бы мучился предъявитель
Клювастого-головастого.

Боюсь, за местную нашу боль
Россия нам—не ответчица.
Друзья! Отправиться в Ялту, что ль?
Спасай же меня, Отечество! 

Ваще оборзели хапуги!
Слыхал ли, о чём говорят?! - 
Мол, как не потей от потуги,
а взяточник - вечен и "свят"...
"Стахановец" честный не сможет
бесправной страной управлять!
Уже попривыкли в народе,
что вся власть – сплошь "мать-перемать"...

Она и народ приучила
к стяжательству и в мелочах...
И, чем кресло выше у Чина, 
тем больше бесстыдства в речах!
Во власти  рвачи и хапуги…
Но верит народ-оптимист:
пройдёт срок – порвутся «подпруги»
и… снова страна – чистый лист!

О народная частушка,

Прочим жанрам нос утри!

С виду девочка-простушка,

Но пророчица внутри.

Сколько дерзости, запала

И отваги, я б сказал!

Почему же так запала

Ты на Киевский вокзал?

Стал любимой цацкой-пецкой

Он для множества сердец.

Есть же Курский, Павелецкий,

Ленинградский, наконец!

Но за много лет отсюда

Перст народный указал:

средоточием абсурда

Будет Киевский вокзал.

Все Отечество обшарьте —

Но в эпоху двух нулей

На обширной нашей карте

Нету места веселей.

И чего тут не бывало!

Список длинен и высок:

Бомжу нищенка давала

Тут за булочки кусок;

Здесь же рядом — чудо в перьях! —

Ставят бабу-автомат:

Сзади кинешь пять копеек —

Впереди течет томат…

И на этом же вокзале —

Мы, традициям верны —

Милицейских наказали

Главным блогером страны.

С электрички вылезали,

Президента видели!

Блин, на Киевском вокзале —

А как будто в «Твиттере».

О приезде не трубили

(брешут вражьи голоса,

Будто все автомобили

Проверяли три часа).

Полон праведного гнева,

Он ворвался на вокзал,

Глянул вправо, глянул влево…

— Где милиция?! — сказал.

Говорит помдеж в испуге,

Заслонив собою дверь:

— Нет милиции в округе,

Мы ж полиция теперь!

Как на Киевском вокзале

Всех ментов переназвали,

Нет ментов, одни понты,

И придумал это ты!

Но Медведев не дослушал

И на крайнего в упор

Гнев начальственный обрушил:

«Нет милиции?! Позор!

Их на ваш вокзальный замок

Нужен целый легион!

Почему не вижу рамок?

Рамки где?!» — воскликнул он.

Тошно рыцарям охранки,

Как японцам — от Курил.

Им никто про эти рамки

Ничего не говорил.

Где им было ждать такого

В этот зимний день сырой?

Он же верит в силу слова,

Виртуальный наш герой.

Он, попав случайно в дамки,

Верит, Господи прости,

Что, поставив всюду рамки,

Можно в них террор ввести.

Он тебя пред всем народом

Уверял, Россия-мать,

будто стрелок переводом

Можно время поменять!

Он вчера пред целым миром

Доискался наконец:

Коль не звать борца эмиром,

То раскается боец!

Назовем Россию раем —

И окажемся в раю!

«Где Якунин?! — он пролаял.

— Я три дня ему даю,

Чтоб на Киевском вокзале

Террориста повязали,

А иначе о себе

Вам напомнит ФСБ!»

Озадаченный Якунин

Свой замаливает грех:

 Ставит рамки, пригорюнен,

И досматривает всех.

Не попасть сегодня в масть

Никаким Якуниным:

Чтоб понять такую власть,

Надо быть обкуренным.

…Как на Киевском вокзале

С чемоданчиком стою,

Повторяя с видом заи:

Что мне делать, мать твою?

Не уехать ли, пожалуй,

Выбирая новый риск, —

Из Отчизны обветшалой,

Вырождающейся вдрызг?

Не уйти ль от наших змиев,

От клыков и от клешней —

Например, в свободный Киев?

Но ведь там еще смешней.

Что на Киевском вокзале,

Что в Сибири, что в Казани —

Всюду та же ерунда,

Не уедешь никуда.

И вдобавок без базаров

Намекает внешний мир,

Что с таких, как наш, вокзалов

Поезда идут в Каир.

Коррупция, к несчастью, стала

одной из главных наших черт.

 Страна от этого устала.

На поединок вышел МЭРТ.

Особый план составлен в МЭРТе

и на просмотр Фрадкову дан.

Я хохотал до полусмерти,

когда увидел этот план.

Иной предполагал несмело,

что духом дня проникся МЭРТ

и станет требовать расстрела,

но МЭРТ не так жестокосерд.

Три пункта сочинили в МЭРТе,

и все по-своему круты.

Российский бюрократ, поверьте,

ворует из-за нищеты.

 Он беден, полагают в МЭРТе.

И вот, когда убогий смерд

ему приносит мзду в конверте, —

он хищно цапает конверт.

Полтина лепится к полтине…

На месте совести — провал…

Когда б как следует платили,

у нас никто б не воровал!

«Что толку от подобных мер-то?!» —

воскликнет пошлый маловер;

а я скажу, что мера МЭРТа —

отнюдь не худшая из мер.

Я оптимизмом не обманут,

но уточнить не премину:

да, меньше брать они не станут.

Но станут чувствовать вину!

Власть не желает вивисекций.

Чиновничеству повезло.

Вторая мера — чтенье лекций

о том, что взятка — это зло.

Я так и слышу: «Буду краток.

Вниманье, говорю для всех:

ребята, не берите взяток!

Ребята! Взятка — это грех.

Не надо взяток брать, ребятки.

Поберегите вашу честь.

Я повторяю: взятки гадки.

Не надо брать! Вопросы есть?

А вот примеры, для порядку.

Опасность ходит по пятам.

Чиновник Н. увидел взятку —

и взял, и сел, и ныне там.

Печальный, в сущности, остаток.

А вот другой чиновник, М.:

ему не предлагали взяток —

и сроду он не знал проблем!

Ребятки! Не берите взятки.

Возьмитесь, блин, за честный труд.

В Кремле, в Общественной палатке,

в Госдуме взяток не берут…

Я даром, что ли, тут кукую?

Друзья мои, поверьте мне:

нельзя коррупцию такую

иметь в порядочной стране!

Конечно, деньги очень сладки,

без денег жить нельзя нигде,

но все же не берите взятки,

не надо взяток!» И т д.

Услышав это обращенье,

чиновный потрясенный тать

захочет попросить прощенья,

а взятки МЭРТу передать.

Я так вас всех и вижу, черти, —

как вы, избравши честный путь,

стоите в очереди в МЭРТе:

«Я все принес! Кому вернуть?!»

Но власть не просто так искала

лекарство против воровства.

Есть третий путь: включить сексота.

Его реакция остра.

Сексоты наши очень хватки —

так вечно было на Руси.

Коль ты увидишь взятье взятки —

пойти и тотчас донеси!

На казнокрада, казнокрадку,

чей кошелек и так раздут…

И может статься, эту взятку

как раз тебе передадут.

Страшны коррупции оскалы,

зловещ бесстыдный звон мошны…

Но наши честные сексоты

гораздо более страшны.

Короче, все ужасно рады.

Ты победил, российский МЭРТ!

Российский взяточник с досады

скривится и воскликнет: «Merde!»*

За ваш успех вискарь лакая,

замечу, радостный плейбой:

борьба с коррупцией такая

грозней коррупции любой.

Как тихо это сделала она!
Ни гражданам, ни прессе – ни словечка.
Два округа узнала вся страна:
«Петровское» и «Красненькая речка».
Там Матвиенко выдвинут в СовФед.
Ее внесет на должность ветром невским,
И выбора у них, похоже, нет –
Поскольку ей соревноваться не с кем.
Вся питерская правая среда,
Настроенная грозно и серьезно,
О выборах узнала лишь тогда,
Когда и выставляться было поздно.
Другая бы краснела, как рубин,
При обсужденье этих хитрых планов.
Так губернатор в городе любим,
Что отдыхают Жданов и Романов.
И после всех ее веселых лет,
Словечек, заседаний и камланий –

Ее, боюсь, не только что в СовФед,
Ее в детсад не выбрали бы няней.
Но есть и плюсы в этой чехарде.
Ей-богу, город Валю не осудит:
Пусть будет хоть в СовФеде, пусть хоть где –
Но в Питере ее уже не будет.
А лет уже, допустим, через пять –
Боюсь, что это время недалечко –
Мы президента будем выбирать
В одном районе: «Красненькая речка».
Коль наши власти не умерят прыть,
Они, боюсь, окажутся в осаде:
По всей стране их будут так любить,
Как Матвиенко любят в Петрограде.
Лишь об одном мы молимся сейчас,
Следя за болтовней во властном стане:
Чтоб остальные речки тут у нас
За это время красными не стали.

Признаюсь вам честно, 
Смущаясь чуток,
Что я не афганец,
Не мент, не браток,
Не вор, не чекист –
И спасибо судьбе...
Но очень мне нравится
Группа «Любэ»!

Я даже не любер, Господь упаси,
Я даже не Путин, спаситель Руси.
По правилам, принятым в нашей стране,
Любить эту группу не свойственно мне.
Лишь только почуяв
Приветственный гул –
Мол, Н. Расторгуев
На сцену шагнул 
И, воздух тараня,
Запел наугад
Родное «Батяня,
Батяня-комбат», 
Немного устало бряцая струной, –
Я должен из зала бежать как шальной.
Хохочут эстеты, кривится мидл-класс,
Сжимая кастеты презрительных фраз, –
А я не желаю
Подобных ролей.
Я рад Николаю
В его юбилей
Сказать: «Поздравляю!
Гляди веселей!»

Виват, Расторгуев!
Признаюсь тебе –
Не ведаю, чем мне по нраву «Любэ».
Без этих мелодий
Я так одинок!
Я просто совок,
Безнадежный совок.
Я синие наши люблю вечера,
Грущу по ребятам с родного двора,
Мне нравится спальный 
зеленый квартал,
Где я жигулевское пиво глотал,
Я тоже горжусь, что Гагарин летал
(Я это не видел,
Я это читал).
Я рад полустанку, 
Я рад кораблю,
Я даже «Убойную силу» люблю!
Должно быть, бессмертен
Российский совок.
Он, верно, не тонет,
Что твой поплавок.
Он вечен, как бульканье в ржавой трубе.
Как водка.
Как Путин.
Как группа «Любэ».
Посмотришь на  гордый собою бардак –
Ценить это всё невозможно никак,
Но стоит прислушаться толком к себе –
И видишь, что любишь.
Как группу «Любэ».

Гляжу со слезами, наморщив чело,
На наши родимые пятна.
«Любэ» – это то, что любить тяжело.
Но как разлюбить –
Непонятно.

* * *

Разногласия, лево и право
и другие людские дела
отступают при виде удава
или крысы размером с вола
Вроде трижды сменилась эпоха,
но опять меня сводит с ума
переписка лукавого Коха
с Шендеровичем Виктором А.
Что-то новое слышится в тоне
иссякающий тестостерон?
этих писем о давнем разгоне,
некрасивом с обеих сторон.
Признаю не без легкого вздоха,
не без тайной уступки врагу,
что ни роль, ни позицию Коха
безупречной признать не могу,
но не ведаю, кто безупречен.
Все двусмысленны, всех развезло:
разве только Сурков или Сечин —
безупречное, чистое зло.
Разве много различий нароешь
меж бойцами, помилуй их Бог?
Лучше пишет пока Шендерович,
но быстрей развивается Кох;
несмотря на тогдашние страсти,
их позиции в чем-то сродни -
в отношении к нынешней власти
вроде сходятся оба они.
Не скажу, что совсем они близки,
но на нынешнем, блин, рубеже
мне мерещится в их переписке
состраданье друг к другу уже.
Я и сам по себе замечаю,
по тому, как потеют очки,
что былых оппонентов встречаю
с умилением даже почти.
Пусть признанья мои некрасивы -
но признаюсь, слезу уроня:
уникальные те коллективы
раздражали понтами меня,
и Гусинского, честное слово,
не считал я героем в плаще,
потому что он был за Лужкова,
а Лужков мне казался ВАЩЕ;
но такие суконные рыла
нас теперь потянули ко дну,
что страна нас почти примирила
и забросила в шлюпку одну.
Разногласия, лево и право
и другие людские дела
отступают при виде удава
или крысы размером с вола,
а война олигархов и Коха
не сказать, чтобы стала пустой —
просто им одинаково плохо
под одною навозной пятой.
НТВ, разумеется, краше,
чем семейственно-царственный дом,
но на фоне движения «Наши»
их уже различаешь с трудом.
Как действительность ни приукрась я,
к нам она повернулась спиной.
Что идейные все разногласья
перед ликом породы иной?!
Общий путь оказался недолог.
В споры я и теперь вовлечен,
но расскажет о них антрополог —
идеологи тут ни при чем.
Все сравнялись на фоне кретинства
в изменившейся круто стране:
вон премьер на коньках прокатился,
надпись «Путин» неся на спине…
Вон и суд, осознав свое место
и застыв перед новым вождем,
признает незаконность ареста
для того, кто уже осужден, —
не поверишь, какая уступка!
Гуманизма почти торжество…
Все раскачано, зябко и хрупко,
и больно, и по сути мертво, —
так что Кох с Шендеровичем, скажем,
повторяя все те же круги,
по сравнению с этим пейзажем
не такие уж, в общем, враги,
хоть Альфред оппонента ругает,
да и Виктор ответы припас…
Лишь одно меня нынче пугает:
ведь не кончится это на нас?
Ведь потом, с нарастанием фальши,
с продолжением дрожи в верхах, —
деградация двинется дальше,
и настанет такое, что ах.
По сравнению с обликом новым
(не спасут валерьяна и бром!)
будут выглядеть Сечин с Сурковым
абсолютным, бесспорным добром.
И в кровавой дымящейся каше,
возвратившей страну в мезозой,
мы припомним движение «Наши»
с ностальгической пьяной слезой.

Привет тебе, Барак Хусейн Обама,

иль попросту Барак, для простоты.

Прости, что я на ты вот так вот прямо.

Ты тоже можешь быть со мной на ты.

Мы в курсе, что у этих ваших Штатов —

куда я скоро в гости соберусь —

имеется довольно много штампов

насчет страны с названьем кратким Русь.

Чтоб ты представил быт далеких россов,

я подготовил список из пяти

обычно задаваемых вопросов

и правильных ответов. Захвати.

Где нервы вам империя трепала —

сейчас разверзлась черная дыра.

У вас о русских судят как попало,

а все сложнее раза в полтора.

Начнем с того, что злобные соседи

разносят слух (Европа ли, Орда) —

как будто здесь на улицах медведи.

На улицах — отнюдь, а в Думе — да.

Не верь, однако, их ужасной славе,

о коей все кричат наперебой:

у вас слоны сражаются с ослами,

у нас медведь един с самим собой,

и по всему тверскому околотку

бежит в испуге мелкое зверье…

Вот штамп другой: у нас тут любят водку.

Не любят, нет. Но как тут без нее?

Не усмотри, пожалуйста, лукавства

или насмешки в пьяном кураже —

мы пьем ее как горькое лекарство,

а то с ума бы спрыгнули уже.

От многих советологов ученых

доносится и вовсе ерунда —

что будто бы у нас не любят черных.

Своих не любят, нет, а ваших — да.

В любом своем прорыве и провале,

в бесчисленных страстях родной земли

за то, что ваших негров линчевали,

мы снова уважать себя могли.

Ты будешь ощущать себя как дома,

все будут сострадать тебе притом —

у нас тут все жалели дядю Тома,

живя стократ страшней, чем дядя Том.

Наверное, среди переполоха

российских либералов меньшинство

успеет крикнуть: «Здесь ужасно плохо!».

Так ты не верь. Все, в общем, ничего.

Конечно, этот кризис бьет по нервам,

и кое-кто попал под колесо,

но, знаешь, по сравненью с сорок первым

(а с ним у нас тут сравнивают все)

любая ситуация бледнеет.

Наш социум устроен по уму:

элита никогда не обеднеет,

а прочие привыкли ко всему.

Стабфонда, может, хватит на полгода,

воды у нас опять же по края…

Ты, может, спросишь: где у нас свобода?

Свобода есть, у каждого своя.

У нас — свобода лаяться свободно

о власти, о кинжале и плаще;

у них — свобода делать что угодно:

и с тем, кто рот открыл, и вообще.

 Такой свободы даже слишком много,

тут ею все буквально залито, —

а то, что телик врет, так ради Бога.

Его давно не слушает никто.

С тревогой подхожу к другой проблеме,

воистину проблеме всех проблем.

Тут говорили, что у нас в тандеме

старшой — злодей, а младший — не совсем.

Оставь свои наивные идеи,

задумайся о чем-нибудь ином.

Они в тандеме оба не злодеи,

и сам тандем, признаться, не бином.

Наверное, иной застынет немо,

но ты поймешь. Усвой себе одно:

у нас тут все по принципу тандема,

поскольку у всего двойное дно.

Страна глупа, но в ней ума палата;

не ценит слов — но ценит сильный жест;

страна бедна — однако так богата,

что никогда никто ее не съест;

страна слаба — и все ж непобедима;

страна плоха — и все же хороша,

и наш тандем, не будь я Быков Дима, —

орел и решка одного гроша.

На аверсе у нас орел двуглавый,

на реверсе — практический расчет,

но ты не обольщайся громкой славой,

что между них конфликт проистечет.

Ты давеча заметил о премьере —

мол, в прошлом он стоит одной ногой,

но борется с собой по крайней мере

и в будущее топает другой.

Премьер не стал глотать твою подначку

и солоно заметил, как всегда,

что мы стоять не можем враскорячку —

одной ногой туда, другой сюда…

Не стану подражать ехидным рожам,

что прекословят лидерам своим, —

но на ухо шепну, что очень можем

и, если честно, — вечно так стоим.

В ней наш ответ на вызовы, угрозы,

на вражеские шашни и клешни…

Устойчивее шаткой этой позы

мы ничего покуда не нашли.

Раскусишь эту главную задачку —

и все предстанет ясным, как пятак.

Ты не сумел бы править враскорячку —

а здесь, в России, можно только так.

Услышав краткий мой путеводитель,

который я вручить не премину, —

ты скажешь нам: ребята, не хотите ль

покинуть эту странную страну?

Ведь это не Отечество, а бездна,

болотный газ, беспримесная жесть…

А я скажу, что нам она любезна,

причем такая именно, как есть.

Какая ни угрюмая, а мама.

Так любят невезучую семью.

И Родину свою, мой друг Обама,

мы б не сменяли даже на твою.

Мы любим наши розвальни, разливы,

расхристанность, расплывчатость в судьбе,

 и сверх того мы очень терпеливы.

Но если скажет кто-нибудь тебе,

что будет вечным это время срама,

разврата и бессмысленных потерь, —

то ты не верь, пожалуйста, Обама.

И я не верю, брат, и ты не верь.